Текст книги "Лион Измайлов"

Автор книги: Лион Измайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Для Синичкина день тянулся занудно. Семенов все убегал к Таисии, о чем-то с ней говорил с серьезной миной или шутил и Наде бросал:

– Ну, Надюха, ты даешь, присушила парня, просто нет сил.

На пляже Синичкин попытался было поймать Надин взгляд, но она тут же отвернулась, и после обеда Синичкин улегся спать и вставать не хотел до самого ужина. И суетящийся Семенов со своими бодрыми возгласами: «Не горюй, паря, все будет по первому классу», – действовал на нервы.

Однако перед ужином Семенов уже обеспокоился и говорил серьезно:

– Ты что, Леонид, занемог, что ли?

– Да, слегка, – отвечал Синичкин.

– Ну встряхнись, выступать-то надо, – беспокоился Семенов.

– Надо, – согласился Синичкин.

Синичкин думал, что Надя и на вечер не придет. Но Надя на встречу с популярным артистом пришла.

Вообще настроение у всех было приподнятое. Перед входом толпились дети, которых не пускали в зал, но потом, конечно, всех впустили.

Синичкина трясло, он никогда в жизни не выступал перед таким залом и в такой роли. То есть он выступал в своем деле, в конкурсах, но там он, несмотря на волнение, был уверен в себе. А здесь просто пытка. Хорошо еще, Семенов сопровождал Синичкина на эту общественную экзекуцию.

– Крепись, Леонид, – поминутно говорил он. И в сторону окружающим: – Вот это артист! Сколько лет на сцене, а перед выходом волнуется. Не боись, Леня, все сбудется.

Вечер был организован традиционно. Вышел культработник, объявил, с кем сегодня встречаются зрители. То есть объявил все, что только можно: и лауреат премии, и народный артист, и заслуженный деятель – полный набор. Зрители, естественно, бурно аплодировали. Затем пошли ролики, то есть фрагменты из фильмов, а потом на сцену под гром аплодисментов вышел сам «Куравлев». Выход «Куравлева» культурник сопровождал криками в микрофон:

– Нет, это не море вышло из берегов. Не снежная лавина в горах. Это отдыхающие дома отдыха «Спартак» встречают своего любимца – Леонида Куравлева.

«Любимец» очень смущался, и публике это нравилось. Нравилось, что он вот такой знаменитый и в то же время простой, не задается и говорит как все – маловразумительно.

Синичкин же перед вечером вспомнил подобные встречи с киноартистами, вспомнил, что в таких случаях говорили любимцы публики, и поэтому сказал:

– Нам, артистам, всегда волнительно встречаться с вами, зрителями, поэтому, может быть, вы будете задавать мне вопросы, а я буду отвечать.

И сразу ему стали задавать вопросы:

– Как вы стали артистом?

– Расскажите о своем творческом пути.

– Ну что вам сказать, – начал входить в роль Синичкин. – Я с детства хотел быть то летчиком, то врачом, а потом подрос и понял, что могу быть только артистом и тогда сбудутся все мои мечты, я смогу быть и летчиком, и врачом. Вот я и поступил в театральный институт.

Кто-то из зала крикнул:

– А я читал, что вы ВГИК закончили.

Синичкин на миг смешался, но нашел выход из положения:

– Я и говорю, поступил в театральный институт, а закончил ВГИК, потому что уже на третьем курсе понял, что жить не могу без кино. Потому что кино самый массовый вид искусства. Ну вот, закончил я институт, потом работал и стал парикмахером, – вдруг неожиданно для себя сказал Синичкин.

– Кем? Кем? – переспросили из зала.

– Артистом стал, – Синичкина аж в жар бросило, поэтому он поспешил продолжить: – Вы не думайте, что артистом быть легко, – а далее Синичкин стал вспоминать чужие байки о том, как трудно живется им, артистам, как они в холод лезут в прорубь, как они в пургу замерзают, как они по 18 раз снимаются в одном кадре – и все это ради самого массового из искусств, ради кино.

– Если так трудно, взяли бы да и бросили, – крикнул из зала какой-то зануда, но на него тут же зашикали, а какая-то женщина даже сказала:

– Люди мучаются, страдают, чтобы потом такие, как вы, удовольствие получали. Люди ради искусства стараются.

– Да, да, – не унимался зануда, – а денежки-то небось лопатой гребут.

На него опять зашикали, но вопрос остался висеть в воздухе, и какой-то мужчина встал и оформил его словами:

– Вот вы меня, конечно, извините, мы с полным уважением относимся к киноискусству, но все-таки, какая у вас, у артистов, зарплата? Ну если вы свою не хотите назвать, то какая, допустим, у других? А то у нас спор – один говорит, у вас зарплата, а другие спорят, что артисты после концерта все, что в кассе, между собой делят.

Синичкин не знал, что говорить. Смешался, начал что-то лепетать, потом вдруг ясно и четко ответил:

– Зарплата у нас от выработки – сколько клиентов обслужил, столько и получишь, ну и от качества. Клиент если доволен, то всегда приплатит, хотя лично я никогда сверху не беру.

В зале никто ничего не понял, но последние слова так понравились, что все зааплодировали. А потом кто-то вдруг спросил:

– Ваше хобби?

И Синичкин тут же ответил:

– Дамские прически.

Зал был в недоумении.

– Ну, да, люблю женщинам прически делать.

И так как зал продолжал молчать, Синичкин сказал:

– Не верите? – и обращаясь к сидящим, произнес: – Вот если есть желающие, я могу продемонстрировать. Но чтобы понятнее было, мне нужны особые волосы. Вот как у вас, – и Синичкин показал на подмосковную учительницу.

Надя на сцену не шла. Ее подталкивали.

– Идите, идите, артист просит.

– Ну как вам не стыдно, вы же всех задерживаете.

Надя вышла, и Синичкин показал всему залу, что он может сделать при помощи одной расчески. Он продемонстрировал всем, как меняется внешность женщины в зависимости от ее прически. То есть он зачесывал волосы в одну сторону – и лицо становилось одним, в другую – и лицо становилось другим. И делая все это, он тихо разговаривал с Надей, говорил ей о том, что не хотел ее обидеть, просил ее о свидании. И когда она не соглашалась, вмиг сделал ей такой начес и хотел уже проводить со сцены. но вернул Надю и вмиг уложил волосы так, как было лучше всего. И успел сказать ей среди аплодисментов:

– Жду вас в беседке.

И под эти же аплодисменты Надя гордо ушла со сцены.

А на смену ей на сцену вышел культработник и объявил окончание вечера, сказав, естественно, о том, как порадовал артист всех зрителей своим искусством.

Зрители были довольны, а Синичкин уже бежал через служебный выход к беседке.

Минут через пять появилась Надя.

– Как вам не стыдно так издеваться над человеком! Что вы со мной сделали! Вы меня опозорили.

– Постойте, постойте, – пытался оправдаться Синичкин, – что же я вам плохого сделал?

– Я вас знать не желаю.

– А я вас люблю, – сказал Синичкин.

– И я вас люблю, – сказала Надя, – но это ничего не значит, – я знать вас не желаю.

– Но как же так? Если вы любите меня, а я люблю вас.

– Нет, это невозможно, – сказала Надя, – это все невозможно. Давайте я поцелую вас, и все! И навсегда!

– Давайте, – закричал Синичкин. – И навсегда!

Они поцеловались, и Надя сказала:

– Это был наш первый поцелуй и… – Она хотела сказать «последний», но Синичкин не дал ей договорить.

– Не первый. Мы с вами вчера целовались! – Что же это за дурацкая манера была у Синичкина, всюду соблюдать точность и скрупулезность. Какое-то гипертрофированное правдолюбие. Ну кто считает – первый, второй, да хоть сто тридцать второй. Говорит человек – первый, значит, пусть будет первый, а он спорит.

– Первый, – сказала Надя.

– Нет, второй, – возразил Синичкин.

– А я говорю, первый! – сказала Надя.

– Ну как же первый, когда первый был в тот раз, – настаивал Синичкин.

– А я говорю, первый, потому что тот раз не считается.

– Это почему же не считается?

– Потому что тот раз был против моего желания.

– Все равно второй.

– Нет, первый и последний.

– Ну, хорошо, пусть первый.

– Но все равно последний.

– Как последний? – удивился Синичкин.

– Вы только не обижайтесь на меня. Я всю ночь сегодня не спала. Я боролась со своим чувством, но оно оказалось сильнее меня.

– Вот и прекрасно! – воскликнул Синичкин и вновь попытался поцеловать Надю, якобы в подтверждение своих слов.

– Нет, вы меня послушайте, – отстранилась Надя, – это очень важно. На вашем вечере мне удалось побороть свое чувство. То есть я теперь сильнее его, хотя оно и живет в моей душе. Не перебивайте меня.

Я поняла, что мы не можем быть вместе. Вы знаменитый артист, а я простая учительница. Я смотрела сегодня, какой вы на сцене и как вас все любят. И я поняла, что мы не можем быть вместе. Что я могу противопоставить всему этому? Я, простая подмосковная учительница. И я прошу вас, не возражайте мне. Все это будут слова, пустые слова. Я, может быть, не смогу возразить вам, но я чувствую, что именно так я чувствую. Давайте расстанемся по-хорошему.

– Значит, – сказал Синичкин, – если бы я не был киноартистом, вы бы меня полюбили и мы не расстались бы?

– Ну конечно, – сказала Надя и ушла.

Вот такая история. Синичкин остался в беседке один. Сердце его разрывалось. Зачем он пошел на этот идиотский компромисс! Ведь у него есть свои принципы. Если бы он не выдал себя за артиста, все было бы нормально. Об этом он и сказал Семенову прямо и откровенно.

– Понимаешь, – говорил он Семенову, – если бы я не выдавал себя за артиста, мы бы любили друг друга беспрепятственно.

– Какая женщина, – говорил Семенов, погруженный в свои мысли. – Ну я тебе скажу, я просто балдею.

– Ну правильно, – сказал Синичкин, – видишь, как важно быть тем, кто ты есть. Ты не выдавал себя за артиста, за академика.

– Ну ты даешь, – сказал Семенов, – представляешь, я и академик.

Он надел на себя шляпу, полагая, что академик обязательно должен быть в шляпе, нацепил на нос очки и сказал гнусным голосом:

– Коллеги, прошу вас, присаживайтесь. На повестке дня у нас один вопрос, брать артиста Куравлева в академию или не брать. Я так думаю, если он нам бутылку поставит, будем его считать академиком.

– Да хватит тебе. Ты же меня и подбил артистом представляться.

– Ну опять за свое. Заладил. Ты уж и на сцене отработал, как никакому артисту не снилось. Да, может, она тебя и полюбила за то, что ты артист. Вас ведь, артистов, девки ой как любят.

«Однако, – подумал Синичкин, – может, и действительно, не будь я артистом, и ничего бы не было, и внимания со стороны Нади не появилось. Может, и внимания на меня не обратила бы».

И представилось Синичкину, как подходит он к той же Наде на танцах, а она отказывает ему и уходит танцевать с Семеновым, нет, лучше с каким-нибудь артистом, ну, предположим, с Меньшиковым.

Тут в сознание Синичкина ворвались слова Семенова:

– Нам, простым смертным, чтобы на нас такая девушка посмотрела, знаешь, как на пупе вертеться надо. А ты только мигни, и все на тебя смотрят.

А вдруг это все уловки, думал Синичкин. Он знал, что у женщин есть масса уловок. Сначала завлечь, потом бросить. Чтобы я еще больше влюбился.

– А, Семенов, может, это она меня завлекает?

– Верняк, – сказал Семенов.

– Может быть, она не так и проста, как кажется.

– Факт, – сказал Семенов, – хитрющая.

– Может быть, это игра? – спросил Синичкин.

– Да они такие, я тебе скажу. Говорит пол, а думает потолок. Но я тебе скажу, есть исключения, Таисья – это человек. А какая у нее душа? Большая душа. Так погляди на нее.

– Глядел, – отмахнулся Синичкин, занятый своими мыслями.

– Ну ведь сразу видно, что широкой души человек.

– Широкой, – согласился Синичкин. Он стал продумывать план испытания. Он то продумывал этот хитроумный план, то просто ругал себя за то, что сразу не назвался своим настоящим именем. Проклинал себя за малодушие. И вообще не знал, что делать. Да еще и Семенов внушал ему:

– Тут, главное, честным быть. Если женат, говорю, что женат. Если люблю, говорю, что люблю, и чтоб никаких.

А наутро судьба сама подсказала Синичкину, что ему делать. Судьба явилась Синичкину в виде администратора дома отдыха, той самой, которая когда-то так гостеприимно встречала «Куравлева».

Когда Синичкин шел на завтрак, администратор сказала ему:

– Вы меня извините, товарищ Куравлев, мы вас так любим, и лично я никогда бы в жизни не решилась на это, по мне хоть всю жизнь живите здесь без путевки, но вот директор строгий, и потом паспорт… и вообще…

– Все понял, – сказал Синичкин, – иду звонить в Москву.

И автоматически началось осуществление плана, который в общих чертах еще вчера наметил Синичкин. Он позвонил по автомату маме, и мама, ничего не ведая о Володиных затруднениях, закричала в трубку:

– Как там погода?

– Хорошая погода, – ответил Синичкин и хотел перейти к делу, но мама не давала говорить.

– А почем помидоры на рынке?

Этот вопрос почему-то всегда волнует тех, кто еще не поехал на юг.

– Дешево, дешево, мама, – сказал Синичкин и хотел было, но не тут-то было.

– Почем, почем? – спрашивала мама.

– По десять копеек, – сказал Синичкин первое, что пришло ему на ум.

– Килограмм? – неслось из Москвы.

– Ведро, – сказал Синичкин. И пока мама переваривала эту чудовищную дезинформацию, Синичкин успел спросить:

– Почему до сих пор не высылаешь путевку и паспорт?

– Какую путевку?

– Ну я же тебе телеграмму дал.

– Какую телеграмму? – переспрашивала мама.

– Ну телеграмму, бумажную, что я забыл дома путевку и паспорт.

– Какой паспорт? – упорствовала мама.

– Ну что значит какой. Тот самый, который мне выдали в шестнадцать лет.

– Как, разве ты его не обменял?

– Обменял, мама, обменял и забыл.

– Как, ты забыл обменять паспорт?

– Обменять я не забыл, я забыл его взять с собой. И дал тебе телеграмму, чтобы ты выслала мне паспорт и путевку. Ты получила телеграмму?

– Я ничего не получала, кроме пенсии, я тебе вышлю.

– Не надо мне пенсии, вышли мне паспорт и путевку.

– Ну так бы и говорил с самого начала. А то морочишь мне голову с помидорами, а про существо дела не говоришь. В кого ты пошел, я просто не могу понять.

– Мама, вышли мне все это скорее! – кричал Синичкин. Короче говоря, мама в Москве поехала на вокзал и отдала паспорт и путевку проводнику поезда.

Синичкин перезвонил в Москву, уточнил номер поезда и вагона и поехал за ними на вокзал. Естественно, проводник вначале не хотел отдавать паспорт Синичкину и путевку на ту же фамилию артисту Л. Куравлеву. Пришлось долго доказывать, сличать личность и фотографию. Короче, через сутки после звонка паспорт и путевка были уже у Синичкина, но он не стал сразу относить эти документы к администратору дома отдыха. Нет, он понес свой паспорт к Наде, нашел ее в той же беседке. Глаза ее были красны от слез. Синичкин извинился за то, что побеспокоил ее. Он был вежлив и спокоен, наш Синичкин. Он был полон достоинства и внешней невозмутимости, но внутри у него все клокотало.

– Разрешите мне задать вам вопрос, – начал он высокопарно.

– Пожалуйста, – сказала Надя, которой также моментально передалась строгость и официальность Синичкина.

– Если я вас правильно понял, то основным препятствием нашему общему счастью является то, что я артист. Не так ли?

– Именно так, – ответила Надя. – Вы меня поняли правильно.

– Или, другими словами, для вас важна душа человека, его характер, так сказать, личность, но вам мешает его внешний блеск, популярность и успех, не так ли? Я вас понял правильно?

– Именно так.

– Другими словами, – продолжал Синичкин, – если бы я был не я, то есть с тем же лицом, с той же душой, но только не был популярным артистом, вы бы не стали бороться со своими чувствами и не стали наступать на горло собственной песне! – с пафосом закончил Синичкин.

– Да, – грустно сказала Надя, – я бы тогда ни на что не стала бы наступать.

– В таком случае, – сказал Синичкин высокопарно, – имею честь сообщить вам, что я не Куравлев и не артист, я дамский парикмахер, имя мое Владимир, фамилия моя Синичкин, – и он гордо протянул Наде свой паспорт.

Надя дрожащими руками взяла паспорт, заглянула в него. Затем посмотрела на Синичкина полными слез глазами, потом сказала:

– Да как же так можно?! – и швырнула паспорт прямо в лицо Синичкину.

Такого Синичкин не ожидал. Он мог предположить, что она бросится ему на шею, мог предположить, что она смутится, так как поймет, что ее коварные замыслы раскрыты, что она ошиблась в своих расчетах на артиста, что действия ее по завлечению популярного артиста провалились и стали теперь ненужными, но такой реакции Синичкин никак не мог ожидать. Ему было больно, нехорошо. Но, во всяком случае, он убедился, что полюбила она его, если только можно называть таким словом ее отношение к нему, за его мнимую популярность, а сам по себе Синичкин ей не нужен был никогда.

Обо всем этом он и рассказал Семенову, после чего улегся лицом к стене. Семенов повертел в руках паспорт Синичкина, но не такой он был человек, Семенов, чтобы просто так сдаться.

– Смотри, – сказал он, – я и не думал, что до сих пор делают фальшивые паспорта. Это что ж, тебе в милиции выдали, чтоб народ не приставал? Выходит, живешь с двумя паспортами. Вот бы мне так, я бы тут же с Таиской расписался.

Таисия не заставила себя долго ждать. Она тут же без стука влетела в их номер с криком:

– Аферисты! Один аферист изображает, а другой – на, погляди, что мне твой друг на память подарил…

Она протянула Синичкину фотографию, на которой были запечатлены две личности – Семенов и его жена, которая габаритами и серьезностью лица ни капли не уступала мужу.

– На вечную дружбу, – процитировала Таисия надпись и, бросив фото в лицо Семенову, ушла, приговаривая: – Я свое в пионерлагере отдружила. Ишь ты, честный какой! А я значит уже и не человек. Если ты такой честный, зачем ходишь ко мне?

Синичкин лежал лицом к стене. То, что произошло у него с Надей, так ошеломило его, что остальные неприятности его уже мало трогали.

А неприятности, естественно, посыпались на Синичкина непрерывным потоком. Наутро весь санаторий уже знал, что Куравлев – это не Куравлев. И что Синичкин – это дамский мастер, в смысле парикмахер. Некоторые перестали здороваться с ним. Другие смотрели на него с презрением, иные с сочувствием. Семенов с утра сказал:

– Ну ты, артист, меня все равно не проведешь.

То есть остались и такие, которые не поверили в неожиданное превращение артиста в парикмахера.

Однако понемногу Синичкин, который ходил как в полусне, стараясь избегать чьего-либо общества, занялся своим прямым делом, потому что только оно и давало ему успокоение. Одна дама, которая должна была идти вечером в варьете, попросила его уложить волосы, потому что она попала под дождь и прическа была совершенно испорчена. Синичкин пришел даме на помощь и сделал такое чудо парикмахерского искусства, что на другой день к нему стояла одна очередь из отдыхающих и одна очередь из медперсонала. Одни шли в театр, другие в ресторан, и всем хотелось быть красивыми. Многие женщины даже говорили, что это хорошо, что Синичкин парикмахер – хоть какая-то от этого артиста польза.

А раз женщины полюбили Синичкина, значит, все в порядке – климат общественного мнения дома отдыха потеплел по отношению к Синичкину. Даже поговаривали о творческом вечере дамского мастера В. Синичкина, но он отказался наотрез. Вообще для него на юге все померкло. Изредка они виделись с Надей, но не разговаривали и даже не здоровались. Больше того, если это происходило на улице или в парке, они, издали завидев друг друга, сворачивали куда-нибудь в сторону, чтобы не встретиться.

Постепенно Синичкин стал думать о Наде иначе, о чем и говорил своему другу Семенову. Он, Синичкин, попытался поставить себя на Надино место, и получалось, что выглядел он неприглядно при условии, что Надя – честный и хороший человек. Получалось, что он выдал себя за известного артиста, пользуясь чужой популярностью и чужой всенародной любовью, влюбил в себя девушку, а когда это стало ему выгодно, открылся.

А расчет оказался неверным. Так все получилось при условии, что сама Надя была человеком чистым. И снова грызла Синичкина его совесть. Ну ведь мог он позвонить в Москву сразу по приезде в дом отдыха, переспал бы на вокзале ночь, да в конце концов и в доме отдыха тоже люди, поверили бы, впустили на два дня под честное слово. Может быть, он как Синичкин и не смог бы понравиться Наде, но ведь кто знает. А если бы понравился, то не было бы никаких препятствий, что говорить, если не дано тебе врать, то и заниматься этим не стоит, самому себе дороже.

У Семенова дела тоже были совсем неважные. Таисия его знать не хотела и объяснять почему наотрез отказалась. Бросала на него в столовой взгляды, но тайно, когда Семенов не видел, а на мировую не шла. Семенов решил ответить контрударом и даже уговорил принять Синичкина в этом ударе участие.

– Я тебе так скажу, женщины – они ревность не переносят, так что собирайся сегодня вечером, будем им характер обламывать.

«А, чем черт не шутит, – подумал Синичкин, – а вдруг действительно подействует».

И привел Семенов вечером двух хохотушек. Они вчетвером чинно и пошли по аллее и долго вышагивали по парку для того, чтобы наткнуться на Таисию и Надю. Но, видно, у Таисии мыслительный аппарат был под стать семеновскому, и Синичкин с Семеновым натолкнулись на своих подруг где-то в центре парка, а до того Надя и Таисия водили своих ухажеров по тому же парку в аналогичных поисках. Первыми не выдержали Синичкин и Семенов.

– Извините, девочки, – сказал Семенов хохотушкам, и они с Синичкиным кинулись за четверкой.

А дальше Семенов отозвал двух кавалеров своих подруг, два офицера отошли с Семеновым и Синичкиным.

– А ну, ребята, – сказал Семенов грозно, – чешите от наших девчонок.

– Вот что, друг, – ответил один офицер. – Мы тебя не трогали, и гуляй себе спокойно.

– Я ведь и побить могу, – сказал Семенов.

– А ты что, боксер? – спросил офицер.

– Может, и боксер, – ответил Семенов.

– Ну что ж, – сказал офицер. – Какой разряд?

– Второй, – соврал Семенов.

– Извините, у меня первый, – ответил офицер и вынул книжечку с разрядом.

На том разговор и закончился. Таков современный способ встречи на дуэли. Показали друг другу разрядные книжечки и разошлись по-хорошему.

Но, когда офицеры вернулись на место, Нади и Таисии уже не было. Наде весь этот маневр показался омерзительным. Таисии пришлось идти за ней.

После этого случая Семенов решил поговорить с Надей, а Синичкину рекомендовал походатайствовать за себя. Результаты переговоров нельзя было назвать ободряющими. Надя заявила Семенову, что она ничего плохого Синичкину не желает, но и встречаться с ним не может, поскольку врать человеку, значит, считать его глупее себя, а значит, опошлять его. И дальше она сказала:

– Никогда, никогда я не смогу простить его, – а потом заплакала.

Синичкин же, причесывая Таисию, которая, может быть, и не случайно пришла делать прическу, услышал от нее такие слова:

– Ты пойми, Вова, два человека встретились. Почему я ему нравлюсь, не знаю, почему он мне нужен – не знаю. Две загадки пересеклись. Я, может, ради него все брошу, а он мне фото жены сует. Да ты мне лучше соври, да хоть месяц я на седьмом небе буду, а потом пусть оно идет как идет. Нет, он свою честность мне подсовывает. Если ты такой честный, будь честным. Верно я говорю, Владимир? Или Леонид, как тебя уж не знаю. Один врет напропалую, другой честный до одурения. Ну и компания здесь у вас.

Дни шли за днями, и отношения Синичкина к Наде с каждым днем менялись то в одну, то в другую сторону. То он ненавидел ее, то хотел бежать, просить прощения, но не бежал, а вскоре и бежать было некуда.

Пришел день отъезда. Последний раз в столовой посмотрели они с Надей друг на друга. Так, наверное, смотрят на поле боя раненые солдаты, когда видят, как уходят, не заметив их, товарищи, а крикнуть нет сил.

Посмотрели друг на друга и расстались. Синичкин с Семеновым уехали на вокзал. А Таисия с Надей остались доживать. Когда уже отъехал автобус от дома отдыха, показалось Семенову, что из-за забора смотрела вслед ему Таисия. Показалось, а может, и в самом деле смотрела.

В поезде уже, в отдельном купе, вдвоем, под охи и ахи проводниц насчет «Куравлева» ехали Синичкин и Семенов, глушили коньяк, и сказал наконец Семенов, преодолев свою тяжелую душу:

– Ну вот сейчас мы одни, скажи мне наконец честно, кто же ты – артист или парикмахер? Мне ж на Алтае надо рассказывать, с кем я водку пил.

– Коньяк, – поправил Синичкин.

– Ну коньяк. Только все равно ведь не поверят, что я здесь коньяк пил, в Куравлева поверят, а что коньяк вместо водки пил, ни в жисть не поверят.

– Да кто тебя спрашивать-то будет, с кем водку пил?

– Да я сам расскажу, с кем пил. А они спросят: «С кем, с кем?» А мне что отвечать?

– Скажи с Меньшиковым.

– А вдруг он не пьет?

– Тогда говори – с Куравлевым.

– Ну вот. наконец-то сознался. Так я и знал, что не ошибся в тебе. – И Семенов полез обниматься.

– Что это тебя на нежности потянуло? – спросил Синичкин.

– Прощаюсь с тобой, – ответил Семенов. – Выхожу. Решил я – назад поеду. Знаешь, не могу без Таисии. Ну не могу, и все. Вопрос в душе остался. Не могу с этим вопросом жить.

– А жена как же?

– Если любит, – сказал Семенов, поднимая чемодан, – приедет и заберет. А я не могу. Прощай, Ленька. Будь здоров. – И вышел на ближайшей станции.

А Синичкин приехал домой и стал ходить на работу. Пошли обычные радостные будни и суматошные праздники. А приблизительно через год села к нему клиентка. Глянул он на нее, а это Надя. Та же самая, неизменившаяся.

– Ой, это вы? – сказала она.

– А это вы, – сказал он.

Потом он делал ей прическу, и они оба молчали. А когда он уже закончил свою работу, Надя сказала:

– А знаете, я ведь вас потом искала, мне Семенов рассказал, как вы путевку и паспорт дома забыли. Только он убежден был, что вы Куравлев, а я после его рассказа поняла, как все это вышло. Я вас искала.

– Я не знал этого.

– А потом я вас перестала искать.

– Глупо как-то все получилось, – сказал Синичкин, – глупо.

Она заплатила деньги в кассу, пожала ему руку и ушла.

Он сел в кресло, поглядел на себя в зеркало и еще раз повторил:

– Глупо.

Потом они встретились снова лет через пять.

Она уже была замужем и имела ребенка от любимого ею мужа.

Он тоже женился на женщине с ребенком и любил эту женщину и этого ребенка.

Они встретились на улице и не узнали друг друга. То есть они кивнули друг другу, потому что показались друг другу знакомыми, и разошлись в разные стороны.

А ведь когда-то они любили друг друга и даже могли быть вместе счастливы.