Текст книги "Лион Измайлов"

Автор книги: Лион Измайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Старинный романс

Эта мысль появилась сразу, как только он положил телефонную трубку. Сразу после разговора с Еленой Сергеевной. Она позвонила просто так. Пообщаться. Поскольку летом в санатории они двадцать четыре дня сидели за одним столом, общались три раза в день. А если встречались на улице или в здании санатория, то могли перекинуться ничего не значащими фразами.

– Вы, конечно, пойдете в кино?

– Нет-нет, – несколько напыщенно отвечала она, – ведь сегодня по телевидению вечер, посвященный Анне Герман. Я так люблю ее пение!

Она так и говорила все время на искусственном языке – «люблю ее пение».

Ничего удивительного в этом не было. Елена Сергеевна когда-то работала актрисой в театре, потом певицей в Москонцерте, сейчас уже была на пенсии. Муж умер семь лет назад, она его все время вспоминала:

– Его так любили все артисты, он приезжал на все мои концерты. Они мне говорили: «Зачем вы его мучаете – ответственный работник должен везти вас на концерт, сидеть и ждать». А он сам хотел этого. Я его не заставляла. Наоборот, я его просила не ездить. Но что вы, он все равно меня сопровождал.

Как и все актеры, она любила вспоминать театры, в которых работала, любила вспоминать, как она была примой в одном из театров.

А потом, когда пела в Москонцерте, ездила с самим Арнольдовым. Кто это такой, Платинский понятия не имел, но понимал, что Арнольдов – это величина и с кем попало работать бы не стал.

– А какая тогда была потрясающая поездка в Германию! Ну что вам говорить. У меня до сих пор стоит тот еще мейсенский сервиз. Я ведь из-за этой поездки из театра ушла. Повод был, конечно, другой. Я на что-то обиделась, но я бы не ушла, если бы не эта поездка. Четыре месяца по Германии – это на всю жизнь!

Иногда над Еленой Сергеевной подтрунивали за столом. Однажды она вдруг сказала:

– Я читала книгу про волков. Вы не представляете, волки, оказывается, культурнее людей.

– Это интересно, – сказал Платинский, – меня давно уже интересовала культура их поведения.

Они переглянулись с отставным полковником и его женой.

– Да, они намного культурнее. Они, например, в качестве ухаживания дерутся за самку.

– Будем считать это первыми шагами на пути освоения культуры, – иронизировал полковник.

– Они бегают за едой с утра до вечера, пока волчица сидит с волчатами.

– Волчица в берлоге, а волк носится за питанием по молочным кухням, – невпопад сострил Платинский. Хотел смутиться от собственного остроумия, но все почему-то засмеялись, и смущаться не было нужды.

Как-то близко к вечеру Платинский проходил мимо кинозала, оттуда неслись звуки, отдаленно напоминающие пение. Платинский подошел ближе: Елена Сергеевна пела. Время было неконцертное – до ужина. В зрительном зале было человек пятьдесят, наверное, знакомые Елены Сергеевны или знакомые знакомых. Платинскому показалось, что поет она чудовищно. Голос был все еще сильный, но опять же, по мнению Платинского, достаточно неприятный. С таким металлическим оттенком. Репертуар стандартный: «Калитка», что-то из «Сильвы». Платинский не стал входить в зал, потом пришлось бы хвалить пение. Он постоял у двери, скрытый за портьерой. Концерт быстро закончился. Зрители бурно аплодировали.

«Как немного надо для успеха, – подумал Платинский, – петь хорошо известные песни, и как можно громче».

А может быть, они специально аплодируют, поскольку они ее знакомые и хотят сделать ей приятное. Не могут же им всерьез нравиться эти телодвижения немолодой уже женщины, играющей юную Сильву. Но выражения лиц были искренние, люди поздравляли Елену Сергеевну, говорили ей хорошие слова. И Платинский решил, что они ничего, просто ничего не смыслят в пении. «Пипл», – подумал Платинский и пошел ужинать.

За ужином Елена Сергеевна сообщила Платинскому о своем концерте, и Платинский «искренне» огорчился, что не был в зале.

– Что же вы меня не позвали? – говорил он сокрушаясь. – Если бы я только знал! А вы больше не будете выступать? Жаль, жаль!

Она была возбуждена успехом. Говорила много.

– Меня попросили вон те знакомые. Они меня видели еще в театре. Вы знаете, здесь много людей, которые видели меня еще в театре.

– Простите, а когда вы ушли из театра?

– Вы имеете в виду драматический или оперетту?

– Вообще театр.

– Ну, это было лет двадцать восемь назад. Да, точно, двадцать восемь лет назад. Но некоторые помнят меня до сих пор.

«Незабываемое, видно, было зрелище», – подумал Платинский, но вслух сказал:

– Конечно, конечно.

Отношения у них с Еленой Сергеевной складывались взаимоприятные. Он был врач, и она, естественно, задавала ему массу вопросов о здоровье.

– Неужели подсолнечное масло помогает? Подумать только! – восхищалась она и даже обещала Платинскому приглашать его на просмотры в ВТО.

Как будто он сам, врач, у которого лечилось с десяток народных, не смог бы туда попасть. Он соглашался, они, как водится, обменялись телефонами и разъехались.

Она позвонила, когда он уже и думать о ней забыл, что-то говорила о каких-то фильмах, потом спросила, где он встречает Новый год. Затем они мило распрощались.

Эта мысль появилась сразу, как только он положил трубку. Сначала она ему не понравилась, эта мысль, но потом стала преследовать его. Новый год он встречал, как всегда, в своей компании. И как всегда, каждый час новогодней ночи был у них тщательно расписан.

Все они должны были принести к столу что-нибудь особенное и, кроме того, приготовить какой-нибудь сюрприз.

К столу в этот раз он решил принести два килограмма фейхоа, а сюрприз пока что не вытанцовывался. Можно было написать на каждого гороскоп. Можно было всем подарить какие-нибудь безделушки, можно было подложить хлопушки. Но все это уже было. Однажды он принес авторучку, привезенную из-за рубежа. Из этой авторучки он облил чернилами белую сорочку самого именитого гостя. Чернила должны были пропасть минут через пять. Эти пять минут пострадавший должен был расстраиваться напрасно. Об этом знали все, кроме именитого гостя. Гость на самом деле расстроился. На четвертой минуте ему, умирая со смеху, раскрыли секрет. Но через пять минут чернила не исчезли. И тогда Платинский сказал:

– Ой, извините, я перепутал авторучки, – и тогда у всех началась истерика. У всех, кроме гостя.

Через десять минут чернила все же сошли. Шутка удалась. Такой у них в компании был стиль.

Вот и в этом году надо было что-то придумывать. Фейхоа должен был привезти приятель из Баку. А с сюрпризом пока не получалось. И вдруг она напомнила о себе. Она сама навела его на мысль своим вопросом о Новом годе. Платинский позвонил ей 20 декабря и пригласил встретить праздник с ними.

– Компания достаточно интеллигентная. Думаю, вам понравится.

Она не заставила себя долго уговаривать. Конечно, ее звали в разные места, поскольку она еще и поет.

– Да нет, петь совсем необязательно, – говорил Платинский. – Петь совсем необязательно. Если вам самой захочется, если будет настроение, но заставлять никто не станет. Да, рояль там есть. Да, кто-то вроде играет. Но повторяю, это совсем необязательно.

Числа двадцать пятого она позвонила и попросила разрешения взять с собой кавалера. Она так и сказала: «кавалера».

Он понял, что «кавалер» – аккомпаниатор.

– Конечно, конечно, – сказал он. – Ведь все будут парами.

Платинский положил трубку и задумался: «Это ж надо было разыскать такого аккомпаниатора, который согласился в новогоднюю ночь пойти к совершенно чужим людям».

То, что «кавалер» был действительно аккомпаниатором, стало ясно уже через минуту после двенадцати. Все, выпив шампанского, поцеловались, и лишь Елена Сергеевна в вишневом панбархатном платье и «кавалер» в блестящем от времени смокинге посмотрели в глаза друг другу долгим взглядом, а потом отводили глаза от целующихся пар.

Фейхоа понравилось всем. Что ни говорите, а пахнущие земляникой плоды среди зимы все же приятны. Но после фейхоа были еще какие-то мудреные фрукты, привезенные дипломатом, как раз на это время приехавшим в отпуск. Старинный приятель Платинского. Плоды напоминали картошку, но вкуснее их были сыры, которыми удивил всех француз, непонятно как попавший на праздник. Ну, попал и попал. Кто-то, видно, его привел. Потом с трех часов после танцев и подарков пошли сюрпризы.

Елена Сергеевна смотрела на «живые картинки» и шарады серьезно, была сосредоточенна и, слыша общий смех, только улыбалась улыбкой дамы, которая знает, как себя вести в «светском обществе». Платинский понимал, что она ждет своего выхода. Еще он видел, как она следит за «кавалером», не давая ему напиться раньше времени. «Кавалер» ее побаивался и все время половинил рюмки, видно, ему было обещано, что потом все компенсируется.

На три тридцать был назначен «музыкальный антракт». Все знали, что будет смешно. Не зря же Платинский говорил, что это «конец света». И ему, Платинскому, очень хотелось, чтобы номер прошел, поскольку фейхоа в списке ценностей было все же на третьем месте, а Елена Сергеевна шла на первое. Этот номер мог быть шлягером. Сюрпризом ночи, шуткой года. Пока что первенство держал Дашаянц. В прошлом году он привез с гор своего дальнего родственника, долгожителя, который всерьез танцевал лезгинку и пел. Компания просто икала от смеха, так это было уморительно.

В три тридцать «кавалер» сел за рояль и заиграл какую-то пьесу. Наигрывал что-то непонятно-грустное. Народ собрался. Кто сел напротив, кто стоял.

Елена Сергеевна подошла к роялю и хорошо поставленным голосом объявила:

– Старинный романс.

Платинский увидел, как «поплыли» гости. Кто-то, опустив голову, прыснул в руку, делая вид, что чихает. Платинский не выдержал. Он понял, что при его смешливости он не сможет слушать спокойно и начнет смеяться в голос. Он вышел на кухню и там корчился от смеха, понимая, что сейчас сюда на кухню, если не смогут смеяться в лицо певице, будут выбегать его друзья.

Елена Сергеевна пела не так громко, как тогда в санатории. Она чувствовала объем помещения и приспосабливала к нему силу звука. Платинский перестал смеяться, и, как в детстве, вдруг после сильного смеха захотелось плакать. Непонятно почему. Ведь все было хорошо. Но почему-то жутко не хотелось, чтобы эта певица с ее нелепым кавалером вызывала смех. И еще не хотелось идти в комнату, не хотелось видеть эти смеющиеся лица. Никто в кухню не выбегал. Елена Сергеевна пела романс за романсом. А там, в комнате, было тихо. Певица звук не форсировала, пела спокойно, немножечко играя. Иногда было едва слышно, что она поет. Пела она, конечно, странно. По-старому. Несовременно. Совсем не так, как тогда в санатории, где Платинского поразила ее аффектация. Но все же что-то нелепое было в этом пении. Платинскому захотелось взглянуть, как она поет. Он тихонько вернулся в комнату.

«Кавалер» наяривал на рояле, Елена Сергеевна делала неестественные, по мнению Платинского, движения. Громкости в ее голосе прибавилось.

«Какая-то провинциальная филармония», – подумал Платинский, хотя ни разу не был на концерте в провинциальной филармонии.

Он слушал «Калитку» и удивился тому, что никто не смеется. В сущности, они ничего не понимают ни в пении, ни в музыке. А может быть, что-то все-таки было в этом пении?

Неестественность вокала, соединившись с неестественностью движений, дали общую естественность исполнения. Представлялись какие-то картинки: калитка, беседка, шаль, ветки во тьме, светлый силуэт.

Друзья сидели тихо, хотя их трудно было обвинить в отсутствии здорового цинизма.

«Возраст, – подумал Платинский, – стареем».

Елена Сергеевна закончила свою «Калитку», и все стали аплодировать и благодарить ее. Платинский с облегчением вздохнул. Дрожащими руками достал сигарету и с наслаждением затянулся.

– Слушай, – сказала жена, – она просто здорово поет, хорошо, что ты ее позвал.

– Отстань, – ни с того ни с сего нагрубил Платинский.

Потом он долго не мог подойти к Елене Сергеевне, прятался то в кухне, то в другой комнате, но она все-таки нашла его:

– Вам не понравилось?

– Ну что вы, – сказал он. – Замечательно, вы пели замечательно.

Она обняла его, сказала:

– Мне у вас хорошо, очень хорошо. У вас такие милые друзья. Я уже давно так не веселилась.

Потом подошел Дашаянц и сказал:

– Знаешь, я иногда думаю, что ты лучше нас. Вот и сегодня ты всех нас е…

– И сам умылся, – сказал Платинский. Когда все разъехались, Платинский предложил Елене Сергеевне отвезти ее домой. Пытались поднять «кавалера», но разбудить Арнольдова было невозможно.

Новое о Мата Хари

В ненастный день 1876 года в бедной деревенской усадьбе родилась никому не известная девочка Мотя Харитонова. На нее никто не обратил внимания. Подрастая, она часто смотрела на далекие звезды и мечтала о будущем. Девочку заметил известный в то время купец по прозвищу Афанасий.

Однажды он собрался поехать за три моря. Тайком он захватил с собой Мотю. До Индии купец не доехал: его арестовали во Франции, а Мотю Харитонову выслали как немецкую шпионку. Голод гулял по Франции. Надо было работать, а у девушки не было никакой специальности. В детстве она много читала и по самоучителю, без музыки разучила индийские ритуальные танцы. Теперь это пригодилось. Так она стала танцовщицей Мата Хари. Слава ее загремела по всей Западной Европе. К ее ногам были положены громкие титулы и имена. Великие люди говорили о ней в кулуарах и частных беседах. Станиславский, узнав о ней, тепло улыбнулся. Немирович-Данченко, услышав о ее танцах, молча огляделся вокруг себя.

Она была в зените славы, когда началась Первая мировая война. По ночам ее тянуло домой. Но судьба распорядилась иначе. Ее арестовали. Единственное, что могли ей инкриминировать, – это неразборчивость в связях. Но судьи были глухи и обвинили ее в шпионаже. Умерла Мотя Харитонова 15 октября 1916 года, не дожив всего восьми лет до появления стриптиза.

В доме отдыха

Вечер. Он и она сидят на лавке.

– Как вам не стыдно, вы только вчера целовались с другой, а сегодня уже лезете ко мне.

– Кто, я лезу?

– Ну а кто же еще?

– Ну я лезу, ну и что? Я к вам не лезу, я к вам тянусь.

– Да как же вы можете так, вы же еще вчера целовали другую.

– Кто, я целовал?

– А кто же еще-то? Там, кроме вас, никого и не было.

– Кого же я тогда целовал?

– Да девушку вы целовали. У нее еще платье было такое немодное. Вы с ней обнимались.

– Я обнимался? Да вы что, у меня и привычки такой нет – обниматься. Вы меня с кем-то спутали.

– Как же спутала, вот же ваш нос, я видела, это вы были.

– Ну, знаете, это уж слишком, у вас какие-то галлюцинации. Вам всюду кажется, что кто-то целуется.

– Да я же сама видела. Вы глаза еще закрыли и губами вот так, шлеп-шлеп. А теперь ко мне лезете.

– Никуда я не лезу. Я к вам тянусь, а вы меня отталкиваете. Почему вы меня отталкиваете? Вы меня просто отпихиваете. Дайте мне, в конце концов, спокойно поцеловать вас. Что же это за издевательство? Что же, человеку уже и поцеловать вас нельзя?

– Как вам не стыдно, вы же вчера уже целовались. Причем с другой.

– Ну и что? Я вам ничего плохого не делал.

– Вот и целуйтесь с ней.

– А я хочу поцеловать вас. В конце концов, это мое личное дело. Бьюсь уже целый час как муха об лед, и никакого толка. Я уже весь иссяк.

– Это пошло.

– Что же тут пошлого? В конце концов, у меня тоже есть терпение, и его уже нет.

– Это пошло, то, что вы человеческие отношения сравниваете с мухой.

– Значит, я вам просто не нравлюсь. Я это понял уже полчаса назад. Я хотел вас поцеловать, и все. Мне от вас больше ничего не нужно. Если я вам не нравлюсь, скажите мне об этом прямо в лицо.

– Да, я вам скажу, а вы опять начнете целоваться.

– Но я же вам совсем-совсем не нравлюсь! Зачем же тогда мне морочить вам голову?

– Если бы вы мне совсем не нравились, я бы здесь не сидела. Но я не могу так, раз вы вчера целовались с другой…

– Да я всего-то два раза с ней целовался, к тому же мне и не понравилось.

– А я все равно не могу, чтобы вы после всего, что у вас с ней было, целовали меня.

– Хорошо, тогда вы меня поцелуйте.

– Ни за что на свете.

– Тогда я вас поцелую.

– Никогда в жизни.

– И даже завтра?

– Ни завтра, ни послезавтра.

– Тогда сегодня. Иначе я не знаю, что с собой наделаю.

– Что вы наделаете?

– Поцелую вас, и все.

– Не имеете права.

– Ну и пожалуйста. Вообще могу никого не целовать… А вас все же поцелую.

– Если вы позволите себе это, я… я дам вам пощечину.

– Ну и пожалуйста.

– Думаете, не дам?

– Не дадите.

– А вот и дам.

– А вот и не дадите.

Она размахивается и дает ему пощечину. Он падает с лавки.

– За что? Я же вас не трогал.

Встает, отряхивается.

– Ой, простите, я не знала, что так получится.

Он обнимает и целует ее.

Мода такая
(Рассказ девушки)

Последнее время у некоторых молодых людей мода такая пошла: если с девушкой познакомиться хотят, то обязательно себя за кинорежиссера выдают, как будто все мы только и мечтаем. чтобы в кино сняться.

Вот еду я как-то в метро. Подходит ко мне парень. Симпатичный такой, одет хорошо.

– Простите. – говорит. – девушка, я кинорежиссер. Не хотите ли в кино посниматься?

Я говорю:

– Не на ту напали. На эту удочку семнадцатилетних дурочек ловите, а мне уже восемнадцать стукнуло, – и вышла из вагона.

Он за мной:

– Девушка, постойте.

Хотела я его как следует шугануть, да неудобно как-то, вроде парень вежливый. Нахальный, конечно, но не наглый. Симпатичный такой, одет хорошо.

– Молодой человек, – говорю, – что же вы к девушкам с такими глупостями подходите? Неужели ничего лучше придумать не смогли?

– Нет, – говорит, – я серьезно режиссер. Конечно, ему от своей затеи неудобно отступать.

– Вы мне, – говорит, – только телефон оставьте, вы только попробуйте, потом сами убедитесь.

– Ну да, – говорю, – одна в Бразилии попробовала…

– А вы что, в Бразилии были?

– В Люберцах, – говорю, – была. И вообще, не о чем нам с вами разговаривать. Если б вы чего поостроумнее придумали, а так у меня любимый человек есть. Если надо, он сам меня в кино снимет.

– А он что, режиссер у вас?

– Какой он, – говорю, – режиссер! Такой же проходимец, как вы, да только получше вас знакомиться умеет.

А он опять свое:

– Оставьте мне телефон, и все.

Зло меня тут взяло. Ну, думаю, устрою я тебе кинокомедию. Сказала ему номер. Звонит. Так и так, мол, приезжайте на киностудию. Ладно, думаю, посмотрим, до чего тебя эта затея доведет. Приезжаю на киностудию. Не знаю, уж как он это устроил, но только через проходную пропустили. Пришли в какую-то комнату. Парень какой-то с киноаппаратом, приятель, наверное, а может, заплатил ему. Короче, поснимали меня. Ну, думаю, сейчас он меня в ресторан пригласит, и тут уж я ему выдам. Нет, проводил до дома. Ручку пожал – и «адью». Все по дороге рассказывал, как он во ВГИК поступал. Ну точно, за дурочку меня принимает.

Проходит несколько дней. Звонит.

– Мне, – говорит, – с вами встретиться надо.

Хорошо, думаю, сейчас ты мне и раскроешься. Приезжаю на студию. Заводит меня в пустую комнату и начинает мне про фильм заливать. Да складно так. Списал, наверное, где-нибудь и выучил. Я сижу, головой киваю. Хорошо поешь, а где-то сядешь.

– Ну что, – спрашивает, – согласны роль Марьи играть?

А мне что Марьи, что Ивана, все равно. Мне главное – проучить его.

– Согласна, – говорю.

– Ну что ж, на роль вас утвердили. Теперь с работой уладить надо. Вы увольняйтесь или отпуск за свой счет берите.

Я просто растерялась от такой наглости. А парень ничего, симпатичный такой, одет хорошо.

Вот, думаю, проходимец. Нет чтобы в ресторан пригласить или, если денег нет, в кино хотя бы. А он такой огород городит. Ну да ладно, ты так, и я так.

– А вы, – говорю, – если уж вы такой режиссер, то сами у меня на работе и договаривайтесь.

Вот, думаю, начальница моя устроит тебе кино. Она у нас такая, что ее даже буфетчица боится. На другой день вызывает меня директор.

– Пиши, – говорит, – за свой счет.

Уж не знаю, как это ему удалось. Какие такие он бумаги подделал, но никуда не денешься, пишу заявление. Еду на студию. Начинают снимать. Чего-то я там учу, чего-то я там играю. И все думаю, ну когда же он свою линию гнуть начнет. Даже зло меня берет. Ну, влюбился – скажи. Что так голову морочить? А он – ноль внимания.

Один раз только оступился. Партнер мне бестолковый попался. Там у нас сцена такая: он меня от роковой своей любви целовать начинает. И все как-то не так целует.

И вот этот режиссер разозлился и кричит:

– Кто же так целует? Вот как целовать надо! – и поцеловал меня.

Это ж надо, сколько времени прошло, в какую он меня историю втянул и, на тебе, только решился. Я говорю:

– Ни с кем другим, кроме вас, целоваться не буду. Только с вами, и все.

Он говорит:

– Не могу же я за артиста роль играть.

– Не можете, – говорю, – как хотите, а только с тем обалдуем я целоваться не согласна.

Короче, сняли все это без поцелуев.

Ну, думаю, теперь-то можно о чувствах поговорить, в кино там сходить или просто погулять.

А он нет, стесняется. А у меня тоже гордость своя заиграла. И что вы думаете, так весь фильм сняли, а он никуда меня и не пригласил. И с парнем я со своим разругалась, и с этим ничего не вышло. Но самое интересное уже потом, на премьере, было. Когда поздравляли все меня, руки пожимали, аплодировали. Подошел ко мне тип один, симпатичный такой, одет хорошо.

– Очень вы мне, – говорит, – понравились. Я, – говорит, – режиссер и хочу вас в своем фильме снимать.

И тут я ему выдала:

– Дудки, – говорю, – хватит. Все вы, – говорю, – одинаковые. Так же, как этот, обманете. Вы на эту удочку семнадцатилетних дурочек ловите. А я этим вашим кино сыта.