Текст книги "Дар Змеи"

Автор книги: Лине Кобербёль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Только бы эти слова сбылись. Я ни разу не видел, чтобы кто-то умирал от змеиного яда, но я наслушался немало убийственных историй об антоновом огне ^[8]и слепоте, и о людях, что синели, задыхаясь, и умирали. «Такого с Диной не будет, – сказал я себе. – Она ведь пришла сама, своими ногами, ей наверняка досталось не очень много яду! Да и укус медянки не всегда смертелен. Далеко не всегда…»

Мама смочила повязку в испускающей пар горячей воде из котелка. Она дала ей лишь миг остыть, прежде чем наложить на руку Дины.

– Чистые простыни в сундуке, – сказала она. – Поменяй постель.

Я принес простыни и начал их стелить. Матушка развязала кожаный шнурок, и с губ Дины снова сорвался слабый звук. Мама провела рукой по ее лбу.

– Все остальное зависит от тебя, – произнесла она. – Помнишь, что я всегда повторяю, когда вы хвораете?

– Тело – лишь половина дела, – устало пробормотала Дина. – Чтобы выздороветь, нужно взяться за ум!

– Представь себе, что твоя рука зажила! Что весь яд испарился! Верь в это! Ты должна это увидеть!

– Да, да! – уныло прозвучали слова Дины.

– Дина, обещай мне бороться изо всех сил! Бороться жестоко!

Некоторое время Дина молчала.

– Было бы куда проще, если б я умерла, – беззвучно прошептала она.

Мама замерла, как громом пораженная.

– Не смей и думать об этом!

Какой-то хриплый звук сорвался с губ Дины. Прошел целый миг, пока до меня дошло: так она смеялась.

– Ну разве это не глупо? – спросила она. – Змея кусает змееныша, змеево отродье!

Мать томительно долгий миг стояла молча, а потом, сжав обеими руками щеки Дины, заглянула ей в глаза.

– Забудь его! – велела она. – Ты мое дитя! Не его! Ты слышишь?

Дина закрыла глаза.

– Ты слышишь? – повторила мать.

– Да, матушка! – прошептала Дина.

Но не очень-то уверенно она сказала это.

В ту ночь в хижине спали мало. Роза и Мелли легли наверху, на полатях, где обычно ночевали мы с Нико. Дина жаловалась, что мерзнет, хотя мы всю ночь поддерживали огонь в очаге и по очереди ложились рядом, пытаясь согреть ее.

Я подождал, пока оба они – мать и Нико – оказались чуть подальше. Они сидели у огня, тихо беседуя меж собой, и я увидел, что Нико, утешая матушку, положил руку ей на плечи.

– Кто он? – прошептал я Дине.

– Кто? – пробормотала она.

– Он. Тот, что посылает тебе письма, и выманивает в лес, и швыряет на тебя змей. Тот самый – он.

Мой голос дрожал от ярости.

– Все было не так.

– Не так? Медянки не ползают по деревьям, Дина! Кто – он?

Она молча глядела на меня. Лицо ее блестело, а волосы слиплись от пота.

На какой-то краткий миг мне показалось, будто она хотела мне ответить. Потом совсем слабо покачала головой.

– Не знаю, о чем ты толкуешь, – произнесла она. Ее веки сомкнулись, и она сделала вид, будто спит. Но я-то знал, что она не спала. Для этого ее дыхание было слишком беспокойным.

В какой-то момент я и сам против воли уснул. Мне приснилось это проклятое деревянное яйцо. Дина открыла его, но вместо письма там оказалась змея, черно-бело-медная змея! Змея обвилась вокруг руки моей сестры и разинула пасть так, что видны стали два длинных ядовитых клыка.

– Нет, Дина, – сказала мать. – Тебе не надо так делать…

– Я только хочу снять ее…

– Нет, малютка, сокровище мое!

Я проснулся. Мама стояла, склонившись над постелью Дины и держа оба ее запястья в своих руках. Мама увидела, что я не сплю.

– Давин! – хрипло произнесла она. – Помоги мне. Подержи ее немного.

– Мне ее подержать?

Голова моя по-прежнему была набита смутными змеиными снами.

– Следи, чтобы она не срывала повязку. А теперь… Да проснись же, Давин!

Я сел. Дина смотрела на меня, но взгляд ее был стеклянным. Она смотрела как бы сквозь меня. Мое сердце застучало от страха, казалось, будто она уже на пути в другой мир.

– Держи ее!

Я обхватил запястья сестры и держал их, скользкие от ее пота.

– Отпусти меня! – взмолилась Дина. – Я хочу снять ее. Mire от повязки больно!

Она попыталась вырваться, но удержать ее было легко! Слишком легко!

– Ей нельзя тратить силы, – сказала мать, словно Дина не могла ее слышать. – Попытайся, ire сможешь ли ты успокоить Дину, Давин!

– Как?

– Говори с ней! Пой ей! Расскажи какую ни на есть историю, что угодно!

Голова моя была совершенно пуста. Я не мог вспомнить ни единой истории.

– Отпусти меня, – шептала Дина. – Отпусти меня, отпусти…

Я начал петь. Я пел старую колыбельную, я понятия не имел, что знаю ее.

– Малютка звездочка, закрой свой глазок…

Дина и вправду стала спокойней. Может, я когда-то напевал ей эту песенку. Когда мы оба были младше. Я не помнил все слова, но это было не так уж важно. Зато я пел… А самое важное, что песенка заставила Дину расслабиться.

Мать вернулась обратно с кружкой.

– Приподними ее немножко! – попросила она. – Тогда она сможет попить.

Она поднесла кружку к губам Дины, но Дина отвернулась.

– Скверно пахнет, – сказала она, и голос ее прозвучал, словно голос избалованного ребенка, словно в душе ее жило трехлетнее дитя.

– Глянь-ка на меня! – велела ей мать.

Дине этого не хотелось.

–  Глянь-ка на меня! – повторила мать и на этот раз не оставила Дине ни малейшего выбора, потому как пустила в ход голос Пробуждающей Совесть: – Ты обещала мне не сдаваться! Слушайся меня!

Дина вяло, словно тряпичная кукла, повисла на моих руках, но на какой-то миг голос стал ее собственным.

– Да! – только и вымолвила она. И послушно выпила то, что подала ей матушка.

Дина спала. И продолжала спать. Она не проснулась даже тогда, когда мама поменяла ей повязку. Кожа вокруг раны была огненно-красной и воспаленной, но мама успокоилась.

– Никаких полосок больше нет! – сказала она.

И хоть я раньше не очень-то интересовался лекарским искусством, как это делала Дина, я все же знал, что думала мама о заражении крови! Должно быть, это хороший знак!

В полдень Дина проснулась и захотела пить. Ее по-прежнему лихорадило, но она снова была самой собой. А на следующее утро и лихорадка исчезла.

– Молодчина! – сказал ей я. – Чтобы сломить тебя, мало дурацкой медянки!

На губах ее мелькнула улыбка – совсем бледная. Жалкая, но все же улыбка. А потом она снова погрузилась в сон.

– Пусть она пьет всякий раз, как проснется, – велела Розе мама.

– А куда же ты?..

– Прогуляюсь в Глинистое, – ответила она.

Ее голос ничего особого не выдавал, но я достаточно хорошо знал ее и понял, что она сдерживает досаду уже который день, но только сейчас может дать себе волю и что-то предпринять.

– Я с тобой, – решил я.

Она некоторое время разглядывала меня.

– Да! – согласилась мама. – Пожалуй, так будет лучше всего!

Около полудня мы с матушкой въехали верхом на рыночную площадь в Глинистом. Она придержала Кречета возле постоялого двора, но не спешилась. Она просто сидела в седле. Сидела тихо, как мышка. И Кречет тоже вел себя смирно.

Мать безмолвно сидела в седле, и наконец вокруг стал собираться народ.

– Чего она тут делает? – шепнул один мужик другому, но мама услышала.

Она посмотрела на него, и мужик вздрогнул.

– Я жду! – сказала она и отпустила его взглядом, точь-в-точь как хищная птица отпускает добычу, которая не очень ей желанна.

Мужик покачал головой и потер рукой лицо.

– Кого? – спросил какой-то храбрец.

– Того, кто пытался убить мою дочь.

И тут время на рыночной площади словно бы остановилось. Вся болтовня смолкла. Там не осталось никого, кто пытался купить или продать, никого, кому надо было пойти за водой, никого, кому понадобилась бы до зарезу чаша пива на постоялом дворе.

Казалось, будто шепот пронесся по всему селению, а полчаса спустя каждый сельчанин в Глинистом, без сомнения, знал, что было сказано. И большинство из них сошлись на площади, чтобы узнать конец этой истории.

Вокруг Кречета и Шелк овой было пусто, люди стояли или сидели по всей рыночной площади. Кое-кто пытался болтать потихоньку, но собеседники быстро замолкали либо бормотали едва слышно. И когда мать внезапно выпрямилась на спине Кречета и стала еще прямее и стройнее, наступила мертвая тишина. Тишина и молчание на всей базарной площади.

– Мою дочь ужалила змея! – сказала мама, и, хотя она не говорила особо громко, ее слышали все. – Она чуть не умерла. Может, то был несчастный случай! Я надеюсь, что это так!

Ее взгляд скользил по всему сборищу, от одного лица к другому. И если они раньше не ведали, что она – Пробуждающая Совесть, то теперь они узнали это.

–  Только подлая тварь способна причинить такие страдания ребенку. Если кто-нибудь желает нам зла, пусть выйдет вперед. Если кто-то что-нибудь знает, пусть выйдет вперед. Люди должны признаваться в своих злодеяниях.

Тишина. Никто не шевельнулся. Глаза матери переходили с одного на другого, как бы схватывали чей-то взгляд, отпускали его, схватывали следующий… Никто не произнес ни слова. Никто не выступил вперед. Никто прежде Ирены не сделал ни одного неуверенного шага к Кречету.

– Пробуждающая Совесть! – сказала она, и голос ее слегка задрожал. – Мы ничего не сделали твоему ребенку. Мы люди честные!

Мать медленно кивнула.

– Верю тебе! – сказала она. – Никто из тех, кто здесь, не виновен. Может, это и вправду несчастный случай. Мне остается лишь одно: поверить.

Затем, повернув коня, она покинула рыночную площадь. И ни у кого в Глинистом не возникло желания преградить ей путь, когда она поскакала прочь.

– Ты так думаешь? – спросил я, когда мы уже почти добрались до хижины. – Это несчастный случай?

– Может быть, – ответила мать. – Во всяком случае, ни один из тех, кто был на площади, не виновен. Но я видела также, кого там не было. Андреас. Башмачник. Петер-Трактирщик – старший сын Минны-Трактирщицы, хозяйки постоялого двора. Если кто и совершил это злодеяние, он – один из этих трех.

Я не мог вообразить кого-либо из них в тайных воздыхателях, в дружках Дины, даже сынка Минны. Он был больно стар для Дины, старше меня, а к тому же еще здорово косил на один глаз. Однако же письмо могло быть не от дружка, а от того, кто прикидывался им. А может, никакого воздыхателя и не было.

Или, может, злодей прослышал об их встрече и воспользовался ею.

От всех этих «может» голова моя кружилась, будто сбитая с толку летучая мышь, и лишь одно было ясно: я должен всерьез поговорить с сестрой. Теперь разговор пойдет начистоту!

Но когда мы вернулись домой, Дина по-прежнему спала, а я не был столь жесток, чтобы будить ее и начать выспрашивать. Я радовался тому, что она вообще у меня есть.

Факелы во мраке

Собачонка Розы залаяла. Громко, резко, предупреждающе… Рывок – и я сел, хотя еще до конца не проснулся. Я слышал, как внизу у дверей Роза шикала на Лайку, но та не унималась. Я выкатился из соломы, на которой спал, и пополз к краю полатей.

– Что там? – шепнул я Розе.

Я еле-еле видел ее в темноте. Только белая шубка Лайки была видна отчетливо.

Сначала Роза не ответила.

– Кажется, кто-то идет, – в конце концов произнесла она, и голос ее прозвучал тихо и боязливо.

Я повернулся, чтобы разбудить Нико, но он уже проснулся.

– Найди свой лук! – сказал он.

Я кивнул. Раньше, когда кто-нибудь подходил к нашей хижине среди ночи, это значило, что людям нужна помощь моей матери. Но после событий последних дней я страшился…

– Мадам Тонерре!

Быстрый стук в дверь, голос запыхавшегося человека. Он звучал, словно…

– Отвори, Роза! – велела мама. – Это Ирена!

Это была она. Она задыхалась, и голова ее была не в порядке, так что я сперва подумал: что-то худое стряслось с ее будущим ребенком. И первой мыслью матери было явно то же самое.

– Садись! – резко произнесла она. – У тебя кровь? Давин, зажги лампу!

Ирена предостерегающе замахала руками.

– Нет, – по-прежнему задыхаясь, сказала она. – Это не со мной! Это… это…

– Погоди, пока не отдышишься, – прервала ее мама.

Ирена села, но покачала головой.

– Времени нет, – сказала она. – Они нашли Катрин… Седельникову дочку. И она… с ней что-то неладно. Она лежала на постоялом дворе в курятнике в полном беспамятстве, и никто не мог вернуть ее к жизни. И у нее… у нее на грудке намалеван знак… Кровью!

– Кровью!.. – Сначала мама была лишь растеряна. А потом медленно спросила: – Какой знак?

Ирена глядела вниз, на стол.

– Два кружка, один в другом. Будто знак Пробуждающей Совесть!..

Я чуть не выронил лампу, которую мне в конце концов удалось зажечь. А матушка не спускала глаз с жены кузнеца, а та только и делала, что глядела вниз и не желала смотреть на Пробуждающую Совесть.

– Ирена!..

– Я хорошо знаю: это не вы, – упрямо произнесла Ирена. – Кто бы это ни был, кто бы это ни сделал… я хорошо знаю, это не вы. Однако же… многие другие скажут: это, мол, месть Пробуждающей Совесть за то, что случилось с ее дочерью. Вам надо уйти! Вам нельзя оставаться здесь! Вам надо уйти отсюда сейчас же, сию же минуту!

Мысли вихрем кружились у меня в голове. Что случилось с Катрин? Я хорошо знал ее. Одна из маленьких учениц Нико, тихонькая девочка с каштановыми локонами и редкими передними зубками. Лет семь или около того. Кому могло прийти в голову такое злодеяние? Ранить такую крошку?

– Она говорила, будто знает, как проникнуть в курятник постоялого двора, – тихо вымолвил Нико. – Может, она спугнула вора или что-то подобное.

– Найди мою корзинку, Давин! – велела мать. – Я должна поглядеть, не могу ли я что-нибудь сделать!

– Вы что, вообще не слышите, что я творю? – воскликнула вдруг Ирена. – Вам нельзя оставаться здесь! Башмачник, Андреас, Петер-Трактирщик, сын Минны, хозяйки постоялого двора… Как по-вашему, сколько пройдет времени, прежде чем они окажутся у этой двери с кольями и факелами в руках? И как по-вашему, что они станут делать? Говорю вам, бегите! Сейчас же!

И только тогда до меня дошло: ведь нам снова нужно уходить. Мы снова – бездомные!

Собачонка снова залаяла, еще громче, чем прежде. Ирена с испуганным видом вскрикнула:

– Это они! Они уже близко!

Запрягать лошадей было некогда. У нас едва хватило времени схватить самое необходимое и выскочить из хижины. Мне пришлось ехать верхом, держа на руках Дину. Она была слишком слаба, чтобы самой держаться в седле своей Шелк овой. В последнюю минуту Розе удалось поймать Полоску – нашего котенка – и заручиться обещанием Ирены позаботиться о нем. Мы помчались вперед: я верхом на Кречете с Диной, мама, с Мелли перед собой, на Вороной, Роза – бледная, испуганная – верхом на Шелк овой, слишком туго натягивая поводья – она так и не привыкла ездить верхом.

Мы выбрали узенькую тропку за хижиной. Дорога через трясину была куда шире, и по ней было бы куда удобнее двигаться в темноте, но мы не осмелились скакать этим путем. Судя по тому, как Лайка вела себя, наши недруги уже рядом.

– Заставь ее замолчать! – сказал я Розе раздраженно. – Она нас выдаст!

– Легко тебе говорить! – прошипела в ответ Роза, но без обычной злобы. Она натянула веревку, которая охватывала шею Лайки, и выругала ее, но это ни капельки не помогло. Лайка понимала: творится что-то ужасное и ей пора защищать свое семейство. Шелк овая была напугана тявканьем Лайки и, потряхивая гривой, наскочила на Кречета. Роза, испуганно вскрикнув, выронила поводок, и Лайка, оскалив зубы, ворча и лая, сорвалась с места и помчалась как стрела навстречу недругу, угрожавшему ее хозяевам.

– Стой! – закричала Роза и, отшвырнув поводья Шелк овой, спрыгнула с лошади и помчалась следом за Лайкой.

– Роза, стой! – крикнул я.

Но Роза не остановилась. Я бросил отчаянный взгляд на матушку.

– Поворачивай! – велела она. – Мы не бросим Розу.

Двор перед хижиной был забит людьми и конями. Не знаю, сколько их и кто был там – головы людей были чем-то покрыты, какими-то мешками с прорезями для рта и глаз. Свет от факелов беспокойно метался, так что видно было то руку, то рукав, а то и блеск глаз в прорезях масок.

Один из незваных гостей схватил за руку Розу. Другой, размахивая, словно копьем, факелом, пытался прогнать Лайку. Собачонка рычала, лаяла и цапала лошадей за ноги.

Вдруг посреди всей этой толчеи возникла мать. Я даже не видел, как она спрыгнула с лошади.

–  Что вам здесь надо? – спросила она.

И голос ее заставил всех замереть и прислушаться. Даже Лайка примолкла и сжалась, быть может, поняла: она сделала что-то не так. Роза вырвалась и обвила руками свою непослушную собачонку.

Сперва никто из мужчин не хотел отвечать. Но потом один из них, сидевший на чалом коне, явно похожем на жеребца хозяйки постоялого двора, откашлявшись, произнес:

– Нас тебе, ведьма, не запугать! Мы здесь, чтобы свести с тобой счеты!

Он хотел, чтобы голос его звучал сурово и неумолимо, но это ему не совсем удалось.

– О каких счетах идет речь? – спросила мать.

Не знаю, чего ей стоило, чтобы слова звучали так спокойно, но голос мамы совсем не дрожал.

– О правом деле! Тебе это хорошо известно!

– Если ваше дело правое, почему вы в масках? Вы что, не смеете предстать открыто?

Мужчины беспокойно зашевелились.

– Катрин! – сказал один из них. – Малютка Катрин помирает. С твоим грязным ведьминым знаком на груди!

– Покажите мне ребенка! – сказала мама. – Быть может, я смогу ей помочь!

– Тебе никогда не позволят прикоснуться к ней!

– Где отец ребенка? – спросила мама. – Что скажет он?

И снова никто не ответил. Но потом раздался голос того, кто сидел на чалом:

– Он сидит возле ребенка.

– Может, и вам следовало бы быть там. Потому что причина ее хвори не во мне.

– Ну а знак? – спросил другой. – Ведьмин знак! Откуда он?

Голос его звучал так, будто его и вправду одолевало сомнение: кто виновен? Настал миг, когда могло случиться все что угодно. Быть может, даже восторжествует чистая правда.

Но тут всадник на чалом жеребце выпрямился.

– Ведьмины уловки! – прошипел он. – Разве вы не видите? Она сбивает нас с толку, чтобы настоящий мужчина не сделал свое дело!

Он поднял факел так, словно собирался ударить им матушку. Дина, сдавленно вскрикнув от страха, попыталась высвободиться из моих рук.

– Замолчи! – прошептал я, коснувшись ее волос, хотя меня самого одолевало желание заставить Кречета проскакать рысью среди всех этих негодяев в масках. Пусть хотя бы прикоснутся к ней… Я хотел быть рядом с матерью! Но не мог оставить Дину и Мелли. Я чуть не разорвался между ними.

– Оставайся с сестрами! – прошептал Нико и, выступив вперед, встал рядом с матушкой. Ничего, кроме ножа, чтобы защищаться, у него не было. Нет, уж трусом, у которого душа в пятках, он никак не был!

– Добрый вечер, Андреас! Добрый вечер, Петер-Трактирщик! Вижу, и Вильман-Столяр тоже здесь! Как идут дела у малыша Вильмана со счетом?

Оказывается, Нико ничего не стоило узнать их даже в масках, да еще и назвать их имена. Конечно, ведь он имел дело с сельчанами куда чаще, чем я.

Видно было, что им не по душе пришлось, что их узнали. Охотнее всего они остались бы неизвестными во мраке.

– Мне больно за Катрин! – продолжал Нико, и видно было, что так оно и есть. – Все, что мы можем сделать, чтобы помочь ей, мы сделаем.

– Ничего там не сделаешь, – сказал Вильман. – Она все спит да спит. И ее никак не разбудить.

– Дайте мне попробовать, – попросила матушка. – Дайте мне взглянуть, что я могу сделать.

Внезапно Петер-Трактирщик повернул своего чалого жеребца и помчался прочь, да таким бешеным галопом, будто все злобные лесные духи гнались за ним по пятам. Остальные было замешкались, но затем последовали за ним. Стук копыт становился все отдаленней и отдаленней, а свет факелов затерялся среди деревьев.

Я не смел поверить… Они ускакали прочь! И ничего нам не сделали!

Мелли заплакала, тихо и беззвучно, словно боясь: кто-нибудь ее услышит. Я соскочил с коня, чтобы поддержать их обеих – и ее, и Дину.

– Тс-с… – прошептал я. – Они ускакали! Все кончилось!

Но это было не так…

Внезапно мы вновь услыхали гром копыт, и трое всадников промчались по тропе вдоль трясины. Не останавливаясь и не произнося ни слова, они швырнули свои факелы на крышу хижины. На нашу соломенную крышу!

Оставив Дину и Мелли, я ринулся к колодцу.

– Помоги мне! – крикнул я Нико и дернул за веревку. Нетерпение не позволило мне взяться за ручку ворота. Крыша была старой и мшистой, может, мы успеем погасить огонь, прежде чем он разгорится всерьез. Один из факелов сам по себе свалился с крыши, и только два остались наверху.

Нико выхватил наше собственное ведро из поклажи на спине Вороной, а я вылил в него воду из колодезного ведра. Затем стал набирать воду снова. Краем глаза я видел, что Нико пытается плеснуть воду на крышу. Но, увы, вода не доставала огонь. Отставив ведро в сторону, он исчез из виду среди деревьев.

Что он делал там? Неужто он отказался тушить пожар?

– Нико!

Но вот он вернулся назад с каурой кобылой. Вскочив в седло, он ловко, что твой ярмарочный скоморох, встал во весь рост на ее спине.

– Роза, ведро! – крикнул он.

Роза протянула ему ведро с водой. Плеснув воду наверх, на соломенную крышу, он погасил один факел. Только бы нам погасить и другой…

Вдруг из леса выскочили еще три всадника, а может, те же самые, с новыми факелами. Каурая кобыла испуганно отпрянула в сторону, так что Нико соскользнул и уселся верхом. На этот раз только один факел остался на крыше, но зато он лежал у самого конька, и огонь тотчас же начал жадно пожирать сухую солому. А из темной лесной чащи мы услыхали уже новый стук копыт.

Мама коснулась моей руки.

– Пусть горит! – устало вымолвила она. – Нам все равно нельзя оставаться здесь!

Мы, пав духом, уныло стояли, глядя, как языки пламени лижут конек крыши. Лайка визжала, а Мелли по-прежнему плакала, беззвучно и робко.

– Вот! Видишь, чего нам стоил твой хахаль! – прошипел я в лицо Дине. – Может, хоть теперь выложишь нам, кто он?

– О, Давин, как же ты глуп! – тихонько сказала Дина. – Никакого хахаля у меня нет!

– Это не я глуп! Это не я улизнул в лес на закате после письма от какого-то пролазы-молокососа!

– Письмо? – спросила мать. – Какое еще письмо?

Дина не ответила.

– Дина! Какое письмо?

Дина дышала так тяжело, как тогда, когда ее ужалила змея.

– Он написал, что не желает меня пугать. Что это не он убил Страшилу. Что он всего лишь хотел познакомиться со мной.

Я глуп! Да, Дина была права. Глуп, как пробка, дурак, вот кто я! Сецуан! Письмо в яйце – от Сецуана!

Глаза матери вспыхнули от страха и отчаяния.

– О Дина! – сказала она. – И ты поверила ему!

– Нет! Нет! Не сразу! И вообще не… Но только… Все так радовались, что живут здесь. И я не хотела, чтоб нам пришлось уехать… еще раз. Из-за меня!

Мама ужасающе долго молчала.

«Не ругай ее, – мысленно молил я. – Не ругай Дину теперь». Потому что мне прежде никогда не доводилось слышать, чтобы моя сестра говорила таким слабым голоском. Он звучал так, будто Дину можно убить одним грубым словом.

– Сколько времени он пробыл здесь?

Голос матери звучал спокойно, но на такое спокойствие нельзя полагаться. Оно, будто маска, прикрывало либо страх, либо гнев, либо то и другое.

– Не знаю. – Голос Дины был едва слышен. – Однажды в школе он что-то написал на одной из глиняных досок. Я увидела это, когда мне пришлось раздавать доски детям. Пожалуй, нынче уж неделя прошла.

– Почти две! – хрипло выговорил я. – Это было в тот день, когда ты пришла домой и сказала, что у тебя болит живот.

Дина кивнула.

Из леса донесся резкий крик совы. Очень похожий на совиное уханье, но едва ли это кричала птица.

– Нам надо уезжать! – сказал Нико. – Здесь, на свету, мы прекрасная мишень, если хоть у одного из них есть лук!

Они словно услышали его. Внезапно в нескольких шагах от нас в землю вонзилась стрела. Она предостерегающе дрожала…

– Убирайтесь! Чтоб духу вашего здесь не было! – раздался голос из мрака. – Нам в Глинистом ведьмы не нужны.

Это кричал сын Минны-Трактирщицы, но стрелял-то не он, где ему с его-то косоглазием.

– В лес! – скомандовал Нико. – Если они захватят еще и лошадей, мы пропали!

Это подстегнуло матушку, и она заторопилась. Прижав Мелли к бедру, она, неуклюже сорвавшись с места, помчалась к опушке леса. Нико поднял на руки Дину и последовал за ней.

– Пошли! – сказал я Розе, по-прежнему прижимавшей к себе Лайку. – И найди ты управу на это дикое животное!

Они гнались за нами всю ночь напролет. Всякий раз, когда мы думали, что можем остановиться и перевести дух, мы слышали их проклятое уханье совы, а следом за ним летела стрела. Они играли с нами. Они знали леса куда лучше нас. И пока они держались вблизи, мы мало что могли предпринять для своей защиты. Они не хотели нас убивать, иначе давно бы сделали это. Но все же нам грозила смертельная опасность, потому что в темноте они могли ненароком подстрелить нас. Один лишь раз их стрела слегка задела маленькую понурую лошадку, так что вдоль ее лопатки пролегла кровавая полоса. А один раз только шестое чувство Нико и быстрый наклон головы спасли его от стрелы, что угодила бы ему в глаз.

Только на рассвете они оставили нас в покое. Последняя стрела упала на землю прямо под носом Шелк овой, слишком уставшей, чтобы испугаться.

– Убирайтесь! Вон из Лаклана! – раздался голос, который я не узнал. – Такие, как вы, нам не ко двору!

Спустя четыре дня леса Лаклана остались позади, и мы скакали по равнине к западу от Сагислока. У нас осталось еще меньше пожитков, чем когда мы покинули Высокогорье, – только тело и душа, да еще одежонка у каждого – то, в чем был. Если я и раньше ненавидел Сецуана, это были пустяки по сравнению с тем, что я испытывал к нему теперь.