Текст книги "Дар Змеи"

Автор книги: Лине Кобербёль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Почему ты остановилась? Ведь мама сказала, что нам всем нужно держаться вместе.

Она смотрела на белые уши Шелк овой.

– Я… я, верно, заснула.

– Уснула и не упала с лошади?

– Такое бывает.

Она отвечала упрямо и невпопад. Ну, ладно, можно свалиться и все же повиснуть на спине лошади. Но это не объясняет, почему остановилась Шелк овая. Ведь лошади по своей воле не отстают… К тому же Дина не похожа на человека, который спал. Скорее, на того, кому с открытыми глазами привиделся кошмар! И почему, когда мы звали ее, она не отвечала? И что имела в виду, когда объясняла: она, мол, не знала, что это мы?.. А кому же еще быть?

Нет, что-то неладно с младшей сестрой. Не надо быть Пробуждающей Совесть, чтоб видеть это.

– Дина…

– Говорю ведь, я заснула! – Она сердито глядела на меня. – Думаешь, я вру?

– Едем! – произнес Нико. – Лучше нам поскорее вернуться к другим. Незачем пугать их еще больше.

Я думал, что мать станет бранить Дину. Но она смолчала.

– Залезай в повозку! – только и сказала она, но таким голосом Пробуждающей Совесть, что Дине ничего другого не оставалось, как только послушаться. – Роза, ты сможешь ехать верхом на Шелк овой?

– Может, и смогу, – неуверенно ответила Роза.

– Тогда давай!..

Слова матери звучали жестко, будто удары бича, и Дина едва успела перейти в телегу, как мать хлестнула мышасто-серую вожжами ниже спины, да так, что та испуганно рванулась вперед. Мама заставила ее перейти в галоп, так что повозка затряслась, подпрыгнула и загрохотала, а потревоженная Мелли захныкала.

– Спокойно, мадама! – закричал Каллан. – Подумайте о колесах! Подумайте о ногах лошади!

– Для этого у нас времени нет! – ответила ледяным голосом мать. – Мне надо думать о душе дочери!

О чем это она? Спрашивать было некогда. Мне только не отстать, поспеть бы за ними. Тут уж не до уютных историй и не до пожеланий доброй ночи. Копыта стучали о камни. Белая пена клочьями слетала с губ Кречета, а его темная шея дымилась от пота. Внезапно факел на передке телеги погас – то ли от ветра, то ли от быстрой езды, но даже это не заставило маму остановиться. Как она гнала серую! Чудо, что колеса еще держались! Чудо, что ни одна лошадь не споткнулась! А может, чудо и то, что мы все вместе, живые и здоровые, добрались до Скай-арка, включая даже мою неосторожную младшую сестру. остаовилась

Скайарк

Мы в огромном долгу у юной Пробуждающей Совесть, – сказал Астор Скайа. – Сецуану здесь не пройти!

Он с гордостью показал нам защитные укрепления – метровой толщины стены, башни, где в случае нужды прячутся лучники в сторожевых черных и синих мундирах с гербом Скайи – орлом, вышитым на груди.

Скайарк, будто свернувшийся в клубок дракон, застыл на страже со всеми своими зубчатыми стенами, что, изгибаясь, простирались от одной отвесной скалы в ущелье к другой. Снаружи в крепость никак не проникнуть, разве что у тебя есть крылья.

– Во всяком случае, это задержит его, – задумчиво молвила мама.

– Задержит его? Мадам, за триста лет ни один недруг не проник сквозь эти крепостные укрепления. Этот Сецуан вряд ли свершит подобный подвиг в одиночку!

– Не силой, нет! Хитростью. Будь бдителен, Скайа! Будь очень-очень бдителен! Он заставляет людей видеть то, чего нет, и не видеть то, что есть на самом деле! Он может принять сотни обличий и заставить злейших своих врагов протягивать ему руку, будто он им брат!

Похоже, Астор Скайа впервые обеспокоился. Он уже смотрел на крепостные стены и сторожевых как-то по-новому и уже не так самоуверенно.

– А нет ли у него опознавательного знака? – спросил он. – Если он может принять сотни обличий, как нам узнать его? Ведь не бросать же нам каждого странника или проезжего в острог?!

– Есть у него такой знак, – внезапно смутившись, ответила мать.

Смутилась? Моя мать? Та, что всегда так уверена во всем на свете и особенно в себе?

– Татуировка – змеиная голова. Это его родовой знак. Его не скрыть.

– А где этот знак?

– Как раз над пупом, – сказала мать, и щеки ее зарделись.

И тут впервые до меня дошло, что Сецуан и вправду приходился отцом Дине. И моя мать видела эту татуировку и, может, даже… даже дотрагивалась до нее! И что у нее был ребенок от человека, вынудившего нас теперь спасаться бегством.

Я так разозлился, что не мог стоять спокойно. Мне захотелось хорошенько тряхнуть ее, накричать на нее.

Как она могла пойти на такое? Она, которая вечно учила других, что пристойно и что непристойно?

Астор Скайа с любопытством смотрел на нас обоих. Прикусив язык, я сдержал свои гневные слова – ведь это не для его ушей.

– Пожалуй, спущусь-ка я вниз и прилягу, – выдавил я.

И ушел, спустился вниз по каменным ступеням на крепостной двор.

Моя мать – и ядовитый змей! Сецуан! Как она могла!

Даже сейчас, в полночь, Скайарк не спал. Факелы горели, а сторожевые либо ожидали, что их вот-вот сменят, либо их только что сменили. Небольшая компания стражников играла в кости на крепостном дворе. Я остановился; мне не хотелось, чтоб они меня увидели и о чем-нибудь спросили. Прислонившись к шершавой и по-ночному прохладной стене, я спрятал лицо в тени. Как она могла?

Сверху, с караульного поста надо мной, я услышал ее голос:

– Если моя дочь сослужила службу Скай…

– Она сослужила. Мадам известно, что мы в долгу перед ней за множество спасенных жизней!

– Да, я знаю. И потому прошу теперь от ее имени помощи Скайа-клана. Астор Скайа! Затворите ворота Скайарка на десять дней! Никого не впускайте в город и не выпускайте оттуда! Вообще никого!

– Десять дней! – медленно произнес Астор Скайа. – Это долгий срок. И как раз сейчас – в разгар самой бойкой торговли… Перед воротами соберется немало разъяренных людей!

– Мне необходимо это время, Скайа! Десять дней в безопасности, чтобы замести следы и не дать ему отыскать нас вновь.

На миг стало тихо.

– Ладно! – сказал Астор Скайа. – Десять дней! Мое слово, мадам!

– Спасибо! – поблагодарила его мама. – Это дает надежду…

«Да, куда как хорошо, – в ярости подумал я. – Но если бы ты не развратничала с этим змеем, нам бы эти десять дней не понадобились вовсе. Нам бы не пришлось бежать сломя голову прочь от Дома Можжевеловый Ягодник, прочь от Пороховой Гузки, прочь от всего, что сделало нашу жизнь радостной и спокойной».

Моя мать – и Сецуан! Я попросту не в силах был уразуметь такое.

Каллан, Нико и я ночевали вместе с десятком храпящих стражников Скайа-клана в горнице с низким потолком над конюшнями. Астор Скайа предложил нам один из гостевых покоев, но его бы готовили полночи, а мы устали. Сама хозяйка замка – супруга Астора позаботилась о моей матери и о девочках, так что они исчезли в каком-то женском мире, куда мужчинам доступа не было. Как я полагал, в мире чистых простынь, запаха лаванды и чего-то еще в том же роде.

Здесь же пахло собаками и лошадьми, а еще мужским потом и ночным горшком, который не вынесли. Но соломенная подстилка была достаточно хороша, а если я и был в ярости, то так устал, что заснул, недодумав гневных мыслей о своей матери.

– А ну, малец, вставай!

«Вставай?» О чем это он? Ведь я только-только лег!

Но утреннее солнце уже позолотило мерцающим светом дощатый пол, и когда я открыл глаза, то увидел, что я – единственный, кто еще валялся на соломе. Каллан, ясное дело, был уже давно на ногах.

Тяжело вздохнув, я перекинул ноги через край лежанки. Пожалуй, тут уж ничего не поделаешь!

– Сейчас приду! – пообещал я.

Голос у меня был все еще сонный и какой-то сиплый и надтреснутый.

– Вам придется с толком использовать эти десять дней, – произнес Каллан. – Времени терять нельзя!

– А ты разве с нами не поедешь? – Сон почти слетел с меня.

Он покачал головой.

– Я бы, пожалуй, охотно проводил вас, побыл с вами в пути еще несколько дней. Да только твоя матушка просила меня остаться здесь.

– Почему?

Он бросил быстрый взгляд через плечо, но единственный из людей Астора Скайа, что был в горнице, торопливо чинил соколью перчатку. Он беззвучно что-то напевал и, похоже, не обращал на нас внимания.

– Она очень хочет убедиться, что Скайа и вправду наглухо закроет ворота крепости. Что он не впустит того или другого богатого купца, с которым ему нет резона портить отношения. Ну а при мне он этого делать не станет!

Я молча сидел на краю лежанки. Почему-то я представлял себе, что Каллан всегда будет с нами, даже если мы и покинем Высокогорье. Больно убедиться в своей ошибке.

На миг он положил руку мне на плечо. Руку большую и тяжелую, словно медвежья лапа.

– Ты справишься, малец! – произнес он. – Ты да Нико справитесь. Теперь вам придется охранять Пробуждающую Совесть.

– Нико… – Я фыркнул. – Что пользы от Нико и от его присловья: «Я ненавижу меч!»?

– У молодого господина умная голова на плечах, – сказал он. – Нужно только, чтобы он пустил свой разум в дело да хорошенько повзрослел. Это касается и тебя, парень. Пора собраться с мыслями, а не только бросаться вперед с мечом в руках! Думаешь, мечом можно одолеть все на свете? Теперь ты отвечаешь за все.

Я откашлялся.

– Я б хотел, чтоб ты был с нами, – сказал я, когда понял: я уже владею голосом.

Каллан кивнул:

– Понятно! Да и мне будет вас не хватать! Однако же ваша безопасность зависит от того, чтоб не дать Сецуану следовать за вами. И обещаю тебе – мимо меня ему не проскользнуть!

Стоя передо мной – рослый, широкоплечий и спокойный, – он был столь же неприступен, как сам Скай-арк, с которым у него было явное сходство. И если нам нельзя взять его с собой, то, во всяком случае, есть надежда: здесь меж нами и Сецуаном стоит он!

Незадолго до обеда мы – моя мать, девочки, Нико и я – покинули Скайарк. Лошади были по-прежнему усталыми, и у них болели ноги, а колеса повозки тоже пострадали вчерашней ночью во время бегства. Мелли была не в духе, она ныла и пищала по пустякам. Дина молчала, а у меня не было желания говорить с матерью.

И вот, молчаливые и подавленные, исколесив Скайлер-Ущелье, мы начали долгий спуск вниз к Лаклану.

Монстр Сажи

Лаклан по-настоящему не Высокогорье и не Низовье. Там нет гор, но холмы довольно высокие. Там множество озер, рек и водоемов, да и лесов великое множество. А еще мха, папоротников, прогалин, просек, полян с высокой травой и лесной земляникой – предостаточно. И кроме того – непостижимое обилие птиц.

Людей там тоже куда больше, нежели в Высокогорье. Селения много ближе друг к другу, да они и крупнее. Некоторые, к примеру, куда больше, чем одна лишь мельница или же чем один лишь постоялый двор. Но городов, таких огромных, как Дунарк и Дракана, там нет.

В Лаклане нет никаких князей – нет в Лаклане и владетелей замков. Селения зовутся Котловое, Столярное, а это само по себе о чем-то говорит. Как раз здесь в каждом уважающем себя селении обитают три-четыре знатных, всеми почитаемых мастера-ремесленника, таких искусников в своем деле, какие только бывают в их ремесле. В эти селения люди приезжают издалека, чтобы научиться гончарному делу у мастера гончара Лауренца в Глинистом селении, либо кузнечному искусству у мастера кузнеца Ханнеса в Котловом. А если в селениях требуется принять какое-либо решение, то в конечном счете все решают эти мастера.

Мы прибыли в селение Глинистое на десятый день с тех пор, как покинули Скайарк. Завтра Астор Скайа снова откроет ворота, и даже если его люди высматривают Сецуана, риск, что он обманом проскользнет мимо них, значительно возрастает. Я не очень-то верил, что сторожевые станут останавливать каждого проезжего, каждого путника и просить показать свой пупок.

Но мы хорошо воспользовались этими десятью днями. Мы были на расстоянии многих-многих миль от Высокогорья, а большая часть дорог, по которым мы ехали, были извилистыми и пролегали в стороне от обычных путей. Мы даже продали мышасто-серую и купили позднее маленькую вороную понурую рабочую лошадку только ради того, чтоб повозка выглядела по-иному. А мать спрятала знак Пробуждающей Совесть под блузой и старательно избегала на кого-либо смотреть: пусть никто не болтает нам вслед, будто Пробуждающая Совесть проезжала мимо.

Вообще-то не предполагалось, что мы остановился в Глинистом, но как раз когда мы проезжали по площади меж кузницей и постоялым двором, послышался громкий треск, и телега зловеще покосилась. Мать немедля остановила Вороную и велела Розе вместе с Мелли вылезти из повозки. Когда же она сама спрыгнула вниз, раздался грохот, снова треск, одно переднее колесо соскочило с оси, и телега словно опустилась на колени. Вороная споткнулась и еле удержалась на ногах, а Нико поспешил перерезать постромки, помогая ей высвободиться из упряжи.

– Ну и ну! – воскликнула какая-то женщина, что шла за водой к колодцу. – Телега вовсе развалилась!

Вправду! Передняя ось сломалась, а половина нашего груза вывалилась из повозки и рассыпалась по мощеной площади.

– Да, на такой вам далеко не уехать, – сказала женщина.

Я тоже это понял. Я устало глянул на нее и надерзил бы, будь в ее улыбке хоть намек на злорадство. Но его не было. Она попросту хотела нам помочь.

– Знаете что, – продолжала она, – мой Амос – ученик каретника Грегориуса в Колесном селении, что неподалеку. Он наверняка починит вашу телегу. А вы тем временем поживете у Минны на тамошнем постоялом дворе.

– Это дорого? – осторожно спросила матушка.

– Может, оно и не дорого, но и не дешево. У Минны в доме порядок и уют. Но если денег в обрез, есть еще хижина Ирены. Это, конечно, не хоромы, да и стоит хижина на выселках, но Ирена пустит вас туда за гроши.

– Это нам подойдет, – сказала мать. – А где найти Ирену?

Женщина указала на кузницу:

– Вон там! Она вышла за кузнеца в прошлом году, и с той поры хижина стоит пустая.

Что говорить, эта хижина была настоящей лачугой! Соломенная крыша поросла мхом и вся позеленела, а глинобитные стены покосились и оставляли желать лучшего. Да и тесно там было – всего одна горница: в одном конце очаг, в другом – вмурованное в стену ложе, да еще лесенка, ведущая на темные полати.

– По правде сказать, тут ни стола, ни лавок нет, – сказала Ирена. – Но я велю пасынку Олрику привезти вам воз соломы, чтоб вам было на чем спать.

Мама заплатила ей те десять медных скиллингов, о которых они уговорились.

– Так что можете жить здесь столько времени, сколько надо, – продолжала Ирена. – Этому старому жилью только на пользу, коли в нем снова поселятся люди.

Ощущение было каким-то необычайным. У нас появилась крыша над головой, крыша – почти что собственная! Просто чудесно! Даже несмотря на то что в соломе копошились мыши – слышно было, как они возятся там и пищат.

– Если мы тут задержимся, придется завести кошку, – сказала Роза.

И внезапно мы все, не сговариваясь, поглядели друг на друга. Ведь так надежно прозвучало: «задержимся»!

– Ночь или две, – произнесла мать. – Самое большее – неделю! Поменять ось и колесо – больше времени не понадобится.

Но даже если тогда никто ничего не возразил, думали мы все одно и то же. «Почему бы не здесь? Где-то ж нам надо остановиться! Где-то ж нам надо жить!»

– Десять дней в пути, – прошептала Дина, и в голосе ее послышалась тоска. Тоска и желание быть где-то, а не только колесить без всякой ясной цели. – Десять дней в пути, разве не достаточно?

Мама заколебалась.

– Не знаю. Посмотрим, что это за место! Не будем раньше времени мечтать.

Наутро я проснулся. Надо выйти по малой нужде… Я долго не находил свои сапоги, так что вниз по лесенке слез босиком и приоткрыл дверь. Солнце сияло, и день занялся погожий и теплый. Трава и волчьи бобы в маленьком дворе перед хижиной доставали мне до колен. Я брел по траве и позади хижины набрел на дерево, где мог справить нужду. Лайка, виляя хвостом, выбежала из-за угла и радостно затявкала. У нее было щенячье настроение, и ей, видно, хотелось с кем-нибудь поиграть. Никто из нас не был по-настоящему весел с тех пор, как… да, с тех пор, как явился Сецуан – ядовитый змей и разрушил нашу жизнь. Завязав штаны, я подобрал длинную ветку.

– Взять ее! – велел я. – Взять ее!

Лайка в восторге вцепилась в другой конец ветки, и мы тянули ее каждый к себе, радостно шипели и огрызались друг на друга, затоптав траву и прошлогоднюю золотолистку так, что могло показаться, будто целое стадо кабанов прошло по двору. Кончилось тем, что ветка сломалась пополам.

Некоторое время довольная Лайка грызла свой обломок, а затем, ожидая продолжения, подбежала ко мне и швырнула его к моим ногам. Я поднял обслюнявленную ветку и не устоял перед радостным сиянием темных глазенок Лайки. Я снова швырнул ветку, и Лайка рванула с места по траве такой высоченной, что можно было лишь время от времени видеть, как мелькает ее черно-белый хвостик.

– Давин!

То звала меня мать.

– Я здесь! – отозвался я.

– Ты не можешь помочь? Что-то крепко застряло в дымовой трубе!

И вправду! Стоило заглянуть в трубу, как сразу было видно, что внутри все заросло сажей, остался лишь крохотный просвет. Мы пытались пробить эту пробку длинным сучком, но она больно высоко засела. Сажа осыпалась и попала мне в глаз. Ох, какая гадость!

– Дина, возьми ведро с веревкой и погляди, что за вода в здешнем колодце, – велела мать. – Давин, прекрати тереть глаз, ты делаешь только хуже.

Я сжал кулаки, чтобы не поддаться желанию почесать глаза, а немного погодя вернулась Дина с ведром колодезной воды.

– Пахнет довольно хорошо, – похвалила мама и осторожно попробовала воду. – Вода хороша! Давин, подойди сюда, я промою тебе глаз.

– Я и сам могу, – пробормотал я.

– Конечно! Но я вижу, что делаю, а ты – нет.

Она умыла мне лицо и осторожно убрала сажу из поврежденного глаза. Я вдруг снова почувствовал себя малышом, маленьким мальчиком, которого обихаживает мама. Я все еще злился на нее из-за этой истории с ядовитым змеем, хотя и не так сильно… Это невозможно, если ты круглые сутки – десять дней подряд – едешь, ешь, спишь и работаешь вместе. Порой во мне просыпался гнев, а порой он вовсе исчезал. А как раз нынче я его вовсе не замечал.

– Теперь лучше?

– Да, – ответил я и подумал, что вообще-то все уже лучше. Нынче нам не придется срываться с места и скитаться по лесным дорогам. А если нам вообще удастся прочистить трубу, мы вскоре приготовим завтрак на очаге, а не на костре.

Кончилось тем, что мне пришлось взобраться на крышу с помощью нашей самой длинной веревки, на которой Нико сделал петлю и набросил ее на трубу. Я заполз на заросшую тучным мхом соломенную крышу и уселся верхом на коньке, а Нико подал мне длинную толстую палку. Склонившись над трубой, я заглянул в нее.

– Похоже на птичье гнездо, – сказал я и сунул палку внутрь, стараясь разбить лохматый ком из ветвей и соломы. Это было не так-то легко, и мне пришлось встать еще выше на конек, чтобы глубже запустить руки в трубу.

– Осторожно! – воскликнула мама.

– Да, да!

Я ковырялся палкой в трубе. Голова моя вспотела. Гнездо засело так крепко, будто оно было с когтями… Но вот оно поддалось. Затрещав, гнездо скользнуло вниз и шлепнулось в холодную золу очага. Облака сажи разлетелись в разные стороны, некоторые поднялись вверх и вылетели из трубы, но на этот раз я успел закрыть глаза.

– Тра-та-та-та-та-а! – заорал я.

– Что это значит? – спросила мама.

– Это значит, милостивая фру ^[7], что дело сделано! Подвиг свершен! Рыцарь Благородной Березовой Жерди победил! Он одержал верх над Монстром Сажи!

Мелли, широко разинув рот, глянула на меня своими огромными глазами. А потом залилась хохотом. Я швырнул вверх жердину, описавшую дугу над моей головой, и повторил свой победный клич.

– Тра-та-та-та-та-та-а!

– Да, да! – согласилась матушка. – А теперь спускайся вниз, пока не свалился и не сломал руку или ногу!

Мыши становятся бездомными

Неделю спустя мы все еще жили в хижине Ирены. Трава вокруг нее уже не была такой высокой, ведь мы пасли здесь лошадей, и те наверняка решили, что попали на седьмое небо. Травы жевать не пережевать, а работы никакой.

Кое-кто из сельчан был обходителен и добр к нам, другие же больше пребывали в ожидании. Верно, хотели немного приглядеться, прежде чем решить, что им про нас думать. О Сецуане никто и слыхом не слыхал с тех пор, как мы жили в Глинистом. Ни один чужак не проходил мимо, а только жители близлежащих селений Колесного да Ткацкого.

Неделя прошла, и мы с мамой пошли к Ирене-Кузнечихе спросить, нельзя ли нам еще остаться и сколько это будет стоить.

Ирена развешивала за кузницей выстиранное белье, чтобы высушить его на полуденном солнце.

– Остаться? – спросила она, зажимая прищепкой уголок простыни. – На сколько времени?

– Не знаю, – ответила мама. – Может, на зиму, а может, еще дольше.

Полосатый котенок-подросток подкрался к корзине с бельем. Головокружительный прыжок, и он бросается на рукав рубашки, соблазнительно свисавшей с края корзины. Ирена столкнула котенка вниз, пока на чистом белье не появились отпечатки его лапок. Вытерев руки о фартук, она выпрямилась. Я внезапно увидел, что она ждет ребенка. Живот у нее был еще небольшой, но когда Ирена выпрямила спину, сомнения в этом уже не было.

– Зайдем ненадолго в дом! – пригласила она. – Заварю вам чая с шиповником.

Мы пошли за ней. Дом был основательный, сложенный из обожженных кирпичей. Кузнец наверняка был человек зажиточный. И, само собой, у Ирены был не открытый очаг, а прекрасная железная плита. Она раздула уголья, подложила поленьев в огонь и поставила котелок.

– Почему вы хотите поселиться в Глинистом? – спросила она, по-прежнему стоя к нам спиной.

– Мы чувствуем себя здесь как дома, – тихо сказала мама.

– А откуда вы?

– С Прибрежья.

Матушка не назвала Березки, наше прежнее селение, ни Дунарк, о котором Ирена наверняка слышала.

Некоторое время стояла тишина. Вода в котелке начала закипать. Я, сидя на кухонной скамье Ирены, чувствовал себя подавленным и угнетенным, будто нищий, который явился просить милостыню. А быть может, я и был им. Ведь рядом с ухоженным, зажиточным хозяйством мастера кузнеца мы были всего-навсего гурьбой обнищавших бесприютных. И тех жалких денег, которые у нас остались, хватит ненадолго, если Ирена запросит больше, чем несколько марок. Никогда прежде я не чувствовал себя бедняком, даже когда мы явились в Баур-Кенси и у нас вообще ничего не было. Беден ты лишь тогда, когда тебе в самом деле что-то необходимо: пища или кров над головой, или дрова, и ты не знаешь, сможешь ли их купить.

Ирена медленно обернулась.

– Ты никогда никому не смотришь в глаза, – молвила она, обращаясь к моей матери. – Почему?

Матушка довольно долго молчала. Затем, сунув руку за отворот блузы, вытащила знак Пробуждающей Совесть.

– Поэтому, – ответила она.

Ирена кивнула:

– Так я и думала. Станешь и здесь пробуждать совесть?

– Нет! Я сведуща в целебных растениях, в травах да мазях, могу пользовать хворых. Этим я и буду заниматься. И прошу тебя никому о моих силах Пробуждающей Совесть не говорить.

Черты лица Ирены смягчились.

– Слышала я, как Драконий князь на Пробуждающих Совесть в Прибрежье ополчается, – благожелательно произнесла она. – Но мы здесь не такие!

– Во всяком случае, прошу тебя помалкивать!

– Кое-кому придется сказать, – предупредила Ирена. – Да и, пожалуй, долго это скрывать тебе будет нелегко!

– Мне не хочется только, чтоб молва об этом пошла по всей округе, – предупредила мама.

– Ладно, – ответила Ирена. – Понятно.

Сняв котелок с плиты, она налила чай в три высокие коричневые глиняные кружки.

– Добро пожаловать в Глинистое! – сказала она и поставила кружки перед нами. – Травница нам всегда пригодится.

– Ну а как с деньгами? – спросила матушка. – Я ведь должна знать, хватит ли у нас средств…

– С деньгами? Их я уже получила. Разве я не сказала, что вы можете оставаться столько времени, сколько вам понадобится? – Она улыбнулась и погладила себя по животу. – А коли ты будешь здесь и поможешь, когда этому буяну придет время появиться на свет, то я уже нынче заключила выгодную сделку!

Мы не многое сказали друг другу – мама и я, – когда шли домой лесом. Домой! Как чудесно, что было место, которое так называлось. И вместе с тем у меня оставалось какое-то судорожное ощущение в животе, ведь слово это было также и опасным. Когда начинаешь думать, что это – твой дом, начинаешь что-то чувствовать к нему. И чем радостнее жить там, тем хуже, если… Нет! Не желаю нынче думать о ядовитом змее. Хочу радоваться.

Тропка, что вела к хижине Ирены – к нашей хижине, – была всего-навсего узкой стежкой. У чужака не нашлось бы причины идти по ней. Хижина была совсем не видна, покуда не подойдешь к ней вплотную. Казалось, будто бор сомкнулся вокруг нее и сторожит хижину от людских глаз.

Лайка затявкала, потом восторженно завыла и встретила нас, виляя хвостом Затем, несколько раз настороженно обнюхав нас, попыталась сунуть мордочку в корзинку, что несла мама. Роза, сидя в траве перед хижиной, что-то вырезала – похоже, прищепки для белья, но при виде нас вскочила на ноги.

– Что она сказала?! – воскликнула Роза. – Мы можем остаться?

Матушка улыбнулась.

– Теперь уж придется… – ответила она. – Потому что нынче нам подарили кошку. Лайке придется некоторое время побыть на воле.

Когда нижняя половина двустворчатой двери была закрыта, а Лайка осталась по другую ее сторону, матушка приподняла крышку корзинки. И оттуда резво выскочил полосатый котенок, подаренный нам Иреной.

– Вот так, – молвила мама. – Вот так, придется бездомным мышкам всерьез поискать себе другое место.

– Как-то жаль, – сказала Роза. – Несмотря на все, они были здесь раньше нас.