Текст книги "Дар Змеи"

Автор книги: Лине Кобербёль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Страшила

Ощущение такое, будто ноги не достают больше до земли. «Я девочке – отец!» Девочке! Это – я?

– В дом! – выговорила мама. Голос ее был столь же серым и тяжелым, как туман. – Идите в дом! Все! Сейчас же!

На кухонном столе по-прежнему стояли тарелки и кружки в ожидании едоков. Это было невероятно. Будто я лишь на миг закрыла глаза, а теперь, когда открыла их вновь, все оставалось с виду прежним, однако же полностью переменилось. Мама захлопнула все ставни и заперла их, выпустила Страшилу во двор сторожить и закрыла входную дверь на задвижку.

А потом сделала то, что часто делали другие женщины как в Низовье, так и в Высокогорье, но никогда – моя матушка. Взяв чашу, она смахнула в нее немного золы из очага. Затем, плюнув на палец, окунула его в золу и начертала черный крест над дверью и над всеми окнами. Молва гласила, будто это удерживает злые силы снаружи!

Обычно ничего подобного мама не делала. Может, она полагала, что для Пробуждающей Совесть эти премудрости ни к чему? Но зачем это понадобилось теперь?

– Матушка!..

– Не сейчас, Дина! – резко сказала она. – Раздуй огонь в очаге! Роза, зажги лампу!

Зажечь лампу среди бела дня! Неужто мы должны жечь дорогое масло, когда все еще брезжит дневной свет? Все перевернулось вверх дном. Все! «Я девочке – отец!»…

Я застыла посреди всего этого, чувствуя лишь, как что-то небывалое колет и щекочет меня от головы до пят, как бывает, когда отлежишь руку.

– Матушка, он…

– Не будем говорить об этом, Дина. Пока не рассеется туман. А сейчас сядем и посидим, а потом Давин расскажет какую-нибудь историю.

Она посмотрела на нас – всех вместе – так, что невозможно было ей перечить. Мы уселись вокруг стола, но я едва ощущала вкус того, что совала в рот, а напротив на сундуке с откидной крышкой сидела Мелли и чуть не плакала, заметив: творится неладное. Лайка, свернувшись клубочком, лежала в ногах у Розы примерно так же, как она делает всегда перед грозой. И вначале никто не произнес ни слова.

– Давин, может, ты расскажешь какую-нибудь историю, пока мы едим? – спросила в конце концов мама.

Давин испытующе посмотрел на нее, словно желая убедиться, не захворала ли она.

– Ну и что же ты хочешь услышать? – спросил он.

– Не знаю, – ответила мама. – Что-нибудь доброе и веселое.

Давин-то и был лучшим рассказчиком в нашей семье наверняка потому, что ему всегда доставалось рассказывать на ночь какую-нибудь историю мне и Мелли, когда мама отсутствовала или у нее не было времени. Однако же я видела, что как раз нынче ему трудно было собраться с мыслями. Но под конец он повел речь о черной вороне, которой захотелось быть белой.

– Жила-была некогда ворона, – начал Давин голосом чуть более глубоким и медленным, нежели обычно. – Она видела, как знатные дамы пудрятся, и вот она надумала: хочу тоже попробовать.

Мелли выглядела уже не так испуганно. Она откусила от своего ломтя хлеба и жевала, слушая Давина.

– Поначалу ворона решила вываляться в пыли, – продолжал Давин, – да пыль не держалась на ее блестящих черных перьях. Полетела она тогда к грязной яме, где жила свинья, да и намазалась глиной, но крылья ее так отяжелели, что летать она не могла и чуть не рухнула в яму, когда свинья на другой бок перевалилась. Ну и смеялись же над ней другие вороны (да и Мелли захохотала тоже), однако же ворона твердо решила быть такой же белой, как знатные дамы. В конце концов она отыскала дорогу к мельнице, влетела туда в окошко и выкупалась в самом большом, какой только нашла, мешке с мукой. А когда летела с мельницы, была она такой же белоперой, как те беловолосые знатные дамы.

– Гляньте-ка на меня! – сказала она другим воронам. – Какое чудо! Какой дивный цвет! Гляньте-ка! Это вам не ваша грубая неухоженная чернота! А…

И вот, задрав вверх клюв, налетела прямо на стену мельницы. Бах и плюх!

Свалилась тут ворона прямо в мельничий пруд. Она отчаянно плескалась и едва спаслась как раз в ту самую минуту, когда старая щука уже подплыла к ней и разинула пасть. А как выбралась ворона на берег, была она такой же чернущей, как всегда, и такой же с тех пор и осталась, – закончил историю Давин.

Я почувствовала себя спокойнее. Я словно сама к себе вернулась. Голова была по-прежнему битком набита вопросами, но щекочущее ощущение во всем теле исчезло.

– Еще одну, – потребовала Мелли. – Давин, расскажи еще одну историю. Ну, о трех белочках!

Давин вопросительно глянул на мать. Она кивнула. И тогда Давин стал рассказывать о трех белочках.

Все было почти так, как в те грозовые ночи, когда мы все, встав с постели и окружив Давина у очага, пили чай с хлебом, пели и рассказывали разные истории, пока гроза не проходила. Но нынче все происходило среди бела дня, а не ночью. И никакой грозы, никакой непогоды не было, а всего-навсего только туман!

И внезапно раздался резкий отрывистый лай. То подавал голос Страшила.

Давин прервал свою историю.

– Рассказывай дальше! – велела мама.

– Но Страшила… Надо же поглядеть!

– Нет! Рассказывай дальше!

Давин открыл было рот, чтобы возразить. Но йогом снова закрыл его. Матушка так крепко стиснула свою кружку с чаем, что косточки на руке совсем побелели. А у Мелли снова задрожала нижняя губка. Лайка вырвалась из объятий Розы и подбежала к двери. Там она и осталась, скаля зубы и тихо и зловеще ворча.

Давин, слегка замешкавшись, продолжил историю о белочках, но зашел не очень далеко. Страшила лаял все яростней и яростней, а затем неистово и дико зарычал, будто готовый драться. Но внезапно лай прекратился. Страшила завыл. Он завизжал, как щенок!

– Нет, теперь я выйду! – крикнул, резко вскочив на ноги, Давин.

Мама схватила его за руку.

– Нет, Давин! – сказала она. – Ты ничем не поможешь! Только сделаешь хуже!

– Что я сделаю хуже? Мама, что такое творится?

Внезапно за дверью все смолкло. Будто весь мир затаил дыхание. Матушка очень быстро и тихо произнесла несколько слов, которые я не поняла. Думаю, на каком-то незнакомом языке. Слова эти прозвучали как молитва. Потом она медленно отставила кружку с чаем и прижала кончики пальцев к вискам так, как она иногда делает, когда у нее болит голова.

Что-то случилось. Мы все это почувствовали. Лайка коротко завыла и стала одной лапкой скрести дверь. Перед закрытыми ставнями на полу появились полоски.

Лучики солнца!

– Туман рассеялся, – сказал Давин. – Могу я выйти?

– Да, – устало ответила мать. – Теперь можешь!

Страшила лежал возле поленницы у овчарни. Один его бок был весь темным от крови. Вся шея, морда и челюсти тоже окровавлены. Когда мы нашли его, он еще дышал. Но не успела мама заняться его ранами, как он вздохнул и его не стало.

Чернокнижник

Я все плакала и плакала. Страшила! Ведь он всегда был с нами. Во всяком случае с тех пор, как я была маленькая. Он стерег нас, когда мамы не было дома. Он был единственным животным, которого мы захватили с собой из Березок, одним-единственным, которого люди Дракана – драконарии – не прогнали или не закололи. Я хорошо знала, что Страшила – пес старый и что скоро придет его время. Но это было нечто другое. Он не просто околел. Кто-то или что-то убило его.

Матушка, смертельно бледная, сидела на земле, держа голову Страшилы на коленях, и снова и снова гладила его затылок, хотя почувствовать это он уже не мог.

– Зачем ему надо было оставаться на дворе? – крикнула я ей. – Почему он не остался в доме с нами?

Мама не ответила.

– Давин, сходи за Калланом! – велела она. – Возьми Кречета и скачи как можно быстрее!

Давин не стал возражать, а сразу же умчался верхом.

Лайка, поджав хвост, на неверных лапах подошла к Страшиле, обнюхала его и заскулила. Роза, обвив ее руками, зарылась лицом в черно-белую шерстку… Счастливая Роза, у нее по-прежнему есть собака, которую можно обнимать! Мелли с белым как мел личиком стояла, глядя на Страшилу. Она даже не заплакала. Может, она еще не понимала до конца, что пес мертв.

Я накачала насосом ведро воды и стала смывать кровь с серого бока Страшилы, сама не ведая, зачем я это делаю. Пожалуй, мне хотелось, чтобы он снова походил на самого себя. Однако же вместо этого только виднее стали его раны. Два длинных разреза вдоль бедер, да еще глубокая рана у самого сердца. Кто-то пырнул его ножом.

Нет! То не был «кто-то». То был он – тот самый чужак. Тот, что сказал: «Я девочке – отец».

– Матушка, кто он? Он мне отец?

– Не больше, чем змея – мать тем яйцам, которые откладывает, – вымолвила мать.

Это, пожалуй, означало «да»!

– А Давину? Мелли?

– Нет! Только тебе!

Только мне…

Только мой отец был змеей! Только мой!

Я смотрела на свои руки. Они были красны от холодной воды и крови. Потом я встала. Я не могла больше сидеть спокойно. Если я не пошевелюсь, то лопну, разорвусь.

– Дина! Оставайся здесь! – испуганно крикнула мать.

Но я не смогла. Я остановилась, лишь добежав до фруктового сада.

Давин был мне не родным братом, а сводным. И Мелли – не родной сестрой, а сводной. Это я могла бы понять и сама. Я всегда отличалась от них. Стоило только глянуть на себя в зеркало. Давин и Мелли были схожи с матерью, и у обоих были точь-в-точь такие же красивые гладкие рыже-каштановые волосы. Только мне одной достались непокорные черные ведьминские волосы! Только мне! Одной!

– Дина! – Мать последовала за мной. – Малышка, сокровище мое, вернись в дом! Не убегай, это опасно!

Я вся дрожала. Внезапно у меня так закружилась голова, что пришлось сесть на землю. Чахлые яблони казались совсем черными, а дневной свет ужасно белым.

– Как зовут его?

– Сецуан!

– Чудное имя!

– Он не здешний. Он родом из Кольмонте.

– Мы ведь тоже оттуда… Ты говорила… Семья Тонерре.

– Да, но… по-другому. Это долгая история. Самое важное не то, кто он есть, а что он есть. Знаешь, что такое чернокнижник?

– Что-то вроде колдуна, волшебника.

Мама покачала головой:

– Вообще-то нет. Ничуть не больше, чем Пробуждающая Совесть – ведьма!

– Тогда, значит, чернокнижник… он похож на Пробуждающую Совесть?

– И это не так. Пробуждающая Совесть видит правду и заставляет других видеть ее. Чернокнижник же поступает совсем наоборот. Он околпачивает людей, ослепляет их. Заставляет нас видеть то, чего нет, или не видеть то, что есть.

– Это он наслал туман?

– Возможно. Во всяком случае, туман ему помог. Ему легче внушить нам что-либо, если мы уже видели это раньше. Он очень опасен, Дина!

– Почему же ты выпустила к нему Страшилу?

– Потому что животных труднее обмануть, чем людей. А Страшила защитил нас. Это его заслуга, что мы остались сами собой, что Сецуан не смог одержать верх над нами. Но он вернется, Дина! Он попытается сделать это снова!

Мама села рядом со мной на траву и осторожно обняла меня. «Теперь мы обе промокнем», – подумала я, но подумала так, будто это относилось к кому-то другому.

– Нам нужно уехать, – добавила она.

Сначала я подумала, что ослышалась.

– Уехать? – осторожно переспросила я. – Куда? Надолго?

– Подальше отсюда! И, Дина, быть может… быть может, навсегда.

– Нет!

Она не могла это иметь в виду. Уехать еще раз! Ни в коем случае! Не теперь, когда все стало привычным, будничным. Мы посадили яблони. Мы построили дом. Ведь не можем же мы пуститься в путь, удрать только из-за него. Только потому, что он – чернокнижник.

– Я бежала от него еще до того, как ты родилась, – горестно произнесла мама. – Я едва могла защитить себя от него. Я не знала, как защитить своих детей!

– Ты имеешь в виду меня. Ведь только я ему нужна. Я – единственное змеиное отродье в семье.

– Дина! Не смей так говорить!

– Почему же? – горько вымолвила я. – Ведь это правда!

Я встала.

– Одного не понимаю… Я и вправду не понимаю, как ты могла родить от него дитя. Почему я вообще родилась на свет?

Мать открыла было рот, но я не дала ей времени ответить. Я ушла. Яблоневая ветвь задела мое плечо, и я нырнула вниз, чтобы не повредить нежные почки и бутоны. А потом внезапно подумала, что ведь это все равно. Если нам придется уехать, пожалуй, все равно, появятся ли когда-нибудь яблоки на этом дереве или нет. Я могла бы сломать целую ветку, если б захотела.

Отъезд

Каллан пытался отговорить маму… Здесь твоя семья среди друзей, Кенси-клан защитит Пробуждающую Совесть и ее детей. Но мать только качала головой и продолжала складывать вещи, которые следовало взять с собой. На дворе Давин копал могилу Страшиле.

– Пусть покоится там, где по-прежнему сможет следить за теми, кто приходит и уходит, – сказала мать. – Это ему больше всего пришлось бы по нраву!

– Если вы уедете, кто тогда защитит вас? – спросил Каллан, разжав и снова стиснув пальцы, будто хотел что-то схватить. – Малец подает надежды, но он еще больно юный. Мадама, это безумный поступок!

– Мне жаль, Каллан, но выбора у меня нет!

– Дай срок, я соберу дружину храбрых мужей и уж мы разделаемся с этим парнем!

– Меч и храбрые мужи бессильны против чернокнижника! – возразила мама. – Как можно сразить то, чего не видишь? А Сецуана видишь только тогда, когда он сам того пожелает!

Она не хотела никого слушать – ни Давина, ни меня, ни Розу и Мелли, ни Каллана, ни Мауди Кенси. Ни одной ночи не осмеливалась она ночевать под крышей Можжевелового Ягодника. Единственное, в чем смог убедить ее Каллан, – это переночевать у Мауди, чтобы тронуться в путь при дневном свете.

Заснуть мне было трудно. По другую сторону тонкой дощатой стены я слышала бормочущие голоса. То были мать и Мауди, Нико и Каллан. Они обсуждали разные планы.

Но не это заставляло меня бодрствовать. Стоило мне закрыть глаза, как я видела флейтиста, стоявшего в воде посреди озера, видела играющего на флейте, меж тем как вокруг него плясали туманы.

Назавтра, лишь только забрезжил серый рассвет, мы уложили последние вещи. Немногое уместилось в повозке, если вообразить, что это было все, что осталось нам в этом мире. Многое из того, что было сделано своими руками или куплено за последние два года, пришлось оставить.

На душе у меня было ужасно. Так печально, что приходится покинуть Можжевеловый Ягодник. А еще мне казалось, будто в этом была моя вина, так как спасались мы бегством от моего отца. Бывало раньше, когда я за что-то дулась на маму, я придумывала себе отца, который вдруг вынырнет откуда-то и увезет меня далеко-далеко. Само собой, он был очень добр. И еще он был силен и мужествен. А еще – он скакал на рослом красивом коне, а сам – в роскошном наряде, сплошь – бархат и шелк. И еще – он искал меня всю мою жизнь и был счастлив, что наконец-то я нашлась…

Так я мечтала, да. И вот, пожалуйста, получила в отцы Сецуана-чернокнижника…

На том месте, где Давин похоронил Страшилу, осталось бурое пятно свежераскопанной земли. У меня было желание положить на холмик цветок или что-то вроде этого, но зачем цветы Страшиле? Ему больше нравилось, когда чешут за ухом или угощают ломтиком колбасы. А этого я дать ему больше не могла. Я надеялась, что где-то есть небеса для собак, где Страшила бегал теперь повсюду, и вынюхивал самое заманчивое на всем свете, и рыл ямы, где хотел, и где ему каждый день доставались бы сахарные косточки. Если какой-то пес и заслужил такую жизнь, так это Страшила! Во всяком случае, он не заслужил того, что собственное семейство уезжало от него, пока он еще даже не остыл в своей могиле.

Я ненавидела Сецуана. Я чуть было не возненавидела и свою мать, ведь это она распорядилась, чтоб мы уехали.

– Дина! – позвала меня мама. Она уже сидела на облучке. – Пора!

На миг я прислонилась лбом к теплой шее Шелк овой, и у меня не было ни малейшего желания садиться в седло и скакать прочь. Но ничего ни поделаешь. Давин уже сидел верхом на Кречете и ждал, а в повозку запрягли мышасто-серую кобылу, которую, как сказала Мауди, мы берем с собой, чтобы не запрягать Кречета в повозку.

– Дать тебе руку? – спросил Каллан.

Он хотел проводить нас, пока мы не покинем пределы Высокогорья. А может, еще дальше, этого он точно не сказал.

Я покачала головой. Ведь медлила я не потому, что не могла самостоятельно сесть на лошадь.

Нико и Местер Маунус пришли помочь нам с последними приготовлениями к отъезду и попрощаться. Теперь они, как обычно, бранились меж собой. Однако же, вместо того чтобы, по своему обыкновению, кричать, они почти шептались, а это было необычно и им несвойственно.

– У тебя есть долг! – тихо произнес Местер Маунус и покосился через плечо, чтобы увидеть – слышала ли его слова мама.

– Да, но это совсем не то, что ты думаешь. Она спасла мне жизнь!

– Тысячи человеческих жизней зависят от тебя! Это настоящее безумие, что ты сидишь здесь, в горах, и разводишь овец! Ты не вправе блуждать по городам и весям, словно какой-нибудь купчишка!

Нико, глубоко вздохнув, очень спокойно произнес:

– Можешь ругать меня сколько угодно, Местер! Я решился.

И, улыбнувшись, обнял своего наставника и легонько прижался губами к его гневно-нахмуренному, испещренному морщинами лбу.

Местер Маунус просто потерял дар речи.

– Ну, знаешь! Ну, это уж… – запинаясь, пробормотал он. А потом сбился и замолчал.

– Оставайся у Мауди, Местер! Или перебирайся в Можжевеловый Ягодник. Когда все это останется позади, я вернусь. Или пришлю весть. Обещаю!

Так что, когда мы уезжали из Дома Можжевеловый Ягодник, Нико сопровождал нас, а Местер Маунус остался.

Рассказывает Давин

II. Лаклан

Совята в ночи

Вечером накануне нашего отъезда из Дома Можжевеловый Ягодник я поскандалил с матерью. Началось с того, что я не нашел свой меч. Я только-только похоронил Страшилу, и единственное, что занимало мои мысли, было желание отыскать гнусного дьявола, что убил нашего пса. Не говоря уж о том, что из-за этого ядовитого змея я покидаю родной дом. Но, сунув руку в покрытую дерном кровлю овчарни, где постоянно хранился мой меч, я не обнаружил ничего. Я шарил и шарил, пока не забрался в кровлю по плечо. Ведь где-то здесь он должен быть!..

– Его там нет! – сказала мама.

Сердце мое екнуло, я никак не предполагал, что она станет вмешиваться в мои планы. Обернувшись, я попытался сделать вид, будто ничего не понял.

– Ты о чем?

– Давин, эту опасность ты не отведешь ударом меча.

Тут я понял: это она взяла меч, и страшно разозлился:

– Что ты с ним сделала?

– Послушай-ка, что я скажу тебе, Давин! Не пытайся отыскать его.

И мы прекрасно поняли друг друга: речь шла о ядовитом змее.

– По-твоему, пусть он убивает наших собак?

Она опустила глаза и не произнесла ни слова.

– Или тебе совсем не жаль Страшилу? Само собой, ведь это было всего-навсего глупое животное! И говорить-то не о чем!

– Я убита этим, как и ты!

– Что-то не заметно!

– Нынче мы ночуем у Мауди. – Только это она и произнесла в ответ. – А рано утром тронемся в путь.

Теперь настал мой черед молчать. Если у меня нет меча, придется пустить в ход лук. Пожалуй, это еще лучше против такого троллева отродья. Когда у тебя лук, нет надобности близко подходить к этому сброду. А если я найду убийцу нынче же ночью, не станет и нужды куда-то уезжать.

Порой мне казалось, будто я сделан из стекла. Мать без малейшего труда видела меня насквозь.

– Не делай этого, Давин! – молвила она. – Ты нужен мне. Что станется со мной и каково, по-твоему, будет девочкам, если он заманит тебя в трясину или на какой-нибудь крутой склон. Нам останется тогда только собрать твои косточки.

– Мама…

– Нет! Не смей! Слушай, что я говорю!

Я не мог ослушаться, когда она говорила тем самым голосом Пробуждающей Совесть… Но и не мог спокойно смириться с этим.

– Только жалкие трусы поджимают хвост!

– Тогда, пожалуй, жалкая трусиха – я, – произнесла мама. – Но будет так, как я сказала!

– Ладно, но почему? Почему?

– У нас нет выбора!

Она отдала мне меч лишь на другой день, когда мы уже собрались тронуться в путь. Я взял его, не говоря ни слова, и забросил за спину, так его легко выхватить, и он не мешал скакать. Что бы там мать ни говорила, мне хотелось держать его под рукой на случай, если этот ядовитый змей Сецуан попытается нам навредить!

Дине полагалось ехать верхом на Шелк овой, мне же достался Кречет. Матушка, Роза и Мелли уместились в телеге. Мауди велела мне взять одну из лошадей, принадлежавших Кенси-клану, чтобы не запрягать Кречета, и я выбрал дюжую мышасто-серую кобылу, у которой до сих пор клички не было. Она была одной из тех лошадей, что мы отобрали у дружинников Вальдраку после битвы в Кабаньем Ущелье в прошлом году, так что у меня на нее были такие же права, как и у многих других.

Пороховая Гузка пришел проститься. Он чуть неуклюже похлопал меня по плечу и, видно, не знал, что сказать. И тут я жутко позавидовал Дине, ведь Роза ехала с ней. Один лишь я терял лучшего друга. Но после всех опасностей, в которые я втянул Пороховую Гузку за последний год, он, верно, не многое мог добавить к тем язвам зеленым, которыми грозила ему родная мать. А то еще она грозила сжечь его на костре или оставить без ужина, коли он хотя бы подумает отправиться вместе с нами куда-нибудь. А кто знает Пороховую Гузку, поймет, что для него остаться без ужина – угроза нешуточная!

– Подай весточку, когда узнаешь, где вы в конце концов поселитесь, – сказал Пороховая Гузка. – Может статься, я и навещу вас.

Я кивнул.

– Всего тебе хорошего! – пожелал он.

Пороховая Гузка нахмурил брови так, что они почти сошлись.

– В толк не возьму, почему вы просто-напросто не укокошили этого… ну… этого чернокнижника?!

– Да и я тоже, – ответил я. – Мать говорит, что меч тут бессилен, потому как видеть его нельзя. Но я-то вчера видел его, как тебя.

Все же я не мог до конца обуздать свое желание все время оглядываться по сторонам. Что думала мать, говоря, будто Сецуана видишь, только когда он сам этого захочет? Как близко он может подойти? На вершину холма? К углу овчарни? Есть ли риск, что он внезапно вынырнет прямо под мордой Кречета?

Когда в конце концов дошло до отъезда, мы с Пороховой Гузкой даже не попрощались как следует! Он лишь снова похлопал меня по плечу, и мы поскакали. Мауди, Маунус и Пороховая Гузка остались на дворе, глядя нам вслед. Когда мы добрались до вершины первого холма, я в последний раз глянул вниз на Можжевеловый Ягодник. Доведется ли нам увидеть дом еще когда-нибудь?

Дина скакала верхом за телегой, и вид у нее был такой, будто она вовсе не понимала, что творится вокруг. Посмотрев на нее, я увидел, что она плачет.

– Дина…

Она покачала головой.

– Оставь меня, – молвила она и еще ниже надвинула капюшон плаща, чтобы закрыть лицо.

Для быстрой езды наша телега не годилась, и если даже у мышасто-серой кобылы сил было немерено, все равно ей было нелегко тянуть воз на эти бесконечные подъемы. Солнце уже садилось за Медин-Горой, когда мы с грехом пополам выбрались из Кенси-края.

– А мы не сделаем привал на ночь? – спросил я. – При дневном свете лучше выбирать место для лагеря.

Мать покачала головой:

– Нам надо нынче же добраться до Скайарка.

Скайарк! Это было еще далеко.

– Мама! На это уйдет немало времени…

Она не ответила.

– Пока мы доберемся туда, будет кромешная тьма. Они могут даже не впустить нас в ворота!

Скайарк был крепостью. Я видел, какие там стены, и через них перебраться было не так-то просто.

– Скайарк! – повторила она. – Мы не ляжем спать, пока не окажемся среди стен и людей!

Солнце село. Все труднее и труднее следить за дорогой и объезжать колдобины…

«Не хватало только, чтобы с телеги соскочило колесо, – подумал я. – Тогда нам придется остановиться и возиться с ней во мраке!» Тут я поспешно трижды громко и пронзительно свистнул, чтобы мысль мою не подслушал какой-нибудь насмешливый дорожный дух или эльф. Надо очень остерегаться своих мыслей и желаний в здешних горах. Особенно в потемках.

– Ты чего, малец? – раздраженно спросил Каллан. – Тебе хочется, чтоб вся окрестность услышала нас?

– Прости… – пробормотал я.

Порыв холодного ветра вдруг шумно пронесся над долиной, и я задрожал. Такие внезапные порывы редки в здешних горах, особенно по вечерам и утрам. Однако же я содрогнулся не только от холода. Он был враждебен, этот ветер, он словно желал причинить нам зло. Солнце уже совсем скрылось, и первые звезды – холодные и белые – застыли в небе.

Кречет также терпеть не мог ветер. Навострив уши, он фыркал, а шея и спина коня окоченели.

– Каллан! – позвала мать. – Зажги факел!

– Тогда нас увидят за милю отсюда!

– И все-таки зажги! – велела она. – Во мраке ему легче легкого нас обыграть…

Какой-то миг казалось, будто Каллан будет спорить, но потом его широкие плечи опустились и он сказал:

– Что ж, если мадама полагает, будто разумней… Я-то не больно сведущ и не очень-то разбираюсь во всяких там троллевых фокусах и тому подобном… Другое дело – разбойники с большой дороги да грабители!

Голос его звучал так, будто он жаждал схватки с честным разбойником с большой дороги, чтоб тот узнал, с кем имеет дело…

И я хорошо понимал Каллана. Туманные видения и холодные ветры – что может поделать с этим мужчина? Я по-прежнему мало и плохо знал, что, собственно говоря, случилось, когда Дина исчезла в тумане и вернулась обратно с ядовитым змеем Сецуаном.

– Я охотно займусь факелом! – произнес Нико, метнувшись вниз со своей каурой. – Езжайте вперед, а я тотчас же вас догоню!

– Нет! – возразила мать. – Мы все держимся вместе. Никому никуда не ходить одному.

Она натянула вожжи, и мышасто-серая благодарно остановилась.

– Дай ей немного воды, Давин, – попросила мама.

Соскочив с Кречета, я принес взятое с повозки ведерко.

Мои пальцы совсем застыли. И это лето? Откуда взялся такой страшный холод?

– Далеко еще? – негромко спросила Роза.

– Еще добрый кусок пути, – ответил Каллан.

Такой же прямой и настороженный, он по-прежнему сидел верхом на своем мерине.

– Матушка, я хочу домой, – сказала, потирая глазки, Мелли, – Я устала!

У меня не было ни малейшего желания объяснять моей крошке-сестренке, что мы сейчас домой не едем. Когда-нибудь… А когда – этого даже матушка не знала.

– Ложись сюда! – сказала она. – Положи головку ко мне на колени. Так ты чуточку поспишь, пока мы едем.

– Ведь мы не едем, – возразила Мелли.

– Пока нет, но вскоре мы снова тронемся в путь.

Я держал ведро так, чтоб мышасто-серая могла сунуть в него морду. Там оставалось совсем немного воды, хотя мы наполняли ведро всякий раз, когда оказывались вблизи какого-нибудь протока; но серая уже выхлебала все, что там было.

– Здесь мерзко, – упрямо произнесла Мелли. – Холодно и противно. Хочу домой, в кроватку!

Нико срезал здоровенную березовую ветку и смочил ее конец растительным маслом из наших скудных запасов. Теперь-то огонь хорошенько занялся. Нико крепко-накрепко привязал факел к передку телеги.

– А ты знаешь историю про огонек, что сбежал? – спросил он Мелли.

Мелли угрюмо покачала головой.

– Хочешь послушать?

Мелли еще не решила, продолжать ей дуться или нет. Но она любила, когда ей рассказывали разные истории, так что все-таки сдалась и кивнула.

– Жил-был однажды маленький огонек, и хотелось ему побродить по свету и повидать мир, – начал свой рассказ Нико, снова вскочив в седло. – Вот однажды, ничуть не задумываясь, выскочил он из кухонного очага, где жил, да и пустился в путь…

Ну прямо как мы. Мерцающий свет факела, падая на скалы, на вереск и папоротник, заставлял тени, будто черных птиц, взмахивающих крылами, порхать вокруг нас. Ветер принес с собой тучи, и почти все звезды исчезли. Только две самых близких по-прежнему висели в небе, словно два блеклых ока, что глядели на нас с высоты. Колеса грохотали по каменистой почве, и где-то во мраке прозвучал резкий пискливый вскрик. Мелли испуганно вскрикнула.

– Это всего-навсего совята, – сказал Каллан. – Они есть просят.

Нико прервал свой рассказ.

– Где Дина? – вдруг спросил он.

– Она как раз за… – начал было я.

Но за телегой ее не было… Темнота все плотнее сгущалась вокруг нас, и ни единого следа ни моей сестры, ни Шелк овой там не было.

– Дина! – закричал я.

Никакого ответа.

Мать резко остановила мышасто-серую, и на какой-то миг, казалось, ее охватил ужас. Затем, швырнув поводья на колени Розы, она воскликнула:

– Держи их! Жди здесь! Давин, дай мне Кречета!

– Я поеду обратно, – сказал я. – Тебе лучше остаться с Мелли.

Она наверняка стала бы возражать, если б я промедлил, но, прежде чем она успела вымолвить хотя бы слово, я повернул Кречета назад и рванул с места, пустив коня рысью, насколько позволял мне мрак.

– Погоди! – крикнул за моей спиной Нико. – Я с тобой!

Я чуточку придержал коня, чтобы он догнал меня. Останавливаться я не хотел. Мои руки внезапно стали такими влажными, что кожаные поводья просто заскользили у меня между пальцами.

Как могла Дина так внезапно исчезнуть?

– Дина! – снова закричал я, пытаясь не думать о том, что однажды ехал так же верхом и все звал ее и звал. Когда Дина исчезла, мы много месяцев искали ее, пока нашли. И она до сих пор не стала прежней.

Кречет слегка запнулся о какую-то колдобину, какую – я не разглядел. Я невольно натянул повод, и конь нетерпеливо откинул голову.

– Ты слишком натягиваешь поводья! – тихо произнес Нико. – Отпусти их немного, и пусть он сам бежит, как хочет. Он видит лучше, чем ты.

Обычно советы Нико меня раздражали, но как раз теперь на это времени не было. Я дал поводьям снова скользнуть между пальцами, и Кречет помчался куда быстрее и увереннее, чем прежде.

Сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз видел Дину? Мне казалось, она совсем недавно была здесь. Да и как мы могли ускакать, не заметив, что она исчезла? И почему она ничего не сказала, почему не крикнула?.. Неужто заснула, сидя верхом на лошади? Но ведь было не так уж и поздно! В ушах звучал голос матери: «Что будет, если он заманит тебя в трясину или на крутой склон…» Неужто он и вправду может так сделать, этот ядовитый змей?

– Дина! – во всю силу легких кричал я.

Однако же в ответ слышались лишь стук копыт, свист ночного ветра да писк голодных совят.

И вдруг… Что это, звуки флейты?

– Нико, ты слышишь?

– Что еще?

Но звуки уже оборвались. Пожалуй, то был лишь ветер. Или какой-нибудь овчар в соседней долине, игравший на флейте, чтобы не заснуть. Играл, быть может, далеко – за много миль отсюда. Странные звуки иной раз слышишь в горах!

– Она там, – сказал Нико.

Дина смирнехонько сидела верхом на Шелк овой посреди дороги. У меня стало так легко на душе при виде сестры, что я тут же начал ругать ее.

– Что же это такое, что ты вытворяешь? – горячился я. – Матушка чуть не вышла из себя!

Лицо ее было каким-то странным. Почти окаменевшим. Таким, будто она нас еще не видит.

– Я слышала, будто кто-то зовет… – медленно вымолвила она.

– Да, конечно. Мы кричали тебе. Почему ты не отвечала?

Она неуверенно глянула на меня.

– Я не знала, что это вы.

– Дина, что с тобой?

– Ничего.