Текст книги "Легкое поведение"

Автор книги: Линда Джейвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава, в которой Моррисон размышляет над парадоксом женской грамотности, а нам раскрывается дерзкий план Лайонела Джеймса

Вернувшись в Пекин, Моррисон написал Мэй два письма в первый день и столько же во второй. В ответ он не получил даже почтовой открытки. Гордость не позволяла ему смириться с мыслью, что он ей настолько безразличен. И потому Моррисон сосредоточился на поиске других объяснений. Возможно, ее болезнь оказалась куда более тяжелой, чем предполагала миссис Рэгсдейл. Он корил себя за то, что не настоял на медицинском осмотре.

Утром третьего дня он снова сел за письмо: на этот раз оно было проникнуто нежным участием и заботой о ее здоровье. Потом ему показалось, что вышло письмо доктора, а не любовника. К вечеру он написал пламенное послание, выразив те же мысли, но с большей страстью, и даже присовокупил несколько неуклюжих поэтических строчек. Тем временем с каждой доставкой почты его надежды взмывали ввысь и плюхались оземь, как воздушные змеи, парящие в весеннем небе над Пекином в порывах капризного ветерка.

Но если Моррисон и страдал, то все равно не раскисал. От природы не способный к безделью, он заполнял дни многочисленными встречами, напряженной перепиской и работой в библиотеке.

Когда кто-то из знакомых обмолвился о растущем спросе на китайских рабочих-кули в Южной Африке, он занялся изучением этого рынка. Продолжая в меру своих сил помогать Японии, он разработал план компрометации Русско-Китайского банка, который финансировал русскую администрацию в Маньчжурии.

Как-то днем, когда повар отправился на рынок, он решил расспросить Куана о том, как поживает Ю-ти.

При упоминании ее имени взгляд Куана вспыхнул. Ответил он не сразу:

– Повару не нравится, что она читает. Он отбирает у нее книги.

Моррисон не ожидал такого ответа и заинтересовался еще больше:

– Значит, она читает. Это необычно для девушки. Ах, ну да, конечно. Ее отец был сподвижником Тань Сытуна. Но разве повар не находит это полезным, чтобы его жена умела читать и писать?

Куан покачал головой:

– Нет. Он мыслит по-старому. – Слуга погрузился в глубокую задумчивость. Когда он наконец заговорил, в его голосе зазвучало нечто похожее на страсть, чего Моррисон никогда от него не слышал: – Женщины тоже люди, а не рабы мужчин. Не их собственность.

– Очень прогрессивное мышление, Куан. Ты почерпнул это у миссионеров, не так ли?

– Древний мудрец Мо-цзы говорит о всеобщей любви, а Будда – о сострадании. Конфуций проповедовал jen – кажется, по-английски это называется «доброжелательность». Совсем не обязательно быть христианином, чтобы сказать о том, что женщина и мужчина равны.

– Это ты так считаешь. Но Тань Сытун, Кан Ювэй и другие, кто говорил о правах женщин, они сами признавали, что на них повлияли идеи христианства.

– Конфуций, Мо-цзы и Будда жили до Христа. Возможно, христиане взяли эти идеи у них.

– Может быть, – ответил Моррисон, но без убежденности. – Раз уж мы заговорили о реформаторах, я слышал, что набирает силу движение против династии Цин. Ты что-нибудь слышал об этом?

– Люди недовольны войной. Они говорят, что иностранные державы кромсают Китай, как мягкую дыню. Они…

Моррисон перебил его:

– Они полагают, что во всем виноват Старый Будда, не так ли?

Куан задумался.

– Не только в ней проблема.

– Если бы у Китая был здравомыслящий правитель, его суверенитет не оказался бы под угрозой, – заявил Моррисон, подводя итог разговору. Ему в голову пришла другая мысль. Он вернулся к тому, с чего начинали: – Итак, Ю-ти обучена читать и писать.

Куан настороженно кивнул, не зная, к чему клонит хозяин.

– И при этом муж отнимает у нее книги и перо.

– Да.

– Трагедия, ты не находишь?

– Да.

– Тогда почему женщина, обладающая привилегией читать и писать, не делает этого?

– Я не понимаю. – Куан нахмурился. – Возможно, мой английский…

– Нет, – ответил Моррисон. – Твой английский здесь ни при чем. Все дело в мисс Перкинс. Я и сам не понимаю. Почему она мне не пишет?

Какое-то время они оба молчали.

– Знаешь, Куан, – первым заговорил Моррисон, – очень плохо, что Ю-ти не вышла замуж за тебя.

– Так нельзя говорить. Вы знаете, что такое yuan fen. Мы говорим, что у двоих людей yuan fen либо есть, либо нет. Если yuan fen нет, они никогда не будут вместе. Это воля небес. Для Ю-ти yuan fen – быть с поваром.

Что-то в лице Куана подсказало Моррисону, что лучше не развивать эту тему. К тому же, как бы между прочим заговорив о Мэй, он, сам того не желая, погрузился в хаос собственных растрепанных чувств.

Вечером третьего дня в Пекин вернулся Дюма и сразу нанес визит другу. Моррисон тепло приветствовал его и пригласил остаться на обед.

За чашкой цейлонского чая с бисквитами мужчины обменивались новостями и сплетнями. Моррисону не терпелось поделиться с коллегой своими мыслями о последних преступлениях Грейнджера против журналистики:

– Он, не моргнув глазом, убеждает всех в том, что русские стоят насмерть в Порт-Артуре, а уже в следующую минуту заявляет, что они вот-вот сдадутся.

– Восхищаюсь этим парнем, – сказал Дюма. – Согласись, непросто противоречить самому себе в столь непринужденной манере.

– Разумеется, я не дал хода его репортажу. После этого он имел наглость обратиться ко мне с просьбой ссудить ему пятьсот фунтов. Уверен, эти деньги пошли бы на сифилитическую американскую шлюху из борделя Мод, с которой, как я понимаю, он теперь сожительствует. Определенно, секс или сифилис повредили его мозг. Конечно, я отказал.

– Правильно сделал, – одобрил Дюма, размешивая в чашке кусковой сахар. – Я тебе говорил, что моя жена села на пароход? Скоро она вернется в Китай.

– Нервничаешь?

Дюма отщипнул кусок бисквита:

– Не сомневаюсь, что она воспользуется моим раскаянием самым неблагоприятным образом.

– Например?

– Например, начнет пилить меня из-за моего веса. Но я буду сопротивляться, по крайней мере на этот счет. В сущности, какое значение имеет мой вес? Она же не бросит меня из-за пивного брюха, во всяком случае пока не узнает, что оно трется о другую женщину. – Он с вызовом впился в бисквит. – А… вот о чем я хотел тебя спросить. Я слышал, «Таймс» отправила освещать войну знаменитого военного корреспондента Лайонела Джеймса. Как он поживает?

– Думаю, хорошо, хотя японцы пока не согласились на его план.

– Что за план?

– Отправить в море корабль с беспроводной связью, который транслировал бы новости прямо с театра боевых действий. Такого еще никогда не было. Представь себе – Джеймс как очевидец морского сражения тут же отсылает репортаж, и на следующий день его печатают на другом конце земного шара.

Дюма покачал головой:

– Просто чудеса. Но ему не обойтись без сотрудничества с японцами. А они гарантируют ему безопасное плавание, как ты думаешь?

– Трудно сказать. Я не слишком оптимистичен. Думаю, японское правительство и руководство флота будут не в восторге от того, что его репортажи пойдут без их цензуры.

– Значит, ему будут чинить препятствия, – заметил Дюма.

– Совсем не обязательно.

– Ты когда-нибудь встречался с ним?

– Да. В Лондоне.

– Ну и как он тебе?

– Серьезный, своевольный, упрямый, – ответил Моррисон.

– Не могу понять, это комплимент или упрек?

– Мне действительно нравится Джеймс. Но приведу тебе один пример. Когда мы встретились в Лондоне, я попросил его сводить меня в театр. Я надеялся увидеть какой-нибудь веселый спектакль, желательно с музыкой и танцами. Он привел меня на серьезную пьесу об умирающих королях. Потом он сказал, что из уважения к моей персоне выбрал именно такую постановку.

– Похоже, мне повезло, что я еще не достиг такой степени респектабельности, и можно не бояться столь экстравагантных выходок, – заметил Дюма.

– Вот именно. В этом весь Джеймс – он серьезен не только в цели, но и во вкусах. Я уверен, он будет стучаться в каждую дверь – и вышибет каждую дверь, если будет нужно, – но своего добьется. – До Моррисона вдруг дошло, что ему самому стоит поучиться этому. – Ну а у тебя какие планы? Ты возвращаешься в Тяньцзинь?

– Нет, задержусь здесь. Не возражаешь?

– Ни в коем случае, – ответил Моррисон. – Просто я здесь уже четыре дня. И начинаю беспокоиться о надежности почты. Думал, может быть, ты доставишь мисс Перкинс мое письмо.

– Я слышал, что Джеймсон уезжает в Тяньцзинь сегодня вечером. Ты можешь отправить с ним.

– Джеймсон? Этот проспиртованный гомункулус? Ты разве не помнишь, что он сорвал мне ланч с мисс Перкинс, когда она была в Пекине?

– Помню, но сегодня он действительно уезжает. И я слышал, у него какие-то дела с мистером Рэгсдейлом, так что он в любом случае заглянет к ним.

Моррисон скорчил гримасу:

– О, почему бы нет? В конце концов, он мой должник.

Глава, в которой мисс Перкинс утешает нашего героя письмом, а Джеймсон выступает с неприлично хвастливым заявлением

«Эрнест, милый…

Простишь ли ты меня за то, что не спустилась к тебе в тот день? Я была в жутком состоянии. Боялась напугать тебя своим внешним видом. Как же мне хотелось пообедать с тобой или просто встретиться, пока ты был в городе. Из рассказа миссис Р. я поняла, что в тот вечер ты был душой компании! Мистер Джеймсон любезно передал мне твое последнее письмо, которое я бережно храню вместе со всеми остальными письмами, которые ты послал по почте… К сожалению, я не сильна в эпистолярном жанре и боюсь, ты осудишь меня за каллиграфию. Чистописание никогда мне не давалось. Однажды письмо, которое я отправила папе в Вашингтон (ты помнишь, что он сенатор), дошло до него только через несколько месяцев, потому что никто не мог разобрать почерк на конверте! Представляешь, что на это сказал мой папа.

Как бы то ни было, сейчас мне намного лучше, и я бы очень хотела увидеть тебя…»

Милая, дорогая девочка… Моррисон дважды перечитал письмо, вдыхая аромат духов, который еще хранила бумага, прижал его к сердцу.

– Ты в порядке, старина? – раздался за дверью библиотеки голос К. Д. Джеймсона.

Моррисон напрягся:

– Да, да, просто… дописываю телеграмму. – Как удалось этому старому кривоногому алкоголику пробраться сюда без доклада? Моррисон поспешно сунул письмо Мэйзи в стопку бумаг на своем столе и поднялся поприветствовать гостя. – Кстати, спасибо, что доставил мое письмо мисс Перкинс.

Джеймсон, расплывшись в масленой улыбке, тяжело плюхнулся в любимое кресло Моррисона.

– Для меня это было удовольствие, – небрежно бросил он. – Самолично вручил его молодой леди вчера утром.

Превозмогая отвращение к этому человеку и в надежде вытянуть из него побольше новостей о Мэй, Моррисон пригласил Джеймсона остаться на обед:

– Дюма тоже будет, он как раз в городе.

– Отлично.

Куан вкатил сервировочный столик с бокалами и хорошим шерри. Джеймсон тотчас потянулся к выпивке.

– Я тут слышал любопытную сплетню, – сказал Джеймсон, осушив первый бокал и тут же наливая следующий.

– Выкладывай, – сказал Моррисон, ревностно поглядывая на графин с шерри.

– Говорят… – Джеймсон поколебался и оглядел комнату своими слезящимися глазками, будто опасаясь, что шпионы императорского двора могут прятаться за стеллажами или заглядывать в высокое зарешеченное окно. Он понизил голос: – Говорят, что ее любимый евнух, тот самый Джон Браун, как его называют…

– Ли Ляньин.

– Да, Ли Лянь… так вот этот Ли вовсе не евнух!

– Может, поэтому он и ходит в фаворитах, – спокойно отреагировал Моррисон. – Просто он сохранил свое «достоинство» при себе, а не в банке, как остальные. Во всяком случае, он единственный евнух, который не впадает в истерику при виде чайной чашки с отбитой ручкой или бесхвостой собаки.

Хохот Джеймсона сопровождался хриплым извержением кашля, он постучал себя по грудной клетке. Затем, успокоившись, глубоко задумался. На его чувственных губах заиграла улыбка. Он вдруг подался вперед, и кресло под ним угрожающе заскрипело. В глазах зажглись заговорщические искорки.

– Я должен поблагодарить тебя. – Джеймсон ухмыльнулся – Ты оказал мне огромную услугу, когда попросил доставить мисс Перкинс то письмо. Я был вознагражден незабываемым зрелищем.

Интуиция подсказывала Моррисону, что не стоит ждать приятных новостей. Неужели Джеймсон застал ее с еще одним воздыхателем? Это встревожило Моррисона, и он тотчас принял решение вернуться в Тяньцзинь как можно скорее.

– Ну, что это было, говори, не томи!

Джеймсон ответил не сразу. Покрякивая от удовольствия, он Медленно выбрался из кресла. Подняв чехол для защиты от пыли на одной из книжных полок, он принялся перебирать древние памфлеты западнокитайской епархии. Хлопья пыли взвились в воздух и повисли мутным облачком.

– Поаккуратней, – рявкнул Моррисон. Как бы он ни относился к миссионерам, но их публикациями очень дорожил. – Это очень хрупкие страницы, и они могут…

– Держи себя в руках, старина. – Джеймсон вернул чехол на место. И усмехнулся, обнажив пожелтевшие от никотина вставные зубы. – Мисс Перкинс производит впечатление нимфомании. Ты не находишь?

Моррисон вспыхнул от удивления и ярости:

– Ты порочишь честь мисс Перкинс!

Джеймсон рассмеялся:

– У мисс Перкинс чести столько же, сколько у императрицы Цыси.

– Сэр!

– Шшш… Единственное, что спасает эту девушку от психлечебницы и отрезания клитора, это невообразимое богатство и влиятельность ее дражайшего папеньки.

– Да как ты смеешь! – Моррисон вскочил со стула. Будь у него под рукой перчатка, он бы швырнул ее в лицо этому негодяю.

Неотесанный наглый лжец! Злобный алкоголик!

– Послушай меня, старина. – Джеймсон успокаивающим жестом вернул его на место. – Не тебе читать мне мораль. К тому же мы и прежде делили с тобой женщин. Разве имя Анны Буллард из Шанхая, Уотер-Тауэр, 52, тебе ни о чем не говорит?

– Еще как, – огрызнулся Моррисон. – Визгливый смех, сифилис, шампанское по пять долларов за бутылку. Но это к делу не относится!

– Мой дорогой Моррисон, нет нужды маскироваться. Мисс Перкинс сама мне рассказала, что между вами было.

– Она говорила обо мне? Я тебе не верю.

Джеймсон гнусно хихикнул:

– Название «Шаньхайгуань» тебе знакомо?

– Да. – Моррисон был вне себя. – Это место, где Великая стена упирается в море.

– Ты истинный джентльмен, Джордж Эрнест, – сказал Джеймсон, отвесив низкий поклон и едва не рухнув при этом. – Боюсь, мне до тебя не дотянуться. Лично я, когда иду по улицам, не могу удержаться от того, чтобы не напевать вслух ее имя. И лишь потому, что бедняжка еще не совсем оправилась от гриппа, я поддался на уговоры и вернулся в Пекин.

– В самом деле?

Джеймсон был отъявленным лжецом и запойным пьяницей. Наверняка он услышал сплетни от кого-то из постояльцев отеля в Шаньхайгуане, кто видел, как Моррисон разгуливал с ней в ту ночь. Моррисон пытался убедить себя, что все это не более чем плохая шутка. Других объяснений и быть не могло, во всяком случае правдоподобных. Моррисон уже жалел о том, что пригласил на обед этого старого развратника.

Вошел Куан и доложил, что полковник Дюма скоро будет, а он отправляется за покупками в «Кьерлуффс», так что в его отсутствие прислуживать остается Ю-ти. Не будет ли у хозяина каких-либо поручений?

Избавить меня от этого олуха.

– Нет, спасибо, Куан.

Когда Джеймсон вновь протянул свою лапищу к книжным полкам, Моррисон, преодолев неприязнь, положил руку на плечо гостя, приглашая его выйти из библиотеки и проследовать через двор в гостиную. Там Джеймсон тотчас приметил изысканное нэцке из слоновой кости, украшение для пояса, и принялся поигрывать им. Стиснув зубы, Моррисон с трудом усадил его в кресло.

Ю-ти внесла поднос с шерри. Она нерешительно остановилась в дверях.

– Lai, lai. Входи.

Джеймсон поманил девушку пальцем. Она покраснела, как будто се ударили по щеке. В глазах ее вспыхнуло, как показалось Моррисону, нечто похожее на вызов.

Послав Ю-ти извиняющийся взгляд, Моррисон вытянул руку. Ладонью вниз и сжал пальцы:

– Джеймсон, неужели за столько лет пребывания в стране ты до сих пор не усвоил, что в Китае только собаку подзывают пальцем?

– Неужели? Разрази меня гром. Теперь мне многое становится понятным. – Джеймсон хихикнул.

– Входи, – подбодрил Моррисон все еще настороженную Ю-ти. – Lai. – Жестом он распорядился поставить поднос на стол.

Приблизившись к ним, она задержала дыхание. Моррисон знал, что для многих китайцев лаоваи, как они называли иностранцев, дурно пахли мясом и коровьим молоком. Впрочем, Джеймсон даже для западных носов не был благоухающим. Не дыша и опустив глаза, Ю-ти поставила поднос на стол, как приказал хозяин.

Джеймсон бросил на нее плотоядный взгляд:

– Говоришь по-английски?

– Ни слова, – ответил за нее Моррисон, задаваясь вопросом, так ли это на самом деле. Он никогда не интересовался.

– Милашка, не правда ли? – заметил Джеймсон. – Берти Ленокс Симпсон говорит, что местные женщины исключительно ласковы в постели.

Ю-ти зарделась, хотя Моррисон не мог сказать с уверенностью, от природной скромности или от комплимента.

– Хорошо, tsou, tsou, – сказал Моррисон, отсылая ее.

Согнувшись в поклоне, она покинула гостиную и поспешила обратно на кухню.

– Берти говорит, что, раз попробовав китаянку, уже никогда не вернешься к западным женщинам, которые либо видят в блуде великую жертву, либо ведут себя как бесстыжие шлюхи. Что, разумеется, возвращает нас к разговору о…

– Берти – сифилитический болван, – рявкнул Моррисон, обрывая Джеймсона на полуслове. – К тому же он бессовестно врет, потому что возвращался к леди Бредон бессчетное количество раз.

– Интересный персонаж этот Берти. Говорит на пяти языках, имитирует крики пекинских погонщиков мулов, написал довольно забавные мемуары об осаде. Кажется, они хорошо продавались.

Чтиво для идиотов, подумал Моррисон. Он слышал, что некоторые читатели действительно предпочли поверхностный рассказ Берти о недавних событиях тому, что написал сам Моррисон. Его раздражение устремилось в направлении Берти Ленокса и Симпсона, прежде чем вернулось к первоисточнику.

– Как бы то ни было, – сказал он, красноречиво взглянув на Джеймсона, – мне совершенно все равно, что вытворяет этот Берти. Но я искренне симпатизирую леди Бредон и полагаю что в постели она куда искуснее, чем Берти, у которого пузо идет впереди носа.

– Я все слышал. – В дверях показался Дюма, одной рукой похлопывающий себя по животу. – Отныне буду стараться заходить бочком. Привет, Джеймсон. – Судя по голосу, он был несколько удивлен присутствием Джеймсона в гостиной Моррисона, но пожал ему руку с таким видом, будто их встречи случались каждый день.

– Какие новости, Дюма? – спросил Моррисон, с облегчением восприняв появление друга.

– Сегодня за ланчем встречался с японским военным атташе Камеи. Похоже, русский министр упорно пытается убедить китайцев помочь России в войне против японцев в Маньчжурии.

– Естественно, Камеи настаивает на том, чтобы китайцы сохраняли нейтралитет в этом конфликте.

– Задача не из легких, не кажется ли тебе, учитывая, что воюют на китайской земле? – вмешался Джеймсон.

Друзья переглянулись и уставились на него.

– Сами посудите, – продолжил Джеймсон. – В последний род, когда японцы вторглись в Маньчжурию – сколько там… девять лет тому назад, во время китайско-японской войны, – они в одном Порт-Артуре уничтожили тысячи китайских граждан. Целые города сровняли с землей. Горы сожженных трупов. Неудивительно, что, хотя по Симоносекскому договору Ляодунский полуостров отошел к Японии, китайцы с радостью впустили туда русских.

– Прямое нарушение естественного права, – отрезал Моррисон, для убедительности хлопнув по столу рукой. – Китайцы позволили русским взять Порт-Артур только потому, что русские помогли им выплатить военные репарации в пользу Японии.

Джеймсон пожал плечами:

– Согласен. Я просто хочу сказать, что китайцев вряд ли обрадует перспектива вновь увидеть в Маньчжурии японские войска. Вот и все. Но я не критикую войну. У меня есть свой интерес в маньчжурских рудниках, и мне очень хочется его защитить.

Моррисон как раз обдумывал, чем ответить Джеймсону, когда Куан, уже вернувшийся с покупками, дал звонок к обеду.

Стол у Моррисона нельзя было назвать самым модным и изысканным в Пекине, но именно в этот вечер он выглядел вполне достойно. Свечи в высоких серебряных канделябрах отбрасывали теплый свет на скатерть из камчатного полотна. С торца в скромной вазе торчали ветви цветущей сакуры, середину стола занимало ярусное блюдо с цукатами и сухофруктами.

С супом мужчины выпили еще немного шерри, а к рыбе подали рейнвейн. Они усердно поглощали баранину с жареным картофелем и пивом, рис и карри с ветчиной, жидкий заварной крем, сыр и салат, хлеб и сливочное масло, пили портвейн. Куан только успевал подносить блюда. Но Моррисон исходил желчью. Еда, как хороша она ни была, лишь усугубила расстройство желудка. Он почти не участвовал в беседе, в то время как Джеймсон без умолку болтал о золотоносных рудниках в Джехоле и сыпал фальшивыми новостями из Запретного города. Он покивал с преувеличенным энтузиазмом, когда Дюма сообщил о том, что русская армия испытывает трудности с поставками провизии и оружия.

Мужчины только приступили к ликерам, когда Моррисон, не в силах больше сдерживаться, повернулся к Дюма и объявил:

– А наш Джеймсон-то влюбился.

– Да ты что? – изумился Дюма. – И кто же эта счастливица?

– Мисс Мэй Перкинс, – с готовностью ответил хозяин дома.

– О, в самом деле? – жизнерадостно воскликнул Дюма. Суда по тому, как вздернулись его брови, он сильно сомневался в шансах Джеймсона.

– Сущая правда, – подтвердил Моррисон с той же скорбью, с какой евнух разглядывает свое «достоинство».

Дюма дернул головой. Улыбка на его губах померкла.

– Джеймсон говорит, что девушка – настоящая нимфоманка. И вроде бы он сам в этом убедился.

Дюма насторожился:

– Так это же замечательно, вы не находите?

– Она та еще кокетка. – Кивая и улыбаясь, как кот, проглотивший канарейку, Джеймсон закинул в рот вишенку. – Сведет с ума любого. – Следом за вишней в рот отправился его палец, принявшийся подправлять вставные зубы. – И такая очаровательная родинка повыше левой подвздошной кости. – Словно подразумевая, что другие не в курсе таких анатомических подробностей, он ткнул себе в живот, показывая место, где можно отыскать такую кость у него, правда, если только при вскрытии.

Моррисона переполнило такой жгучей яростью, что он даже не стал дожидаться, когда подожгут бренди в бокале. Он глубоко вдохнул и посчитал про себя до десяти, прежде чем поднял тост:

– За мисс Перкинс. – Эту маленькую куртизанку. Проститутку. Шлюху.

– За мисс Перкинс, – хором отозвались мужчины.