Текст книги "Легкое поведение"
Автор книги: Линда Джейвин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)
Глава, в которой Моррисона ожидает самый любопытный разговор
– Доктор Моррисон, спасибо, что пришли.
– Всегда рад, миссис Рэгсдейл.
За ночь погода, капризная, как любовь, снова обернулась весной, яркой и даже знойной. Над верхней губой миссис Рэгсдейл проступили капельки пота, пока они обменивались любезностями. Моррисон чувствовал, как у него подмышками расплываются влажные круги. Он держал шляпу в руке.
– Доктор Моррисон, – начала она наконец, устремив на него виноватый взгляд. – Как вам известно, сенатор и миссис Перкинс доверили мне свою дочь на время ее пребывания в Китае.
Он кивнул. Тугой ком стоял у него в горле, не лучше дело обстояло и в животе.
– Боюсь, я вынуждена говорить с вами о весьма щепетильном деле. Полагаю, вы знаете, что я имею в виду.
Миссис Рэгсдейл выдавила из себя слабую улыбку. Но она тут же умерла на ее губах. Попытки оживить улыбку не принесли успеха.
– Да. – Он почувствовал, что краснеет. – Думаю, что да. – Меня так и распирает от злости.
– Доктор Моррисон, вы знаете, как я уважаю вас.
Моррисон затаил дыхание.
– Там, у себя на родине, как вы догадываетесь, сенатор и миссис Перкинс занимают очень высокое положение в обществе.
– Конечно, – осторожно ответил Моррисон.
Миссис Рэгсдейл нахмурилась, и ее глаза наполнились слезами.
– Все это так неловко.
Моррисон был неподвижен, словно труп.
– Сенатор бережет мисс Перкинс как зеницу ока. Но она всегда была немного… помешана на мужчинах. Буду с вами откровенна, доктор Моррисон, мне с большим трудом удается сдерживать ее любвеобильность.
Моррисон кивнул.
– Я понимаю, – сказал он, хотя, по правде говоря, эти слова дались ему с трудом.
– Перейду к делу. Мэй – мисс Перкинс – говорила мне, что вы долго добивались ее. Что сделали ей предложение выйти замуж. Вы были прямолинейны и настойчивы.
Моррисон опешил.
– Я знаю, что ваши намерения честны, доктор Моррисон.
– Так оно и есть. Были. И остаются. – И добавил, изо всех сил стараясь выдержать нейтральный тон: – А что сама мисс Перкинс говорит о своих намерениях?
Глава, в которой мы узнаем, что мисс Перкинс имеет козырь про запас, а Моррисон доверяется морю
– Можешь себе представить мое состояние, когда после всех этих разговоров вокруг да около она перешла к главному, а именно что помолвка, к которой я так стремился – устаревшие у нее сведения, – не состоится. Я с изжогой переварил эту информацию, как и новость о том, что мисс Перкинс отбыла в Шанхай в компании миссис Гуднау. Но по-настоящему я разозлился, когда миссис Рэгсдейл сообщила заговорщическим шепотом, что этот негодяй, мерзавец и развратник Мартин Иган, которого она всегда считала достойным джентльменом и приятным человеком, уехал, оставив девушку «в интересном положении».
Дюма подпрыгнул на стуле, словно его выбросило механической пружиной.
– Нет! – воскликнул он.
– Да.
– Нет.
– Да.
– Иган?
– Иган. Во всяком случае, так она сказала миссис Рэгсдейл. Я никак не могу понять, что двигало ею – желание уберечь меня или наказать? Как бы то ни было, ей удалось и то, и другое.
Как сказала миссис Рэгсдейл, из Шанхая миссис Гуднау и мисс Перкинс отправятся в Японию. Там девушка быстро выйдет замуж за Мартина Игана, чтобы предотвратить дальнейший скандал. Иган, что очень удобно, тоже из Сан-Франциско, и туда они вернутся уже мужем и женой, и он унаследует выдающегося тестя, а в долгосрочной перспективе богатейшее и незаслуженное состояние.
Дюма заерзал от любопытства:
– Так, значит, это все-таки Иган? Как ты думаешь?
– По правде говоря, я по-прежнему пребываю в неведении, кто же счастливый отец – Иган или я, а может, даже Голдсуорт или бог знает кто еще. Не удивлюсь, если в списке претендентов окажется и мой заклятый враг Джеймсон. Я сомневаюсь в том, что сама леди знает, кто отец ребенка, хотя она и убеждала меня в обратном. В чем я не сомневаюсь, так это в том, что мне удалось избежать будущего, в котором на пару с лордом Бредоном пришлось бы довольствоваться славой великого рогоносца Дальнего Востока. Такую честь я, пожалуй, с удовольствием уступлю Игану. Пусть скалит свои идеальные белые зубы. А я поеду на фронт. У меня билет на пароход до Вэйхайвэя, который уходит сегодня вечером.
В каюте Моррисон разгладил страницы своего дневника, закрепил на столе чернильницу. Он вывел дату: двадцатое апреля 1904 года. Следуя давней привычке, записал имена членов команды: капитан Беннет, инженер Малкольм. Аккуратно занес обрывки информации и сплетни, услышанные от попутчиков, после чего перешел к теме, которая волновала его более всего. Почти два месяца вся моя жизнь была подчинена этому наваждению…
Корабль бороздил волны залива. Вид из иллюминатора нельзя было назвать вдохновляющим. Темное море и под стать ему темное небо. Конечно, есть косвенные доказательства… даже сейчас каждая клеточка моего тела загорается страстью, когда ее образ встает перед глазами… капризный и упрямый… я потерял рассудок… ослеплен ревностью… Он писал целый час, пока не пересохла чернильница и не онемела рука, с трудом выводившая строки при качке.
Много лет назад Моррисону казалось, что мир рухнул, когда Ноэль сбежала от него с мускулистым итальянцем, мажордомом знаменитого кабаре «Черный кот» на Монмартре. Потом были и другие разочарования. И вот теперь Мэйзи оставила его ради Игана. Будет ли это расставание окончательным? – подумал он, и от этой мысли защемило в груди.
Перечитав написанное, он вырвал листы из дневника. Перескакивая через одну ступеньку, взбежал на палубу и выбросил в море свои надежды, мечты и разочарования. Белые страницы тускло блеснули, прежде чем их поглотили полуночные воды.
Глава, в которой по «Хаймуну» звонит колокол и Моррисон, вдали от мисс Перкинс пребывает в смятении
Зарядил промозглый дождь. Остров Лиу-Кунг был окутан туманом. Моррисон проснулся с больным горлом, словно его скребли бритвой. В глазах пульсировала горячая боль, шею сковало льдом, в ушах стреляло, а носовые пазухи распухли так, что едва не лопались. Укутанный в шерстяную одежду, угнетаемый жалостью к самому себе и связанный чувством долга, он тащился по набережной, где как раз шла выгрузка раненых японских солдат и гражданских китайских рабочих. Стон раненых стоял в ушах, пока он поднимался на холм, к станции беспроводного телеграфа. Там он нашел Джеймса, пребывавшего в добром здравии.
Джеймс вывалил на стол ворох телеграмм, чтобы Моррисон мог просмотреть их.
– Я ни от кого не получаю никакой поддержки. Миром правят маленькие и трусливые люди.
Моррисон тупо пролистывал телеграммы.
– А что наш редактор?
– Он нанес самый страшный удар. Белл не намерен продлевать аренду «Хаймуна». Говорит, что, пока нас не подпустят к боевым действиям, все это пустая трата денег и ресурсов газеты.
– Твой ответ?
– Мы – то есть ты и я – на рассвете отплываем в Нагасаки. Пассмор рассчитывает, что при нынешних ветрах и течении это займет сорок восемь часов, и угольных запасов «Хаймуна» хватит, чтобы добраться туда. Но мы должны убедить японцев, чтобы они дали нам разрешение на выход в море. Это наш последний шанс. А пока ты должен усыпить бдительность Белла.
– А если японцы все-таки откажут?
– Тогда я ухожу с «Хаймуна» и устраиваюсь в японскую газету. В любом случае, Тонами говорит, что ты пойдешь со Второй армией, которая отходит первого или второго мая, на реку Ялу. Так что у тебя будет возможность стать очевидцем первого главного сухопутного сражения этой войны.
Никогда еще Моррисон не был так слаб телом и не расположен сердцем и разумом к подобной авантюре.
– Отлично.
На рассвете «Хаймун» отправился через Желтое море к берегам Страны восходящего солнца. Ичибан, несмотря на целительные свойства молока и яиц, не проявил себя как лекарство от катарального ринита. Но настроение у Моррисона заметно улучшилось. Вечером на «Хаймун» для него пришла телеграмма от этого невозможного создания. Милая, милая девочка. Она следовала в Нагасаки на пароходе «Дорик» вместе с миссис Гуднау. И могла бы там встретиться с ним, прежде чем отправиться к Игану в Иокогаму. Возможно, она передумала. В нем опять ожила надежда, хотя ему было трудно сказать даже себе, на что он теперь надеется.
Он задремал от снотворного. К моменту встречи с ней я должен поправиться. Прошу тебя, Господи. Несмотря на все испытания, она приносит мне несказанное счастье.
Ранним утром двадцать четвертого апреля «Хаймун» подошел к зажатому в горах порту Нагасаки. Причал был забит угольными баржами, на пристани выстроились в очередь женщины в простых голубых кимоно, с угольными корзинами за спиной. Босоногие лодочники в заткнутых за пояс одеждах, посверкивая мускулистыми икрами, направляли свои ялики к местам стоянки. Резкий запах морепродуктов и водорослей пробудил сознание Моррисона; вернувшееся обоняние означало, что он на пути к выздоровлению. Его чувства возвращались к жизни, а азарт дороги и тревожное ожидание – все, что было связано с Мэй и предстоящей отправкой на фронт, – придавали происходящему особую остроту.
«Дорик» должен был прибыть тем же вечером. И она на его борту! Новость слишком хороша, чтобы в нее поверить. Открывающиеся возможности кружили голову. Мэй бы не просила его о встрече, если бы не передумала выходить замуж за Игана. Она повела себя поспешно и глупо. Он простит ее. Они поженятся и вернутся в Пекин или же вернутся в Пекин и там поженятся, хотя не исключено, что она предпочтет свадьбу в Тяньцзине или Шанхае. У них родится этот ребенок и будут еще дети. Им столько нужно сказать друг другу. Возможно – каким-то чудом! – Иган еще и не знает про ее положение.
Он был идиотом! Просто Мэй в очередной раз хотела заполучить его, сделать по-своему, а вместо этого предпочла уйти, опять-таки оставив за собой последнее слово. Он должен был это понять.
Ему не следовало быть таким циником.
Но цинизм был у него в крови.
Странно жениться в его-то возрасте. Но и приятно. И дети… Ему вспомнилось, как она играла с юным Оуэном Латтимором.
Нелепо.
Чудесно.
Джеймс занялся дозаправкой корабля, а Тонами – деловыми встречами, которые, как они надеялись, помогут снять недоверие официальных лиц к «Хаймуну». Втайне радуясь, что лично у него нет неотложных задач, Моррисон снял номер в отеле. Он лениво пролистал гостевую книгу, выискивая подпись Мартина Игана. И с облегчением убедился, что Иган выписался из гостиницы неделю тому назад.
Потом он отправился на прогулку. На улице ему встретилась парочка пожилых женщин в многослойных кимоно и с зонтиками, они улыбались прикрывая рты ладонями. Бумажные фонарики колыхались на ветках деревьев, позвякивая колокольчиками. Здесь ощущалось удивительное спокойствие, от которого Моррисон, после шумной суеты Китая, слегка терялся.
Он зашел в крохотную, безупречно чистую закусочную на ранний ланч. Даже в том, как японцы готовили еду, угадывалась их скрытность – все варилось, жарилось и заворачивалось в роллы; а эти деликатные запахи и сокрытие в лакированные коробочки не шли ни в какое сравнение с шипением и потрескиванием котелков, скрежетом шпателей, острыми запахами чили и чеснока наваленных с верхом блюд.
Несмотря на безупречную вежливость японцев, иностранец всегда чувствует их холодную отчужденность, чего нельзя сказать о Китае, при всех его вспышках ксенофобии. И если китайское правительство не вызывало у Моррисона такого уважения, как японское, Китай как нация сумел завоевать его любовь. Как человек, ценивший порядок, большую часть своей жизни посвятивший сбору материалов, составлению каталогов и записей, Моррисон питал слабость ко всему хаотичному, говорливому, страстному, непредсказуемому. Китай… Мэй…
Выйдя из закусочной, он оказался на узкой улочке с открытыми витринами магазинов, которая вела к храму Бронзовой Лошади. Мальчик с наивным взором, в голубом кимоно, играл у обочины с вращающимся волчком; едва завидев высокого чужеземца с бледной кожей и светлыми волосами, он бросился к своему отцу, хозяину магазина, и зарылся в складках его платья. Мужчина поклонился Моррисону, и тот в ответ тоже склонил голову. Его распирало от чувств. В нем так жарко горел огонь ожидания, что он мог бы подпалить все деревянные дома в округе. Ему не хватило бы терпения на осмотр достопримечательностей. Он развернулся и чуть ли не бегом помчался обратно на пристань.
«Дорик» уже причалил, но был поставлен на карантин. Таможенник сказал Моррисону, что у одного из пассажиров обнаружены симптомы чумы. Нет, он не знал имени пассажира. Нет, он не знал, мужчина это или женщина. Умоляю, Господи, пусть это будет не она. Думая об опасности, нависшей над Мэй и ребенком, которого она носила, впервые не сомневаясь в том, что это его ребенок, Моррисон был вне себя от отчаяния и злости.
Поднявшись на «Хаймун», он нашел Джеймса в машинном отделении, где тот жарко спорил о чем-то с корабельным инженером, отчаянно жестикулируя трубкой.
– На это уйдет несколько дней, – настаивал инженер, коротышка шотландец с кудряшками рыжих волос. – Вы можете кричать и жаловаться, сколько вам угодно, мистер Джеймс. Но нам необходим новый клапан, или мы никуда отсюда не двинемся, а эти клапаны не растут на деревьях Нагасаки.
Моррисон, втайне испытывая облегчение, увлек Джеймса на верхнюю палубу:
– Успокойся. У Тонами будет больше времени на то, чтобы вымолить у своих командиров разрешение на отправку «Хаймуна». – А я дождусь, пока «Дорик» снимут с карантина.
– Двигатель – это еще не все наши беды. – Джеймс сунул Моррисону письмо. – От нашего министра в Токио.
– Сэра Клода? И что он пишет?
– Ничего хорошего. Он не желает использовать свое положение для отстаивания нашего дела перед японским правительством. Он даже признается в том, что его восхищает оперативность, с какой японцам удалось подавить недовольство журналистского корпуса. Предатель Бринкли между тем опубликовал редакционную заметку в поддержку японской позиции по недопущению корреспондентов на фронт. Якобы свободный доступ на передовую будет способствовать распространению информации, неблагоприятной для японской армии, а значит, и для исхода войны. Он забывает, что сам тоже корреспондент.
– Чепуха. Японцы рассчитывали, что это будет быстрая война. По правде говоря, я тоже так думал. Теперь, когда все складывается не так удачно, как они планировали, им хочется утаить этот очевидный факт от всего мира. Что ж, им это не под силу. Беллу следует приструнить Бринкли.
– Черта с два. В своей последней телеграмме он пишет: «Слушайтесь японцев». Выходит, что и англичане, и японцы, и собственные коллеги, и даже эта чертова машинерия, словно сговорившись, не дают мне делать мою работу, – воскликнул Джеймс. – Я не могу ручаться за двигатель, но остальные, насколько я могу судить, уж точно занимаются саботажем, и не потому, что я не слишком хорошо справляюсь со своей работой, а лишь по той причине, что я делаю ее слишком хорошо. Русские, конечно, охотно используют любой предлог, чтобы повесить меня на ближайшей рее. – Джеймс раскурил трубку и яростно запыхтел.
Когда Тонами вернулся с переговоров со своим командиром, ПО его лицу было видно, что он взволнован. В руке он сжимал телеграмму.
– Что там, Тонами? – спросил Джеймс, прежде чем японец успел поздороваться.
– Плохо дело. – Он помахал телеграммой. – Верховный Штаб отклонил решение военно-морского ведомства и приказал «Хаймуну» оставаться южнее линии фронта. Далеко южнее.
– Но ведь они знают, что я намерен играть по их правилам, – возмутился Джеймс. – Я просто хочу увидеть боевые действия своими глазами. Я охотно принял цензуру. Твое присутствие на «Хаймуне», Тонами, тому подтверждение.
– So, – согласился Тонами. – И Джеймс-сан гораздо более аккуратен в своих депешах, чем наше собственное адмиралтейство.
– И в качестве награды один мне угрожает суровым наказанием, а другой отсылает в нейтральные воды! Мой собственный редактор вообще хочет прогнать меня с корабля. И все потому, что у меня революционный подход к журналистике!
Моррисон задумался.
– Макдональд – сэр Клод – человек слабый и нерешительный. Но вся надежда только на него. Джеймс, составь проект ответа нашему министру. Я посмотрю его, когда ты закончишь.
Авторитетный тон Моррисона явно успокоил Джеймса и принес видимое облегчение Тонами.
– Значит, договорились, – добавил Моррисон. – Но прежде поужинаем в отеле.
Мужчины сошли на берег. После ужина Моррисон вернулся на пристань, где узнал, что «Дорик» все еще на карантине.
Утомленный ожиданием, ослабленный болезнью, Моррисон спал плохо. На рассвете он силой заставил себя встать с постели, но каково же было его разочарование, когда он обнаружил, что «Дорик» по-прежнему закрыт. Написав записку, он отправил ее на корабль, а пока ждал ответ, раздобыл копию судовой декларации и три раза пробежался пальцем по списку. Сердце замерло. Мисс Перкинс на борту не было. Как не было и миссис Гуднау. Женщина постоянна лишь в своем непостоянстве, подумал он и тут же устыдился своих мыслей. А вдруг с ней что-то случилось? Что, если она опоздала на корабль? Такое объяснение казалось правдоподобным. Он навел справки о следующем пароходе из Шанхая и узнал, что быстроходная двухвинтовая «Императрица» ожидается завтра. Он знал, что уже не застанет ее. Белл приказал двигаться на фронт; Моррисону надлежало прибыть в Токио для получения дальнейших распоряжений. Его одолевала тревога – и в то же время он радовался неприятностям «Хаймуна», поскольку они давали ему возможность задержаться в Нагасаки.
Завидев его, Джеймс поспешил ему навстречу по трапу «Хаймуна», размахивая письмом, которое он составил для сэра Клода. Они вдвоем вернулись в отель Моррисона на завтрак. Там Моррисон прочитал письмо. И покачал головой:
– Ты явно не учился искусству дипломатии. Вместо того чтобы склонить дипломата прийти на помощь «Хаймуну», ты подстрекаешь его к тому, чтобы потопить корабль.
Джеймс вздохнул, как спущенная шина.
– Ну может, немного категорично, – согласился он.
Моррисон кивнул:
– Убийственно, я бы сказал.
– Убийственно, – признал Джеймс.
– Хуже того, неубедительно.
Джеймс поморщился.
– Умеренность и уважительный тон иногда дают лучший результат.
– Вот видишь, – сказал Джеймс, – потому ты мне и нужен, Джордж Эрнест. Пожалуйста, помоги мне с письмом.
– С удовольствием. Я тотчас займусь им. Только вначале отправлю одну личную телеграмму. – От него не ускользнул вопросительный взгляд Джеймса. – Нашему коллеге в Шанхае, Бланту.
– Я провожу тебя до телеграфа, – предложил Джеймс, когда они вышли из отеля.
– Ты работал всю ночь, – ответил Моррисон. – Отдохни немного.
– Я в порядке.
– Отдыхай, – приказал Моррисон. – Я скоро вернусь.
Моррисон не соврал. Телеграмма действительно была адресована Бланту:
МИСС ПЕРКИНС В ШАНХАЕ? ВЫЯСНИ ЕСЛИ ОНА НА ИМПЕРАТРИЦЕ.
Он боялся, что разочарование станет еще более горьким. Возможно, она решила, что нам незачем больше встречаться. Она сделала свой выбор. Игана осчастливят, а меня навеки отправят в отставку.
Устав от мрачных мыслей и бесплодных фантазий, Моррисон с радостью окунулся в работу над проектом письма сэру Клоду. Вскоре он вручил Джеймсу новый вариант:
– Обрати внимание, я убрал некоторые обвинения и упреки, а вместо этого сделал упор на уроне, который понесет «Таймс», если «Хаймун» не допустят в зону боевых действий. Я отметил твою строгую приверженность нейтралитету и понимание озабоченности, проявляемой японским командованием. В письме содержится нижайшая просьба к сэру Клоду, чьи престиж и влияние в японских официальных кругах, не говоря уже о британском правительстве, неоспоримо велики, оказать всемерную поддержку нашему делу.
– Я сохраню свой первоначальный проект как пережиток прошлого, – кротко произнес Джеймс.
– Главное, конечно, каков будет ответ, – поддержал его Моррисон.
Он поспешил в отель, к своим бумагам и переписке, и едва переступил порог, как небеса разверзлись. Дождь хлынул сплошной стеной. На ланч пришел Джеймс, промокший до нитки, хотя и под зонтом, с телеграммой от Моберли Белла, адресованной Моррисону.
В панике после недавнего письма Моррисона, в котором тот не скрывал своего недовольства тем, что его ставят на замену Бедлоу, и опасаясь, что лучший корреспондент снова пригрозит уходом из «Таймс», Белл отменил свое указание следовать ни фронт. Вместо этого он просил Моррисона сосредоточить усилия на решении проблемы допуска «Хаймуна» к Порт Артуру и другим местам сражений в Желтом море. Одновременно с этим Моррисону надлежало убедить японцев разрешить всем корреспондентам «Таймс» доступ к сухопутным сражениям.
Моррисон скрыл свое облегчение приступом кашля.
– Что ж, кажется, я не еду на реку Ялу. Я чувствую себя натуральной бандалорой [40]40
Бандалора – популярная игрушка, двойной деревянный диск с глубокой канавкой и прочной ниткой. Используя инерцию вращения, можно заставить диск подниматься и опускаться по нитке.
[Закрыть], черт возьми. Так и прыгаю – вверх, вниз, вверх, вниз.
– Я тоже могу сравнить себя с бандалорой. Кстати, мне нравятся новые версии, с утяжеленными дисками. Йо-йо называются. Я одну прикупил в Америке, когда организовывал беспроводную установку. Хорошо снимает напряжение, говорят.
– Настолько хорошо, – сухо ответил Моррисон, – что я слышал, будто ими играли даже французские аристократы – во всяком случае, прежними версиями – по дороге на гильотину. Ответа от сэра Клода еще нет?
– Нет.
Дождь лил всю ночь. Под окном у Моррисона скрипел и стонал бамбук.
Нет ничего хуже отложенной надежды.
Утром в клубе Моррисон внимательно прочитал газеты. Почти в каждой на первую полосу были вынесены репортажи или иллюстрации о передвижениях войск, о марш-бросках и даже такие подробности, как вес вещмешка солдата японской армии. Те немногие корреспонденты, которым удалось усыпить бдительность японцев и проскочить к местам сражений, рассказывали душераздирающие истории, которые обычно заканчивались тем, что самого корреспондента задерживали где-нибудь в Корее и со скандалом выдворяли обратно в Токио.
«Джэпэн мейл» опубликовала заметку о блуждающих минах, которые угрожали торговым судам. Он подумал о Мэй, беременной, на борту.
Читая новости о постояльцах «Гранд-отеля» в Иокогаме, Моррисон наткнулся на имя Мартина Игана… Он посмотрел в залитое дождем окно: мир был серым и сотканным из слез. С кем она хочет быть – со мной или с ним? Неужели мы всего лишь две струны ее лука? И кто из нас отец ребенка? Он поморщился. Если это действительно один из нас двоих. Его стремление к определенности оставалось неизменным.
В порт прибыла «Императрица». Мисс Перкинс на борту не было.
Из доков Моррисон отправился в бордель Моги. Легче ему не стало.
Вернувшись на «Хаймун», он застал Джеймса в крайне возбужденном состоянии.
– А я-то думал, он на нашей стороне! – взорвался Джеймс.
– Кто?
– Адмирал Саито.
– О чем ты, черт возьми?
– Саито – это тот самый, кто уверял меня в том, что, пока Тонами имеет возможность цензурировать наши депеши и использовать наш передатчик, мы будем иметь доступ к линии фронта. Теперь он говорит Тонами, что будет «тактической ошибкой» вообще выпускать нас из Нагасаки! Мы ничем не заслужили такого к себе отношения, – кипел Джеймс, ожесточенно выбивая пепел из своей трубки. – О, кстати, тебе телеграмма из Шанхая. – Он передал Моррисону конверт.
Моррисон прочитал и перечитал снова.
– Хорошие новости? – с надеждой в голосе спросил Джеймс.
– Она пишет: «Приезжай в Шанхай».
– Кто пишет?
– Мисс Перкинс.
– Мисс Перкинс? – ужаснулся Джеймс. – Я слышал… про мисс Перкинс. И что ты намерен делать?
– Я еду.
Зачем я буду рвать себе душу, отсиживаясь здесь?
– А как же «Хаймун»?..
– Все равно он задерживается на неопределенный срок. Ты только что сам в красках расписал мне ситуацию. А теперь, поскольку я не еду на фронт, мне не помешает встретиться с Блантом.
– Тонами собирается в Токио, чтобы лично переговорить с Саито.
– Ничего не случится, а мне до его возвращения все равно делать нечего. Он ведь уедет только завтра, не раньше.
– Я не вправе останавливать тебя, – печально произнес Джеймс.
– Вот и молодец. – Моррисон потрепал его по плечу и отправился в кассу покупать билет до Шанхая, на «Императрицу», которая должна была вернуться оттуда через два дня. Перед глазами вдруг всплыло имя Игана среди постояльцев токийского отеля. Значит, они еще не встретились. И оставалась надежда. Два дня! Как же их прожить?
На следующий день Джеймс решил эту проблему, когда явился к Моррисону с очередным письмом на имя сэра Клода, хотя дипломат еще не ответил и на первое.
– Я должен придать ему умеренности, я правильно понял? – спросил Моррисон. Впрочем, это был вовсе не вопрос.
Наконец в порт зашла «Императрица». Прибыв на посадку, он предъявил билет и тут же был огорошен новостью, что пароход задерживается в связи с неполадками в двигателе…
У Моги ему предложили миленькую шестнадцатилетнюю девушку за пять иен, которая, как уверяла мадам, в борделе всего лишь полгода.
Моррисон вернулся на «Хаймун». Джеймс расхаживал по палубе, и облака дыма из трубки выдавали крайнюю степень его волнения. Как выяснилось, Белл прислал очередную убийственную телеграмму:
ЗА 2000 ФУНТОВ В МЕСЯЦ МЫ УСПЕШНО ВЫСТАВИЛИ СЕБЯ ПОСМЕШИЩЕ.
– Это японцы виноваты в том, что мы выглядим идиотами! – кричал Джеймс, и Моррисон, при всей его симпатии к японской стороне, не мог с этим не согласиться. – Кстати, свежие новости от нашего коллеги Бринкли из Токио, – добавил Джеймс. – Теперь они разрешили шестнадцати корреспондентам телеграфировать с фронта по двести пятьдесят слов в день.
– Если корреспонденты объединят усилия, – мысленно подсчитал Моррисон, – они смогут выдать полноценный репортаж из четырех тысяч слов.
– Нет, нет, всего двести пятьдесят слов на всех.
Моррисон понимал, что сейчас не самое подходящее время для поездки в Шанхай.
