Текст книги "Легкое поведение"

Автор книги: Линда Джейвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

С силой нажимая на перо, так что оно едва не прорвало бумагу, Моррисон набросал телеграмму:

ГЛУБОКО СОЖАЛЕЮ, НЕТ ВОЗМОЖНОСТИ ПРИЕХАТЬ ТЯНЬЦЗИНЬ. СОВЕТУЮ РАЗВЛЕКАТЬСЯ БЕЗ МЕНЯ. ДА БЛАГОСЛОВИТ ТЕБЯ ГОСПОДЬ. ДУМАЙ ОБО МНЕ ИНОГДА.

Не терзай мне душу!

Он выглянул за дверь. Куан был во дворе, о чем-то тихо беседовал с Ю-ти. Что-то в тональности их разговора заставило его помедлить, прежде чем окликнуть боя. От звука его голоса оба вздрогнули.

– Куан. Отнеси телеграмму на почту, срочно.

В тот вечер Моррисон лег в постель с новым сборником стихов Редьярда Киплинга о бурской войне «Пять наций». Его всегда восхищала пламенная гордость Киплинга за империю, она вдохновляла так же, как и острый мужской ум поэта. Но неритмичный слог некоторых виршей из этой коллекции слегка расстроил его. Он закрыл книгу, как раз когда ночной сторож возвестил о наступлении часа Тигра. Три часа ночи. Он все еще ворочался в постели, когда сторож отстучал час Зайца – пять утра.

Моррисона одолевало беспокойство. Колени ныли. Носовые пазухи были забиты. Тупая боль в одном яичке вызывала тревожные мысли о гонококке. Заставив себя выбраться из постели, он отмерил десять граммов салицила натрия и проглотил для профилактики.

У него было дурное предчувствие, будто где-то (где?) произошло нечто ужасное и непоправимое. Он принял снотворное и проснулся поздно, но сон как рукой сняло, когда к нему в комнату ворвался взволнованный Бедлоу.

– Бедлоу. Какого черта…

– Прошлой ночью… секретарь Колосов… ты его знаешь?

У Моррисона болела голова.

– Да. Колосов. Из русской дипмиссии. Я его знаю. И чтобы убедиться в этом, ты решил меня разбудить?

– Извини, Джордж Эрнест. Но я подумал, тебе будет интересно узнать. Сегодня рано утром он выстрелил себе в голову.

Моррисон подскочил в постели:

– Убит?

– Нет. Пуля застряла в голове, но он не умер. Похоже, он был в запое последние несколько дней. Винит себя в том, что должным образом не предупредил свое правительство о намерениях японцев.

– Оставь меня. Я скоро спущусь.

Как только за Бедлоу закрылась дверь, Моррисон снова нырнул под одеяло. Ему было жаль Колосова, которого находил весьма приятным собеседником – для русского. Он вдруг задался вопросом, каково это – переживать – о войне, любви, да о чем угодно – так отчаянно, чтобы решиться пустить себе пулю в лоб. Ему стало страшно, потому что, похоже, он знал ответ.

Глава, в которой Бедлоу остается, Грейнджер уезжает, а наш герой попадает под обстрел

На следующее утро проливной дождь превратил столицу из пыльного мешка в грязную яму, отмыл до блеска булыжник во дворе дома Моррисона, пропитал влагой штукатурку стен. На городских улицах из затопленных сточных канав текли зловонные реки нечистот. Погода была настолько безжалостна, что даже самые нетерпеливые вынуждены были сидеть по домам. Так и Моррисону пришлось провести этот апрельский день в своей библиотеке, где он работал, ходил из угла в угол, подшивал накопившуюся за год прессу, возвращался к своей переписке и снова мерил беспокойными шагами комнату. От Мэй пришло второе послание, в котором она настойчиво просила приехать. Какой властный тон у этой леди.

Моррисон находил занятным проснувшийся в ней энтузиазм к переписке. Было совершенно очевидно, что Мэй испытывала недовольство его охлаждением. Однажды она призналась ему, что еще в детстве всегда получала то, чего хотела; и сейчас ее настойчивость больше напоминала поведение избалованного ребенка. Мэй Рут Перкинс хотела всего – и всех – на своих условиях. Это могло пройти с такими, как Иган, но только не с Моррисоном. Он по-прежнему хранил в памяти приятные воспоминания о тех днях, что они провели вместе. И не исключал возможности будущих встреч наподобие тех, что были в Тяньцзине, но он не собирался становиться ее игрушкой; с его глаз упала пелена, он прозрел окончательно.

Моррисон как раз пребывал в этих думах, когда в библиотеку ввалился Бедлоу. Мокрый, с прилизанными дождем волосами, он еще больше походил на рыбу. В руке Бедлоу держал промокшую телеграмму.

– Министерство обороны приказывает мне вернуться в Лондон «как можно скорее». Это несправедливо. Я ведь только недавно приехал. Мне не терпится увидеть бои, еще больше хочется, чтобы меня печатали. Что мне делать? Ты должен мне помочь.

Должен ли? Мало того что я для этих ребят и отель, и консьерж, и энциклопедия, и обменный пункт, так я еще «должен» решать все их проблемы.

– Успокойся, Бедлоу. Я телеграфирую в «Таймс» и попрошу их отменить приказ, чтобы ты мог остаться здесь.

– Спасибо тебе, спасибо, спасибо.

Боже, как ты мне надоел.

– Да, кстати, ходят слухи, будто Лайонел Джеймс скрывал у себя на «Хаймуне» японского офицера – впрочем, ты уже, наверное, знаешь об этом. – Бедлоу впился в него своими рыбьими глазками, ожидая подтверждения.

– Я не уверен, что нужно афишировать этот последний факт – даже если этот факт и имеет место.

Его болтливость не знает границ.

Бедлоу пожал плечами:

– Ты ведь не возражаешь, если я поживу у тебя еще несколько дней?

– Буду только рад, – сквозь зубы произнес Моррисон.

Вошел Куан и вручил телеграмму. Сердце дрогнуло, когда он увидел, от кого она. Прежде неаккуратный корреспондент теперь устраивал настоящую эпистолярную бомбардировку.

ЕСЛИ Я ТЕБЕ НЕБЕЗРАЗЛИЧНА, ТЫ ПРИЕДЕШЬ.

МЧИСЬ ТЯНЬЦЗИНЬ.

Мчись в Тяньцзинь? Он покачал головой. Слишком прямолинейно для женского послания. Телеграммы вполне годились для деловой переписки, но никак не для лирики. Что за срочность?

– Это насчет меня? – спросил Бедлоу.

Он и забыл, что Бедлоу еще здесь.

– Нет.

Корреспондент выглядел разочарованным.

– Значит, мы договорились, ты займешься моей проблемой? – Он робко шагнул к двери.

Моррисон не стал его останавливать.

Всю ночь бушевала буря. Льет как из ведра. Наутро выпал снег. Куда же ушла весна? Молодая листва на деревьях съежилась под натиском стихии. Городские стены как будто сгорбились под тяжелым низким небом, слившись с ним в одно серое пятно. Моррисон, в настроении под стать погоде, обедал с мисс Макрэди. Ее разговор, который прежде скрашивали романтические впечатления путешественника, показался ему еще более банальным и предсказуемым, ее юмор был жалок, а манерой говорить она напомнила учительницу. Даже ее глаза были не такими голубыми, какими он их запомнил. В еще большем унынии он вернулся домой, где его дожидалась свежая телеграмма от Мэй:

ОСТАЮСЬ ТЯНЬЦЗИНЕ ВСТРЕЧИ ТОБОЙ. ТЕЛЕГРАФИРУЙ, ЕСЛИ РАД.

Если рад? Конечно, рад. Но я не отвечу. Я не игрушка!

Куан сообщил Моррисону, что Бедлоу присоединится к нему за ужином. Жизнь посылала одно испытание за другим.

Поздно вечером пришла телеграмма от Белла, в которой тот уполномочивал его решить вопрос с Грейнджером. Он не стал медлить с письмом:

«Сэр, вопрос вашего нахождения на нынешней службе передан на мое усмотрение. Довожу до вашего сведения, что мы более не нуждаемся в ваших услугах. Пожалуйста, пришлите телеграфом прошение об отставке».

Вошел Куан с телеграммой. Мурашки пробежали по спине, когда Моррисон подумал, что, благодаря необъяснимой телепатии, Грейнджер угадал, чем он занимается, и пытается опередить его.

Но телеграмма была не от Грейнджера.

ПОЧЕМУ НЕ ОТВЕЧАЕШЬ, ПРИЕДЕШЬ ЛИ ТЯНЬЦЗИНЬ?

Почему не отвечаю? Как будто это не очевидно! Она хочет унизить меня еще больше. Я обманываю только самого себя – уверен, ни для кого из моих друзей это не секрет, – если думаю, что смогу остаться равнодушным к ней. Это не должно продолжаться. Я должен оставаться сильным и твердым.

Наутро с визитом нагрянул Молино, только что из Чифу.

– Comment va la mademoiselle? [37]37
  Как поживает мадемуазель? (фр.).


[Закрыть]– спросил он.

– Elle va. Par habitude [38]38
  Хорошо, как всегда (фр.).


[Закрыть], – ответил Моррисон. – Она хочет, чтобы я приехал к ней. Но при нынешних обстоятельствах это просто абсурдно. Я никуда не двинусь.

– И все-таки, – заметил Молино, – ты борешься с искушением. Чем решительнее ты это отрицаешь, тем сильнее это бросается в глаза.

– Ты прав, – сдался Моррисон. – У тебя когда-нибудь было такое?

– Конечно. Но ты все-таки не забывай, что я женат. И это во многом упрощает мне жизнь.

– Скажешь тоже. Я еще не видел примеров того, как женитьба упрощает жизнь.

– А что с твоей жизнью, Джордж Эрнест?

– Парадигма простоты. И такой останется.

Через полчаса после ухода Молино Куан вернулся с очередной телеграммой. Моррисон попробовал угадать: Мэйзи или Грейнджер? Но оказалось, что от Моберли Белла. У Моррисона отвисла челюсть, когда он прочитал:

УБИРАЙ БЕДЛОУ, ЗАНИМАЙ ЕГО МЕСТО.

Свершилось, наконец-то меня посылают на войну. Вообще-то могли спросить у меня вначале…

Его покоробило от приказного тона назначения. Хотя он и жаловался, что его оставили за бортом, ворчал по поводу квалификации тех любителей и пустозвонов, которых присылала «Таймс», но вовсе не горел желанием занимать место Бедлоу в строю военных корреспондентов. Проблемы «Хаймуна» до сих пор оставались неразрешенными, и не было никакой гарантии, даже при его связях, что японцы пропустят его на линию фронта, в то время как тормозят всех остальных. Он с ужасом подумал о том, как это будет выглядеть, если он, Джордж Эрнест Моррисон, не выбьет себе привилегии оказаться на передовой и будет вынужден довольствоваться участью прочей журналистской братии; такого позора он просто не переживет.

Ответив Беллу, что не уклоняется от назначения, Моррисон не преминул заметить, что он слишком солидная фигура, чтобы занимать место мелкой сошки. Потом он собрался с духом, готовясь к драматическому моменту, когда будет вынужден сообщить Бедлоу, что сам сменит его. А попутно составил список поручений для Куана, которого оставлял на хозяйстве. Взять на себя функции главного корреспондента «Таймс» в Китае на время его отсутствия он попросит Бланта. Моррисон обдумал, что ему может понадобиться и что он возьмет с собой в поход. Предстояло многое решить и многое сделать.

ЗАЕДУ ТЯНЬЦЗИНЬ ПУТИ ЯПОНИЮ. ОСТАНОВЛЮСЬ АСТОР ХАУС.

Выходит, Провидение снова возвращает меня в ее орбиту. В ее объятия. И оттуда – на войну.

Глава, в которой Толстой выбирает между войной и миром, а мисс Перкинс слишком многого ждет от нашего героя

Духовой оркестр «Шервудский лес» давал вечерний концерт на открытой веранде «Астор Хаус», и весь Тяньцзинь был в сборе. Моррисон никак не мог предвидеть такого стечения обстоятельств, когда своей запиской приглашал Мэй встретиться в отеле за чаем. К тому времени как он приехал, она уже сидела за столиком, и было слишком поздно менять планы. Моррисон догадывался, что успех мероприятия в значительной мере усиливается зрелищем воссоединения известного журналиста и скандальной американки. Он ловил взгляды, устремленные в их сторону из-за поднятых чашек и вееров. Конечно, они с Мэй стали главной интригой вечера, и удивительно, что «Шервудский лес» удостоился хотя бы скромного внимания.

– Так что я ухожу на фронт. По крайней мере, надеюсь попасть туда. Японцы по-прежнему упорствуют в выдаче разрешения.

– Если эта война так справедлива, как ты это утверждаешь, – заметила она, – тогда почему японцы не хотят, чтобы за их победами наблюдал весь мир?

Сплетница.

– Из стратегических соображений, – ответил он с большей уверенностью, чем чувствовал на самом деле. Ее вопрос вызвал у него раздражение. – Но как я уже говорил тебе, женщины по природе своей пацифистки. Вот почему им нельзя доверить управление страной. Им не хватает мозгов, чтобы действовать решительно и адекватно.

– Ты не ответил на мой вопрос. К тому же… разве пацифизм делает Толстого женщиной? – возразила Мэй, принимая его вызов. – Он написал трогательный памфлет, выступая против войны вообще и этой в частности, называя ее противоречащей учениям и Христа, и Будды. Он говорит, что война несет бессмысленные страдания и горе, калечит людей. Я нахожу его доводы вполне убедительными. «Одумайтесь!» – так, кстати, звучит название.

– Я знаю. И все же, – парировал Моррисон, – один из сыновей Толстого так ратует за войну, что даже поступил на службу в армию. И сам старик каждые несколько дней мчится из своей Ясной Поляны в Тулу, чтобы узнать свежие фронтовые сводки.

– Ну, это естественно, что он ждет новостей, если на войне сражается его плоть и кровь. Так ты не согласен с тем, что Толстой в чем-то прав?

– Не спорю, он высказывает много разумных мыслей. Мне, скажем, импонирует его утверждение, что Маньчжурия для России – чужая земля, на которую она не имеет никаких прав.

Почему мы об этом спорим?

– А у кого есть права на Маньчжурию, кроме самих маньчжуров? Меня, по крайней мере, убеждают слова Толстого.

Никогда еще русская литература не вызывала у Моррисона такой агрессии. Он набрал в грудь воздуха:

– Ты сегодня очень взвинченная, Мэйзи. Но ты ведь посылала мне все эти телеграммы, призывая срочно приехать, вовсе не для того, чтобы обсудить со мной вопросы войны и мира?

– Нет, – ответила она, и ее пылкость разом угасла. – Дорогой, ты ведь будешь осторожен, правда?

– Конечно. Я же не дурак. И к тому же я не собираюсь бросаться в бой – мое оружие перо.

У нее задрожали губы.

– Я боюсь.

– Пожалуйста, не беспокойся, Мэй. Со мной все будет в порядке. – Он похлопал ее по руке. Свидание становилось утомительным.

В ее глазах блеснули слезы.

И что дальше?

Слеза упала на ее перчатку, оставив мокрое пятно. Она долго разглядывала свои руки.

Она определенно упустила свое призвание. Сцена обеднела.

Наконец-то Моррисон мог смотреть на нее другими глазами, трезво оценивая и ее фривольное поведение, и придуманные истории, и измены. Возможно, этого и не случилось бы, если бы не сегодняшняя встреча, но, наблюдая за ней сейчас, он был удовлетворен тем, что вычеркнул ее из своего сердца.

Скатилась еще одна слеза. Он все больше нервничал и раздражался, думая о том, как много встреч у него назначено в Тяньцзине перед отплытием в Вэйхайвэй, а оттуда в Японию.

Она отхлебнула чай и поставила чашку на блюдце:

– Я должна тебе сказать кое-что.

Моррисон ждал, и его терпение таяло.

Она сложила руки на коленях и посмотрела ему в глаза:

– Кажется, я все-таки не бесплодна.

Глава, в которой наш герой растерян и колеблется, а векторе получает весьма неожиданный вызов

У Моррисона голова пошла кругом. Он пытался подобрать правильные слова, чтобы задать вопрос, одинаково неизбежный и бестактный.

– Ты уверена, что он мой? – хрипло произнес он.

Мэй слегка выгнула спину и положила руку на живот.

– Я чувствую, что твой. – Ее голос был сталью в нежной бархатной обертке.

И это все? Она всего лишь «чувствует»?

– Женщина понимает в таких вещах. – Мэй подцепила кусочек торта, и ее глаза вдруг стали ясными и сухими.

Прошло еще одно мгновение неловкости. И вот безграничная нежность, которой он никогда не испытывал ни к одной женщине, всколыхнулась бог знает где внутри него и растеклась теплом по венам. Все было прощено, все было забыто. Он будет отцом. Глупая улыбка расползлась по его лицу.

Мэй улыбнулась в ответ.

Моррисону было сорок два. Ему уже доводилось сталкиваться с женскими проблемами, и не так давно подобный сбой случился с крепкой австралийкой Бэсси, у которой месячные не подчинялись ни одному известному календарю, но в конце концов – слава тебе, Господи! – все-таки пришли. А несколькими годами раньше наглая Салли Бонд довела его до бешенства, настаивая – будто он был ее мужем! – что именно он, Моррисон, отец ее ребенка; Моррисон категорически отрицал свое отцовство, несмотря на подозрительно рыжий цвет волос мальчика и необычайно серьезное выражение лица.

Еще с молодых лет Моррисон мечтал о детях – только, разумеется, не от Салли Бонд и даже не от Бэсси. Но он не торопился осуществить свою мечту. Он всегда считал, что такие дела получаются сами собой. Возможно, время пришло. Он прочно стоит на ногах. У него собственный уютный дом в Пекине, международная репутация, высокое положение в обществе, и он владеет твердым, пусть не таким уж большим, капиталом. Мэй была дочерью сенатора и миллионера. Бесспорно, она очаровательна и элегантна, а в искусстве любви ей просто нет равных. Она любит его. Во всяком случае, так она говорила. И он любит ее. Теперь он знал это наверняка. Однажды он уже делал ей предложение. Мэй ответила отказом – но только потому, что боялась оставить его бездетным. Теперь, совершенно очевидно, эта причина отпадала. Что же до ее весьма эластичного чувства верности – так отныне все должно было пойти по-другому. Значит, это правда. Никаких преград.

– Так ты теперь…

Она замерла в ожидании.

Она не пытается облегчить мне задачу.

– Так ты теперь… ты бы… как ты думаешь, ты бы… – Сомнения заставляли его выглядеть идиотом.

Мэй сидела неестественно прямо и спокойно.

– Мэйзи, это действительно мой ребенок?

Ее взгляд заледенел. Когда она заговорила, каждое слово было подобно льдинке, острой и режущей.

– Я же сказала, что да.

– Мне просто необходимо знать… есть ли вероятность того, что это не от меня? Ты была с кем-нибудь в последнее время?

– Я думала, ты запретил мне рассказывать о других.

– Сейчас речь не об этом.

За соседним столиком сидела супружеская пара учителей из Англии, мистер и миссис Латтимор, со своим четырехлетним сынишкой, который вдруг соскочил со стула и подошел к ним. Мэй наклонилась, чтобы погладить мальчика по волосам. В это мгновение Моррисон увидел ее такой, какой не видел никогда. Матерью. От этого зрелища он снова растаял. И снова растерялся.

– Оуэн. – Отец с виноватым видом подошел за сыном. – Не мешай доктору Моррисону и мисс Перкинс. – Он увел малыша.

– Если ты так хочешь знать, – с вызовом произнесла она, – я тебе скажу.

– Не надо…

– Конечно, я была с Мартином Иганом.

– Тебе вовсе не нужно…

– Я же вижу, что ты хочешь знать. Был еще и Честер.

– Голдсуорт. – Моррисону стало не по себе. Она хранит верность исключительно моей памяти. – Этот старый козел? – съязвил он.

– Да. Последний раз, когда мы были вместе, этот «старый козел», как ты его назвал, поимел меня четыре раза за два часа. Скорее уж, старый бык, это будет вернее.

– В его-то возрасте, – пролепетал Моррисон, стараясь не повышать голос, – такая резвость опасна. Ему еще повезло, что остался жив.

– Я сказала ему, что это был самый впечатляющий спектакль. Он прямо порозовел от похвалы.

– Нет, это от инфаркта.

Мэй расхохоталась:

– О, Эрнест, дорогой, вот за что я люблю тебя. Ты всегда умеешь меня рассмешить.

Несмотря ни на что, ее лживые губы снова казались сладкими, чувственными, манящими. Ему даже не верилось, что он сейчас думает о ее губах. Она снова занимается этим.

– Ты нарочно заводишь любовников, чтобы дразнить меня.

Ее взгляд потух.

– О, дорогой, неужели ты никогда не поймешь меня? Я вовсе не дразню тебя. Я делаю это ради собственного удовольствия, я так развлекаюсь.

– Мэйзи, кому же ты принадлежишь, в конце концов? – Его голос взвился от отчаяния. Еще минутой ранее он собирался возобновить свое предложение о женитьбе. Теперь все пошло наперекосяк, и он не понимал почему.

– Кому? – Она слабо улыбнулась. – Себе самой. И если тебя это интересует, то и ребенок тоже принадлежит только мне. На этом закончим. Ты оказался ничем не лучше Джона Уэсли. В будущем мне не следует отдавать свое сердце мужчинам, которые своим сердцем делиться не хотят, для которых карьера и амбиции всегда будут единственной женой и любовницей. – Она встала. – Все было прекрасно. Но я должна бежать. Я обещала Рэгсдейлам вернуться к четырем. Они ждут меня.

– Им бы раньше следовало так ревностно относиться к твоему времяпрепровождению.

Шутка была неудачной. Но его больно ранило ее обвинение в том, что он не хочет отдать ей свое сердце, пусть даже – или, возможно, потому что – в этом была доля правды.

– Мне неприятен ваш сарказм, доктор Моррисон. Доброго вечера. И желаю вам удачи в ваших путешествиях и вашей войне. – Зашуршали юбки и шали, и она ушла.

В тот вечер банкет с китайскими официальными лицами прошел как в тумане, и Моррисон почти не участвовал в разговоре.

Впервые его слабые познания в языке обернулись благом. Вернувшись в отель, он провалился в тяжелый сон, в котором не было людей, лишь шелест папоротниковых зарослей, яркое солнце и камни, щедро унавоженные вомбатами [39]39
  Вомбат – семейство сумчатых, обитающих в Австралии, внешне напоминающих маленьких медведей.


[Закрыть]. Он проснулся с тяжелой головой, как будто ее, словно якорь, бросили в песок.

До завтрака он успел отправить телеграмму Беллу о том, что задерживается в Тяньцзине, сославшись на ряд неотложных встреч. Было девятнадцатое апреля.

У местного антиквара он купил красивый серебряный пояс, украшенный фигуркой «двойного счастья», китайским символом семейного союза, и отослал его с письмом, адресованным «моей дорогой Мэйзи». В письме он умолял о встрече.

Ответа он не получил.

Днем, в гостиной Дюма, Моррисон признался, что у него неприятности на всех фронтах, включая – плохо это или хорошо – брачный.

– А… ну насчет последнего ты не переживай.

– Я все слышала, дорогой. – Миссис Дюма вошла с подносом, на котором был сервирован чай с сэндвичами. По выражению ее лица можно было предположить, что, будь она замужем за кем-то вроде доктора Моррисона, ей не пришлось бы терпеть убогий юмор нынешнего супруга.

– Теперь ты понимаешь, что я имел в виду? – прошептал Дюма.

– Я и это слышала, – прощебетала миссис Дюма. – Как бы то ни было, оставляю вас, можете продолжать свою дискуссию. Я пойду к себе, почитаю. Мне попалась потрясающая книга.

– И что же это за книга? – спросил Моррисон.

– «Анна Ломбард» Виктории Кросс.

– А…

– Вы читали? Согласны, что это замечательный роман?

– Да, изумительная вещь, хм…

Когда ее шаги удалились, Дюма вздохнул:

– Слава богу, что в Тяньцзине дефицит красавцев патанов, иначе я снова всерьез опасался бы за наш брак.

– Ужасная книга, – сказал Моррисон.

– Жуткая. Ну что там у тебя стряслось?

Моррисон рассказал о своем разговоре с Мэй.

История настолько взволновала Дюма, что он принялся пощипывать усы.

– Когда ты снова встречаешься с ней?

– Ее величество отказывается отвечать на мои письма. Впрочем, миссис Рэгсдейл вызывает меня к себе завтра утром на беседу.

У Дюма брови поползли вверх.

– Я бы на ее месте сделал то же самое.