Текст книги "Легкое поведение"
Автор книги: Линда Джейвин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Глава, в которой Моррисон обнаруживает у себя много общего с фармацевтом из Альмеды, сыном богатейшего в мире человека и конгрессменом из Теннесси, после чего портит постельное белье
Мэй появилась в отеле «Астор Хаус» с изящной корзинкой в руке. В ней были аккуратно сложены стопки писем, любовно перевязанные широкими лентами из розового атласа.
Она достала одну стопку, развязала бант и высыпала конверты на стол, после чего выбрала один и прочитала вслух письмо. Потом была следующая пачка писем. И еще одна. Ленты ложились на стол рядами, похожие на аксельбанты.
И вышло так, что Моррисон, разрываясь между отвращением и любопытством, выслушал еще немало соблазнительных и волнующих историй. Он узнал о преданном и вечном женихе Джордже Бью, фармацевте из Альмеды, который мечтал разбогатеть на разведении бельгийских зайцев, называл Мэй «моя маленькая и единственная возлюбленная» и писал каждый день даже после того, как она разорвала все три помолвки, и игнорируя насмешки со стороны конкурирующих последователей («Бедный Джордж, из его теста слепили торт», – жестоко заметил один из них).
Также он услышал о легком флирте в котильонах и пикниках с морскими офицерами Эдгаром и Уолтоном и еще о том, как она занималась любовью в душистых, залитых лунным светом апельсиновых рощах за старинным Флоридским фортом с деканом юридического факультета из Провиденса Роудом Айлендом. Как летом играла в гольф с судьей Фредом Клифтом, с которым спала семь месяцев, а зимой каталась на коньках с Бобби Мейном (роман с ним длился пять месяцев).
– Я бросила Бобби, потому что он слишком много пил. Терпеть не могу, когда мужчина дышит перегаром после виски, – объяснила она.
– В самом деле. Дышал бы, по крайней мере, шампанским, – сострил Моррисон. – Так у тебя здесь целый каталог, – добавил он. – Неудивительно, что женщины преуспевают в беллетристике, а не в журналистике.
– О, это ведь не вымысел. Здесь все чистая правда, милый.
– Я просто хотел сказать, – запинаясь, произнес он, – что ни один редактор не втиснул бы тебя в рамки репортажа из шестисот слов.
Казалось, ее историям не будет конца. Наследник Уилли Вандербилт-младший прижимал ее к холодному алжирскому мрамору стен бальной залы фамильного поместья в Ньюпорте, осыпал подарками и провозглашал себя «самым преданным» воздыхателем. В корзинке Мэй оказались и письма от капитана Кея Стюарта Томсона из агентства «Пи Эм» в Гонконге – кстати, Моррисон был с ним знаком, – Гарри Хендфорда и еще очень многих счастливчиков, имена которых просто трудно было запомнить. У него уже голова шла кругом от бесчисленных любовных признаний ее мужчин. Как ты была прелестна… День невыносимо скучен, если я не вижу тебя хотя бы одно мгновение… Моя дорогая маленькая леди… Я часто думаю о наших проделках… Тысяча и один поцелуй… Как я тосковал по тебе прошлой ночью, как же мне хочется, чтобы ты сейчас лежала рядом… Не пиши таких признаний на почтовых открытках, поскольку я часто отсутствую в момент доставки почты, и их могут прочитать другие ребята из академии… Я вновь и вновь задаюсь вопросом, вспоминаешь ли ты о своем маленьком мальчике с восточного побережья… Ты маленькая ведьма, ты всегда побеждаешь, ты целиком завладела моим сердцем… никогда и никем я не бредил так сильно… Ты даже не представляешь, с каким нетерпением я жду твоих писем… Помнишь ли ты наши поездки по Кастро и Маркет Стрит?.. Моя драгоценная любимая девочка… помнишь, что ты обещала мне… как хорошо, что ты снова пришла сегодня проведать своего любимого… я хочу тебя сейчас… я хочу тебя всегда… Умоляю, если ты меня любишь, порви эти письма, как только прочтешь… Я попытаюсь дозвониться тебе, чтобы снова услышать твой сладкий голос, который всегда был музыкой для моих ушей… Моя дорогая Мэй… я понял, что люблю тебя так, как невозможно мужчине любить женщину… Моя любимая нежная Мэй… твоя красота и обаяние… безумно хочу тебя видеть… помнишь ли ты нашу удивительную поездку, когда произошло чудо?.. Я люблю тебя так, что готов обещать все мыслимые удовольствия… я буду рад хотя бы одним глазком увидеть тебя… я знал, что ты ненасытна в любви, но ты превзошла все мои ожидания, поцелуй себя за меня тысячу раз, пока мы снова не увидимся…
Моррисон слушал рассказы о том, как она танцевала кекуок в Чикаго с одним любовником и каталась на санках в Мэне с другим, как устраивала гонки на легких экипажах, ходила под парусом в шторм, и все это с разными Билли и Гарри, Уильямом и Ллойдом, Фредом и многими другими известными и безымянными кавалерами, пока ему не стало противно представлять свою дорогую Мэй в объятиях мужчин от Окленда до Тяньцзиня.
– И кто же из них был самым выдающимся? – Тщетная надежда лишь усугубляла боль.
– Хм… – Она склонила голову набок. Ее, взгляд вспыхнул, будто она просматривала страницы фотоальбома: – Линтон Тедфорд был выдающимся блудником, – наконец объявила она. – Зато другие писали более проникновенные письма. Они ведь и вправду неплохи, согласен?
– Замечательные, – произнес Моррисон, уже ничего не соображая. – Поистине замечательные. – Любого из них достаточно, чтобы уличить ее в порочности. Хм… как будто она обнадеживала своим целомудрием. Вымышленная Анна Ломбард уже казалась чистейшим образцом женской добродетели. – Это полная коллекция?
– Все, что уцелело. А так их было еще больше. Просто мама обнаружила мою переписку и сожгла. У нее слабое здоровье, и спорить с ней нельзя. Я и не спорила. Не было смысла. В общем, письма пропали.
Ее пальцы блуждали по его ногам. Он пытался мобилизовать силу воли и сбросить их, но воля отказывалась подчиняться. Его длинные мускулистые ноги, натруженные долгими пешими странствиями, даже в расслабленном состоянии являли собой идеальное полотно для выписывания узоров по крепким мышцам. У этого чертова Уилли Вандербилта нет таких ног! Когда ее рука скользнула выше, он напрягся в ожидании более интимных ласк, которые должны были последовать так же, как следовали друг за другом любовники в ее письмах.
– Могу ли я спросить, кто из этих многочисленных красавцев, как ты однажды обмолвилась, напоминает тебе меня?
Ее рука замерла.
– Я тебе о нем еще не рассказывала. Он, наверное, на год постарше тебя. – Взгляд у нее стал мечтательным. – Джон Уэсли Гейнс. Говорят, что он самый красивый конгрессмен во всех Соединенных Штатах.
– Конгрессмен?
– Демократ от штата Теннесси. Женщины чуть ли не выпрыгивают из своих юбок, только чтобы поглазеть на него, когда он проходит мимо. Ты бы видел, как кружатся зонтики и летят вверх носовые платки, стоит ему появиться на горизонте.
– И что же в нем такого, что напоминает меня? Я никогда не замечал, чтобы при моем приближении летели носовые платки или кружились зонтики.
– Ха! Вы так похожи. Он тоже ничего этого не замечает. Или делает вид, что не замечает.
Еще хуже.
– Что же еще общего между мной и этим эталоном мужской красоты?
Она сощурилась:
– Ревность, дорогой. Кстати, не слишком привлекательная черта.
– А… так он, значит, тоже был ревнив.
– Я не это имела в виду. Хотя ты прав. И в этом была проблема. Так же, как и ты, он был умен, остроумен, целеустремлен, силен в своих убеждениях и оценках. И безумно талантлив в постели.
Какой комплимент!
– И как же тебе удалось познакомиться с этим счастливчиком Мистером Гейнсом?
– На светском рауте в Вашингтоне, когда я навещала папу лет шесть тому назад. Мне тогда было девятнадцать или двадцать. Представляешь, они с папой вовсе не единомышленники в политике – не правда ли, забавно?
– Очень.
Мэй смерила его укоризненным взглядом.
– О… и так же, как ты, он доктор медицины, хотя изучал еще и право. Помимо всего прочего, он здорово соображает в бизнесе. И сделал просто блестящую карьеру в Конгрессе.
Моррисон все сильнее ненавидел соперника.
– Как-то раз – я до сих пор со смехом вспоминаю об этом – В Палате представителей обсуждали пенсии для солдат, воевавших в Гражданскую войну. Президент предложил какой-то законопроект, который аннулировал решения комиссара по пенсиям на том основании, что комиссар несправедлив к солдатам. Так вот, Джон Уэсли встал и спросил с иронией: «Почему наш уважаемый президент не выгонит этого комиссара и не поставит вместо него того, кто будет, справедлив?» Не правда ли, очень умно?
– Невероятно. – Голос Моррисона уже насквозь пропитался едким уксусом.
Моррисон мог бы остановить ее, но тогда он не узнал бы о том, как Джон Уэсли Гейнс ласкал ее руками и голосом с глубоким южным акцентом, который она идеально имитировала. Как она играла роль плохой девочки, а он шлепал ее за это. Как он связывал ей руки лентой и брал силой, прижимая к стене в своем кабинете. Она призналась, что до сих пор тоскует по нему. Ей не хватало его острот, страсти, о которой он благоразумно умалчивал в своих письмах. Высокомерных и грамотных, явно написанных рукой юриста. Она грустила по его глубоко посаженным зеленым глазам, их пристальному сардоническому взгляду. По окружавшей его ауре богатства, ума и власти, усиленной копной густых волос, высокими бровями, надменным носом и чувственным ртом. Точеные черты его лица приводили ее в трепет, так же как мягкая щетина его крепкого подбородка возбуждала ее бедра. Его язык был умным, и не только в речах. Она любила его так сильно, что ее сердце разрывалось от боли при воспоминании о нем.
Как нарочно, старая рана от копья дала о себе знать внезапно открывшимся кровотечением. Увидев, как хлещет из его носа кровь, Мэй вскрикнула и бросилась за салфеткой. Потом она ухаживала за ним с такой добротой и преданностью – не жалея гостиничного белья, – что ему вспомнился его калькуттский ангел, Мэри Джоплин.
Еще не так давно Моррисон всерьез писал Моберли Беллу о том, что подумывает покинуть Китай по причине хронических недугов. Встреча с Мэй вернула его к жизни и подарила иллюзию молодости. Расписанные кровью простыни, в которых он сейчас утопал, подтверждали вынесенный им самим приговор своему здоровью.
– Ты, должно быть, думаешь, какой я дряхлый, – пробормотал Моррисон, чувствуя себя еще более униженным после рассказов о своих атлетических предшественниках.
Мэй покачала головой и погладила его по щеке с такой нежностью, что у него заныло сердце.
– Вовсе нет. Я думаю о том, какую опасную и полную приключений жизнь ты прожил, – и какое счастье, что в своем возрасте ты страдаешь не от ревматизма, а лишь от последствий старой раны.
Милая, любимая девочка. Как хорошо, что он ни разу не упоминал при ней о своем артрите.
– К тому же, – сказала она, и ее глаза зажглись искорками смеха, – с этой кровью на простынях пусть хотя бы персонал отеля убедится в том, что я была девственницей до встречи с тобой.
Они не покидали номер целый день. Солнце медленно садилось за деревьями парка Виктория, и его золотистые блики блуждали по комнате. Ковер был уставлен недоеденными блюдами и пустыми бутылками из-под шампанского. Послышался легкий стук в дверь, после чего в щель просунули конверт.
Мэй заглянула Моррисону через плечо, пока он вскрывал его.
«ПРИЕЗЖАЙ ВХВ ДЖЕЙМС СРОЧНО».
– Звучит загадочно. Кто такой Джеймс?
– Лайонел Джеймс. Должно быть, он в Вэйхайвэе, в провинции Шаньдун. – Он начал рассказывать ей про Джеймса, когда вдруг вспомнил о непрочитанной телеграмме в кармане своего Пиджака. – Здесь сказано: «Приезжай ВХВ Джеймс». Это было вчера. Сегодня он просит приехать срочно. Чертовски некстати. – Моррисон был обеспокоен куда больше, чем мог это показать. Ему было стыдно признаться в том, что он пренебрег своей работой.
– Наверное, тебе следует ехать.
– Не хочу никуда ехать, – сказал он. И тут они увидели, как под дверь подсовывают еще один конверт. Письмо не отличалось по содержанию от двух предыдущих посланий, за исключением приписки: «Очень срочно».
– Ты должен отправиться в Вэйхайвэй, прежде чем этот бедняга мистер Джеймс взорвется от негодования, – сказала Мэй. – Я тебе говорила, что на днях я сопровождаю миссис Рэгсдейл в Шанхай? Приезжай в Шанхай после Вэйхайвэя. Мы отлично проведем время. Но прежде, Эрнест, милый, пообещай мне кое-что.
– Все что угодно. – Он все еще был бледен после кровотечения.
– Ты не посмотришь ни на одну женщину, пока мы в разлуке, обещаешь?
Моррисон опешил от такой просьбы. Но она говорила вполне серьезно. Удивляясь самому себе, он дал слово.
Глава, в которой наш герой становится пленникам «дворцовой стражи» и снова появляется коварный Джеймсон
В тот вечер Моррисон сидел в зрительном зале Гордон-Холла и хмуро смотрел на сцену. Бледными, плохо поставленными голосами певцы мучили свои арии, а пышные матроны, по возрасту годящиеся в бабушки, кокетливо притворялись невинными девушками. Флегматичные банкиры в роли молодых франтов размахивали пухлыми руками, изображая актерскую игру. В первом акте рухнули крашеные декорации, а одна из молодых актрис забыла текст и разрыдалась прямо на сцене. «Самая поганая любительская постановка, которую я когда-либо видел, – сердито подумал Моррисон. – Черт возьми, какая тоска! Впрочем, никакой театр не может соперничать с теми спектаклями, что разыгрываются на моих глазах все эти дни!»
Справа от Моррисона сидел Мензис, который даже в своем подходе к развлечениям был по-военному строг и серьезен. Слева с пристыженным видом ерзал на стуле Дюма. Единственное, что скрасило вечер, так это замеченная в толпе красивая и явно влюбленная молодая пара, которую Дюма опознал как Цеппелина с невестой, о чем не преминул сообщить Моррисону. Невеста приехала из Голландии накануне.
Поблагодарив миссис Дюма и компанию, Моррисон ушел, сославшись на крайнюю усталость и необходимость раннего подъема завтрашним утром. Он вернулся в отель, благоухающий сексом, духами, кровью, шампанским и преследуемый призраками многочисленных соперников.
Ночью ему снились кошмары с кейкуоком, гонками на санках и экипажах, и мужчины, мужчины, мужчины… вокруг его Мэйзи, на ней и в ней; ее сладкое лоно и аппетитная попка, ее улыбка и мягкие влажные губы, ее красные, красные губы… Он резко проснулся среди ночи весь в поту, хотя и скинул с себя пуховое одеяло. Болел зуб. Ныли суставы. Нос угрожал еще одним кровавым извержением. Чертов Уилли Вандербилт. Сынок богатейшего человека мира. Разве мог кто-то с ним тягаться? Да и стоило ли?
Моррисон перевернулся на другой бок, словно отворачиваясь от разместившейся на другой половине постели обширной коллекции красавцев Мэй. Ее сладкое лоно. Аппетитная попка. Ее мягкие красные губы…
Усилием воли он заставил себя переключиться на предмет, более соответствующий моменту. Война. Политика на железной дороге. Война. Поставки угля и вооружений. Продолжающаяся осада Порт-Артура. Торговля китайскими рабочими в Южной Африке. Война. Порт Тяньцзиня под угрозой наступающей песчаной отмели. Война. Торговля оружием. Война. И что за дьявольщина с Джеймсом – СРОЧНО, СРОЧНО, СРОЧНО?
Моррисон зевнул, почувствовал боль в челюсти и подумал, что если уж собирается встретиться с Мэй в Шанхае, то неплохо было бы заглянуть там и к дантисту. В свою очередь, это заставило вспомнить историю с Джеком Фи. Он застонал. Ее улыбка, ее сладкое лоно. Кровь…
Он наконец уснул, всего за три часа до подъема. Утром ему надо было успеть на поезд до порта, откуда на пароходе он собирался отплыть через Бохайский залив в Вэйхайвэй.
Измученный недосыпом, Моррисон был крайне раздражен, когда его разбудил Куан, вот уже несколько дней пребывавший в положении безработного.
На вокзале они столкнулись с К. Д. Джеймсоном, который только что прибыл из Пекина и явно обрадовался встрече, чего нельзя было сказать о Моррисоне.
– Привет!
– Доброе утро, Джеймсон. Что привело тебя в Тяньцзинь?
Джеймсон пробормотал что-то про рудники и концессии. От него пахло ромом, даже в столь ранний час.
Джек Фи, Бобби Мейн, Джордж Бью и чертов Уилли Вандербилт остались в прошлом, Цеппелин с приездом невесты выбыл из игры, а Мартин Иган, как он выяснил, благополучно вернулся в Японию. Но Джеймсон? Впрочем, возможности Мэй были небезграничны. Моррисон отказывался помещать Джеймсона в рамки и без того переполненной компании. Старый болтун просто наслушался сплетен и решил подкинуть еще одну, но уже про себя.
– А ты, старина? – Слезящиеся глазки Джеймсона блеснули. Он подправил пальцем вставную челюсть. – Чем ты здесь занимался? Я так полагаю, виделся с мисс Перкинс?
Моррисон, и без того на нервах, почувствовал, как ощетинились волосы на загривке. Этот болван приехал охотиться за прекрасной Мэй, в этом нет никаких сомнений. Он глубже засунул руки в карманы.
– Может, и видел ее мельком. В конце концов, Тяньцзинь, с его миллионным населением, – город маленький. А… вот и наш поезд. Вынужден распрощаться. Всего хорошего, сэр.
Глава, в которой Моррисону напоминают о необходимости охранять свой ян, а его старый друг Молино дает неожиданный совет
Пароход «Hsin Yu», ведомый краснолицым богатырем капитаном Ричардсом, отчалил вовремя. Моррисон, стоя с Куаном на палубе, смотрел, как тает вдали берег. Грохот турбин и вибрация корабля усиливали головную боль и ощущение тяжести в глазах; он прятал их от скудного молочного света восходящего солнца за стеклами темных очков.
Когда прошел первый приступ морской болезни, Моррисон смог наслаждаться выходом в открытое море. Глубоко вдыхая соленый воздух, он с удовольствием подставлял целебным брызгам лицо и руки. В последние дни Тяньцзинь начал вселять в него клаустрофобию. Его мир сузился до размеров гостиничного номера или, точнее, постели, и, вырвавшись из этого плена, он остро ощутил перенаселенность города.
Рядом с Мэй Моррисон чувствовал себя желанным и в то же время каким-то ничтожным; и хотя все в его внешности указывало на сильное мужское начало, он вынужден был признать, что все больше напоминает себе евнуха при ее дворе. При всем отвращении к этому образу, он вновь и вновь обращался к нему. Напоследок он все-таки попытался выяснить с Мэй отношения, причем в довольно патетической форме, заявив, что, если он для нее не более чем лицо в толпе, тогда и не станет путаться под ногами. Она отчаянно отметала его упреки. Когда же он потребовал ответа на вопрос, что же ее в нем привлекает, она ответила не задумываясь: «Твой рациональный ум и вспыльчивость. Щетина цвета имбиря. Россыпь веснушек на костяшках пальцев».
Моррисон посмотрел на кисти своих рук, сжимавшие корабельный поручень. Они были широкие и бледные, с длинными пальцами с квадратными кончиками. Он не замечал никаких веснушек, пока она не показала ему, покрыв их после этого поцелуями. Он мысленно улыбнулся.
В то же время он постоянно терзал себя вопросом, что она говорит другим поклонникам. Мысль о том, что Мэй одинаково пылка в своих признаниях, удручала его сильнее, чем ее физические измены.
Раздался женский крик. Моррисон резко обернулся. Иностранная леди показывала за борт, при этом ее лицо было пепельно-бледным. Солнце высвечивало дрейфующий прямо по курсу корабля сферический предмет. На палубе поднялась паника; воздух наполнили визг и крики.
Впервые за всю историю войн противники начали использовать мины в качестве наступательного оружия, а не только как средство защиты сухопутных и морских границ. Зачинщиками были японцы, это они стали отправлять взрывные устройства дрейфовать в сторону русских флотилий. Русские тут же последовали их примеру. Морские течения и ветра путали все карты, создавая полный хаос на море. В Ньючанге Моррисон и Дюма узнали, что сотни мин бороздят воды Желтого моря и Бохайского залива. На них уже подорвались несколько китайских джонок – молитвы, возносимые к богине моря Матсу, покровительнице рыбаков, оказались тщетными. В любой момент жертвой морских мин могло оказаться пассажирское судно, как и то, на котором сейчас путешествовал Моррисон.
Пароход сделал резкий крен в сторону, меняя курс. Куан, одной рукой уцепившись за поручень, другой успел подхватить Моррисона. В эти минуты – как показалось Моррисону, последние в его жизни – он думал о войне, о матери и о Мэй.
Когда судно выровнялось, стало ясно, что «мина» на самом деле была не чем иным, как сгустком темных водорослей. Куан выплеснул пережитые страхи и волнение во взрыве хохота.
Впервые с тех пор, как разразился конфликт, Моррисон испытал животный, эротический страх перед войной. Он потер об рукав заляпанные солью очки нарочито проворно, чтобы скрыть дрожь в руках.
– Да, доктор Моррисон, ну и страху мы натерпелись. В какое-то мгновение я подумал, что ваша война добралась и до нас.
Моррисон обернулся на звук знакомого голоса.
– Профессор Хо! Какой приятный сюрприз.
Профессор Хо, круглолицый джентльмен из Гуанчжоу, был обладателем безупречного оксфордского акцента. Моррисон познакомился с ним в Гонконге несколько месяцев назад. Начищенные кожаные туфли выглядывали из-под подола его традиционного голубого платья, на голове была шляпа-котелок, из которой торчала непременная косичка. Моррисон был впечатлен, когда узнал, что Хо пользуется большим авторитетом у британских адмиралов, членов парламента и даже у принца Альфреда. Мужчины обменялись теплыми рукопожатиями, и профессор Хо представил Моррисона своим спутникам: сэру Тиню, бывшему губернатору провинции Квейчоу, и мистеру Чиа, любознательному торговцу.
Тинь и Чиа приветствовали Моррисона на китайский манер, прижав к груди сложенные домиком ладони. Моррисон ответил взаимностью, хотя природный австралийский эгалитаризм и британское высокомерие не позволяли ему кланяться слишком низко. Он вручил новым знакомым свои визитные карточки на китайском языке. Набранные красным шрифтом, как того требовал обычай, они содержали строчку китайских иероглифов, опять же дань традиции: «Со страхом и трепетом ваш покорный слуга склоняет голову в почтительном поклоне». Получив визитки спутников Хо, Моррисон сделал вид, будто вчитывается в них, чем снискал незаслуженные комплименты по поводу мастерского владения языком.
Болтливый и жизнерадостный Чиа, говоривший по-английски почти так же бегло и правильно, как профессор Хо, сказал, что давно наслышан о знаменитом Моррисоне.
Куан, которого Моррисон приучил быть лишней парой ушей и глаз, стоял рядом. Начало разговора оказалось предсказуемым: джентльмены поинтересовались, сколько у Моррисона сыновей. Он уже давно усвоил, что раскрывать правду о своем холостяцком статусе бессмысленно: китайцев это повергало в такой ужас, что они уже и не знали, о чем с ним вообще говорить. Воспитанные на конфуцианских аксиомах, китайцы считали страшным грехом для мужчины не произвести на свет сына. Так что Моррисону ничего не оставалось, кроме как ублажать своих собеседников сказками о жене, трех сыновьях и двух дочерях – разумеется, абсолютно здоровых – и выражать надежду на то, что внуки не заставят себя долго ждать. В свою очередь, он узнал практически все об их собственных «маленьких клопах» – китайцы всегда пренебрежительно говорили о детях, которых на самом деле любили беззаветно – настолько, что иногда боги становились ревнивыми и забирали их.
Разговор на эту тему – уже, наверное, тысячный на памяти Моррисона с тех пор, как он впервые ступил на китайскую землю десять лет назад, – на этот раз почему-то разбередил душу, и ему захотелось, чтобы его ответ стал правдой. Он обожал детей и, хотя баловал отпрысков своих слуг, как если бы они были его родными племянниками и племянницами, мечтал о собственной семье.
Едва они вышли из вод залива, синевато-серых под облачным небом, море окрасилось в цвет грязи – широкой полосой с восточного побережья тянулся поток ила, который несла Желтая река.
– Не зря ведь ее называют Желтой рекой, верно, доктор Моррисон? – заметил профессор Хо.
Кофейного цвета завиток оторвался от потока и взял в кольцо кусочек голубой глади. Тинь, жестикулируя своим веером, сказал что-то по-китайски.
Чиа объяснил:
– Сэр Тинь говорит, что это похоже на символ тай-чи, инь и янь. Ученый доктор Моррисон давно в Китае, и знает, что такое инь и ян.
– Да, конечно, – ответил Моррисон с интонацией актера, которого только что спросили, знает ли он, кто такой Шекспир. – Женское и мужское начало, темнота и свет.
– И не только это, – вступил профессор Хо. – Идея стара, как древнекитайская книга гаданий, «И-Цзин», «Книга перемен», о которой, я уверен, доктор Моррисон тоже знает. В гексаграммах «И-Цзин» инь представлена прерывистой линией, а ян сплошной. Это пассивный и активный. Течение вниз и восхождение вверх. Вода и огонь, земля и ветер, луна и солнце, холод и тепло. Закрытая дверь и открытое окно.
– То есть противоположности, – заключил Моррисон.
– Вот вы о чем, – задумчиво произнес профессор Хо. – И да, и нет. На самом деле инь и ян и противоречат, и не противоречат друг другу. Одно перетекает в другое, как ночь становится днем, а день – ночью. Ничто не является низшим или высшим. Инь по отношению к ян – это все равно что бамбук по отношению к дубу, равнины к горам, овца к лошади. И к тому же они предрасположены к движению. Если металл отлит в форме котелка с выпуклым днищем – это инь, если из него делают оружие – это ян. Огонь – инь, если он горит в лампе, ян – если идет от солнца. Инь и ян дополняют друг друга и составляют единое целое; инь не может существовать без ян, а ян без ин.
Ян изображает инь, а инь изображает ян. Отсюда и символ тай-чи, с его слезами инь и ян, преследующими друг друга в бесконечности, и в каждой из них есть капелька другой. Боюсь, что в западной культуре представления о мужском и женском началах не столь утонченны.
Слушая Хо, Моррисон вдруг понял, почему его так раздражал преданный Джеральд из «Анны Ломбард» – будучи бесспорно мужественным, он пасовал перед агрессивной и самоуверенной Анной, раскисая совсем по-женски. Слишком много инь в его ян! Только женщина-романистка могла придумать такой персонаж.
– Конечно, – добавил Чиа с улыбкой-полумесяцем, – женское инь может поглотить мужское ян. Но если мужчина не допускает этого – вы понимаете? – он не теряет своего ян. Опасность в том, – и снова хитрая улыбка, – что он может встретить такую женщину, чье инь настолько мощное, что буквально крадет мужское ян. Есть такие создания – мы их называем hu li ching, лисьи души, которые обитают в… как это у вас называется? – пограничных зонах, где границы между инь и ян размыты.
– Я слышал китайские сказки, в которых добродушный студент, склоненный над книгами, не замечает красивую женщину, а на самом деле лисью душу, пока она крадется к нему через окно. Лично я не смог бы пропустить такое, – сказал Моррисон.
– Возможно, доктор Моррисон не из тех, кого легко соблазнить. Но лисьи души – существа сильные и к тому же умные. Говорят, что лисья душа так же изощренна, умна и решительна, как и мужчина, которого она преследует, столь же симпатична, хитра и опасна, как его собственное отражение. И как злодея тянет на преступление, острослова на остроту, так похотливого мужчину притягивает суккуб, который высасывает из своего любовника столько ян, что от мужчины остается одна лишь оболочка и он может умереть.
– Лисьи души – это все-таки из области религиозных предрассудков, – произнес Моррисон с горячностью, которая убеждала в том, что затронутая тема оказалась для него куда более болезненной, чем он смел признаться. – Вы получили западное образование, профессор Хо. Полагаю, вы не верите в эти чудачества.
Прежде чем Хо успел ответить, Тинь спросил по-китайски, о чем они говорят.
Хо перевел сказанное Моррисоном.
Тинь заговорил, тщательно взвешивая свои слова; Хо переводил:
– Мы сознаем, что наша покорная страна живет с оглядкой на прошлое и ей не хватает научных знаний и перспективы. Мы надеемся, что доктор Моррисон поделится с нами преимуществами своего научного мышления. Возможно, тогда Китай достигнет высоких стандартов современных западных стран, таких как Великобритания, и преуспеет в государственном управлении, сельском хозяйстве и обороне.
Даже тот, кто мнил себя знатоком китайской души, не мог бы сейчас с уверенностью сказать, что это было: вежливая отповедь, искренний комплимент или приглашение развить щекотливую тему.
Воцарилось короткое молчание, нарушаемое лишь равномерным грохотом паровых турбин. Жирное красное солнце, только что зависавшее над морщинистой линией горизонта, окончательно скрылось из виду. Ночь тяжело опускалась на залив. В свете качающихся палубных фонарей лица мужчин то вспыхивали, то пропадали снова, будто они и сами были всего лишь призраками. По спине Моррисона пробежал холодок.
– Становится прохладно, – заметил профессор Хо. – Доктор Моррисон должен следить за своим здоровьем. Shui-t'u b’u fu. Иностранцу трудно адаптироваться к суровому климату Китая. Я предлагаю всем пройти в курительный салон и дождаться гонга к ужину.
Компания во главе с Тинем двинулась в салон, и, когда Моррисон обернулся в поисках Куана, он увидел его беседующим с Чиа. Эти люди исключительно вежливы с моим боем, подумал журналист.
В салоне Моррисон перевел разговор на политику. Он настойчиво расспрашивал джентльменов об их отношении к реформаторскому движению, императрице Цыси и, конечно, к войне. Они в свою очередь больше интересовались его оценками и задавали много вопросов. Только потом до него дошло, что на свои вопросы он толком и не получил ответов. Он подозревал, что оказался проигравшим в хитром поединке пуш-хэндз, где мастер позволяет противнику потерять равновесие за счет силы его собственных ударов.
Утром Моррисона разбудили чайки. Их крики и стихающий гул турбин подсказывали, что близок берег. В чьих объятиях она сегодня? На сердце тяжелым грузом лежала печаль. Какое-то наваждение. Одевшись теплее, чтобы защититься от влажной сырости в воздухе и в собственных мыслях, Моррисон поспешил на палубу.
Пароход пересек залив в направлении на юго-восток, к Чифу, британскому договорному порту, где он должен был сделать остановку, прежде чем продолжить путь в Шанхай. Моррисону с Куаном предстояло сойти на берег и пересесть на парусный пакетбот до Вэйхайвэя, который располагался в пятидесяти милях к востоку.
Путь был недолгий и неутомительный. Моррисон невольно подумал о том, что прогресс в паровой технологии вкупе с изобретением гребного винта изменил скорость и качество морских путешествий. Океанские вояжи, еще не так давно длившиеся месяцами, теперь занимали считаные недели. Пар сделал мир более компактным. Не прошло и суток, как они покинули тяньцзиньский порт Танг-ку. За это время море и воздух вернули Моррисона к жизни, он чувствовал себя отдохнувшим, вернулся в свое привычное состояние и снова был мужчиной среди мужчин.
