Текст книги "Легкое поведение"
Автор книги: Линда Джейвин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Глава, в которой выясняется, что во времена национального кризиса даже женам магнатов не чужды радикальные убеждения, Джей О. П. Блант предупреждает нашего героя об опасностях феминизма, а миссис Блант демонстрирует превосходство женской интуиции
Пропустив обед с хозяевами накануне вечером, Моррисон присоединился к Джею Отвею Перси Бланту и его жене Констанс за завтраком.
– Счастье снова видеть тебя, Джордж Эрнест, – произнес Блант со своим провинциальным ирландским акцентом. – Чем намерен заняться в Шанхае?
– Буду делать все возможное для успеха «Хаймуна». Помимо этого нужно проверить кое-какую информацию. – Моррисон уже уточнил данные по всем интересующим его вопросам, за исключением одного, который больше всего его беспокоил, хотя и не имел никакого отношения к «Таймс». – И я бы хотел сделать небольшой шопинг, – добавил он, поворачиваясь к миссис Блант, – Тут мне понадобится ваш совет. Я бы хотел приобрести кое-какие вещи, которые трудно, если не сказать невозможно, найти в Пекине. Например, велосипед и хороший чайный сервиз.
– В Шанхае это не проблема, – ответила она. – Вам надо зайти в «Лейн Кроуфорд». Это самый роскошный торговый центр.
– Дорогая, – вмешался Блант, – прежде чем ты перечислишь все доводы, которых будет великое множество, я должен спросить у нашего гостя, слышал ли он про Цзоу Жуна.
– Это что, базар, куда ты собираешься меня отправить? – прикинулся простачком Моррисон. Он видел, как миссис Блант смотрит на своего мужа с покорной угрюмостью, свойственной, по его наблюдениям, долгим бракам.
– О нет, Цзоу Жун – это…
– Восемнадцатилетний автор брошюры «Армия революции», – перебил его Моррисон, подмигнув хозяйке. Казалось, ей понравилась легкая подколка в адрес мужа, и Моррисон мысленно поблагодарил Куана, который, как всегда чутко прислушиваясь к настроениям, предупредил его о нарастающей активности шанхайских радикалов. – Отсиживаясь в безопасности международной концессии, юноша вещает, что Китай превратился в расу рабов, и призывает освободить страну от тирании, а заодно и от иностранного господства. Мечтает изгнать «рогато-волосатую» нацию маньчжуров, учредить конституционное правительство по американскому образцу, провозгласить равенство полов… ну и все такое. Типичные прокламации наследников неудавшихся реформаторов 1898 года. И что с ним?
– Я и не рассчитывал соревноваться с тобой в вопросах китайской политики, – сказал Блант. – Выходит, ты в курсе того, что русско-японская война придает ускорение движению Цзоу и его сторонников. Они утверждают, что иностранные державы «кромсают Китай, как дыню».
– Это, конечно, интересно, хотя и не ново. Я слышал об этом еще раньше от Куана, ну и от других, конечно. – Моррисон сосредоточился на беконе в своей тарелке. – Ты ведь знаешь, что подобные идеи были популярны еще во времена «боксеров».
– Верно, но антизападные настроения находят все большую поддержку среди интеллектуалов. «Боксеры» были тупыми, как свиньи, невежественными крестьянами.
– Я еще не встречал в Китае крестьян, которые были бы невежественны в том, что касается свиней, – ответил Моррисон. – Как раз в этом предмете они понимают больше остальных. Но я понял твою мысль. Недовольство растет.
– Вот именно, – вступила в разговор миссис Блант. – И оно направлено не только против цинского двора. Все большую озлобленность вызывает война.
– Моя жена неожиданно приобщилась к политике.
– Я всегда интересовалась политикой. – Констанс Блант повернулась к Моррисону: – Мой муж считает, что внимание женщины к шопингу и другим развлечениям мешает ее мозгам интересоваться более серьезными вопросами.
– Моя жена недавно открыла для себя труды Мэри Уолстонкрафт [26]26
Шелли Уолстонкрафт, Мэри (1797–1851) – английская писательница, феминистка. Дочь писателя У. Годвина и жена поэта П. Б. Шелли.
[Закрыть], – мягко заметил Блант. – С тех пор она потеряла покой.
Миссис Блант улыбнулась замечанию мужа так, словно он был маленьким глупым мальчишкой, чьи идиотские высказывания заслуживают лишь снисхождения.
– Разумеется, миссис Уолстонкрафт не откажешь в здравомыслии, – продолжил Блант, – но она чересчур баламутит женщин. Мой дорогой Моррисон, прежде чем вести под венец свою избранницу, убедись в том, что она не поклонница этой дамы.
– Он шутит, – сказала миссис Блант, – но что еще ему остается делать? Всем известно, что мерилом цивилизации является положение женщины в обществе.
Блант выразительно посмотрел на Моррисона.
– Я все поняла, дорогой. Возвращаясь к вопросу китайского радикализма… – продолжила миссис Блант. – В прошлом году имели место массовые протесты против притязаний русских на Маньчжурию. Вы, разумеется, в курсе, доктор Моррисон.
– Я что-то слышал, да.
– Среди пожертвований оказалось бриллиантовое кольцо. Говорили, что его внесла Лайза Роос. Вы знаете Лайзу Роос?
– Жена багдадского еврея Силаса Гардуна, богатейшего человека Шанхая или что-то вроде этого. Европейка, но считает себя прежде всего китаянкой.
– Совершенно верно. И больше всех сочувствует патриотическому движению.
Моррисон пожал плечами:
– Оригинальная позиция для жены опиумного торговца. Но если патриоты всех сословий объединяются против русских, то я не имею ничего против такого патриотизма.
– Я полагаю, что они так же негативно настроены и по отношению к Японии, – заметила миссис Блант.
Святоша отшлепывает его прелестную Мэйзи… Этот образ, который Моррисон упорно гнал от себя со вчерашнего вечера, неожиданно возник перед глазами, и во рту разлился знакомый привкус желчи. Ярость, унижение и ревность снова терзали сердце. Как она могла? И почему я мирюсь с этим?
– Я знаю, что вам неприятно это слышать, – смягчилась миссис Блант.
Моррисон молчал, у него не было настроения спорить.
Блант задумчиво разглядывал своего гостя.
– Ты какой-то рассеянный, никогда тебя таким не видел.
– Рассеянный? Не замечал. Впрочем, неудивительно, что не замечал, раз уж я рассеян.
– Мне вот интересно, – снова оживился Блант, – ты на самом деле так оптимистичен в отношении войны, как в своих депешах?
– Глупости. – Моррисон принялся размешивать сахар в кофе. Его ложка так звонко билась о края чашки, что миссис Блант, судя по промелькнувшей в ее взгляде тревоге, начала опасаться за свой фарфор. – Если я и рассеян, то вовсе не по причине отсутствия веры в победу Японии.
И тут, поскольку женская интуиция была сильнее, а Моррисон был человеком не посторонним, миссис Блант задумчиво произнесла:
– Лично мне интересно, не кроется ли причина вашей рассеянности в той очаровательной особе, о которой мы все наслышаны.
– И что же это за очаровательная особа? Хотелось бы встретить такую. – Обычно Моррисон предпочитал вытягивать сплетни из других, а не распространять их о самом себе. Тем не менее миссис Блант была ему симпатична. Поставив чашку на блюдце, он поднялся из-за стола и добавил с оттенком улыбки: – И если позволите, именно этим я сейчас и займусь. Мне предстоит встреча с ней через час.
Глава, в которой миссис Рэгсдейл отказывается познавать мир туземцев, а Моррисон влюбляется в самую честную женщину
– Я не уверена в том, что это удачная идея, Мэй, дорогая. К тому же дамы из Американского женского клуба с нетерпением ждут встречи с тобой.
– О, миссис Р., в другой раз. Не каждый день выпадает шанс посетить китайский квартал в компании такого выдающегося эксперта, как доктор Моррисон.
– Конечно, – согласилась миссис Рэгсдейл, хотя в ее голосе все еще звучало сомнение. – Я не имела в виду… Но все-таки мне как-то тревожно.
– Да нет никаких поводов для беспокойства, – беспечно произнесла Мэй.
– Моя дорогая, – снова вступила миссис Рэгсдейл, тщетно пытаясь найти поддержку в невозмутимом взгляде Моррисона. – Как можно говорить, что «нет никаких поводов для беспокойства», если вокруг оспа и прочие болезни? – Миссис Рэгсдейл так плотно сжала губы, что казалось, будто она их проглотила. – Даже если Господь и убережет тебя от заразы, всегда существует опасность, что тебя грубо… толкнут. Китайская толпа не слишком-то приветствует белую расу, не говоря уже про слабый пол. Все может случиться. – У нее на лбу выступили капельки пота. – И запахи там, говорят, просто убийственные. Миссис Кларксон рассказывала, что недавно ее сын ходил туда, так вернулся вонючий, как с конюшни; несколько дней ушло на то, чтобы из его одежды выветрился запах чеснока и местных благовоний, да бог знает чего еще.
Интересно, в каких это конюшнях пахнет чесноком и благовониями, подумал Моррисон. Все это ему порядком надоело, и он решительно произнес:
– Я присмотрю за мисс Перкинс.
– О, да благословит вас Господь, доктор Моррисон, – ответила миссис Рэгсдейл. – Я в вас нисколько не сомневаюсь. Просто…
– Великая путешественница и писательница Изабелла Берд проделала то же самое несколько лет назад, – перебила ее Мэй. – Она писала, что ее так же вот запугивали, но ничего с ней не случилось. И запахи оказались не хуже, чем где бы то ни было в Китае.
– Изабелла Берд – авантюристка. – Миссис Рэгсдейл произнесла это с таким выражением, будто речь шла о какой-то иной форме жизни.
– В самом деле? – Моррисон изобразил шок. – Вот уж никогда бы не подумал. Мне довелось встречаться с мисс Берд, и я всегда находил ее поведение безупречно скромным.
Мэй хихикнула, а миссис Рэгсдейл побледнела:
– О, я не хотела опорочить ее…
– А… – миролюбиво произнес Моррисон, – конечно. Тогда все в порядке.
Мэй поднялась:
– Пожалуй, нам пора.
Миссис Рэгсдейл закусила губу:
– Что я скажу твоему отцу?
– Мой дорогой папочка слишком занят в Вашингтоне, где строчит законы для Соединенных Штатов Америки. Думаю, он очень удивится, если не разозлится, когда кто-нибудь возьмется докладывать ему о безобидной экскурсии. Миссис Рэгсдейл, не переживайте. Я уже большая девочка.
Еще вчера Моррисон уходил от нее, раздираемый смешанными чувствами. По правде говоря, он вообще сомневался в том, стоит ли продолжать отношения с Мэй. Но ее задор и авантюризм были восхитительны, если не сказать заразительны. Он вспомнил, как его потянуло к ней с первого взгляда. К тому времени как они распрощались с надоедливой миссис Рэгсдейл, он уже был в предвкушении экскурсии.
– Лучше удавиться, чем жить вот так, в постоянном страхе, – сказала Мэй, когда они устроились в экипаже. – Я уверена, что, пока не испытаешь сам, не стоит бояться.
– Возможно, тебе это покажется странным, – ответил Моррисон, – и я редко признаюсь в этом, но я не осуждаю робость. Моя святая матушка извела много чернил, пока писала мне письма, в которых умоляла не подвергать себя ненужной опасности. Я не могу сказать, что находил ее беспокойство неуместным или смешным. Мне довелось многое испытать в разных странах, и я частенько бывал на краю гибели. Только большим усилием воли можно заставить себя не стать трусом после таких передряг. Я бы сказал, что вся моя жизнь была борьбой против естественного чувства страха. Я бы, наверное, не совершил и половины своих подвигов, если бы не понял в свое время, что самый разумный выход – бежать от опасности. Если позволишь, я скажу, дорогая Мэйзи, что больше всего в тебе меня поразило то, что я бы назвал врожденной, безоглядной лихостью и отвагой.
– Спасибо тебе за эти слова. Но мы с тобой не так уж отличаемся друг от друга. Мне тоже приходило в голову, что, когда мы думаем о солдатах, бесстрашно идущих в атаку, мы не всегда понимаем, что гонит их вперед. У каждого из нас свои демоны.
– И какие же демоны гонят тебя?
– Я рассказывала тебе о Джордже Бью, моем трехкратном женихе. Но я, кажется, не упоминала о его матери, Мэтти. Много лет Мэтти Бью писала мне самые трогательные, душераздирающие письма. Она выводила их бледно-голубым карандашом на почти прозрачной бумаге, как будто боялась оставить свой четкий след в этом мире. Ей всегда было интересно слушать о моих авантюрах, пусть даже они были предательскими по отношению к ее сыну. Однажды я спросила у нее, что она хочет для себя в этой жизни. Она опешила, как будто ей самой никогда не доводилось задумываться об этом. У меня до сих пор не выходит из головы эта женщина, прожившая такую жалкую жизнь в вечном услужении у своего мужа и сына. Пожалуй, это и есть тот демон, который заставляет меня бежать, и бежать быстро.
Поистине вечная загадка, алхимия любви. С Мэй Моррисон быстро перешел из состояния похотливого любопытства и восторга к одержимости. Вскоре его страсть стала затихать, как будто ее пламя гасили все новые и новые соперники, ворующие из топки кислород. Накануне он едва не порвал с Мэй навсегда. И вот сегодня, по какой-то неведомой причине и вопреки его здравым намерениям, сердце захлестнуло куда более сильное чувство. Он вдруг увидел, что они с Мэй родственные души, попутчики, объединенные общим секретом храбрости и преданностью ей. Волной нежности как будто смыло всех соперников, прошлых и нынешних, и они дружно, вместе со всеми неприятельскими кораблями, русскими и японскими, пошли ко дну Желтого моря.
Экипаж подъехал к зубчатым стенам Старого города. Приказав кучеру ожидать, они вышли и прошли в городские ворота.
За крепостными стенами солоноватый привкус реки Хуанпу усиливался запахами свинины, пряностей и табака – и куда менее целебными испарениями нечистот, конского навоза и человеческих отправлений. Это сочетание было гораздо отвратительнее того, что представляла себе миссис Рэгсдейл, но, к восторгу Моррисона, Мэй, похоже, не испытывала дискомфорта. Мимо прошел кули, у него на спине дергалась связанная туша свиньи, предназначенная для ресторана. Все вокруг так и бурлило активностью, деловитостью, энтузиазмом. Мэй хотелось вкусить всего сполна, побывать везде. В китайских храмах, где разливалось монотонное жужжание молитв и сандаловыми благовониями пропитывался каждый волосок. В опиумных курильнях, где на жестких подстилках возлежали мужчины, блаженствуя в счастливых видениях, в облаках сладкого дыма. В узких переулках, где над головой, на бамбуковых прутьях, сушились постиранные бинты для связывания ножек и пуховые одеяла, а шелковые брюки развевались словно «флаги сотен наций». В свадебной процессии, что двигалась впереди под рев медных горнов и хлопки кимвалов, – красное на красном; в похоронном кортеже, что шел сзади под завывание труб и вздохи скорбящих, – белое на белом. Это был соблазнительный мир Шанхая, мир чувственности.
Мэй интересовало все. И все приводило в восторг.
Путешествуя с другими иностранцами, Моррисон частенько отмечал странную особенность Китая – такого живого, когда он ходил один или с китайцами, – вдруг становиться плоским, будто нарисованным на бумаге, в присутствии чужаков. Мэй своим восторгом оживляла все вокруг, делала картинку выпуклой. Давно уже на Моррисона не сходило озарение, что Китай, этот перенаселенный муравейник, родина искусства и изобретений, может возбуждать. Сейчас, рядом с Мэй, он как будто заново переживал те свежие чувства, что испытывал, когда впервые оказался на этой земле. И до него вдруг дошло, что это случилось благодаря ее поразительной, хотя и временами вызывающей, честности. Большинство людей воздвигали между собой и миром ширму из хитростей, маленькой лжи, позерства, самообмана, притворства и лицемерия. И он тоже не был исключением. Она же каким-то чудом сохранила в себе детскую открытость и непосредственность. Не зря же он говорил Молино, что нет более достойного любви качества, чем честность.
Глава, в которой игнорируются предписания доктора Келлогга, Моррисон шанхаирован, старые знакомые приходят и уходят и вслух, произносится слово «вечно»
Они покинули Старый город, когда ворота закрывались на ночь, и отправились в сады Чанг в международном поселении, чтобы достойно завершить «наш китайский день», как назвала его Мэй.
Сгущались сумерки, и фонарики, выставленные вдоль искусно выложенных дорожек и свисающие с крыш парковых павильонов, красно-желтыми огоньками выделялись на фоне пастельного неба. Куртизанка в платье цвета спелой сливы выглянула из-за расшитых бисером шторок своего паланкина, и Мэй с улыбкой помахала ей рукой. На озере мужчины и женщины катались на раскрашенных лодках, их смех и звуки флейты и цитры наполняли влажный воздух.
– Я могла бы остаться в Китае навсегда, – мечтательно пробормотала Мэй, и Моррисона переполнило тихой надеждой.
Они сели за столик на втором этаже чайного павильона с видом на озеро. Официант поставил перед ними миниатюрным глиняный чайник, маленькие чашки и лакомства: хрустящие печенья в кунжуте, паровые прозрачные «хрустальные пельмени», мясные рулеты в румяной корочке, отварной арахис. Ослепленный любовью, Моррисон наблюдал за тем, как Мэй с аппетитом набросилась на угощение.
Надкусив булочку с начинкой из арахиса, сахара и соли, она воскликнула:
– Арахисовое масло! Как здорово. Это последний писк в Нью-Йорке. Там его подают с салатом в сэндвичах. В последний раз я ела такое в кафе «Вэнити Фэр». Ты бывал там?
– В Нью-Йорке или в «Вэнити Фэр»? – спросил Моррисон, выкладывая кусочки розового имбиря вокруг «маленькой корзинки пельменей».
– И там, и там.
– Я бывал в Нью-Йорке, но мои поездки не так щедро оплачивались, чтобы я мог позволить себе выпить чаю в Верхнем Вест-Сайде. Я снимал комнату на Девятнадцатой улице за два доллара в неделю. И куда лучше был знаком с фирменной свининой с картошкой за десять центов в закусочной «Джонз», и то я мог себе позволить эту роскошь раз в два дня.
– Боже! Трудно себе представить. Знаешь, я, наверное, никогда не устану от твоих рассказов. Даже если ты устанешь от моих. Но что, скажи на милость, ты там делал в подобных обстоятельствах? – Она подхватила палочками кусочек.
– Искал работу. Я только что окончил медицинскую школу и пребывал в тщетных надеждах применить свои таланты во благо больных. Но, когда я попытался устроиться медбратом в нью-йоркский госпиталь на Пятнадцатой улице, секретарша едва взглянула на мои рекомендации и спросила: «Откуда я знаю, что Вы не сами их написали?»
– И что ты ответил?
– Если бы я написал их сам, они были бы куда более лестными.
Ее смех, казалось, озарил все вокруг. Она действительно была драгоценным камнем, и каждая его грань искрилась счастьем.
Моррисон упивался зрелищем, когда она пробовала копченого угря, восхищаясь его нежным вкусом.
– Знаешь, миссис Рэгсдейл до смерти боится есть в китайских закусочных. Она уверена в том, что, даже если удастся избежать чумы, ее непременно умыкнут в китайский бордель.
– У миссис Рэгсдейл слишком буйное воображение.
– Да, и для особы, питающей отвращение ко всему мужскому, она чересчур озабочена сексуальными проблемами.
– Никогда бы не подумал. – Выражение лица Моррисона не препятствовало дальнейшим откровениям.
– Когда я слишком туго затягиваю корсет, она переживает, что это перекроет отток венозной крови от сердца и кровь начнет скапливаться в органах, где вызовет «неестественное возбуждение». Мужчинам повезло: у них нет таких эрогенных зон.
– Когда я был мальчишкой, нам запрещали кататься по перилам, но тогда я не понимал почему. А в медицинской школе много говорили о сексуальных видениях, вызываемых курением табака. – Моррисон надкусил сухую лепешку, посыпанную жареным кунжутом, и почувствовал, как ее хлопья застряли в зубах. Он попытался потревожить их языком. Он был так увлечен женщиной, сидящей перед ним, и застрявшими хлопьями, что даже не заметил среди бесшумно снующих туда-сюда китайцев своих недавних попутчиков – профессора Хо, сэра Тиня и мистера Чиа.
– Миссис Рэгсдейл, – продолжила Мэй, – большая поклонница доктора Келлогга и его теории о том, что поздний прием пищи и лакомства вроде мяса и шоколада – это все происки дьявола, призванные возбудить «запретные желания» и «вредные инстинкты». Она, конечно, не зашла так далеко, чтобы следом за ним стать вегетарианкой, но лишь потому, что мистер Рэгсдейл просто не потерпел бы этого. Каждое утро она заставляет меня съедать по чашке кукурузных хлопьев Келлогга, которые, как научно доказано, притупляют сексуальные желания. Я заверила миссис Рэгсдейл, что не страдаю от таких порывов, и этот ответ, кажется, удовлетворил ее.
– Тебе, должно быть, приходится многое скрывать от нее.
– Нет необходимости скрывать что-либо от людей, которые не хотят видеть правду. – Мэй пожала плечами. – Однажды она зашла ко мне в комнату, когда я мастурбировала. Ба, Эрнест, не делай вид, что ты в шоке! А как ты думал, дорогой? Я мастурбирую каждое утро, даже если накануне вечером у меня был секс. Даже если я больна. А ты разве не занимаешься этим?
Моррисон отхлебнул чаю, чтобы скрыть временную потерю дара речи, но его лицо предательски покраснело.
– Интересно, что бы сказал на все это доктор Келлогг, – наконец произнес он тоном настолько шутливым, насколько это было возможно в его ситуации.
– Он бы сказал, что мастурбация – это грех и преступление, а еще прямой путь к несварению желудка, слабоумию, снижению остроты зрения, слабости в коленях и боли в пояснице. Говорят, что он девственник, так и не вступивший в брак, иначе он был бы знаком с мастурбацией. – Она вгрызлась в рисовый шарик с начинкой из черной кунжутной пасты. – Ммм… Боюсь, эти яства пробудят во мне вредные инстинкты. Впрочем, я все-таки надеюсь, что ты планируешь шанхаировать [27]27
Добиваться чего-либо принуждением. В конце XIX в. в Шанхае спаивали мужчин и отправляли матросами на судно для пополнения команды – это и называлось шанхаировать.
[Закрыть]меня. – Она наградила его озорным взглядом. – Что было бы кстати, ведь мы в Шанхае, в конце концов.
Моррисон промокнул лоб носовым платком. Было двадцать седьмое марта. За прошедшие несколько недель он не написал ни строчки – и не то чтобы его редактор это заметил, ведь Белл поручил ведущему корреспонденту «Таймс» лишь отслеживать работу его коллег на местах. Но хотя Моррисон и был унижен подобным заданием, он пытался сохранить лицо. Будучи журналистом до мозга костей, он знал, что, если держать руку на пульсе, горячий материал обязательно всплывет.
– Боюсь, ничего не получится, мне надо нанести несколько визитов. Я слишком пренебрег своими обязанностями… – Впрочем, в его голосе не было ни твердости, ни уверенности.
Мэй потерлась ступней о его ногу:
– Но ты ведь не собираешься начать прямо с сегодняшнего вечера.
Если кто и шанхаирован, так это я. Моррисон сдался без боя.
По пути в отель Мэй заметила:
– Знаешь, я готова поклясться, что видела твоего боя. Он заходил в чайную, как раз когда мы выходили.
– В самом деле? Полагаю, это популярное место. Интересно только, почему он не подошел и не поздоровался.
– Наверное, не хотел нам мешать. А может, это и не он был. Для меня они все на одно лицо, точно так же, как мы для них. К тому же я не присматривалась. Меня занимали куда более интересные мысли.
– Например?
– Например, как бы попробовать заняться этим в экипаже. – Она прикрыла одеялом их колени. Ее пальцы устремились к пуговицам на его брюках.
На следующее утро Моррисон пригласил Мэй на экскурсию по городу. Он предложил начать с фортов Вусуня, где он осмотром экспозицию полевых орудий и сделал для себя немало заметой. Потом они зашли в церковь, где, как она слышала, миссионеры рисовали фрески Иисуса и его апостолов в китайских одеждах, да еще со свиными хвостами.
Шанхай предлагал массу развлечений. Мысленно планируя серию визитов, которые ему нужно было во что бы то ни стали совершить до ужина, Моррисон с удовольствием исполнял пеший дивертисмент.
Он был благодарен Мэй за то, что она держала свое обещание и больше не заводила с ним разговоров о любовниках. И пусть рассказы о прогулке в экипаже, запряженном четверкой лошадей, или вечеринке по случаю Дня святого Валентина в Палм-Нолл получились слишком короткими, он только радовался этому, хотя другие мужчины и присутствовали в них незримым фоном. Но Моррисон был человеком практичным: призраков он не признавал и видеть их, разумеется, не желал.
Его планы всерьез вернуться к работе постигла участь брюк, затерявшихся на просторах ее постели. И все равно он чувствовал себя как никогда молодым и счастливым.
– Если бы только это могло длиться вечно, – невольно вырвалось у него.
Мэй слегка прищурилась.
– Эрнест, милый, – промурлыкала она, – почему это не может длиться вечно? – И поцеловала его сосок. Ее локон, мягкий и душистый, приятно защекотал живот.
В тот вечер, вернувшись к Блантам, Моррисон записал в своем дневнике: «Бездумно прожигаю время. Ее близость вдохновляет меня. Голова идет кругом от возбуждения. Я чувствую, что моя нежность к ней перерастает в нечто более глубокое и сильное. Мы с ней совершенно разные, и тем не менее… меня влечет к ней неумолимо. Сейчас мы близки, как никогда. Полное счастье, без единого пятнышка».
Он перечитал написанное и промокнул чернила, прежде чем закрыть дневник. Действительно, без единого пятнышка. Он ведь ни на йоту не продвинулся в работе.
Мучаясь от сознания собственной вины, Моррисон задался вопросом, как там справляется Лайонел Джеймс.
