Текст книги "Легкое поведение"
Автор книги: Линда Джейвин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)
Глава, в которой наш герой сражается с американским капитаном за доступ к телу
Встреча в Токио с Джеймсом и коллегой Бринкли затянулась, и Моррисон на час задержался с отъездом. Когда он сошел с поезда в Иокогаме, было уже полдевятого вечера.
Глубоководный порт Иокогама, этакий Японский Дикий Запад, был наводнен gaijin [43]43
Иностранцы (яп.).
[Закрыть]всех мастей, начиная от бродяг, дезертиров и авантюристов и заканчивая студентами и газетчиками. Проститутки в «Грязном городе», численностью не меньше, чем в лондонском Хэймаркете, говорили по-английски – по крайней мере, так обещала мадам в борделе номер девять, – а Бладтаун бурлил и скандалил, как нью-йоркская Бауэри и Пиратский берег Сан-Франциско, вместе взятые. В прошлом Моррисону уже доводилось исследовать злачные места Иокогамы, но в этот душистый июньский вечер он направился к «Гранд-отелю» по освещенным улицам, где не было бы страшно даже миссис Рэгсдейл. Темно было только у него на душе.
Мэй ждала его на широкой веранде, восседая на троне из ивовых прутьев и потягивая лимонный сквош. Из-под подола юбки с шелковыми бантами выглядывала белая изящная туфелька, украшенная стеклярусом. Экстравагантность ее нарядов уже начинала казаться Моррисону чрезмерной. Он вспомнил ее неуемную расточительность и остался доволен тем, что все это в прошлом, поскольку его все-таки больше привлекала разумная умеренность.
На ее тарелке было выложено ассорти из крохотных японских пирожных, вылепленных в форме летних цветов и фруктов: гортензии, азалии, ириса и сливы. Рядом с ее троном стоял пустой стул. Завидев Моррисона, она изобразила удивление:
– Боже правый, да это же сам доктор Моррисон. Какой приятный сюрприз встретить вас здесь!
– Мисс Перкинс. – Он склонился над ее рукой в перчатке.
И что за игра на этот раз?
– Я так рада видеть тебя, Эрнест, милый, – быстро зашептала она, – но мы должны быть очень осторожны. – Прежде чем она сумела объяснить, в чем дело, американский военный, самодовольный коротышка, чье лицо напоминало сморщенное яблоко, решительно направился к пустому стулу, всем своим видом заявляя на него права. Мэй представила его как капитана Геймеса из американской артиллерии.
Капитан Геймес сухо пожал Моррисону руку, как будто делал ему одолжение.
– Да, конечно, очень рад, очень. – В его улыбке обнажились зубы, неровные и серые, словно старые надгробные камни. – Мисс Перкинс очень высоко отзывается о вас, доктор Моррисон. Да и вряд ли найдется на всем Дальнем Востоке тот, кто не слышал о знаменитом докторе Моррисоне из Пекина.
Моррисон почувствовал нарастающую тревогу.
– Я слышал, вы знакомы и с мистером Иганом. Отличный парень Иган, отличный.
Сердце Моррисона нырнуло в такие глубины, какие не снились даже Иокогамскому заливу.
– В самом деле.
– Капитан Геймес любезно сопровождал меня сегодня на Мото-Мачи. – Мэй вклинилась в их разговор с несколько наигранным оживлением; Моррисон осторожно покосился на нее. – Мы классно провели время, не правда ли, капитан Геймес?
Капитан Геймес кивнул.
– Классно, – повторил он, и юношеский жаргон эхом разнесся по некрополю его рта.
– Я купила столько милых вещиц. Оби [44]44
Широкий яркий шелковый пояс, который носят женщины и дети (яп.).
[Закрыть]с драконами и фениксом; кимоно с изумительным узором из павильонов, деревьев гинкго и бамбука; вы знаете, что на одно кимоно уходит девять тысяч шелковых коконов? Еще я нашла черную лаковую шкатулку для драгоценностей с перламутровой инкрустацией, я подарю ее маме, и еще одну шкатулку для перьев, тоже лаковую, но ярко-оранжевую, это для папы. Потом я купила чайную чашку. Хозяин магазина сказал, что когда-то она принадлежала любовнице императора…
– Да, он уверял нас в этом, – встрял капитан Геймес.
– О, капитан Геймес не поверил в эту историю о любовнице императора. А мне хочется верить, и я буду верить, капитан Геймес. – Она нежно похлопала капитана по руке.
Ему придется свыкнуться с этой логикой, если он хочет остаться рядом с ней.
– Во всяком случае, чашка эта то ли для черного чая, то ли для зеленого – я уже забыла. Здесь чаепитие – это целая наука. Так же, как и шопинг, не правда ли, капитан Геймес?
Геймес мрачно кивнул.
Мэй снова обратилась к Моррисону, который вдруг поймал себя на том, что происходящее начинает забавлять его.
– Но самое интересное было потом, когда мы зашли к продавцу местного антиквариата. Я купила совершенно потрясающие старинные гравюры на дереве.
Капитан Геймес фыркнул:
– Нам, конечно, не понять этот стиль, хотя одна или две гравюры вполне достойны внимания. Конечно, тому, кто понимает в акварели, проще разобраться в ценности искусства.
– Не правда ли, он умен? – Мэй обратила взор на Моррисона.
– Весьма, – согласился Моррисон. Он не сомневался в том, что Иган не случайно приставил к ней Геймеса, поручив ему развлекать ее и присматривать. Впрочем, даже у Мэйзи не возникло бы мысли затащить такого зануду в свою постель. И эти зубы! Впрочем, он тут же напомнил себе, что когда-то так рассуждал и о Джеймсоне.
Геймес переключился на Моррисона:
– Итак, доктор Моррисон, что привело вас в Иокогаму? Война, конечно?
Моррисон сразу понял, что капитан Геймес не может быть полезен в качестве источника информации. Чувствуя, что скоро начнет рвать на себе волосы от нервного напряжения, Моррисон обрадовался, когда Мэй предложила всем пойти поужинать.
Лобби отеля украшал целый ряд ионических колонн. Мэй вдруг обхватила одну из них и закружилась. Сделав круг, она остановилась и, словно ища опору, схватила руку Моррисона и крепко сжала ее. Что за создание! Он не мог сказать, был ли этот жест утешающим или заговорщическим. Выражение ее лица, веселое и задорное, не давало ответа. Геймес, как с удовольствием отметил Моррисон, выглядел обескураженным.
Японец-официант разлил по хрустальным бокалам шампанское и принял у них заказ на французском языке.
Разговор за столом добил его окончательно. Геймес говорил без умолку, но не сказал ничего интересного. В свою очередь, Моррисону нечего было сказать Геймесу. Им с Мэйзи о многом нужно было поговорить, но в присутствии Геймеса это было невозможно.
Моррисон рассеянно ковырял свою утку и чувствовал, что каждое новое блюдо, хотя и изысканно обыгранное, лишь усугубляет ощущение тяжести в животе, и, когда принесли десерт – сливочный пудинг, – возникла угроза, что все это изобилие попросится наружу.
Капитан Геймес решил, что неплохо было бы прогуляться после ужина. В качестве маршрута он предложил Кайган Дори – набережную, которая вела к Дереву Тамакусу, где адмирал Перри подписал Канагавский договор, открывший Японию внешнему миру пятьдесят лет назад. Или, если они желают более активной прогулки, можно было бы подняться на живописный холм Блафф, где находится кладбище. Там его зубы будут как раз к месту. Мэй запротестовала: она так находилась за день, что ее ноги уже не сделают ни шага. Она настойчиво посоветовала Геймесу прогуляться одному, сказав, что останется в лобби и поболтает немного с доктором Моррисоном, прежде чем отправится спать. Тогда Геймес предложил сыграть в бильярд. Моррисон сослался на неотложные дела; временем на игры он не располагал. Мэй все-таки удалось уговорить Геймеса на прогулку в одиночестве. Когда они наконец спровадили его, она посмотрела на Моррисона и на выдохе прошептала:
– Номер 105. – После чего развернулась и легкими шажками, которые ничем не выдавали усталости, засеменила по мраморному полу, цокая каблучками и оставляя после себя шлейф аромата французских духов.
Сгорая от волнения, Моррисон поднялся следом за ней.
Глава, в которой наш герой выдерживает самое напряженное интервью и вознаграждается глотком счастья
Моррисон оглядел номер, роскошно декорированный в стиле Людовика XIV, – европейская фантазия в нежно-розовой гамме. Мартин Иган оставил неуловимые, но безошибочные следы своего присутствия: галстук здесь, флакончик лосьона для бритья там, пара носков и подтяжек и даже подписанный автором экземпляр «Зова предков». Моррисон задался вопросом, было ли это случайностью или хитрой уловкой, а может, это те самые… блуждающие мины.
Он сделал осторожный шаг в сторону Мэй, но она отступила назад с виноватой полуулыбкой на лице. Жестом указав ему на кресло, сама она, шурша юбками, устроилась на стуле.
– Эрнест, дорогой, я так рада, что мы наконец можем поговорить. – Пальцы затеребили ленты на платье. – У нас ведь такое бурное прошлое, не так ли? – Ее глаза искали у него подтверждения.
Моррисону страстно хотелось прикоснуться к ней. Но пропасть, разверзшаяся между его креслом и ее стулом, казалась непреодолимой.
– Это было самое приятное время в моей жизни, – сквозь зубы процедил он.
– Наверное, нам следует оставить все как есть. О, посмотри на меня, милый.
– Я думал, мы могли бы… особенно после того, как… ну, ты знаешь. Я не понимаю, почему ты сказала миссис Рэгсдейл, что это был Иган, – выпалил он.
Мэй подалась вперед и прижала палец к его губам. Он взял его в рот, и она рассмеялась – своим настоящим, свободным, естественным смехом, – впервые за этот вечер.
– Эрнест, дорогой, ты знаешь, что я без ума от тебя. Но я знаю и то, что в глубине души ты никогда не помышлял о том, чтобы жениться на мне. Ты человек солидный, амбициозный.
– Ты смеешься надо мной. – Его голос прозвучал хрипло.
– Вовсе нет. Но я знаю, что мои заботы зачастую казались тебе легкомысленными, даже скучными.
– Легкомысленными – да, возможно, временами. Скучными – вот уж нет, это слово к тебе неприменимо.
– Спасибо тебе. Ты так часто произносил слово «скучный» в отношении других, что иногда я начинала бояться, что оно касается и меня. Правда. С тех пор как я тебя знаю, ты так часто жаловался на то, что вот этот обед был чертовски скучным, а этот ланч оказался пустым. Каждый день ты общаешься с людьми, которых считаешь занудами или они попросту раздражают тебя, – ты ведь не станешь это отрицать. Исключение составляют лишь Молино и Дюма, и все равно одного из них ты постоянно упрекаешь в несдержанности, а другого в отсутствии честолюбия. Что же до твоих коллег, я выслушала столько жалоб в их адрес. Джеймс капризный, Мензис подхалим, Грейнджер неумеха, Бедлоу болтун…
– Ты права в отношении других, но, Мэйзи, ты вовсе не зануда, и любой обед с твоим участием никогда не был скучным. Господи, да если и были за эти месяцы нескучные обеды и ланчи, так это только благодаря тебе.
Мэйзи принялась играть с пуговицами на рукаве.
– Ну что мы прилепились к этой скуке? – Улыбка тронула ее губы. – Ты действительно ни разу не упрекнул меня в этом.
– У тебя талант развлекать и веселиться, и ты щедро делишься им. – Разговор складывается совсем не так, как я рассчитывал.
Она поджала губы:
– Я знаю, ты никогда не одобрял того, что я встречаюсь с другими мужчинами.
– Вопрос не в этом, Мэйзи.
– Хотя я и вынуждена держаться в рамках приличий ради спокойствия своей семьи, признаюсь, скромность – это не мое. И как тебе известно, я не приемлю лицемерия, даже если это означает, что мое поведение, не говоря уже о каких-то брошенных словах, приносит боль окружающим.
– Любая боль, какую ты мне причиняешь, несравнима с тем счастьем, что ты даешь. Я действительно считаю, что у нас с тобой гораздо больше общего, чем ты думаешь. Я тоже презираю лицемерие, Мэй. Всей душой.
– Ты много раз говорил мне это, Эрнест, но так ли это на самом деле, дорогой? Ты вот критикуешь многих, но разве ты когда-нибудь говорил им в глаза, что думаешь о них? Я слышала, что наедине с собой ты высказываешь куда более резкие суждения, чем в своих телеграммах, – о той же войне, например. Ты ведь не всегда пишешь, что думаешь; ты пишешь то, что считаешь нужным. Мне кажется, ты любишь свое положение в обществе куда больше, чем ненавидишь лицемерие, к которому приходится прибегать, чтобы сохранить это положение.
Хотя и слушая ее с открытым ртом, Моррисон не мог подобрать слов для ответа. Она била точно в цель.
– О, Эрнест, дорогой, – пробормотала она, – я так виновата. Мне не нужно было заводить этот разговор, и я совсем не хотела ссориться.
Моррисон, несчастный, встал и протянул к ней руки:
– Если ты не презираешь меня, иди ко мне.
Она театральным жестом приложила ладонь ко лбу:
– Не могу. Я твердо обещала Мартину хранить ему верность.
Я готов провалиться сквозь землю.
– Тогда зачем ты просила меня приехать? Просто чтобы помучить меня?
– Конечно нет, дорогой. Просто я люблю тебя.
– Тогда почему Иган?
Голос Мэй опустился до шепота:
– Потому что он не так опасен для моего сердца, как ты.
– Выходит, я в тебе ошибался.
Она насторожилась:
– Что ты имеешь в виду?
– Помнишь наш разговор в тот день, когда мы бродили по старому Шанхаю? Ты говорила, что обожаешь риск, что не хочешь жить тихой жизнью в угоду общественному мнению. Я поверил тебе, но теперь думаю, что это была всего лишь бравада с твоей стороны.
Она обмякла, словно марионетка, выпущенная из рук кукловода.
– Touche [45]45
Тронута (фр.).
[Закрыть], – еле слышно произнесла она. – Но это не было бравадой. Я готова подписаться под каждым своим словом. И все-таки, – она взмахнула рукой, – я не знаю, что делать. Я обещала Мартину, понимаешь?
– Да, но ты обещала и… – Он уже собирался сказать, что она обещала то же самое и ему, когда до него вдруг дошло, что этого не было.
– Нет, тебе я никогда этого не обещала, – сказала она, словно читая его мысли. – Я стараюсь не давать пустых обещаний. И стараюсь держать те обещания, что уже дала. Можно смеяться надо мной, но таково мое понимание морали.
Моррисон не сразу осмыслил ее слова.
– Ты выходишь за него замуж?
– Нет. Да. Может быть. Я вовсе не стремлюсь к этому. Но он хочет.
Обескураженный ее абсурдной логикой, Моррисон не сумел возразить. Он размышлял о том, как лучше уйти, чтобы не потерять лица, когда она вскочила, бросилась ему на шею и прошептала:
– О милый, ты и я, мы оба в отчаянии, ведь так? В любом случае, Мартин вернется из Токио лишь завтра.
Со стороны порта донесся гудок парохода. Электрический вентилятор скрипнул под потолком, медленно закружив лопастями.
Какая же она все-таки непредсказуемая! В какой-то момент она играет трагедию, а уже в следующее мгновение выступает в роли искусительницы и провокатора! Она возбуждает меня и играет мною в свое удовольствие. Она живет только настоящим, прошлое вычеркнуто из памяти, будущее туманно. Она – Диана, богиня охоты, хотя и не девственница. Ее ум – это лук, а очарование – стрелы. И вряд ли отыщется хоть один белый мужчина во всем Китае, а теперь, как я понимаю, и в Японии, кто избежал бы этих сладких стрел. Она честна, как виски, прямолинейна, как выстрел в упор. Я целую ее и пьянею. Ее искренность достойна восхищения и зависти. Она не обещает мне ничего, кроме мимолетной радости, но и этого довольно. Ее нельзя поработить, и Иган вскоре узнает об этом, к своему разочарованию, бедняга. Я целую ее, и она обнимает меня так крепко, что я задыхаюсь. Она стонет, она вздыхает, она играет спектакль; я так и не знаю, был ли ребенок на самом деле или это очередной лихо закрученный поворот в ее сценарии. Я уверен лишь в том, что весь мир для нее – сцена и она главная героиня, а мы, бедные мужчины, во втором составе. Она права в том, что я не смог бы всю жизнь довольствоваться этой ролью. Я начал понимать Джона Уэсли, с его сомнениями и колебаниями, хотя мне это и нелегко. Мэй Рут Перкинс абсолютно, всецело, по-настоящему верна только себе самой, и больше никому. И хотя она не ищет скандалов, они обрушиваются на нее и всех, кто рядом, словно июньские ливни в Японии. Как бы мне ни была ненавистна мысль о том, что волосатые лапы Джеймсона когда-либо прикасались к ней, я вынужден признать, что он прав. Она нимфоманка высшего порядка – и доказывает это каждым своим жестом, каждым вздохом. И все же… Ее способность дарить счастье уникальна. Ее живость, ее искрометный юмор, ее театральная экстравагантность, ее чувственность. Ее влажность. Ее полные груди. Ее томный взгляд. Ее манящие бедра. Ее лоно. Ее врожденная, непреходящая жажда жизни – тот самый колодец, из которого мы все пьем. Или, быть может, то озерцо, перед которым мы встаем на колени, чтобы полюбоваться собственным отражением в воде. Но каким бы ни был этот водоем, он бездонный, соблазнительный, кристально-чистый. И я остаюсь, прикованный к ней цепями, коленопреклоненный, уповающий на небеса.
Голос Мэй, слабый и нежный, словно мяуканье котенка, ворвался в его мысли, и ее рука схватила его за волосы, отрывая от подушки.
– Дорогой, ты сводишь меня с ума. Теперь я хочу, чтобы ты был во мне.
Глава, в которой сэр Клод подтверждает истину старой поговорки о дипломатах, и наш герой, вдохновленный воспоминаниями о давней осаде, решает продолжать собственную
Утром Моррисон, воспользовавшись тем, что Мэй еще спит, закинул галстук Мартина Игана за спинку кровати. Ему не хотелось уходить, но сэр Клод Макдональд согласился принять его. Они с Мэй нежно попрощались. Мысль о том, что скоро рядом с ней ляжет Иган, была мучительна. Но он был не настолько глуп, чтобы брать с нее обещание хранить ему верность.
Моррисон сошел с поезда в Дзуши, где находилась резиденция министра, и сразу окунулся в удушливую жару. В воздухе кружила мошкара, сосны стояли с обожженными солнцем иголками. На одинокую лужицу слетелись стрекозы, а вдалеке маячили горы, размытые в серовато-голубом мареве. Хотя и несколько утомленный после бессонной ночи, он пребывал в приподнятом настроении и был открыт для новых впечатлений.
Жена сэра Клода, Этель, тепло встретила его. Моррисон считал ее самой привлекательной из жен дипломатов и всегда поражался тому, как повезло сэру Клоду. Когда Этель коснулась его щеки приветственным поцелуем, он отметил, что волосы у нее по-прежнему густые и темные и нет ни одного седого. Что было удивительно для женщины, потерявшей мужа и двоих детей во время эпидемии холеры в Индии, а потом пережившей осаду Пекина вместе с сэром Клодом.
Рукопожатие министра было не столько холодным, сколько слабым и влажным, а его глаза, как у бассета, казались совсем печальными.
Когда они устроились в гостиной, обставленной в привычном для иностранных резиденций смешанном стиле, сочетающем элементы западного и восточного декора, Этель стала расспрашивать о старых знакомых в Пекине. Закончила ли леди Сьюзан свою книгу о Китае? Как поживает И. Дж.? А как там эксцентричный Эдмунд Бэкхаус – все еще переводит для него, Моррисона, правительственные бюллетени? А Берти Ленокс Симпсон по-прежнему терпит убытки?
Сэр Клод, подкручивая кончики усов, заметил, что сегодня тринадцатое июня, четыре года назад в этот день орды «боксеров» начали штурм иностранных миссий в Пекине.
– Ах да, точно, – сказал Моррисон, удивляясь собственной забывчивости.
– Страшное было время. – Этель посмотрела на свои руки, уже далеко не молодые, но все равно изящные и тонкие. – И все же иногда я вспоминаю те дни как самые счастливые и безмятежные, наполненные каким-то особым смыслом. Странно, тебе не кажется?
– Нет, – ответил Моррисон, – вовсе нет. Иногда самые трудные времена оставляют яркий след в памяти.
За чашками индийского чая они пустились в воспоминания о том, как французский министр Ришон в ночной сорочке с красными птицами завывал: «Nous allons tous mourir ce soir», – и так каждый вечер, пока они все дружно не сошлись во мнении, что лучше уж умереть, только бы избавиться от него. «Nous sommes perdus!» – заливался Ришон слезами, и как они все желали, чтобы он сам perdus, и чем раньше, тем лучше. О том, как старик фон Белоу из германской миссии играл на фортепиано «Полет валькирий» Вагнера, словно приближая апокалипсис, – и иногда, как напомнил сэр Клод, просто чтобы заглушить крики, доносившиеся из-за стен осажденного квартала.
Какое-то время Моррисон и Макдональды молчали.
– Помню, я пил вермут из бутылки, горлышко которой срезала пуля, – ухмыльнулся Моррисон, и настроение снова поднялось.
– А помните те обеды из мяса пони, приправленного карри, и голубиного рагу, которые мы запивали шампанским? – спросила Этель. – Обеды, на которые итальянский министр всегда спускался в смокинге.
Моррисон вспомнил, как незадолго до осады, двадцать четвертого мая 1900 года, Макдональды устраивали в своей резиденции большой прием по случаю празднования восемьдесят первого дня рождения королевы Виктории. В тот день, еще до начала приема, в хутонге неподалеку от иностранного квартала на глаза ему попался молодой «боксер», который ввел себя в транс и рубил воздух мечом. В тот вечер это стало хорошим анекдотом. Моррисон под руку с леди Этель проследовал к столу. Потом они вальсировали на теннисном корте под светом красных бумажных фонариков, под звуки духового оркестра…
Моррисон вдруг увидел все так, как будто это было вчера. Он танцевал с хозяйкой, потом с невыносимой леди Бредон, очаровательной Джульет, невероятно податливой мисс Бразьер и толстой и потливой Полли Кондит Смит, которую вскоре после этого спасал с Западных холмов вместе с миссис Сквирс. Они вновь и вновь поднимали тосты за королеву, и веселье продолжалось до самого рассвета. На следующее утро Моррисон проснулся и узнал, что, пока они праздновали, «боксеры» совершили массовое убийство миссионеров всего в восьмидесяти милях от Пекина. Перерезанные глотки. Отрубленные конечности. Изнасилованные женщины… Восьмого июня «боксеры» подошли к городу и сожгли конюшни пекинского ипподрома. Спустя три дня они выбросили канцлера японской миссии, мистера Сугияму, из экипажа и забили его до смерти, вырвав из его груди сердце. Двумя днями позже «боксеры», не встретившие никакого сопротивления императорской армии, ворвались в город и начали поджигать дома иностранцев и резать новообращенных христиан. Началась осада.
– Мы пережили удивительные времена, – сказал сэр Клод. – Но, – тут он обратился к гостю, – ты ведь пришел не для того, чтобы предаться воспоминаниям.
Следуя за хозяином в кабинет, Моррисон поймал себя на мысли, что, хотя он и вел здоровый и умеренный образ жизни, где-то к концу прошлого, 1903 года заметил, что адреналина в нем поубавилось и он как-то незаметно провалился в средний возраст. Постепенно он начал уступать натиску болезненных недугов. Стал более осторожным и циничным. И с самого начала военного конфликта, как он заметил, взял привычку сосредотачиваться на деталях (выяснял, сколько комплектов амуниции контрабандой провозят в почтовых мешках, запоминал названия военных кораблей, даже подсчитывал численность русских войск, охраняющих платформу железнодорожного вокзала в Ньючанге), и все это время его преследовало такое чувство, будто он не видит целостной картины. Не только войны, но и жизни вообще. Он не особенно задумывался над этим, поскольку будничная рутина не оставляла времени на философские размышления. Когда он встретил Мэй, сердце забилось быстрее. Моррисон до сих пор не мог сказать, было ли это учащенное сердцебиение признаком любви или доказательством того, что еще не все потеряно, или вообще было связано с чем-то другим.
Он был доволен тем, что заранее подготовился к встрече с сэром Клодом, потому что сейчас, лицом к лицу с министром, вдруг почувствовал себя очень усталым.
– Мы решили отказаться от аренды «Хаймуна», – начал он, проверяя реакцию дипломата.
– Не надо торопиться.
– Не надо? – с бесстрастным выражением лица произнес Моррисон.
– Пока я не встречусь с бароном Комурой.
Комура был японским министром иностранных дел.
– И когда это произойдет?
– В четверг. Но прежде ты, Джеймс и я встретимся с генералом Фукушимой.
Моррисон задался вопросом, прав ли он был, недооценивая Макдональда.
На обратном пути в Токио напряжение и недосып все-таки сломили его, и он задремал, уронив голову на грудь. Вечером он с трудом мог разлепить веки за ужином с Джеймсом, которому представил следующую оценку обещания помощи от Макдональда: «Слабое, скользкое, обтекаемое и, возможно, неискреннее. Но это наша единственная надежда».
Наутро Моррисон проснулся от шума дождя. Льет как из ведра. Переселившись в «Империал», он написал нежную записку Мэй, сообщая, что загружен работой, но позвонит ей после встречи с сэром Клодом и Фукушимой в британской миссии. Он чувствовал себя легко, как никогда.
Генерал Фукушима говорил прямо, без обиняков. «Хаймун» создавал реальную помеху японским военным операциям; своим передатчиком он осложнял работу военного телеграфа и, если учесть крайне враждебное отношение к нему со стороны русских, сам по себе становился опасным объектом. Япония не имеет возможности обеспечить безопасность судна, поскольку все силы брошены на войну. Моррисон предложил – в случае, если они все-таки откажутся от «Хаймуна», – чтобы Япония по крайней мере гарантировала Джеймсу специальную аккредитацию и содействие в переброске на фронт.
– Мы были бы чрезвычайно признательны за такую уступку, – поддержал его сэр Клод.
– Его переброска на фронт уже неактуальна, – ответил Фукушима, сама доброта.
– Почему? – Вопрос Джеймса прозвучал как контролируемый взрыв.
– Потому что мы возьмем Порт-Артур так скоро, что ни один корреспондент не успеет добраться туда по суше, чтобы увидеть нашу победу.
– Конечно. – Сэр Клод кивнул, явно удовлетворенный ответом.
Как только высокие гости удалились, Джеймс дал волю эмоциям:
– Этот мямля сначала соглашается с нашими доводами, а уже в следующую минуту поддерживает Фукушиму! Он не может понять, что проблема кроется в отсутствии взаимопонимания между японским флотом, который видит в «Хаймуне» своего союзника, и сухопутными генералами, которых представляет этот Фукушима! Ты должен что-то предпринять.
Моррисон не представлял, чем может помочь. Посоветовав Джеймсу успокоиться, он извинился и вышел, чтобы сделать телефонный звонок.
– Алло? – Сонное бормотание.
– Мэйзи.
– У тебя всегда такой встревоженный голос. Я начинаю чувствовать себя героиней мелодрамы.
– Так оно и есть.
– Как война?
– Мы еще не победили. Два изнурительных часа в обществе сэра Клода и генерала Фукушимы, и все, чего нам удалось добиться, – это обещания, которое вызвало еще большее раздражение.
– Ооо… Бедный малыш, – промурлыкала она.
– Я умираю, хочу тебя видеть.
– Не надо, – сказала Мэйзи. – Мне неприятно.
У Моррисона замерло сердце.
– Не надо что?
– О, это не тебе, милый. Я разговариваю с Мартином.
Мартин? У Моррисона перехватило дыхание, спазм сковал горло.
– Алло? Ты здесь, милый? – спросила она.
– Я просто хотел спросить, не хочешь ли ты приехать завтра в Токио.
– Конечно, приеду. С удовольствием. Встреть меня на вокзале Шинбаши. А пока целую.
Представив, что Иган слышал этот разговор, Моррисон искренне пожалел своего соперника.
