Текст книги "Тёмное солнце (СИ)"

Автор книги: Лидия Евдокимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Ветрис хотел было соврать, что его наняли, чтобы охранять караван, но всмотрелся в загоравшиеся золотистыми искорками глаза незнакомца, и передумал. Что-то подсказывало Коэну, что тот, кто с ним сейчас разговаривает, не так прост, как хочет казаться.

– Я Коэн Ветрис, вождь народа Долины, – вздохнув, произнёс он. Эти слова нужно было бы говорить с выражением и гордостью, но будучи связанным, добавить себе значимости не получалось. – Моя страна расположена за восточными границами Империи, между горами и Великой Степью.

– Ответь на вопрос, Коэн Ветрис, – тон говорившего изменился, и варвар скорее почувствовал, чем услышал, как из ножен выходит клинок.

– Мы шли к Отцу, – раздувая ноздри, и пересиливая желание плюнуть допрашивающему в лицо, ответил Ветрис. – А кто спрашивает?

– Моё имя тебе не нужно, но можешь называть меня Семь Стрел, – мужчина откинул покрывавшие варвара шкуры, и взмахнул небольшим ножом, рассекая стягивавшие ноги Ветриса верёвки. – Об остальном ты расскажешь тем, кто знает звезды.

Лаитан не верила своим глазам. Перед ней снова были залы дворца Империи, такие же пышные и чистые, какими она их оставила недавно. Или это было давно? Время теперь не имело значения, ничего теперь не имело значения. Жрицы танцевали в честь возвращения госпожи, Мастера готовили кузницы и раздували меха горнил, в которых сгорят жертвенные подати, живые лазутчики и дети проклятых матерей, пошедших против Закона.

– Закон един! – гремело под сводами дворца. – Закон един для всех! Только жрицы имеют право решать, кому стать матерью, как зачать дитя!

Лаитан уже пила сладкое розовое вино, приятно освежавшее тело и разум, а вокруг продолжали танцевать девушки, чьи тела в бронзовой коже, будто резные статуэтки, чётко вырисовывались на фоне светлых драпировок и мраморных узоров на стенах.

– Закон гласит, что Медноликая Лаитан последняя мать матерей! И да будет так!

– Да будет так! – закричала сама Лаитан, звякнув браслетами и присоединяясь к танцам. Смех и веселье, переполнившие разум и чувства госпожи Империи, бились в её крови золотыми искрами, пока она не увидела чёрную кляксу темноты, расползающейся от дальнего угла. Медноликая застыла, с её губ медленно сползла радостная улыбка. Она оглянулась, покрутила головой, надеясь отыскать поддержку у своих телохранительниц, но остальные будто не видели пятна Тьмы, ползущей прямо к Лаитан. Госпожа достала свои черные клинки, но ледяная струя холода, протянувшаяся прямо из черноты, в мгновение ока превратила оружие в распавшиеся, треснувшие от холода обломки. Прочная и неувядающая от времени сталь Империи сдулась и распалась на части, глухо звякнув о мраморный пол под ногами. Лаитан отступила на шаг, в сердце появился страх, но в тот же миг тьма, поднявшись будто животное, покачнулась, обретая форму кошки размером с саму Лаитан, и, припав к земле, прыгнула в сторону. Сотканное из тьмы животное повернуло к Медноликой морду, раскрыло пасть в беззвучном мяуканье, и снова прыгнуло в дальний угол зала, где коридоры вели дальше, к лестницам и кузням. Лаитан пошла за ней, оставив позади веселье и зовущих её сестёр. Чьи-то руки хватали госпожу за запястья, и она сначала пыталась злиться, но потом, устав уклоняться от касаний, начала зло вырывать свои руки из цепких пальцев сестёр, сгрудившихся в единую массу.

Через некоторое время Лаитан уже бежала прочь, а за ней, шумя и прокатываясь по переходам дворца, неслась, растекаясь на поворотах, людская масса. Огромная кошка вела её сквозь знакомые и полузабытые коридоры, все дальше погружаясь в сердце дворца. В итоге Лаитан встала перед неприметной дверью, на которой было начертано двойное солнце, окружённое несколькими кольцами черного, золотого, медного и белого цветов. Призрачное животное легко толкнуло лапой дверь и замерло на пороге. Лаитан шагнула внутрь, стараясь запереться от воющих и пугающих её сестёр и служанок. Справившись с затвором, Медноликая оглянулась и замерла в ужасе.

Прямо перед ней, чуть на возвышении, лежала она сама. Рядом замерли старые жрицы, чьи морщинистые лица были столь стары, будто они существовали все эти тысячи лет после основания Империи.

– Это будет в последний раз, – сказала одна из них, посмотрев на медноволосую женщину, укрытую простыней. Женщина была либо мертва, либо крепко спала. Вторая старуха в церемониальных одеждах поджала губы и сказала в ответ:

– Материала было достаточно, но не бесконечно. Часть испортилась, когда произошёл сбой системы контроля почти тысячу лет назад.

– Ты взяла это из памяти? – обратилась к ней первая. Её собеседница кивнула, сложив руки на впалой груди.

– Если бы все шло, как надо, мы то же были бы юны и прекрасны, обновляя себя и загружая память прожитого, как в это дитя.

– Материал прошёл проверку, прежде чем оказаться в лоне матери? – спросила третья, доселе молчавшая жрица. Две первые согласно кивнули, и одна из них сказала:

– Заданные параметры роста, веса, внешности, пола и возраста вхождения в силу. Генетические маркёры говорят о катастрофическом снижении порога защиты от старения, к тому же, с каждым поколением мы теряем концентрацию силы в крови объектов.

– Да, и потому это будет последний раз. У нас больше нет пригодного материала для оплодотворения клеток носителя.

Все трое повернули головы в сторону, Лаитан тоже посмотрела туда. Открытая крышка из прозрачного материала, похожего на шлифованный кварц, дымилась холодным паром, и Медноликая даже тут чувствовала исходящий от этой открытой ёмкости холод. Лаитан посмотрела на кошку рядом, та умывалась.

– Завершаем процедуру, новая карта готова. Имя следующей матери матерей?

– Лаитан, – ответили вопрошающей.

Лаитан в ужасе уставилась на чёрную кошку, которая, словно улыбаясь, открыла пасть и прыгнула на неё, заставляя очнуться от морока. Последнее, что успела услышать Медноликая, шёпот в разуме, заставляющий стереть страх:

– Ты нужна мне, чтобы хозяин вернулся.

"Тьма", – в ужасе закричала мысленно Лаитан.

Открыв глаза, она её и увидела. Темноту. И услышала только шорохи сбивчивого дыхания, да сладостные стоны жриц неподалёку.

– Морстен... – прошептала Лаитан.

– Морстен. Морстен, – слова капают в тишину, мерные, как отсчёт времени водяными часами. Дорогая игрушка для Империи, чья жизнь и смерть регулируются, подобно гигантскому механизму, циклами засух и наводнений. – Морстен...

На берегу великих солёных озёр, где воды много, но пить её можно только если решил умереть мучительной смертью, ходила пословица. Злая, но правдивая. "Бедный водой, как житель Озёрья. Богатый солью, как житель Озёрья. Дурак, наверное, раз не сбежал оттуда".

Дурак. Верно. В доме его родителей, владевших, как и многие, солевой мельницей, клепсидра была. Воды тоже хватало, но вот только солёной. Выпаривая соль из слез великих озёр, люди с трудом добывали себе драгоценную пресную влагу для полива земли и питья. Морстен стоял на стене небольшого квадратного загона-форта из побелевших от высолов стволов гигантского тростника, и всматривался вдаль. Над дорогой висела взвесь белёсого песка, смешанного с горькой солью, а это означало караван, который привозил в город еду из центральных провинций, либо прибытие военного отряда. Второго он хотел сильнее.

Вот уже много лет, с самого праздника наречения имён, когда у него отрезали прядь волос, которую с песнями и танцами сожгли в Солнечном костре, гибкий юноша с разъеденными солью пальцами мечтал сбежать отсюда. И выходов было два: податься в прислужники при караване, или уйти в наёмники.

Трудиться до самой смерти в тридцать лет Гравейн не хотел. Он видел, что соль сотворила с его матерью и старшим братом. Никакая Золотая Змея, Королева Солнца и Средоточие Света не могла заставить его полюбить свою жизнь, принять её и смириться.

В прошлый приезд Натан Борм, вербовщик, обещал, что через год он заберёт Морстена, даже если тот успеет за это время охрометь и заиметь чирьи на пузе. Что он скажет в этот раз? Вспомнит ли?

– Морстен. Морстен! – равномерные капли слов матери, зовущей его к печи. Огонь надо поддерживать, чтобы внутри большого бронзового котла, накрытого тяжёлой плитой, проходило выпаривание воды, выпадение соли и оседание её на стенках. Пар, проходящий по трубам, охлаждался в большой колонне, откуда вода падала в большую бочку, прикрытую деревянной заслонкой и вкопанную в песчаную землю. Если огонь погаснет, вечером им будет нечего пить, и водовоз не сможет забрать дневную норму для полива полей. А это значит, что в праздничную субботу Морстена отволокут на площадь, где высекут щедро вымоченными в солевой рапе прутами ивы...

Гравейн ещё раз вгляделся в облако, стремясь рассмотреть в сверкании кристалликов проклятой соли цвет штандарта. Чёрный или красный? Чёрный, с золотым солнцем. Наёмники! Окрылённый, он слетел вниз по приставной лестнице, чтобы очутиться посреди пустого дворика, в центре которого возвышался огромный котёл. Чёрная бронза, потемневшая от многолетнего огня, горящего внизу, в печи, казалась огромным чудовищем, извергающим оранжевое пламя. И он замер, наблюдая, как все вокруг затягивает серым, как пустоши смерти, туманом.

– Ну, как тебе на троне, мальчик? – услышал он в следующий момент. – Ничего не жмёт? В паху не свербит?

При звуках этого отвратительного голоса Морстена свело судорогой от головы до пяток. Он, даже не видя никого вокруг себя, находясь в круге слепящего стылого света, падающего откуда-то сверху, зверски, люто, бешено хотел смерти. Гибели, долгой и мучительной, для произносящего эти слова. Память, услужливо подсовывавшая описания древних и жесточайших казней, не могла подсказать, кто он и как тут очутился, но Гравейн знал и переживал только одно. Тот, кто находился сейчас где-то позади, и чьё зловонное дыхание доносилось до Морстена, должен был умереть. И не один раз, а десяток. Сотню. Тысячу!

И, разрываемый болью в сшитом на скорую нитку теле, он знал, что спустя короткое время смог бы воплотить в реальность эту простую и очень сложную мечту. Смог бы, но...

– Какой хороший настрой... Мальчик мой, да ты далеко пойдёшь, – голос дрогнул, наливаясь хрипом заполненных гноем лёгких, и послышался громкий булькающий кашель, за которым последовал шлепок комка мокроты на холодный пол. – Эхе-хе. С такой ненавистью ты отлично мне послужишь. Недолго, правда. Пару лет. На большее тебя вряд ли хватит, да там и яд доберётся до мозга. До белого, склизкого, непослушного мозга!

Говоривший снова зашелся в кашле, отплёвываясь и хрипя. Морстен от всей души пожелал ему задохнуться и сдохнуть прямо здесь, готовый даже поступиться своей местью. Но не случилось.

– Я знаю, что ты меня сейчас не слышишь, воинственный герой. Но запомнишь, что я скажу. Чтобы потом...

Всё замерло. Даже свет, напоминавший сияние гнилушки, перестал мерцать. Сидящий на чёрном троне, горячем от сожжённого пепла своего предшественника, он вспоминал, что будет дальше. Обрывками, кусочками. Сердце, которого на самом деле не было, билось механически, ровно, размеренно. Старый маг, ищущий способ обмануть смерть, появится перед его лицом, оскаливши набитый гнилыми зубами рот, вскроет ему грудь, ровно посередине, просто взмахнув рукой. Плоть разойдётся, кости раскроются, как цветок, а сердце, повисшее на вытянувшихся из груди сосудах, вялых и побледневших, неожиданно забьётся, стоит только покрытой коркой коросты лапке старика прикоснуться к нему. Но это ещё не все. Пахнущий гноем и гнилью мастер, прокляни его Тьма, харкнет на его, Морстена, сердце, и, хихикая, спрячет все это обратно, вместе со своей отвратительной слизью!

"Никогда! Никогда не буду служить тебе, – Гравейн, забившийся в судорогах, будет желать смерти, умолять о ней судьбу, потому что жизнь, отравленная чужой силой и подчинённая чуждой воле, гораздо хуже. Но не умрёт. И будет помнить об этом весь оставшийся ему отрезок времени. – Я найду тебя, и ты поймёшь, что есть вещи намного хуже смерти, старик!"

– Морстен... Морстен... – старый маг покачал головой. – Я бы с радостью помог тебе самому узнать, что есть вещи хуже смерти, но ты их уже знаешь. Вот незадача. Старый Пеленгас Кирин, к твоим услугам. Если вдруг решишь, что с тебя довольно, просто позови. Я приду к тебе, маленький мой. И помогу. Правда. Я ещё никому не лгал. Даже Матери Матерей, чтоб она сгнила в муках...

– Морстен!

Тьма расступилась. Перед ним, на ступенях золотого трона, выполненного в форме солнечных дисков, стояла та, кого называли Медной Змеёй Империи, Матерью Матерей, Вечной Хранительницей Света... В медных волосах играл отсвет солнечных лучей, захваченных кристаллами Кузниц, и запертых там, чтобы высвобождаться постепенно, наполняя зал мягким сиянием. В воздухе пахло песком и мёдом, травами и ядом. Налитые смертоносным золотом зрачки, походившие на монеты, ввинчивались в его душу, выжигая незримым пламенем боли тяжёлые раны там, где тело когда-то пронзили лезвия алебард и черные клинки империи. Её клинок. Или её сестры?

Но сейчас она шла к нему, безоружная, без закрывавшей тело чешуи, неуязвимой для ударов мечей и Мастерства. В его руке был клинок, он чувствовал, как внутри металла, откованного не в Империи, и не в Долине, бьётся жажда. Жажда крови, жажда жизни, жажда смерти. Он сжимал рукоять легендарного меча Тьмы. Оружия, которое никогда не появлялось в этом мире с тех пор, как совокупными усилиями двух сил Тьму отбросили на дальний север.

И, пожалуй, единственного средства прервать существование той, кого в своё время выбрал Свет.

– Морстен, чего ты хочешь? – спросила она. Он помнил её имя, не то, которым владычицу называли пять сотен лет назад. Её настоящее имя.

– Чего тебе по-настоящему нужно?

– Чего хочет твоя чёрная душа?

– Зачем ты живёшь?

Эти вопросы прошли мимо. Клинок, разрезая взвизгнувший воздух, прочертил чёрную линию, завершившуюся у груди Лаитан, едва прикрытой тонкой тканью. Браслеты на её руках звякнули, жалобно, тонко, но она не сделала попытки защититься. Понимая, что не успеет.

– Ничего личного, – всматриваясь в её лицо, и замечая тонкие морщинки, пролёгшие от крыльев изящного носа к уголкам губ, сказал он. Лицо, которое раньше преследовало его во снах. Кровавых, тяжёлых, болезненных. Наполненных местью. – Ничего личного, Литан. я просто должен был сделать это давно, Улла.

Она шагнула вперёд, и меч взвыл, погружаясь в плоть, блещущую податливым золотом.

– Ты уверен, что тебе нужно именно это? – прочёл он на губах, покрытых выплеснувшейся золотой кровью.

– Нет, – отступил назад Морстен. С волнистого лезвия длинного меча капало драгоценное золото. – Не уверен. Я уже пережил эту месть. Ради большей. Это сон. Дурной сон.

Чёрный Властелин, ощутив движение за своей спиной, развернулся, нанося мощный удар клинком в мелькнувшую серую тень.

– Лаитан, да... Ты Лаитан, и мне не нужна твоя смерть. Не сейчас.

Тьма, проникнувшая под защиту Медноликой, легко и гибко вспоровшая её разум, воспользовавшись утратой силы матери матерей, деловито и по-хозяйски прошлась в сердце, удовлетворённо заурчала, будто сытая кошка, и покинула тело окончательно. Она шлёпнулась на липкий пол с высоты своего роста, услышав, как позади, от спины и затылка отсоединяются какие-то холодные жгуты. Призраки тронного зала, на мгновение показавшиеся перед ней, испугали Лаитан до полуобморочного состояния своими кривыми лицами. Перекошенные от боли, до сих пор носившие посмертные маски искривлённых гримас, в которых их застала смерть, мелькнули перед лицом, беззвучно чавкая ртами, в которых виднелись гнилые осколки зубов. Лаитан отшатнулась, поскользнулась на чем-то скользком, повалилась вниз, вскрикнув и зашарив руками по полу, пока не решилась потратить часть своей силы на то, чтобы сотворить огонь над головой.

Отползая на руках все дальше и дальше, она слышала мерный шум капель воды, шлёпавшихся вниз с высоты где-то неподалёку. Хорошо, значит, тот самый родник берет начало где-то недалеко, по нему можно будет дойти до стены с выходом...

Лаитан замерла, прислушиваясь. Руки дрожали, во рту был гнилостный привкус, вокруг слышались разносящиеся под сводами стоны боли, радости, наслаждения плотскими утехами. Где-то вдалеке возилось чьё-то тело, извиваясь и постанывая, но громче всего в голове раздавались звуки капающей воды.

Кап-кап-кап...

Лаитан силой воли успокоила дыхание, прикрыла глаза, раз уж все равно её силы не хватало победить магию душ в этом месте.

Кап-кап-кап...кап...

Медноликая сосредоточилась, сформировала тёплый шар в ладонях, напитала его силой своей души, ощущая, как температура тела падает. Её начало знобить, пещера показалась ледяной, звуки отдалились.

Она открыла глаза.

Шар над головой тускло вспыхнул...

Десятки, сотни, множество неисчислимых искорёженных лиц, почти обрётших белёсую плёнку плоти, уставились на Лаитан, щелкая обломками зубов в считаных дюймах от лица.

– А-а-а-а-а! – заорала Медноликая так громко, что своды пещеры качнулись, когда от них отразился её звонкий голос, ударивший обратной возвратной волной в грудь Медноликой. Она упала на лопатки, светлый шар над ней погас и наступила чернота и тишина, в которых слышались безумные всхлипы матери матерей, горячо молящейся всем стихиям, теням и свету. Последним, о ком она вспомнила, была Тьма, но она её тоже не услышала.

Лаитан утёрла со лба холодную испарину ледяной рукой. Она привстала, шагнула в сторону и тут же наткнулась на чьё-то тело. Присев и ощупав его дрожащими руками, она поняла, что это одна из её жриц. Возможно, Киоми. Холодное тело было похоже на мумию, иссушенную и сморщенную, с которой свалились браслеты и украшения, валяющиеся рядом, под ногами.

– Морстен... – шёпотом, чтобы снова не потревожить алчущие крови души, позвала она.

– Да, Лаитан, – ответил он, наблюдая, как серая тень оседает на пол склизкой кучкой чего-то, напоминавшего больше плоть пещерного гриба-слизевика, чем живое существо. С любопытством Морстен смотрел, как мерзкие капли серой призрачной плоти соскальзывают с клинка, шипящего, как горячее железо в прохладной воде, и разбиваются о пол из камня. Из серого полированного камня, а не песка, которым, согласно традиции, устилали пол в тронном зале Мастера Мастеров.

Вокруг него рушилось пространство сна, построенного этой тварью, и в нос вползал дики по силе запах посмертия. Нет, это был не Властелин Ничего. Его присутствие здесь не требовалось. Но то, что сейчас умерло, не закончив до конца горький пир на душе Тёмного Владыки, имело в себе чёткую подпись Мастера, и, несомненно, было продуктом его мастерства. Одним из первых экспериментов, попыток научиться управлять жизнью после смерти.

Стены тронного зала уступили место каменным перекрытиям, низким и заросшим кристаллами известняка. Невысокий потолок сходился на купол где-то вверху, а кругом царила тьма. Её привычные объятия распахнулись перед Морстеном, все ещё продолжавшим сжимать в руке меч, и он прикрыл глаза, смотря вовне потайным зрением, для которого не нужен был свет вообще. Никакой.

Когда-то это был тронный зал. Или торжественный зал. Место, где вершился суд, праздновались победы и принимались решения. Но с тех времён протекло много времени и воды, затянувшей стены отложениями соли и мягкого мела, за тысячелетия спрессовавшегося и приобрётшего прочность камня. Обитатели этого места замерли на своих местах там, где их застала смерть, и безглазые черепа ухмылялись гнилыми зубами, обрамлённые остатками похожих на паклю бород.

Везде – вдоль стен, возле возвышения с угловатым камнем-троном, все ещё сверкавшем из-под слоёв отложений гранями цельного кристалла – лежали, сидели, стояли тела. Мумии. Высушенные досуха, окаменевшие от богатой солями воды, и относительно недавние, только начавшие свой путь в вечность памяти и камня. "Вот они, твои ворота в историю, – подумал Морстен, вспоминая свою перепалку с варваром-Коэном. – Если бы ты их только видел, то, наверное, обгадился бы".

Но среди мёртвой залы ещё теплилась жизнь. Рядом с телом, закутанным в одеяния жрицы-золотокровой, сжалась в комок, сотрясаясь в беззвучных рыданиях, Лаитан. Её медные волосы в теневом зрении казались черными. И к ней подбирались плотные серые сгустки, выбрасывавшие перед собой ложноножки-жгутики. Камень в местах прикосновений окутывался иголочками льда, мгновенно таявшими, стоило полупризрачной твари переместиться чуть дальше. До того мига, когда плоть противоестественного союза воли Посмертника, сущности призраков и странной подгорной жизни коснулась бы Матери Матерей, оставались считанные секунды.

Которые растянулись для Гравейна настолько, насколько он хотел. Кроме смерти, щедро разлившейся в зале, и с годами лишь усиливавшей свою мощь, тут присутствовала только Мать-Тьма. И её было вдосталь. Столько, что даже Замок мог выдать вряд ли больше. Сырая и неподатливая субстанция, породившая жизнь, втекала в того, кого против воли посвятили ей, и превращалась в сухую, горячую и тяжёлую силу, от которой искажалось время.

Лёгкий, словно соломенный, меч с металлическим треском рассекал один за другим серые шары, расплёскивавшиеся синеватым холодным пламенем, взвивавшимся вверх, под своды зала. Морстен скользил через тьму, оказываясь возле следующей цели и наблюдая собственные тающие силуэты подле предыдущих тварей. Он сбился со счету на третьем десятке, но пространство вокруг Лаитан было очищено.

– Лаитан, – перехватив забрызганный какой-то дрянью клинок левой рукой, он осторожно прикоснулся к её плечу, – пойдем. Нам надо идти. Теперь я знаю имя Посмертника, и ему это вряд ли понравится. Но сначала – разыщем остальных.

Медноликая не поняла ни слова. Когда на её плечо легла чья-то рука, а голос предложил ещё раз что-то, чего она не слышала и в первый раз, мать матерей поняла, что терять ей уже нечего. Если и суждено умереть, то хотя бы не на коленях. Нашарив свободной рукой выпавшее у жрицы оружие, она одной рукой сбросила с плеча ладонь мертвеца, разворачиваясь для удара, и занесла оружие над кем-то, скрытым в темноте.

И в этот момент сильная пощёчина, угодившая на подживший синяк после встречи с лавой, вышибла дух из Лаитан окончательно... Сталь звонко прокатилась по полу, ударяясь о части ржавых доспехов и камни под ногами.

Разговор Замка и Морстена

Морстен, успев подумать только лишь «как же не вовремя», окунулся в показавшуюся липкой и холодной темноту. Из мрака медленно проступили контуры тронного зала Замка, где на каменном троне восседал обугленный костяк предыдущего владельца. На самом деле, останки бывшего прежде него Властелина Темноты Гравейн захоронил давно. Еще в начале своего пути, рассматривая это действие как необходимый моральный долг и ритуал уважения к достойному рыцарю, правившему до него.

С тех пор Замок всякий раз вызывал эту картину при любом удобном случае, как сейчас, когда ему удалось связаться со своим хозяином. "Или марионеткой", – невпопад подумал Морстен, сжимая зубы. На таком расстоянии связь была болезненной и тягуче выматывала душу.

– Надеюсь, ты не уползёшь, стеная, и не прервёшь этого разговора, – недовольно проговорил Замок, пользуясь обугленными останками Властелина на троне. Имя его Морстен так и не узнал, было похоже, что предшественник сам позабыл, как его звали когда-то. – Было бы неловко.

– Я подумываю об этом, – в тон ему проворчал Морстен, – хотя и выдержу немного. Наверное.

– Как скажешь, – отозвался Замок. – Хочешь – сиди и мучайся.

– А что, я вполне мирный, беспорядков не нарушаю, жрать прошу немного и редко... – Гравейн улыбнулся. Давно он не пикировался со своим всезнающим и всемогущим недвижимым другом.

– Хм, очень правильно построенное предложение, – Замок пошевелил сгоревшей челюстью, – беспорядков ты действительно не нарушаешь. Но обычно их не чинят, или не учиняют. Но это – для светлых. Так что ты правильно сказал. Про себя.

– Жрать у меня с собой, светлые могут глодать свои портянки, – пренебрежительно сказал Морстен, махнув рукой куда-то по направлению к оставшимся спутникам. А беспорядки... Хоть нарушай, хоть не нарушай – один хрен, виноват по умолчанию.

– И кто же тебе мешает перестать подозревать всех и вся, мстя направо и налево, и заняться чем-то приятней поиска обвинений? Вон, варвар у тебя там скучает... составь ему компанию. Может, он хоть отстанет от служанки Лаитан.

– Мне мешает перестать принцип уккуна. Если не ездишь ты, ездят на тебе. Шутка, – сохраняя спокойное выражение на лице, ответил Морстен. – Варвар не так прост, как кажется. Даже я в нем не разобрался. Вроде бы обычный юнец с недо...статком внимания, а присмотришься, и не понимаешь – то ли тебя изучают, то ли ты.

– Возвращался бы ты к делам, властелин, – ворчливо сказал Замок, – а то, неровен час, ещё какие мысли дурные в непутёвую голову залезут. Сначала он на мужиков засматривается, потом еще, чего злого, новую девку в Замок притащит. А мне чего делать прикажешь? Тоже ей бессмертие и пластинку в... грудь вставлять? – помолчав, чёрный труп, испустив облачка угольной пыли, взмахнул рукой. – Нет уж. Одного тебя, дурня, с меня достаточно.

Морстен поморщился. Ему не нравилось, когда Замок начинал разыгрывать из себя любящего отца или старшего брата. Как правило, это означало, что надвигаются большие проблемы.

– Ты сам меня на это дело подписал, а теперь решил воззвать к голосу разума? Еще бы позвал домой, обедать? Ну, нет, – твёрдо ответил он. – До Отца мы не дошли, Тьму не накормили, варвара не уб... хм... Короче, ещё не кончен путь, и бабы тоже не кончились. А мужики – это не ко мне, это к южанам. Они больше предпочитают мальчиков с изящными фигурами и глазами испуганной барсом лани. Я таким не увлекаюсь. И тебе не советую, – Гравейн помолчал, и тихо добавил, зная, что Замок все слышит и понимает: – А про дурня мы потом поговорим, когда дойдём до цели.

– Юг близко, – зловещим голосом произнёс Замок.

– Юг далеко, -спокойно парировал Морстен, – отсюда не видать. Да и вечные льды до тошноты наскучили.

– Ох ты, скучно ему тут со мной было! – Замок клацнул горелыми челюстями, глотая ругательство. Гравейн почувствовал, как в него вливается сила Тьмы, причиняя боль, словно от укуса зверя. – Надо же, властелину приключений захотелось! А ты не подумал, что можешь там сдохнуть, как псина подзаборная? И мне что делать прикажешь? Уккуна на трон сажать?

С ударившей по подлокотнику, иссушенной огнём ладони слетели куски сгоревшей плоти, открывая кости. Даже зная, что это иллюзия, Морстен почувствовал внутри жалость к прежнему Владыке.

– От тхади и то пользы было бы больше... – продолжил распекать Тёмного Властелина Замок, фыркая и явственно злясь. – Спорит он ещё со мной.

– Сдохнуть можно и в Замке. А так – хоть с пользой, – вставил своё слово Морстен, – с тобой тоже не скучно. И вообще, не ты ли мне подал идею присмотреться к этой затее в начале?

– Ты и польза? – поражённый Замок забыл о необходимости поддерживать образ мертвеца, и размылся стремительными темными спиралями, пытаясь переварить услышанное. – Кто, кто тебе, если не я, твой Замок, скажет правду? Кому ты ещё нужен так, как мне? И я сказал присмотреться, а не кидаться, сломя голову, в разборки.

– Я всегда действую ради пользы, – упрямо продолжил гнуть свою линию Гравейн, не обращая внимания на усталость и боль. – И твоей тоже.

– Обычно – своей, – тихо ответил Замок, отойдя от пережёвывания необычного утверждения своего Владыки. – Ох, ну меня-то не приплетай... Я – Замок. Просто Замок. И прожил куда больше тебя...

– Ой, вот только не надо давить на жалость и опытность, – не выдержал Морстен. – Кто кого использует – это наша с тобой пятисотлетняя дискуссия, и конца ей нет. Подозреваю, что мои предшественники тоже вели её с тобой. Замок, не Замок – все мы в одной заднице, и надо её разгребать от накопившегося навоза.

– Выбросил бы половину глупых женщин и варваров, взял своих тхади, а остальных на привязи бы притащил к месту ожидания. А не бегал бы по ночам за девками и варварами. Подумаешь, сдохнуть ему Змея не дала! В любой момент теперь может с тебя шкуру твою палёную спустить... И я тебе помогать не буду, – Замок выпалил это на одном дыхании, привстав и вцепившись в подлокотники ломкими пальцами трупа. Он был в возмущении. -Мать-Тьма! Когда, когда это я тебя использовал?

– С первого дня и до последнего мига, – не моргнув глазом, уверенно заявил Гравейн. И добавил, чтобы сгладить впечатление: -но я и не против. Потому что использую тебя...

– Я же тебе все... все, что было, а ты... ладно бы просто бессердечный. Так тебя же и в этом не обвинишь – это правда, – непритворно огорчился Замок.

– Симбиоз, драть меня уккуном, – заметил уставший от долгого сеанса связи Морстен, пиная ногой лежащую на полу обгорелую балку. Нога прошла сквозь чёрное дерево. – Кажется, это так называется.

– Кишка твоя прямая треснет меня пользовать, – грубо и с угрозой ответил ему его неизбывный спутник, наставник и напарник в темных делах. – Вот... вот драть бы тебя уккуном! Может, мозгов бы прибавилось. А то пятьсот лет мужику, а он все никак ума-разума не наберётся. Вон, все северные девки плачут по тебе, тризну готовят.

– Охолони, – мотнул головой Гравейн. – Тысяча лиг и недостаток силы не способствуют здравому смыслу.

Замок транслировал в мысленном поле злость, но не озвучивал её причины, и Тёмный Властелин не стал догадываться об источнике этой эмоции, подумав: "Надо будет – сам скажет".

– У тебя ещё выход в конце запланирован. Побереги силы, старик, – попытался ободрить Замок Морстен. – Я справлюсь. А вот Змейку... Лаитан не мешало бы поддержать. Кого бы принести в жертву?

– Змейку и принеси, раз умный такой, – съязвил Замок. – Поддержать или подержать, хе-хе? За мои силы не беспокойся, поболе твоих станутся.

– Хитрован ты, – улыбнулся Морстен. – Но это привычно. А вот поддержка. Помощь... Знаешь, есть такие слова...

– Да сам-то ты лучше, что ли? – в голосе Замка послышался смешок. – Слова-то есть.

– Я не лучше. Я таков, каков есть, – мрачно сказал Гравейн.

Его собеседник многозначительно промолчал, давая высказать наболевшее.

– И вообще, кто здесь властелин? – привёл привычный довод Морстен.

– Нет, с тобой явно что-то там сделали. Либо в голову насрали, либо чары наложили, – Замок постучал пальцами по челюсти с хрустящим звуком. – Поддержка, помощь... ты ещё скажи – защита и пролитие крови ради какой-то мелкой девки в чешуе! Да, ты властелин...

Замок замолчал и вздохнул, вернувшись к ворчливости:

– А я – твой источник силы.

– Именно. Ради той, что может повернуть историю на новый виток. Вспомни свою же библиотеку. Пророчества.