Текст книги "Тёмное солнце (СИ)"

Автор книги: Лидия Евдокимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Но Мора оставалась для Гравейна якорем, сшившим его распоротую реальность, и Замок не оставил на нем такого отпечатка, как память Матерей – на Лаитан. Она продолжала оставаться в плену чувств Литан к Варгейну, и перенесла эти эмоции на него, властелина Севера. Потому что он был похож на Креса. Потому что в нем была частица памяти Варгейна. Но только частица.

Морстену стало жалко Медноликую. Израненную, смертельно обиженную, потерявшую свою силу и верность своих людей. Он понял, что сейчас Медноликая, разминувшись со смертью на три шага, может рассчитывать только на него и дварфа. И на двух своих жриц. Жалость, забытая, как и стыд, Властелином Тьмы, сейчас показались ему внове. Неожиданный привет от оставленной много столетий назад человечности и условностей, связывающих жителей нынешнего мира.

Лаитан просто смотрела на Морстена, а он ощущал себя, словно ребенок, замерший с рукой, запущенной в вазу со сладостями, застуканный строгим воспитателем. Или, что было ближе, словно подросток, застигнутый родичами на разбитной девахе из соседнего квартала.

Если бы он умел краснеть, несомненно, кожа щек бы приобрела багровый оттенок. Но Гравейн смог только отвести взгляд от пылающих глаз Лаитан, пробормотав что-то неразборчивое.

– Как ты себя чувствуешь? – попытался сделать вид, что интересуется состоянием Медноликой, сказал он. Получилось слишком натянуто, но, если не разорвать гнетущую тишину, то она обещала стать гробовой.

Лаитан ответила не сразу. Пересилить боль в теле было легко. Труднее пришлось с болью в сердце. Затопившее все нутро жжение от увиденного сковало лицо и тело так сильно, что она с трудом разжала губы и произнесла:

– Я должна продолжить путь. Надеюсь, мы выдвинемся как можно скорее.

Голос у нее оказался слабым, подрагивающим, и она надеялась, что Морстен спишет это на ее ранение. Лаитан хотелось поджать хвост и скрыться на сотни лет в глубокой темной пещере, где можно было бы скулить и жалеть себя, отгородившись от внешнего мира, в котором все оказалось не просто иначе, а поставленным с ног на голову. Но в то же время она понимала, чувствовала на своих плечах, как вес огромной чаши, ответственность. Как Медноликая правительница Империи Маракеш, как капитан ковчега, как дочь капитана и тайная любовница безопасника Варгейна Креса, как единственный человек, способный попытаться не допустить стычек и драк между навигатором и безопасником. За ней осталась целая Империя, перед ней лежал гибнущий мир, а внутри осыпались вулканическим серым пеплом глупые человеческие надежды.

Трудно было сказать, чего она ждала от Гравейна. Милости, понимания, привязанности? Скорее, да. И нет одновременно. Ее дурацкая память, так невовремя показавшая ей Замок при жизни, сыграла плохую шутку. И если бы Лаитан сейчас могла улыбаться, она бы это сделала. Грустно и медленно, но сделала бы. Увы, боль на время лишила ее эмоций и их проявлений. Оставила только после себя эхо хрустящего на морозе наста, какой бывает только на севере, и по которому однажды шла ее мать, чтобы убить своего слугу, не зная об этом. След ошибочного удара до сих пор темнел на груди властелина черным пятном выскобленного знака, чернотой отметки на сердце, или том, что там от него осталось.

Внутри Лаитан поднялось мелочное чувство обидной мести. Она представила себе, как ее предшественница заканчивает дело, а Замок остаётся в стороне, и тогда Морстен, став куклой Пеленгаса, прыгает под его дудку и выполняет приказы.

Видение вызвало у Лаитан отвращение. Ни один человек, пусть и северянин с сотней Замков, не стоят такой доли. Это не уменьшало обиды Лаитан, но успокаивало ее душу тем, что она бы не пожелала такой доли Гравейну. А вот смерть от руки Медноликой...

Сейчас бы не было этой боли, не было бы ран, обид, преданных надежд и воздушных Замков, сминающихся под давлением умирающей родины их праотцов и праматерей. Не было бы разочарований, пустоты и жуткого звериного одиночества, от которого лесные волки выли на луну, а преданные любовники таились в темных чащах после того, как их оставили любимые.

В ушах стучало сердце. Как-то неровно, пропуская удары и замирая, но все еще упрямо продолжая жить и биться, будто ее крик, похороненный внутри, терзающий нутро и ломающий крылья о рёберную клетку, старался вырваться наружу, царапая стены тюрьмы из плоти и крови. Лаитан шепнула ему, успокаивая, что осталось недолго. Осталось совсем немного, и она выпустит его на волю, позволив метаться по миру в тщетных поисках милосердного забытья.

"А чего ты ждала от него, девчонка? Что он заплачет и откроет тебе объятия? Прижмёт к груди и скажет, будто ждал только тебя? Чего ты хотела от властелина севера, чья душа замёрзла пять сотен лет назад, чтобы только не достаться мне? Он пойдёт на любые жертвы, на любые гнусности, на все уловки и все средства, лишь бы уничтожить меня. Он плевать хотел на тебя, глупая ты маленькая девочка со своей наивной детской привязанностью к вездесущему безопаснику и притягательно опасному тёмному защитнику. На всех вас он плевал изначально, а еще меня называл гнусью! Кхе-кхе... теперь ты поняла, что я был прав? Теперь ты видишь грандиозность моих планов? Смерть – это единственное нерушимое состояние, которое дарует забвение и покой. А жизнь полна боли и разочарования. Во всяком случае, мелкая ты змейка, у тебя".

Голос Посмертника пропал так же быстро, как и появился. Лаитан даже не шелохнулась. По коже пробежался ветерок от дыхания Пеленгаса, но Медноликая смотрела вперёд пустыми глазами. Сейчас ее не испугал бы и Посмертник лично. Ее теперь вряд ли могло испугать хоть что-то – самое страшное случилось.

И глупо было бы думать, что это невозможно.

Не сам ли Морстен подтвердил ее догадки о том, что он вполне себе жив и здоров? Не он ли сказал ей, что ему не чужды радости и развлечения? Так чего она ждала, что он не отыщет себе на севере способную, умную и уж точно не такую трусливую и неумелую, как царица Империи, жену?

Лаитан молча отвернулась и зашагала прочь, не разбирая дороги. К ней подбежала Тайрат и Надира, всплеснувшая руками и едва не уронившая свою похудевшую за время похода сумку с травами.

– Я рад, что ты жива, – запоздало сказал Гравейн в спину удалявшейся Медноликой. Он принюхивался, стараясь понять, почудилось ли ему присутствие Посмертника, или он действительно дотянулся до них снова. Опять.

Лаитан не ответила, но Морстен и не ждал ответа. Он понимал, хотя и очень примерно, что творится внутри нее. Это было странно, словно вскрылась новая, неожиданная сторона личности Матери Матерей. Такая, о которой она сама не слышала ранее.

Северянин прошёлся между импровизированными постелями. Все, кто мог умереть, уже умерли, остальные шли на поправку. Свита Киоми поредела, из жриц Лаитан на ногах остались только Надира, Тайрат и Галан. Последняя щеголяла плотной повязкой на голове, сползавшей на глаза, и выглядела немного зеленоватой. Варвары-Безымянные, потеряв троих в ночном сражении, выглядели подавленными, но их раны затянулись полностью. Тхади, обильно смазавшись вонючими мазями и приняв внутрь грибные настойки, лучились здоровьем и энергией. Наименее пострадали горцы, занявшие во вчерашней стычке позицию невмешательства, и отделавшись только двумя ездовыми козлами, погибшими от случайных стрел.

Предводитель их отряда, которого звали Семь Стрел, сейчас как раз мялся у входа, удерживаемый одним из тхади. Заметив взгляд Морстена, горец вскинул подбородок и махнул рукой. Тхади заворчал, обнажая острые зубы, но услышал беззвучный приказ своего господина, и отступил в сторону.

– Твои слуги очень преданны тебе, владыка Севера, – проговорил Семь Стрел, разминая плечо, за которое его легонько держал тхади. Всего минуту, а левая рука горца до сих пор подергивалась от памяти прикосновения рослого охранника.

– Они не слуги мне, – пожал плечами Гравейн, изучая бледного и осунувшегося звездочета, проведшего бессонную ночь, и наверняка испытавшего немалый страх за провал своей миссии. – Они мои братья, пусть и не по крови. А братья всегда помогают друг другу, пусть со стороны это выглядит, как преданность и услужливость. У каждого – своя роль и свой путь. Скажи, у тебя есть братья?

– Нет, – слабо улыбнулся горец, непонимающе взглянув на властелина Тьмы, походившего сейчас на поседевшего, но еще крепкого и сильного солдата или наемника. – В горах сложно выкормить много детей, и не всем разрешается увеличить семью. Только лучшим. Но я пришел говорить не о семье.

– Дай угадаю, – неприятно дернул губами Морстен, настроение которого, немного улучшившееся к утру, сейчас стремительно приближалось к отметке "отвратительное", когда он представил себе сложности транспортировки раненых сестер и Киоми с Ветрисом. – Ты пришел ко мне с предложением о дальнейшем пути и способах организации перевозки людей.

– Не совсем, – блеснул взглядом Семь Стрел, и убрал прядь волос, упавшую на лоб. – Я предлагаю отправить наиболее тяжелораненых обратно в пещеры моего народа, выделив провожатых и уккунов. Дорога пряма и ровна, и за пару дней они доберутся обратно.

– И не будут задерживать нас на пути к Океану, – кивнул Морстен. – Твои слова звучат здраво. Возиться с ними в дороге некому, у меня осталось всего пять тхади. Шаман истратил почти все лекарства, но клянется, что выжившие к утру – выживут и дальше. Хотя, разве это жизнь...

На самом деле, Гравейн предполагал, что горец хочет избавиться от большей части имперцев, чтобы уменьшить вероятность повторения ночного боя. Лишившись поддержки жриц, сестры-охотницы вряд ли осмелятся на нападение, а варвары-долинцы, зерна сомнения в душах которых, заронённые Морстеном, успешно прорастали и колосились, опасности почти не представляли. "С какой бы радостью я отправил назад Киоми и Ветриса, перевязав их ленточкой, – мрачно подумал северянин. – Но нельзя. Без Ветриса ничего не получится. Он должен выполнить свое предназначение, как и Лаитан".

Мысль о Медноликой и произошедшем утром заставили его снова пережить легкий укус стыда и услышать шепоток совести, но что он мог поделать? Завязать себе корень темным узлом, и заняться духовными практиками монахов Цынь? "В вулкан всех, в лаву и на хрен, – решил для себя Гравейн. – Хотя бы избавлюсь от угрозы бунта. Даже ослабив защиту и силу отряда. Мне кажется, что сражаться уже не с кем, большую часть противников мы банально перебили".

– Хорошо, Семь Стрел, – кивнул он. – Я со своей стороны не против твоей идеи, но было бы неплохо узнать мнение Лаитан. В конце концов, она – владетельница Империи, трона ее никто не лишал. А это ее люди, пусть и неверные.

Лаитан стояла и смотрела вдаль, на предстоящий путь, который, скрываясь за последними камнями, должен был развернуться полотном широкого спуска к океану. Где-то там лежал мост, или своеобразный переход, о наличие которого говорил властелин в начале пути.

Медноликая вспомнила другой мост, другие события и взгляд северянина, которому она протянула руку тогда. Его удивление, замешательство и недоверие во взгляде, которое смешивалось с чувством и желанием поверить хотя бы раз. Один раз и без обмана.

Лаитан невесело улыбнулась своим мыслям.

Останься она тогда с Ветрисом, поверни назад, откажись она тогда от безумной идеи спасать Морстена из лавы, что было бы сейчас? И было бы это сейчас, или та же Киоми зарезала бы ее еще раньше? Возможно, да. А возможно, что не будь Морстена, это не вызывало бы такой реакции у царя Долины, и конфликта не произошло бы вовсе. Ни тогда, ни сейчас. Лаитан дошла бы до Отца, выполнила свой долг и умерла.

Последнего ей, как ни странно, хотелось не сильно. Медноликая сдвинула брови, размышляя над новой мыслью, пробившейся сквозь туман безразличия к себе. Северянин сделал своей новой целью месть. А что может сделать она, рождённая для смерти?

Пожалуй, только оставить в покое сложившийся уклад севера. Оставить в покое их представителей и прекратить думать о том, чего она, по сути, даже не представляла себе чётко.

– Змея, твоя рана сложна и серьёзна. Не следует стоять тут на ветру, – послышался ворчливый голос шамана тхади. Лаитан против воли улыбнулась. Тхади стоял позади неё, сдвинув брови и неодобрительно поглядывая на Медноликую. По всему выходило, что он не для того полночи сшивал ее тело, чтобы его работа сейчас получила простуду и умерла от такой мелочи.

– Тебя хочет видеть господин, – продолжил шаман. Лаитан напряглась. Ей уж точно не хотелось встречаться с Морстеном еще раз за этот день. – Но я бы на твоём месте не пошёл, – хрюкнул шаман, сложив на груди татуированные руки. Лаитан присмотрелась и с удивлением заметила, что оскаленные клыки тхади – это улыбка, а не угроза.

– Почему? – спросила она.

– Обойдётся, – проворчал шаман. После этого он развернулся и пошёл прочь. Лаитан какое-то время еще постояла на том месте, а затем отправилась в свой лагерь.

– Тайрат! – позвала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Собирай раненых и готовь долговременную стоянку, – приказала Лаитан. Подоспевшая жрица посмотрела на свою госпожу.

– Мы оставляем их? – недоверчиво спросила она. Лаитан кивнула.

– Семь Стрел предложил сопроводить раненых обратно, – косясь на подходящего к ним злого и плюющегося ядовитой слюной властелина, тихо сказала Тайрат.

– Да? – приподняла брови Лаитан, бледная и слабая, – зачем? Чтобы запереть их у себя и обменять на то, что мы отыщем? Или на нашу смерть? Нет уж, мои люди, пока я еще их госпожа, останутся тут. Все вместе, – надавив тоном на эти слова, сказала Лаитан, кивая на долинцев. – Вместе были заговорщиками, вместе и помогут друг другу, случись что. Горы – удел звездочётов. А здесь ни у кого нет преимущества. Если мы не вернёмся, они уйдут окружными путями. Если мы отыщем Отца и пробудим его, мы вернёмся за ними.

– Лаитан, – Морстен подошел к Медноликой, и посмотрел на ощетинившихся жриц. – Нам нужно поговорить, – коротким взмахом руки он остановил взвившуюся было Тайрат. – Наедине. Мне кажется, нужно объяснить. Многое.

Медноликая смерила его взглядом. Бесстрастным, безнадёжным и отрешённым.

– Тайрат, займись лагерем, – приказала она. – Хорошо, если ты желаешь разговора, идём. Здесь люди заняты делом, нам не стоит им мешать.

Она пошла прочь, прихрамывая и покачиваясь, то и дело осторожно переставляя ноги, словно плохо видела дорогу под ними.

Осознанно, или нет, но Лаитан пришла к тому самому камню, на котором сидел и щурился этим утром Морстен. Северянин подождал, пока Медноликая устроится на нагретом кусачим горным солнцем валуне, и проговорил:

– Почему ты против идеи отправить раненых назад в пещеры горцев? – он решил сначала закрыть текущий вопрос, хотя и слышал отрывки ее объяснений чуть раньше. Следовало завершить одно дело, прежде чем приступать к другому, менее приятному и непривычному. – Они замедлят нас, и отвлекут. А оставаться здесь, когда до цели пути осталось всего ничего – неразумно. Но, может быть, ты знаешь что-то, что сокрыто от меня, Лаитан?

– Я знаю не больше твоего, северянин, – качнула она головой. – Но я видела, как звездочеты относятся к имперцам. И мне кажется, что идея сопровождения больше похожа на мягкое подталкивание в ловушку. Кто сказал тебе, что их отпустят? Или вообще довезут? С ранеными в дороге может случиться всякое.

Она старательно не поднимала на Морстена взгляд, да и не было у неё сил на это. Жизнь утекла по каплям, отнимая последние вспышки энергии.

– Если нам придётся встретиться с тем, через что мы не пройдём, от нас останутся хотя бы эти люди. А у звездочётов такой гарантии нет. Им ничего не стоит вырезать их всех, а потом ударить в спину. Так есть шанс, что нам подадут сигнал и предупредят об опасности. Ты не забыл, что за нами должны идти дварфы, каменные феи и элементалы? И что-то я пока не видела признаков, по которым спокойно могла бы сказать, будто с ними все в порядке в гостях у гостеприимного горного народа.

По лицу северянина скользнуло выражение скепсиса. Весь его вид говорил: не письма же ты ждешь ототставших людей, что с ними все в порядке? Она предпочла не заметить этого.

Внутри Лаитан поднималась волна острого отторжения всего, что связано с Морстеном. Ей так хотелось избавиться от его компании, что это было почти физически ощутимо. Оказаться подальше от него, его запаха и его взгляда, спрятаться среди своих людей и воздвигнуть вокруг нерушимую стену безразличия и злости, в которую понемногу начинало перерастать это самое безразличие. Ей было неприятно все, от своего поведения до его поступка. И фанатичное желание превратить себя в золотую статую, которой чужды любые чувства, крепло в Лаитан с каждой минутой, проведённой наедине с властелином.

Но она понимала, что бег и прятки – забавы детей. И ей давно уже пора было вырасти из хрупкого возраста куклы на троне Империи, чье присутствие являлось значимым только в пределах этой Империи. За ее границами дела шли иначе, и бежать от разговоров, как и от людей – значило бегать от себя до самого конца дней.

– То есть, ты уже решила, – кивнул Гравейн, глядя в потемневшие и безжизненные глаза Лаитан. – Что же, это вполне разумно, и я услышал твой взгляд на вещи. Не могу сказать, что горцы показали себя такими уж радушными хозяевами, хотя и предателями их назвать сложно. Но и предсказать их действия я не возьмусь. Особенно – учитывая их тайны и их пути.

Морстен присел на корточки, чтобы не возвышаться над Лаитан, которой приходилось неудобно глядеть вверх. С ее ранами это было неприятно, должно быть. Властелин чувствовал, что есть еще кое-что, что нуждалось в прояснении, но не находил верных слов для того, чтобы высказать это, четко и ясно. Впервые, пожалуй, за много лет. И, да, он чувствовал себя слишком живым, обычным человеком сейчас.

– Я очень благодарен тебе за то доверие, что возникло между нами, – медленно сказал он, наблюдая за лицом Медноликой. Ее губы подрагивали, но что готово было сорваться с них, проклятие или благословление, Морстен сказать не мог. "В последние дни она стала слишком непредсказуемой, – подумалось ему. – И резкой. Но тому тоже есть причины. Память. Как бы ты вел себя, пробудись в тебе воспоминания всех родичей по мужской линии до самого первого дня, когда люди ступили на поверхность земли?" – И за то, что ты единственная из всех не относилась ко мне, как к выползшему из тьмы чудовищу. Это редкость и тем ценно.

Медноликая зябко передёрнула плечами, не зная, что ответить на слова властелина. Ей хотелось сказать что-то такое, в его духе, чтобы неприятно задело его, оскорбило или больно ударило. Например, о том, как она жалеет, что ее предшественница не убила его до конца. Наверное, это отразилось во взгляде, и она, стиснув зубы, попыталась взять себя в руки. «Как он похож на Креса, – подумала она, – особенно, взглядом и глазами. Такие же черные, будто равнодушная тьма небес».

– Не единственная, – не смогла сдержаться Лаитан, имея в виду его женщину. И эти слова принесли ей больше боли, чем самому северянину. – Но я, как и ты, думала о том, что мы должны дойти до океана. Решила, что так будет вернее, чем устраивать ссоры, как глупые варвары, на пустом месте.

Морстен открыл рот, чтобы ответить, но неожиданно почувствовал присутствие в сознании Замка. Но тот, против обыкновения, не стал выдергивать северянина в свое пространство разума, где время замирало и останавливалось, или иным способом вмешиваться в разговор. Вместо этого Варгейн Крес просто тихо шепнул своему воспитаннику: "Не будь с ней слишком жесток. Она многое пережила, и многое пережила несколько раз. Память ранит ее сильнее оружия, а излечить ее разум мы не в силах". Голос Креса рассеялся, словно дым, и Гравейн проглотил начало фразы, на ходу перекраивая резкий ответ во что-то более спокойное.

– Извини, – произнес он непривычные слова, отдававшие металлом и солью. – Я не подозревал, что она окажется здесь, – "и испортит... Что?" – северянин тихо вздохнул. – И ситуация изменится так сильно. Я знаю, что тебе сейчас тяжело, и не только из-за ран. Память может ранить сильнее, – повторил он слова Замка, – и это я понять в силах. Потому мое предложение о сотрудничестве и взаимопомощи остаётся в силе. Все еще в силе. Я не привык бросаться словами и потом забирать их, как некоторые варвары.

Лаитан опустила плечи. Сейчас ей не хотелось говорить ни о чём. Нужно было отгоревать свою память, вытащить из себя образ чужого человека, когда-то давно любившего не ее. И не ей дано право думать о нем и помнить его. Не она должна быть с ним, не ее дело вспоминать случившееся и пытаться делить неделимое. Не она – и все. Без продолжения и жалости к себе. Именно это стоило пережить в одиночестве, смириться и успеть принять до того, как она потеряет рассудок окончательно.

– Не извиняйся. Ты уже однажды показал мне, что ты человек. И глупо было бы думать, что нечто человеческое тебе чуждо. Мы остаёмся союзниками, я тоже держу своё слово. Ты достоин быть с тем, кто тебе дорог и близок. Не волнуйся, я не собираюсь строить вам подлости и ловушки.

Лаитан поднялась на ноги, махнула рукой в сторону дороги и сказала:

– Нам пора. Нас ждёт смерть и слава, – ее губы тронула лёгкая тень улыбки, – слышишь меня, Замок? – обратилась она к нему через Морстена. – Скоро я вернусь домой...

Лаитан пошатываясь побрела прочь, оставив властелина одного. То, что было внутри, должно было остаться внутри.

На мосту

Перевал остался позади, оставив после себя воспоминания о пронизывающем ветре и снеге, и внизу расстелились зелено-серые равнины, окутанные туманом. Пахло морем, и, чем ближе становились его тяжёлые тёмные волны, тем сильнее становился запах. Дорога, вившаяся по склону горы, скоро стала прямой и ровной, и летела, как стрела, к горизонту, где из дымки вырастал странный круглый остров.

Лаитан остановилась на последнем возвышении. После этого дорога уходила вниз, теряясь в липком тумане, из которого острыми клыками выпирали арочные своды узкого моста, тянущегося к округлому горбу в океане. Мокрые щупальца туманной дымки хватали ее за ноги в стременах, скрывая уккуна, на котором она сидела, до самого брюха. Животное фыркало и пятилось назад. Лаитан прислушалась к себе и своим ощущениям. Никакой опасности рядом не было. Поблизости, перестав сохранять обиженное молчание, резко и надрывно перешёптывались Ветрис и Киоми.

– Там нас точно ждёт смерть, царь! – горячечно шептала жрица, дёргая повод своего животного. Ветрис, сидевший позади неё и крепко привязанный к седлу хитрым узлом горцев, только распалялся.

– Если там что и есть, оно спит. Или умерло. Чего ты боишься? Я справлюсь со всеми.

– Ты говорил это и в прошлый раз, – ядовито шепнула жрица. Варвар замолчал и засопел.

Лаитан мысленно махнула на них рукой. Они будут браниться до скончания времён, которые, если она правильно понимала, должны были сгинуть скорее, чем хотелось. К Лаитан подошла Тайрат и заговорила:

– Госпожа, ты не поверишь! Я и еще две охотницы прошли до самой воды. До тех пределов, где должна была плескаться вода Отца-Океана. И мы не услышали ни звука. Ни единого всплеска, госпожа!

Голос Тайрат был тревожным, и Медноликая видела, что ее воительница в ужасе от узнанного.

– И это мы еще не ступили на мост, госпожа. Что же тогда нас там ждёт?

– Ничего, Тайрат, – спокойно ответила Лаитан.

– Что ты говоришь, моя госпожа? – отпрянула женщина. В ее голосе слышалась тревога за разум своей госпожи. Лаитан вздохнула. Кажется, вокруг не осталось ни единого человека, кто не воспринимал бы ее сумасшедшей или блаженной.

– Нас ничего не ждёт на мосту, кроме плохой видимости и скользких от тумана камней. Посмертник превосходно сыграл свою партию, загнав нас сюда.

– Ты хочешь сказать, что все это время... – голос Тайрат дрогнул.

– Мы всего лишь следовали его замыслу, – кивнула Лаитан. – Он хотел, чтобы мы пришли сюда. Изрядно потрёпанные, далеко не все, но живые и способные действовать. Он сам привёл нас к этому месту. Выгнав из Империи, сыграв на моей надменности и самолюбовании силой Мастера Мастеров, Посмертник загнал нас сюда. И теперь ему нет смысла мешать нам. Одни пойдут из упрямства, другие – из-за долга, а я пойду потому, что больше мне идти некуда. У меня остались силы только дойти до этой цели, Тайрат. Остальные могут повернуть обратно.

– Мы не бросим тебя, госпожа, – твёрдо сказала Тайрат. – Не для того мы так долго сюда шли, чтобы теперь повернуть обратно.

Морстен слушал разговор жрицы и Лаитан, ощущая отголосок сознания Моры рядом, и совсем не чувствуя Замка. Тот после последнего разговора с Медноликой словно пропал, а призывать Варгейна просто так северянину мешала гордость... и здравый смысл. Вокруг было что-то не так, но Темный никак не мог понять, что именно. Мысль беспокоила, словно насекомое-кровосос, что вьется над ухом, но не кусает, а только надоедливо зудит и зудит.

"Они боятся, – подумал он, рассматривая тонкие опоры, блестящие от кристалликов соли, отложившихся на них из морской влаги. – Боятся того, что ждет их на мосту и за ним. В скале. Или из чего там состоит этот треклятый остров, в котором находится Отец. Они опасаются неизвестности".

– Пожалуй, ждать тут еще более бессмысленно, чем идти вперёд, – буркнул он, и спрыгнул с уккуна. По мосту мог пройти человек, и еще осталось бы небольшое расстояние до краёв. Но животное явно никак не влезло бы на узкую длинную металлическую тропу, украшенную потемневшей золотой и серебряной насечкой. Что-то подобное, только ьез золочения, делали в Замке, на извилистых наружных переходах из тёмного металла, чтобы не скользили ноги.

Властелин Тьмы спокойно шагнул вперёд, ощущая, как на его спине скрестились десятки взглядов – от наполненных тёплой верой тхади до ненавидящих Ветриса и Киоми. Пожалуй, он ожидал какого-то сигнала или знака, но мост оставался мёртвым сооружением из камня и металла, только издалека слышалось слабое поскрипывание. Словно железом скребли по железу. Поёрзав сапогом по материалу моста, Морстен сделал несколько шагов по лишённому поручней пути, и повернулся к оставшимся на скале людям.

И понял, что именно обеспокоило его. Вокруг не было ничего живого. Не кричали птицы, не жужжали насекомые. Только люди и уккуны на скале издавали какие-то звуки и запахи, все остальное пахло морем и солью.

Лаитан спешилась и ступила на шершавую поверхность моста. Ноги скользнули в стороны, и она испытала животный страх перед падением. Будь у неё чуть больше сил и мастерства, ей ничего бы не стоило просто перелететь этот мост по воздуху. Но здесь, словно нарошно, висел туман и тяжёлое марево от сгустившегося морского воздуха, не пропускающее ни слабого солнца, ни света луны или звёзд.

Лаитан осторожно пошла дальше, слыша, как за ее спиной на мост спешно ступают варвары и ее жрицы. Морстен, окончательно пропавший в тумане впереди, растворился в нем полностью. Густой воздух скрадывал шаги и звуки от них, но кое-что привлекло внимание Лаитан. Движение воздуха совсем рядом. Будто некто нырнул в туман и скользнул совсем близко. Узкий мост позволял пройти рядом только по самому краю, но для призраков такие условности были лишними. Лаитан остановилась. Позади слышалось чье-то дыхание, гулкие, словно отдалённые шаги. Но вот воздух снова двигался рядом, и до ушей Медноликой донёсся короткий звук, напомнивший крик, но излишне короткий для этого. Сзади снова раздались шаги, и чья-то рука крепко схватила ее за запястье. Лаитан удержалась от того, чтобы вскрикнуть. Шёпот тхади-шамана прозвучал на удивление тихо:

– Ты знаешь, что внизу?

– Нет, – дрогнувшим от страха голосом ответила Лаитан. Шаман отпустил ее, давая понять, что вовсе не собирался сталкивать Медноликую вниз. Он встал и прислушался. Движение воздуха снова повторилось, и на сей раз шаман выбросил вперёд руку, ухватившись за что-то, тут же выскользнувшее из пальцев.

Лаитан успела только увидеть, как тхади на секунду вытащил из разлитого вокруг молока нечто чёрное, блестящее и скользкое.

Тхади заворчал. Сзади снова заторопились шаги, вязнувшие в тишине тумана, скрадывавшего все звуки.

Медноликая открыла было рот, догадавшись, что вытащил тхади, но тот уже пропал, рядом не оказалось ничего, кроме гулкой тишины изапаха моря. Потеряв направление, сбившись с шага и запаниковав, Лаитан пыталась унять колотящееся от страха сердце и, пересилив себя, сделать следующий шаг к цели.

Через три шага перед ней снова появился шаман тхади. Лицо его было окровавлено, кожа свисала с него лохмотьями, а крупные капли крови залили всю одежду и грудь.

– Вода стала стеклом, – сказал он, падая на Лаитан. Медноликая удержала его, дрожащими руками пытаясь поставить на ноги. Откуда он узнал про то, что творилось внизу, она даже не хотела думать. Остановившись на середине моста, Лаитан крутила головой, в надежде отыскать идущего первым Морстена, но ничего не было видно и слышно.

Только туман, морось и тишина мёртвой зоны с ребристым мостом, напомнившим Лаитан пол в рубке судна, привидевшегося ей во сне.

Ощущения были такими явными и сильными, что теперь Медноликая уже сама начала сомневаться в своей нормальности. Ей то казалось, что из тумана протянется рука Креса, то виделась она сама, одинокая и тащившая на плече не то труп, не то бессознательного тхади, то снова разум подбрасывал ей игру картинок, приводя в чувства и давая понять, что мост – это только похожее сооружение.

Все, о чём она думала, пока на неё не упал тхади, это доспехи северянки.

Мора была именно в том, что вытащил шаман. Черные, блестящие, облегающие кожаные доспехи с мехом на накидке, крепившейся к плечам. – Мой господин и муж увидит, что я для него совершила, и тогда у Замка не будет выбора, он сделает меня его полноправной хозяйкой и слугой, – возникнув перед Лаитан, сказала Мора. Лаитан поняла. Эта женщина, путешествуя путями Тьмы, тихонько избавлялась от лишних людей, сталкивая их с моста. И теперь Медноликой приходилось только гадать, сколько уже погибло и сколько осталось в живых.

Морстен шел вперед. Его интересовал Отец, о котором всегда говорили с недомолвками и писали намеками, не допуская ни единого цельного описания. Словно те, кто что-то знал, не могли сказать правды, а все остальные ее не знали. Даже Замок в кипе переданных знаний пропустил многое, связанное с этим островом. И Гравейн понимал, почему. Чтобы хранить и защищать, не обязательно знать досконально принцип действия того, что охраняешь. И даже, если разобраться, вредно обладать такими знаниями, потому что начинаешь испытывать соблазн исправить, подчинить себе или направить на достижение неких, возможно даже высших, целей.