Текст книги "Тёмное солнце (СИ)"

Автор книги: Лидия Евдокимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Дварф покосился на Морстена, словно ища на лице владыки Севера следы неподобающего настроения, но потом подумал, и буркнул, ткнув уккуна в бок кованым сапогом:

– Нет там никаких опасностей. Двери Кхагдубурга заперты уже три с половиной тысячи лет, и тебе может грозить только расчихаться от скопившейся там за все это время пыли.

Морстен посмотрел, как уккун Гурруна медленно пылит дальше по каменистой дороге, снова сужающейся и прижимающейся к скале. В словах дварфа он чувствовал какую-то недосказанность, словно тот все ещё не мог доверять Тёмному. И, не в силах соврать напрямую, попросту уклонился от ответа.

– Интересно... – сказал он, чувствуя, как сзади приближается ещё один уккун. Это была Лаитан, он уже научился разбираться в звонах браслетов имперских жриц и служанок.

Перед подгорным тоннелем

Мать матерей молча поравнялась с Морстеном и ехала спокойно. Ветрис и Киоми бурно обсуждали, что может ждать их в дырявой горе, наперебой хвастаясь своими прошлыми подвигами. Они даже пытались устроить обмен опытом прямо в сёдлах, от чего остальным пришлось держаться подальше от этой парочки. Ни варвар, ни воительница не обращали внимания на Лаитан, но теперь, вопреки ощущениям в самом начале пути, отсутствие повышенного внимания со стороны служанки и варвара устраивало Медноликую полностью.

Властелин севера покосился на Лаитан, но прогнать не пытался. Лаитан подмывало поговорить о человеческой природе властелина Замка, но проявлять явный интерес к физиологическим подробностям она не решалась. Покусывая губы, растрескавшиеся после пребывания над лавовой пропастью, она прислушивалась к ноющей боли в скуле. Какой-то тхади поделился ценной мазью и с ней, пока Морстен не видел, и теперь они оба были помечены желтовато-зелёной вязкой субстанцией.

– Тебе что-то не даёт покоя, Лаитан, – сказал после продолжительного молчания Гравейн. Он так и не дождался, что Мать Матерей заговорит первой, и решил взять инициативу в свои руки. – Может, я смогу немного развеять эту пелену?

Дорога мелькала внизу мелкими камешками и пылью, вздымаемой широкими лапами уккунов, уже забывших о пережитой опасности, и равномерно бежавших по тропе. В отличии от лошадей, капризных, прихотливых и взбалмошных, северные рогачи обладали флегматичным характером и спокойствием, не забывая, впрочем, ударом ноги ломать хребты крупным белым волкам и ледяным лисам, если те оказывались настолько глупы, что пытались напасть на животных Замка.

Пока владетельница Империи собиралась с мыслями, Морстен пытался сообразить, что делать дальше, за горами. Там его импровизированная карта заканчивалась. Но дорога к Океану была только одна. Дварф правильно заметил о Пути, только забыл упомянуть, что в своё время им прошли, кажется, все известные сейчас старые народы, и множество сгинувших в пучинах истории племён. Кроме народа Тьмы, являвшегося плотью от плоти этого мира.

– Как ты думаешь, что там? – она кивнула на дорогу впереди. Лаитан никогда бы не призналась, но ей было не по себе от происходившего в последнее время. Медноликая, ощущая себя потерянной и оставшейся один на один с миром, искала какой-то стабильности и защиты, пусть даже и от властелина севера. Он хотя бы пока не делал подлостей и не пытался развязать споры на пустом месте.

– Отец, – пожал плечами Морстен. Подумав, что вряд ли владычица хотела услышать такую очевидность, он добавил: – Впереди горная тропа. Скалы, покрытые кривыми соснами, выше – граница снегов. Но мы до неё не дойдём, проход должен быть раньше. Дварф говорил, что это святыня его народа, первое поселение с непроизносимым названием... – Гравейн помолчал, и сказал то, что его беспокоило. – Но даже если оно отделено от самого туннеля, кто знает, что могло там расплодиться за три с лишним тысячи лет. Ведь почему-то народ Гурруна перестал туда ездить. От Трёхъязычья сюда не так далеко, как кажется. Неделя пути, а уж подгорными тропами...

Настрой Лаитан очень поменялся с момента их первой встречи, и хозяин замка сейчас пытался понять, как следует ему себя вести. Излишне дружелюбным и милым быть не хотелось, это шло вразрез с его собственным ощущением правды, а враждовать открыто было незачем. Для этого имелись светловолосый варвар и его новая пассия, Киоми. Разрушительной мощи этой пары хватило бы, чтобы разнести полмира. "Уж не это ли план Ветриса? – подумал Морстен, оглядываясь через плечо, – добить Лаитан, и посадить на Золотой Трон её сестру... А что, может получиться. Кровь у неё, конечно, пожиже".

– Думаю, что нам придётся ещё много пережить, – усмехнулся он Лаитан. – Судя по первым дням, владычица, соскучиться и умереть от тоски нам не светит.

Медноликая коротко кивнула. Она не знала, как стоит себя вести с властелином, который мог оказаться таким разительно противоречащим слухам о себе только на этапе путешествия. Он говорил, что его цель – спасение мира. Но Тьма, спасающая хоть кого-то, кроме себя, казалась Лаитан чем-то неестественным. "Кто же тогда мы? – подумала она. – Все мы. И варвар, и мои люди, и все, кто идут за нами. Даже дварф научился не падать из седла, помалкивая, а те, кто должен охранять меня, плетут за спиной интриги. Может, Тьма и правда честнее?"

– Госпожа, госпожа! – раздался крик кого-то из жриц. Лаитан осадила уккуна, ища взглядом источник голоса. Она подняла взгляд, к снежным вершинам гор, откуда как раз спускался небольшой отряд из жриц-воительниц и разведчиков варвара.

Одна из жриц, рискуя переломать ноги, скатывалась со снежных пластов ближе к подножью.

– Госпожа, госпожа! – продолжала кричать служанка. Лаитан развернула своего уккуна по направлению к небольшому отряду впереди, выдвигаясь им навстречу. Когда она отъехала достаточно от остальных, бегущая к ней женщина, коротко взмахнув руками, упала и покатилась по снегу, скатываясь по каменной насыпи вниз, к остальным. Животные уже сошли с широкой тропы, постепенно втягиваясь в проложенный тракт, чьи стены начинали вздыматься вверх, когда дорога уходила ниже. Лаитан почувствовала колебание силы, которая была похожа на Посмертника, но сохраняла достаточно жизни, чтобы не являться частью энергий колдуна.

Медноликая слышала, как кто-то, вроде даже Киоми, звали её обратно, но почуявший запах свежей крови уккун встал на дыбы, взмахнул короткими передними ногами, словно обычная лошадь, и стремительно побежал вперёд. Лаитан сумела справиться с животным только тогда, когда он встал, будто натолкнувшись на невидимую стену, у тела молодой женщины, лежащей на дороге. Сверху, над головой госпожи, донеслись гортанные выкрики долинцев, замыкающих отряд разведки и прикрывающих двух воительниц Медноликой. Лежащая перед ней женщина, кашлянув кровяным сгустком, бессмысленно уставилась в небо. Раскинутые руки, выкрученные ноги и сочащиеся кровью открытые переломы после падения уже дали достаточно алого под одеждами женщины, чтобы её невозможно было спасти.

– Госпожа, не ходите, – едва слышно выдохнула она, – они... ждут...

Жрица умерла, последний раз вздохнув и так и не закрыв глаза. Лаитан осмотрела тело, но сначала не нашла никаких повреждений, кроме переломов. Потом она спешилась и подошла к протоптанной тропе наверх, откуда скатилась жрица. Прямо перед самым местом, где она вывалилась на дорогу, валялся обломок стрелы с черно-красным оперением. Сломанная стрела торчала из снега, и Лаитан догадалась, что вторая её часть осталась в теле жрицы.

Морстен, неслышно подойдя к Лаитан, кашлянул, чтобы обозначить своё присутствие.

– Что она сказала? – спокойно спросил он, оглядывая окружающие скалы. Опасность была разлита в воздухе, но не угрожала никому конкретно. Кто бы ни следил сейчас за ними, он не испытывал ненависти к кому-то определённому. С неизвестным врагом сражаться всегда неудобно, особенно если он тебя видит, а ты его – нет. Потому его тхади, хоть и уменьшившиеся в количестве после моста, уже деловито вскрывали тюки и собирали металлические арбалеты, которыми владели хоть и хуже мечей, но все же достаточно хорошо, чтобы доставить неизвестному противнику немало неприятностей.

Смерть жрицы, казалось, серьёзно вывела хозяйку Империи из себя. Лаитан, сверкая золотом глаз, обыскала тело своей прислужницы, но, кроме обломка стрелы, ничего не нашла. И только потом она обернулась к Морстену.

– Нас ожидают, – проговорила Мать Матерей. Красно-чёрное оперение стрелы ничего не говорило северянину, но, кажется, было знакомо Лаитан.

Впрочем, кем бы ни был невидимый враг, он был вооружён и уже показал свою агрессивность. В этом отношении Гравейн предпочитал действовать прямо.

– Не лезь вперёд, – сказал он Лаитан, и осторожно взял её под локоть, собираясь отвести обратно к уккунам. – Кем бы они не были, именно этого от тебя и ждут. Если двигаться вместе, есть шанс отбиться. Поодиночке нас перестреляют, как куропаток.

Вверх по склону споро карабкались тхади, за их плечами, облитыми темными кольчугами крупного плетения, болтались на широких ремнях арбалеты темной стали.

Лаитан медленно покачала головой, глядя на оперение стрелы.

– В Империи множество тайн, властелин Замка, но сейчас мне не до соблюдения заветов моего царства. На заре царства треть людей, среди которых были Мастера, жрицы и звездочёты, которыми у нас могут являться только мужчины, ушла прочь, не согласившись с правилами появления на троне Матери Матерей и Мастера Мастеров. Они говорили что-то, что было признано в веках ересью и противоестественным, и как я помню, дело касалось именно плодовитости имперцев. Говорили, что ушедшие прочь не желали давать потомства традиционным для нас путём. Они выбрали себе короля и королеву, которых должны были сменить их дети, тогда как мы, я и первые жрицы, правим Империей до сих пор, лишь выбирая себе имя каждый цикл, когда того требует двойное солнце мира.

Лаитан рассказала то, что говорила ей нянька. Но рассказать властелину о том, что ей вовсе не три тысячи лет было немыслимым, а потому Медноликая не могла даже приблизительно открыть правду Морстену. Тот смотрел спокойно, но во взгляде была подозрительность. Лаитан поняла, что он сделал вид, будто поверил ей. Большего от него она пока и не ждала.

Остальные подошли ближе, сгруппировавшись, и начали медленно продвигаться ко входу в подземное царство дварфов. Гуррун, буквально оравший молитвы предотцам и матери-скале, то и дело падал из седла вниз, обнимая и целуя священные для него камни. В промежутке между его воплями было так тихо, что каждый шаг отдавался беспорядочным эхом, путая следы и нарушая стройную линию звуков вокруг. Они метались, отражаясь от стен ущелья, возвращались обратно, оглушая по ушам всякого, сбивали с ориентиров, заглушая новые звуки.

Лаитан заметила старые кости на дне ущелья, из которых тоже торчало красно-чёрное оперение. Древки стрел должны были давно сгнить, однако они продолжали торчать ярким оперением вверх, будто жители этих мест расстреливали кости, а не людей или дварфов. Лаитан заметила доспехи, похожие на те, что носил Гуррун. Более старые, громоздкие, вычурные церемониальные пластины и нагрудники, лежащие в куче рядом с расписными золотыми и серебряными поножами и наручами кого-то, кто явно был в отряде дварфов, но чьи кости истлели много сотен лет назад, не позволяя опознать, кто это был. Лаитан посмотрела на дварфа. Тот тоже начал замечать древние следы побоища.

– Так вот что произошло, – гулко взвыл дварф. – Горе мне и моему народу! Нас предали! Обрекли на позорную смерть, заманили в ловушку! – бушевал он, топча камни подкованными ботинками. – Кто-то привёл моих предотцов сюда, чтобы убить их. Подло и не позволяя даже вступить в бой, расстреливая из засады, будто глупых беспомощных пташек!

У Лаитан было своё мнение по поводу пташек и дварфов, но она предпочла молчать. Подобрав один из наручей, на котором витиеватыми линиями червления было выведено старое имя хозяина, она подошла к дварфу и протянула ему часть доспехов.

– Ты знаешь, чьё это?

Гуррун обвёл лицо госпожи мутным от горя взглядом, потом все же взглянул на протянутую вещицу более осмысленно, и его седые брови поползли вверх.

– Имя из подгорных сказок! – сказал он. – Дармор Двойной Топор, царь горы и объединивший наши народы на заре истории. Он правил царством-под-горой до тех пор, пока его брат не пожелал занять его место. И тогда Двойной Топор ушёл вместе со своими людьми прочь, дойдя до Трёхъязычья и заложив новые поселения... отуда я и пришёл сюда.

Лаитан вернулась к кучке доспехов и пошевелила их. Под ними, немного вдалеке, и присыпанный ржавыми доспехами грубой ковки оказался топор с двойным лезвием и длинным для дварфа топорищем. Лезвия до сих пор сверкали в скудном свете с небес, попадающем в ущелье, и на них не было ни следа ржавчины.

– Мать-гора и предотцы! – упал на колени Гуррун, заплакав, как ребёнок, и прижав топор к груди. Лаитан стояла, как глупая курица посреди индюшатника, и не знала, что ей делать.

– Судя по следам здесь, – сказал Ветрис, – те, кто носили эти странные наручи, пытались защищать это место от тех, кто к ним пришёл.

– Это ложь и чушь! – заорал Гуррун. – Ты лжёшь, варвар! Двойной Топор ушёл отсюда и увёл своих людей, чтобы дать им возможность расселиться вдалеке от колыбели нашего народа. А ты говоришь мне, что он остался здесь? Это его подлый брат заманил в ловушку своего царя и подло убил, алча золота и драгоценных камней матери-скалы!

– По-моему, этот твой Топор просто выбросил часть своего народа прочь. Или они ушли сами, а потом захотели вернуться, но им не открыли, – подал голос Морстен. Гуррун задохнулся от злости, став почти свекольного цвета там, где сквозь бороду проглядывало лицо.

– Ты заметил странность наруча? – спросила Лаитан у Гурруна, чтобы отвлечь его от необдуманных поступков.

– Что тебе, женщина? – рявкнул он, переводя пышущие гневом глаза на Медноликую. Она протянула ему наруч ещё раз.

– Обычный сплав золота и серебра, – проворчал дварф, – немного червления для красоты. Ничего необычного не вижу. Непрактично, слишком мягкие металлы, в бою не годятся.

– Да? – задумчиво покрутила в руках старинный наруч Медноликая. – Странно. На них ни единой вмятинки или царапины, а остальные части доспехов покрыты ржавчиной и временем.

Сверху упал мелкий камешек, прервав исследования Лаитан и заставив её обратить взгляд в то место, откуда упал камешек. Наверху никого не оказалось.

– Где там твои ворота в историю? – задал вопрос Ветрис, вынимая меч из ножен.

Морстен смотрел на следы древнего побоища спокойно. Те, кто встретил тут свою гибель, умерли, их убийцы тоже отошли в мир иной. За давностью лет установить, кто кого предал и почему, не представлялось возможным. Его замечание, породившее в дварфе неконтролируемое отделение патриотизма, отражало мнение Тёмного, но было всего лишь словами. А вот то, что за ними продолжали наблюдать, настораживало и не позволяло притупить бдительность. Пока остальные занимались изысканиями истины в многовековых костях, Гравейн с тхади осматривались по сторонам, но загадочные отщепенцы времён Древней Империи были неуловимы. Только изредка шевелились кусты, да доносился едва слышный шорох, но приказа стрелять Морстен не давал.

Еще он обратил внимание на то, что в ущелье, ведущем к вратам Прохода и древнему царству дварфов, не было и следа животных. Не говоря уж о светлых пятнах помета птиц. Темно-коричневые и красные скалы казались облитыми запёкшейся кровью, а попадавшиеся местами выходы серого гранита и мягких известняков походили на застывшие в камне кости великанов.

Мрачное место. Слишком мрачное, учитывая валявшиеся костяки, пронзённые стрелами. Владыка подумал, что его специально поддерживают таким, чтобы отпугнуть пришельцев. А это выдавало разумное планирование и, значит, существовавшую возможность договориться с неведомыми хозяевами этих мест. Если, разумеется, они вообще хотят с кем-то разговаривать иначе, чем на свистящем языке длинных стрел. "Знавал я и таких, – признался Морстен, вспоминая долгую историю исследования дальнего Севера. Ледяные пустоши, горы, стойбища затерянных племён, пасущих белых уккунов и поклоняющихся живущим в ледяных морях огромным рыбам. – Те, кто запирался в своих долинах, убивая всех пришлых, в конце концов, уходил во Тьму. Умирал от вырождения и болезней. Вырезался под корень дикарями. Сколько таких историй я видел за пять веков... Но, если верить Лаитан, эти жители Империи прожили три тысячи лет – примерно такой срок упоминал Гуррун – и умудрились выжить дварфов из их древнего царства. Или я совсем ничего не понимаю в человеческой природе, или... Или здесь воняет Посмертником".

Когда Ветрис достал серебристый меч, показывая свою удаль, Морстен не сдержался. В несколько шагов преодолев расстояние до варвара, сотрясавшего скалы своей фразой про врата истории, он коротким движением перехватил его руку с клинком. Выкрутив ладонь вождя, он позволил инерции движения металла сделать своё дело, после чего, взяв меч за рукоять, протянул его покрасневшему от неожиданности Коэну.

– Держи, Коэн-варвар, и спрячь обратно в ножны. Иначе мы все рискуем стать частью той самой истории, о которой ты так неуважительно выразился, – Морстен обернулся к остальным. Варвары уже взялись за мечи, а Киоми спрятала руку в складки своей одежды, где, без сомнения, находилось что-то острое и металлическое. Дварф, растерянный свалившимися на него известиями о лживости легенд, только хлопал глазами и бормотал ругательства. – Приходить к границам чужих владений с клинками наголо могут либо очень самоуверенные, либо очень глупые люди. Часто они сочетают в себе эти качества. А ещё чаще – погибают из-за них.

Гуррун развернулся на пятках и твёрдо зашагал прочь, к воротам в подземный коридор, откуда когда-то вышли его предки. Правда, он до сих пор не знал, что это вовсе не Двойной Топор вывел дварфов к новым землям, а его брат, оболганный и представленный захватчиком, был изгнан королём дварфов прочь, искать лучшей жизни в том, что было на нем и его людях. Не Двойной Топор вывел людей из скалы и основал другие поселения, а его изгнанный брат, вынужденный скитаться без роду и племени. Гуррун был потомком изгнанников, а считал себя потомком великих дварфов, заложивших все основные шахты по добыче руды, драгоценных металлов и камней.

Это следовало как-то уложить в голове, для чего требовалось либо хорошенько выпить, либо хорошенько подраться. И Гуррун уже шагал вперёд с чётким намерением найти либо одно, либо другое.

О том, кто выманил из скалы оставшегося тут Топора, Гуррун старался не думать. Оперение стрел было ему знакомо только по историям над горой.

Откуда взялись лучники, чьи стрелы несли красно-чёрное оперение, дварф слышал многое. Говорили, будто это были когда-то сами имперцы, поспорившие там со своими же соплеменниками. Знакомый с подобными расколами, дварф предпочёл не лезть в эту историю слишком глубоко. Но за тысячи и сотни лет защитники своих земель превратились в закрытый клан, ведущий кочевой образ жизни и иногда выступающий на той или иной стороне по своим причинам. Вроде бы, у красно-черных все решали звездочёты, которые подсказывали остальным, чью сторону принять. Бывали случаи, что лучники появлялись и пропадали внезапно, выкосив отряды противника и даже не обозначив себя или своих целей. Они помогали победить одним, потому что их звездочёты считали это необходимым для продолжения вращения колеса времени.

Гуррун так сильно сжал древко секиры, что та аж заскрипела в ответ. До того места, где должны были оказаться ворота в подземное царство, оставалось совсем немного, и дварф даже радовался, что остальные отстали, занятые своими спорами. Незачем было делить благодать приобщения к древней истории расы с другими владыками. Гуррун жалел, что его люди опаздывали и не могли видеть, как он первым за тысячи лет ступает по этому пути. Какое-то лавовое озерцо не могло их задержать надолго, а ты гляди ж, как оно получилось. Ну, ничего, благословение предков с ним.

Морстен посмотрел наверх, куда тянулась дорога, вымощенная ставшими привычными за последние дни немного выгнутыми плитами. В темнеющем зеве скал, где путь должен был нырять в гору, чтобы пронзить её насквозь, он видел только камни и их скопления, надёжно перекрывавшие неширокую расщелину. Обвал, рукотворный или природный, закупорил вход в туннель, и, чтобы разобрать его, пожалуй, потребовались бы все тхади Замка, работающие не покладая рук на протяжении нескольких недель.

Тот случай или умысел, что разорвал проход, превратив его в забитую осколками скал трубу, произошёл давно – на некоторых камнях уже успели вырасти деревца. Потому Гравейн решил, что это относится примерно к тому же периоду, что и кости, оставшиеся лежать без погребения внизу.

Его грубо прервал тычок в плечо, от которого он едва не свалился с ног, поскользнувшись на поросшем лишайником валуне.

– Ты осквернил мой меч, проклятый, – прошипел Ветрис, держа ладонь на рукояти клинка. – И должен за это ответить.

Варвар, несколько минут назад переживший позор обезоруживания, выбрал момент очень удачно. Лаитан и жрицы были заняты под охраной варваров, готовясь к погружению в темноту, царящую в подземельях. Дварф куда-то делся, а тхади обходили их стоянку, отслеживая невидимых наблюдателей. Властелин Севера находился один, и, хотя его могли бы достать выстрелом из лука с любой стороны ущелья, чувствовал себя почти в безопасности. Красно-черных интересовали только жрицы.

– Если твой меч осквернён, то чем же ты собираешься сражаться? – изображать удивление в голосе Морстену почти не пришлось. Внезапный демарш Коэна был предсказуем, но северянин искренне надеялся, что он случится позже, в подземелье или после выхода из него. Уничтожать полезную боевую единицу сейчас было верхом расточительства. – Носом?

– Я порву тебя хоть голыми руками, – уже спокойнее произнёс Ветрис, но в глазах его ещё вспыхивали искорки гнева. – Я не боюсь твоей силы, отмеченный Тьмой. И потому...

– И потому ты сейчас развернёшься, и двинешься обратно к своей Киоми, которая скрывается вот за тем валуном, – прервавший его Морстен кивнул в сторону камня, походившего на голову великана. – А потом вы с ней вернётесь к Лаитан, и подготовитесь к переходу по подземельям. Желательно найти перед этим ушибленного новостями дварфа, который, как ни крути, привык к жизни под скалами.

– Ты не понял меня, владыка Замка? – переспросил Ветрис. – Я вызываю тебя.

– Моя ответ "нет", – осклабился Гравейн. – И, боюсь, если так продолжится, то такой же ответ последует на другое твоё предложение, которое ты посылал мне некоторое время тому назад с Безымянным.

– Я ничего не посылал тебе! – горячечным шёпотом проговорил Ветрис, внезапно напрягаясь. – Ты лжёшь, Тёмный!

Морстен зевнул, прикрывая ладонью рот. Ему надоел Коэн. Своей ветреностью, вспыльчивостью и переменчивостью. Предложение о переговорах и союзе, про которое рассказал пленный, пусть и под давлением, было реальностью. Если Коэн не хочет признаваться в фактической измене перед имперцами – это его право. Но связываться с таким нестойким партнёром для Властелина Севера было невыгодно.

– Хорошо, ты прав, я это выдумал. От скуки, – сказал он. – Если хочешь, то можешь сразиться со мной после того, как вы дойдёте до Отца. Не раньше.

– Хорошо. Луна свидетель, я сражусь с тобой, – варвар выглядел недовольным, но обещание мести его удовлетворило. На время.

Но Морстену нужно было довести Лаитан до Отца. Теперь он понял это совершенно чётко, словно Тьма сама диктовала ему свою волю. На самом деле, эта Сила никогда не вмешивалась напрямую, всего лишь подталкивая и мягко предоставляя выбор. И в этом случае её дыхание ощущалось очень сильно. "Если такова твоя воля, – подумал он. – То так и случится".

Гравейн в последний раз бросил взгляд на заваленный туннель, и начал спускаться к низинке, где в углублении скал разведчики обнаружили небольшой родничок. Животных было решено вести с собой, если ширина коридоров позволит. А для того нужно было разведать ближайшие окрестности того прохода, откуда вышел убитый Топор.

– Кто-нибудь видел Гурруна? – спросил он, вернувшись к Лаитан, окружённой жрицами.

Гуррун увидел блестящие жилки, бегущие по стенам коридора. Низкий и довольно широкий проход, который можно было заметить только тем, кто был ростом с Дварфа, порос кустарником и почти слился с окружающим пейзажем. Гуррун провёл грубыми пальцами по сверкнувшей золотоносной жиле, нежно бормоча себе под нос что-то успокаивающее.

Тёмный коридор вывел дварфа в широкий зал, который показался Гурруну заброшенным и поросшим паутиной. По углам сверкнули золотой росписью состарившиеся пустые доспехи воинов подгорья, и Гуррун, благоговея перед ними, шагнул вперёд, к возвышающемуся амфитеатру зала.

Темнота сменилась светом, потускневшее медное кольцо колодца, обозначающего священную чашу для первых предотцов, вспыхнуло чистейшим красноватым светом. Гуррун увидел расплывающиеся перед глазами цветные пятна, не сразу осознав, что это слезы мешают ему видеть обитель своих предков. Мысли о грудах доспехов и пустынных коридорах в паутине сменились яркими образами величественных и суровых дварфов, выстроившихся в колонны по бокам от Гурруна и отдающим ему почётный салют топорами и секирами. Впереди, блистая доспехом и кольчужной рубашкой, его встречал Двойной Топор, чья борода была заплетена в две косы, а руки покоились на топорище своего любимого оружия.

Гуррун смахнул слезы тыльной стороной ладони, переполненный радостью и величием, что его приняли в своих покоях древние дварфы.

Позади него, клубясь туманом и белым молочным отваром, поднималась стена призрачных духов, чьи окровавленные голодные рты уже пускали на пол ядовитую слюну. Призраки вились, перепихиваясь, толкая друг друга, протягивая руки к Гурруну, стремясь поскорее обрести плоть первыми, чтобы дождаться остальных и расправиться с ними. А когда умершие от голода и сошедшие с ума от поедания своих же соплеменников души обретут плоть, они выйдут под лунный свет, чтобы питаться плотью живых и пытаться утолить вечный зовущий голод, который невозможно насытить ничем из материального мира. Души чуяли златокровых, жриц Империи, чья магия была для них неопасна, а плоть и кровь казались слаще любого крепкого эля и ароматнее жареного мяса.

Молочный туман скользнул струйкой к роднику, прячась в тени, коснулся источника и растворился в нем, насыщая своими испарениями влагу. Все, кто уже выпил воды, кто только начал пить и поить уккунов медленно начали опускаться на камни. Жгуты молочного марева лизнули светловолосого человека, отпрянули, но потом спеленали его и втащили в проход волоком. Следом за ним поволокли мать матерей, и белый туман пульсировал, словно радуясь победе и возможности пировать до упаду за многие сотни лет. Одурманенные варвары, в чьих жилах текла насыщенная серебром кровь, оказались не по зубам душам подгорья. И они бросили их там, где они выпили отравленную воду.

Едва только двойное солнце скрылось с небес, укатившись за горы впереди, в ущелье бесшумно спустились несколько человек, чьи лица были закрыты красно-черными платками. Длинные волосы, рыжие, светлые и угольно-черные, были перетянуты кожаными ремешками. На голове каждого был повязан красноватый платок, чей цвет сливался со скальной породой вокруг. Скользнувшие на тонких тросах люди жестами указали друг другу, что делать. Все так же молча разойдясь в стороны, они подхватили тела варваров и ловко забросили их себе на плечи. Спустившиеся скоротечные сумерки, подготавливающие мир к наступлению ночи, затянули темнотой раны и трещины в скалах, когда последний из молчаливых незнакомцев исчез из ущелья с последним лучом солнца. Белые жгуты туманных рук рванули воздух в том месте, где стояли незнакомцы, но схватили только пустоту, и разочарованно уползли обратно в трещину прохода под горой.

В ловушке

Ветрис очнулся, и какое-то время бессмысленно таращился в полумрак. Потом, когда зрение привыкло к скудному освещению, он различил на сером камне, покрытом толстым слоем копоти, глубоко вырезанные борозды, странным образом складывавшиеся в грубые картины. На близком потолке неведомый резчик изобразил, пусть и в примитивной манере, битву. С одной стороны, угадывались воины с секирами, а с другой – лучники. Подробные детали, к сожалению, скрывала чёрная копоть.

Пошевелившись, и попытавшись подняться, варвар обнаружил две не менее любопытные подробности. Во-первых, он был укрыт тонкими, но тёплыми шкурами. Во-вторых, его руки и ноги были связаны, но так искусно, что кровоток почти не пострадал, и тело не затекло, но выбраться из своеобразного кокона без посторонней помощи он не смог бы.

Ветрис, разозлившись, потянулся к своим Безымянным, надеясь получить хотя бы представление о том, где они и что произошло, но тут его подстерегал третий неприятный сюрприз. По неизвестной причине потоки силы в этой пещере были заблокированы, и весь народ Долины, пожалуй, не смог бы докричаться до своего вождя. А сам он оказался неспособен даже связаться со своими телохранителями. "Братья... – подумал Коэн, скрежетнув зубами от понимания глубины ситуации. – Что случилось? Последнее, что я помню, это родник, который мы расчистили перед входом в туннели дварфов. Потом провал в памяти, только какое-то молочное сияние".

– Очнулся? – послышался рядом с ним мужской голос, и Коэн дёрнулся, забыв, что заботливые хозяева связали его. Повернув голову, он всмотрелся в сумерки, разгоняемые только небольшим светильником, стоящим за камнем у тёмного провала, ведущего куда-то вглубь пещер, и нещадно трещащего от сгоравшего жира. Он рассмотрел стоящего у стены человека, одетого в странную одежду из шкур и кожи, которая словно размывала его фигуру, растворяя в темноте. В том месте, где у обычных людей находятся глаза, светились два золотистых кружка, словно у горного кота. Но у мохнатых хищников они были зелёные... – Вижу, что очнулся. Сереброволосый, ты понимаешь общий? Или совсем дикий?

Гортанный голос, в котором звучал странный акцент, напоминавший говор жителей гор на границе Империи и степи, неподалёку от Долины, был достаточно низким и вместе с тем негромким. Слова общего языка он выговаривал слишком правильно, но окончания смазывал.

– Понимаю, – ответил Ветрис, но горло пересохло, и варвар закашлялся. – Я говорю на общем, и я не дикий.

– Правда? – с недоверием спросил его собеседник, подходя ближе и нагибаясь. В сумерках вырисовалось узкое лицо с резкими чертами, небольшая рыжая борода и узкие, непонятного цвета глаза, смотревшие цепко и внимательно. – А зачем останавливался рядом со входом в мертвецкие залы? Живым и умным там делать нечего. И почему ты был вместе с золотыми ведьмами?