Текст книги "Тёмное солнце (СИ)"

Автор книги: Лидия Евдокимова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

– Да там этих писулек – тхади можно всем племенем сжечь, – попытался уйти со скользкой темы Замок. – Пророчества – плод фантазии придурочных и сумасшедших, да еще звездочетов, дерни их за дышло. Ну, натаскал каких-то писулек прошлый властелин. И чего? Хлам один и плесень...

– Даже в хламе есть значение и истина. А читать не только ты умеешь.

– И чего ты там вычитал такого, что я пропустил? – в голосе Замка слышались едкая ирония и сожаление. – Змея уже не та, не обманывайся. Если когда-то пророчества и могли сбыться, то уж точно не сейчас. Да и не тебе быть её мужем и объединять выживших после Конца. Зря время тратишь. Хотя она уже почти додумалась, что все к тому и идет. Помнишь, спросила у дварфа, почему мягкие металлы образовали прочный сплав для наруча его сородича? Отдельно они, конечно, для войны не годятся. А вот если объединить и закрепить словами силы, черным по золотисто-серебряному, тогда пролежат тысячи лет, как и тот, оставшийся еще с начала всей этой карусели.

– Я тоже над этим думал, но именно к тройному союзу не подвел. Слишком уж проблемный оказался этот варвар из Долины. Мне, может, и не быть, но без темноты не обойтись. Слияние трёх сил, три полюса и так далее. Но сначала я увижу цвет кишок Посмертника, а потом уже будет ясно, что дальше делать.

– Ох... угораздило же меня выбрать такого идиота на трон... – Замок скривился, уронив куски кости на пол.

– А ты и не выбирал, – Морстен поднял голову, которую опустил при словах о том, что не ему объединять выживших, и посмотрел в пустые глазницы, где мерцали красные огоньки. – Я тоже. Это, м-мать-Тьма, сближает

– Ну да, ну да, – обиженно сказал Замок. – Я-то вообще ни при чём. Ты мне вообще не обязан, хозяин. Мать матерей тебя сближает. С собой.

– Мы договаривались – каждый из нас делает, что хочет, как может и куда умеет, – ответил Морстен. – Ты знаешь, куда идти, я знаю, как, а зачем – мы все скоро узнаем.

С трона донёсся смешок.

– Тоже мне, рыцарь света в копчёных доспехах. Видывал я и золотое серебро, и червлёное, и серебряную гравировку на черных клинках.

– Скорее, тьмы, – заметил Гравейн. – Мать-Тьма ближе, чем кажется.

– Такого придурка, как ты, только не видел никогда, – закончил фразу Замок, и замолчал. В гранитном зале похолодало.

– И не увидишь. Таких уже полтысячи лет не делают, – обнажил зубы Гравейн. Игра с Замком в "кто кого достанет" не надоедала никогда.

– Не могу не обрадоваться этому факту, – буркнул тёмный силуэт с трона.

– Ничего. После меня отдохнёшь. Если выживешь...

– Если мы все выживем...

Морстен вздохнул. "Повезло же мне жить и работать с таким перестраховщиком..."

– Шанс есть.

– Я заглянул в мать матерей, и теперь точно могу сказать тебе кое-что. Во-первых, можешь смело подтереться любым пророчеством или другой писулькой из моего архива. Во-вторых, запомни, глупый ты мальчишка, Медноликая должна умереть. И это должно случиться в положенный час и в определенном месте, куда я постараюсь вас всех доставить, – голос Замка, словно буравчик, вгрызался в уши. – Иначе мир никогда не перейдёт в новую фазу, где останутся только тьма и свет солнца. Остальное уже изжило себя. На мой личный взгляд. А за тебя я меньше всего беспокоюсь. Тьма была и будет.

– Посмотрим, – пожал плечами, прикрытыми темным плащом, Владыка. – Умереть можно по-разному... Например, возродиться

– Думаешь, ей пойдёт железяка в кишках? – хохотнул Замок, впрочем, не отрицавший такой возможности в принципе.

– Примерно, как мне идёт знак на сердце, – прищурился Морстен.

– Глупый ты... Потому что человек со стороны, – в голосе Замка звучали почти человеческие нотки сочувствия. – Ладно, не мне тебе тайны других рассказывать. Только запомни: Змея не возрождается. Остальное додумаешь сам, если ещё мозги от пяти сотен лет не спеклись окончательно. Думаешь, кожу сбросила и все? Ну-ну, думай так, тебе же спокойней будет ей кинжал в сердце загнать.

– Ладно. Разберёмся. Пять сотен – не пять тысяч, спекается медленно, – Морстен задумался. – Сбросила, и может нарастить, но уже не чешую, а кожу.

– Да побери тебя по частям уккунский погонщик! – выругался Замок, приобретая форму вихря. – Морстен, да открой ты глаза! Ты действительно не видишь разницы между той, которую помнишь, и той, что идёт рядом? Златокровые вымирают. Сереброволосые вымирают. Они – лишь отражённый свет Империи. Тьма – вот то, что по-настоящему вечно!

– – Может быть, ты не заметил, – разметав повисшее неловкое молчание, произнёс Гравейн. – Но Тьма уже здесь. Её меч у меня. Это меняет расстановку сил...

– Если бы я не заметил, ты меня бы сейчас не слышал, – тяжело вздохнув, ядовито сказал Замок, – думаешь, почему его не было до сих пор? Почему никто давно его не видел? – после зловещей паузы, когда Морстен уже открыл рот, чтобы высказать своё мнение, Замок продолжил: – Думаешь, ты избран? Весь такой из себя помеченный Тьмой? Нет. Теперь меч будет принимать решения, а не ты. Но куда тебе слушать глупый старый Замок!

От горечи в последних словах Морстену стало неловко, но он не мог не попытаться отстоять своей точки зрения.

– Время пришло. И приходится действовать теми силами, что есть. А кто будет решать – это мы ещё посмотрим... Замок, не бзди уккуном, есть возможность и Тьме угодить, и зад сохранить.

– Ну и сиди там один в своей пещере, – чуть обиженно проговорил Замок, стабилизируя облик на кипельно-белом скелете в чёрной короне. Красные глазницы черепа мерцали, разгоняя темноту. – Все так думали, ты не первый.

– И не последний, знаю, – согласно кивнул Морстен. – Но сейчас может получиться.

– Нет, не может, – Замок покачал короной, и сияние его глаз печально пригасло. – Точно так же, как больше не будет златокровых змей на троне.

Морстен не согласился с ним. Лаитан, пусть она действительно и отличалась от того, что он помнил, и, если верить словам Замка, была разумней той, за кого он ее принял изначально, вызывала в нем уважение. И диссонанс от того, что спасла ему жизнь. Ему, Тёмному Властелину Севера!

– Значит, будет что-то новое, – сказал он Замку. – Тьма, свет – всего лишь тени на стенах. Трона не будет, люди придумают ещё что-то. Они не могут без правителей.

– Будет, не сомневайся, – успокаиваясь, произнес Замок, – только отсутствие старого редко нравится тем осколкам старья, что к нему привыкли. Поверь, я знаю, о чем говорю. Новое приходит, а места в нем для тебя не остается, – эхом откликнулся его давний собеседник, и в его словах звучал отзвук могильного колокола. – Тебе будет легче принять их выбор. Но...Лаитан умрёт. И на этом – точка... Но ты этого и хотел, так что, думаю, тебе понравится.

– Когда-то хотел, – задумался Морстен. Замок не мог просто так потратить силы на связь, чтобы говорить о чём угодно, кроме по-настоящему важного. "Он беспокоится... – удивился Морстен, чувствуя, что разговор подходит к концу. – Невозможно". Но не показал удивления, и спокойно сказал: – Посмотрим. Тьма не может быть без света. Чтобы был Свет, нужно возродить обе линии. Хотя может хватить и одной – золотой. Солнце отразится от спутника и будет серебро...

Морстен встал, как вкопанный. В голове сверкнуло болью знание, похороненное там так давно, что вряд ли даже Замок помнил бы дату. Нет, он никогда ничего не забывал. Солнце умирало, сливаясь и стремясь сойтись в поцелуе навечно. Его смертоносные лучи выжгут планету, нагревая ее до невыносимых температур. А еще раньше вся жизнь издохнет в муках радиационных ожогов и последствий облучения, когда озоновый слой исчезнет, а магнитные полюса сместятся. Двойное солнце станет сверхновой, опаляя небольшой камень, на котором держался за жизнь мелкий и ничтожный росток живущих существ. Гравейн выронил из руки меч, который все еще сжимал в ладони, и упал на колени, зажимая голову руками, а картины все лезли и лезли, вытесняя личность и раскалывая рассудок на множество дробных частей.

– Теперь понял? – голос Замка был глубоким, немного суховатым, но весьма человеческим. И... незнакомым. Так мог бы обращаться отец к сыну или учитель к любимому, но весьма задиристому ученику. Гравейн закричал, теряя себя в круговерти данных. – Литан умрет. Возможно, ей для этого даже не придется выходить замуж, – тон Замка стал рассудительным, а властелин уже плохо осознавал, где он и где его нет.

Внезапно все кончилось, и Морстен нашел себя на полу у выхода из пещеры. Рядом сидела, дрожа всем телом, Лаитан. Она до сих пор тряслась и всхлипывала, поглядывая на властелина испуганными глазами, полными слез недоумения и ужаса. Повязка на лице спала, а синяк снова набухал кровоподтеком. Теперь уже свежим. Гравейн вытянул руку, хрипя и кашляя, будто вынырнул из глубины. Оперевшись ладонью о камень, он поднял на Медноликую взгляд, не понимая до конца, что произошло. В голове крутились, исчезая и не оставляя никаких следов, какие-то цветные всполохи. Морстен еще минуту назад помнил произошедшее, помнил разговор с Замком, так бесцеремонно и нагло ворвавшимся в его голову. Но теперь он просто знал, что тот сообщил ему нечто важное, смысла чего Гравейн пока не понимал. Или не был готов понять. Он протянул руку к Лаитан, желая убедиться, что с ней все в порядке. Медноликая дернулась от него, тут же прикрыв свежий синяк ладонью, и прыснула в сторону, как перепуганная кошкой мышь.

И тогда он вспомнил, как ударил ее, чтобы унять истерику. Ладонь властелина медленно сжалась в кулак, сжимая воздух, он опустил голову и, оперевшись на стену рядом с ручейком, поднялся на ноги, ни слова не говоря.

Ветрис и Звездочёты.

«Кажется, эти люди привыкли жить в темноте, – в очередной раз врезаясь в камень лбом, и втягивая воздух сквозь зубы, думал Ветрис. Было не больно, но обидно и неожиданно. – Кроты подземельные. Надеюсь, хотя бы их правители окажутся умнее».

Провожатый схватил его за шею, заставляя нагнуться и пройти под очередной высеченной из скалы притолокой, очень твёрдой и помеченной какими-то значками, и Коэн попытался возмутиться:

– Уважаемый, Семь Стрел, или как тебя там. Ты не мог бы снять с моего лица этот грязный мешок, и позволить идти самому?

– Не мог бы. Иди, и молчи, варвар.

– Но... – чувствительный тычок, пришедшийся под рёбра, заставил заныть печень, и отбил охоту спорить. Связанные за спиной руки тоже не способствовали активности. А темнота и глухота разума успели надоесть, и от того Ветрис начинал понемногу звереть.

– Всё, – буднично сказал Семь Стрел, сдёргивая с головы варвара колпак из ткани, и отходя в сторону.

Коэн огляделся, привыкая к переходу из темноты к наличию, хоть и весьма условному, света. Большая пещера, имевшая несколько выходов, была расцвечена несколькими жаровнями, тлевшими красным, и подвешенными к правильным сферическим сводам, блестящим выходами драгоценных металлов и камней, плетёными корзинами -клетками, в которых роились странного вида существа, светившиеся зелёным.

Ветрис ожидал увидеть тронную залу, или её примитивное подобие, с учётом пещерного быта и сознания этих странных бородачей. Но большая пещера не содержала никакого возвышения, седалища для зада правителя, или других вещей, свойственных власти. Посередине, на свободном от глубоких тонких линий, изрезавших весь полированный тысячами ног пол, пространстве, стояла группа из пяти коренастых мужчин с красными бородами и в шкурах, ничем, кроме блеска глаз, не отличавшихся от Семи Стрел.

Коэн ждал, что ему развяжут руки, но никто этим не озаботился, и Ветрис, тряхнув головой, решил начать речь первым, хотя это и было против вежливости.

– Приветствую вас, и благодарю за гостеприимство, оказанное в вашем пещерном доме, – произнёс он, следя, чтобы в его словах не было обиды и досады, накопившейся за время пребывания в плену. – Надеюсь, ваша охота была удачной, и угодья не оскудели добычей...

Но пятеро молчали, только светились золотом их неподвижные глаза, и раздавался едва заметный шёпот, раздражавший Ветриса. Он уже думал было продолжить словоплетение, но, наконец, один из охотников, стоявший с краю, шагнул вперёд, и поднял руку перед собой в древнем жесте приветствия.

– Не могу сказать, что рад видеть тебя и твоих людей здесь, князь Долины. Мы знаем, кто ты, и вынуждены были опоить тебя, чтобы ты не мог связаться со своими людьми и Сердцем своей вотчины. К сожалению, вы не вняли предупреждению, и нарушили границы того, что спало во тьме. Призраки не могут коснуться тех, в чьих жилах течёт кровь Луны, но остальные твои спутники, боюсь, уже мертвы. Разве вы не видели наших стрел в старых костях? Они служат предупреждением тем, кто идет сюда, как пограничные столбы с приьбитыми к ним черепами.

Коэн ощутил мгновенную вспышку радости при мысли о том, что его враг, с которым он так и не успел заключить перемирия, тоже погиб. Но потом вспомнил про Лаитан, Киоми и дварфа, и радость сменилась горечью поражения. Теперь дорога к Отцу стала бессмысленной. Его крови было недостаточно, чтобы пробудить уснувшего титана.

– Мрачны слова твои, правитель, – проговорил он, опустив взгляд. Мерцание золота во взглядах усилилось, и этим они неприятно походили на Мать Матерей. "Которая теперь мертва, – подумал он, и ощутил холод от осознания тщетности всех усилий, своих и Сердца. – Все жертвы напрасны. Посмертник победил". – Кто убил моих друзей?

Семь Стрел, дёрнувшись, словно от оплеухи, проговорил из тени:

– Древнее проклятие дварфов. Мы храним путь от него, но не можем победить. В новолуние можно будет войти внутрь, и забрать тела твоих друзей, если хочешь. Если тебе так дороги каменные статуи... Или ты можешь продолжить путь в обитель Океана.

Ветрис покачнулся, как от удара.

– Пожалуй, это единственное, что остаётся, – сказал он, посмотрев на правителей. В зрачках Коэна опасно блеснуло серебро. – Сначала я похороню всех, а после – продолжу дорогу.

Пятеро синхронно качнули головами, и шагнули назад, растворяясь в тенях.

Морстен вынес из тесного склепа пещеры последнее тело, уложив его на присыпанные серой пылью камни неподалёку от ручья, с которого и начался путь в гномьи руины, и присел на валун рядом. Разбираться, кто жив, кто мёртв, а кто парализован, он собирался немного позже, когда бешено стучащее от недостатка воздуха металлическое сердце чуть поутихнет. Или это оно так реагировало на обилие энергии смерти вокруг? Властелин не знал, и прикоснулся к рукояти меча, висящего на поясе. Касание наполнило его тело звенящей силой, от которой прошла и усталость, и боль в натруженных мышцах.

"Замок был прав, – подумал он, осторожно снимая клинок с перевязи, и оборачивая его в чей-то рваный плащ. – Пока меч не диктует волю, он всего лишь даёт силу. Но исподволь заставляет меня все чаще к нему прикасаться. Так недолго и обрести зависимость..."

Недалеко от него кто-то застонал. Морстен спокойно встал, хрустнув суставами, и подошёл к Лаитан. Ее он вынес первой только потому что она упала ему под ноги, оглушённая оплеухой. Но он не мог позволить наделать в себе лишних отверстий, их и так хватало.

Вторым Гравейн вытащил дварфа, который лежал в центре зала. Гуррун еще дышал, в отличие от некоторых стражниц, но был белее снега на вершинах гор, и казался древним старцем.

– Лаитан, – скорее подтверждая, чем спрашивая, произнёс он. – Ты пришла в себя. Понимаешь ли ты мои слова?

Лаитан дёрнула головой, ощущая, как внутри перекатываются тугие волны боли и жжения. Ее веки дёрнулись и раскрылись, выпуская из глаз отсветы золотого сияния. Над головой плыла, покачиваясь всем небесным куполом, звёздная ночь. Медноликая разглядела несколько знакомых созвездий, которые раньше располагались южнее и немного выше, нежели сейчас.

Северный Волк смотрел большими голубыми глазами-звёздами вниз, на вотчину Морстена, присматривая за ней и покровительственно подняв переднюю лапу вверх.

Золотая Лилия раскинула лепестки на далёких южных пределах, куда им всем вряд ли удастся попасть когда-то в этой жизни. Крупные жёлтые огоньки созвездия образовывали контуры лепестков, заставляя соседние искорки светлячков на глубоком бархате бессильно тужиться в попытке отстоять право на свет рядом. А прямо над головой Медноликой змеи разбросала десятки звёздочек поменьше, будто и впрямь отсвечивая ими, как искрами, огромная Лунная Секира – ориентир и первое известное дварфам созвездие, каждый год оказывающееся ровно над этими подземельями в день начала нового цикла года этой расы.

Рядом, красноватыми искрами и оранжевыми проблесками перемигиваясь с соседями, скучились Малый Дракон и Огненная Саламандра.

Лаитан с трудом отвела взгляд от неба, повернув голову на голос властелина. Он сидел рядом на корточках, как-то внимательно, даже слишком пристально разглядывая Лаитан. Мать матерей пошевелилась, согласно кивнула, отвечая на его вопрос, и попыталась подняться на ноги. Морстен сунул ей в ладонь помятую фляжку с остатками воды, которую они запасали задолго до этих мест. Лаитан сделала несколько глотков, чувствуя, как к горлу подкатила тошнота. Дёрнувшись в сторону, она опорожнила желудок за ближайшим камешком. Вместо чистой воды во фляге властелина оказалось крепчайшее поило тхади, сваренное не то из мха, не то из сморщенных грибов-галлюциногенов. Лаитан про себя обласкала Морстена всеми известными её предшественницам словами, даже удивившись, что властелин не испарился на месте, когда она вернулась и заметила его, сидящего в той же позе. Ей смутно припомнилось, как она попыталась удрать от Морстена по какой-то причине, но потеряла сознание и упала, и чем были продиктованы ее действия, она теперь сказать точно не могла. Властелин, однако, смотрел на нее с затаенным ожиданием, будто Лаитан могла в любой момент взорваться и наговорить гадостей, или снова попытаться удрать куда-то прочь.

– Со мной все в порядке, – хриплым, чужим голосом произнесла Лаитан и тут же испугалась, что постарела на десятки лет. В голове всплыли байки сказочки, в которых герои заходили в пещеру на закате, а выходили на рассвете через сто лет.

Лаитан посмотрела на свои ладони, но звёздного света не хватало, чтобы рассмотреть, что стало с её кожей. Морстен продолжал рассматривать ее, но недолго. Лишь пожал плечами и отвернулся, когда рядом с ним поднялась и резко села Киоми. Крик, вырвавшийся из её глотки, был похож на плач горько обиженного ребёнка или стон смертельно раненого зверя, тут же переросшего в глухие бормотания и рыдания. Киоми закрыла лицо руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Лаитан подошла к ней, присела рядом, посмотрела в лицо служанки. Та подняла на неё взгляд, и в ее глазах отразился неподдельный ужас. Бледное лицо белым пятном выделялось в окружающей тьме. Бронзовая кожа Киоми казалась самой обычной, но тем больше и ужасней казались её тёмные глаза. Будто два провала на ткани, две черные космические дыры, как отверстия в нежном шёлке одежд.

– Киоми? – с напряжением в голосе спросила Лаитан.

На кончиках пальцев жрицы блеснули искры золотого пламени, и прежде, чем ругнувшийся властелин успел ударить Киоми по рукам, та сама отскочила, проехавшись задом в крепких штанах по камешкам дна ущелья.

– А-а-а! – раскатился над ущельем сдавленный крик служанки.

– Моя госпожа, что с вами случилось? Я... я выгляжу так же? – в ужасе спросила Киоми. Голос служанки дрогнул впервые за много лет службы у матери матерей. Медноликая непонимающе посмотрела на тьму рядом с собой. Сгусток шевельнулся, обозначая собой Морстена, который только пожал плечами и ничего не сказал.

– Что? – требовательно вперилась взглядом в Киоми её госпожа.

– Госпожа, ваши медные волосы... почти все стали золотыми...

Лаитан какое-то время пыталась понять, как Киоми рассмотрела оттенок в такой темноте, а потом поняла: медно-красные пряди стали не золотистыми, а седыми. Не все, а лишь частично, но блеснувшие искры на пальцах служанки выкрасили серебро в блеснувшее на голове золото. Лаитан отрешенно провела ладонью по остаткам роскошных волос. Большая их часть сгорела в лавовом жару, а то, что еще осталось, свисало неровными прядями до плеч и блестело нитями серебра в звездном свете.

– Кажется, хотя бы вы двое живы, – повелитель Севера похлопал дварфа по поясу, и чем-то звякнул в темноте. То есть для него сейчас было светло, почти как днём, но забывать об остальных все же не следовало. Хитрое огниво, которое Морстен как-то заметил в руках Гурруна на одном из привалов, нашлось в небольшом непромокаемом мешочке на поясе.

Гравейн подошёл к собранным им недавно кучкам древесины, и после нескольких щелчков извлёк струю оранжевого огня из зажигательного устройства. Дрова занялись сразу, с весёлым потрескиванием, и вокруг стало заметно светлее и, наверное, теплее. Ночи в горах были холодными, и хотя Тёмный не страдал от холода, но имперцы, изнеженные своими песками, могли замёрзнуть.

– Прежде всего успокойтесь, – буркнул он, перетаскивая Лаитан и Киоми к пламени. Гурруна он приволок последним. – Я не знаю, с чем мы столкнулись в этих проклятых подземельях, но мне удалось справиться с этой напастью. Не без вашей помощи, конечно.

Госпожа Империи, разглядывая белые косы Киоми, в которых мелькала смола ее настоящих волос, впервые задумалась о той силе, которая была способна состарить даже жителей Маракеша. Для того, чтобы такое произошло в ее царстве, требовалось прожить не одну сотню лет. И такие сроки жизни давно остались в прошлом. И потому Лаитан почти не слушала его слов. То, как он справлялся с напастями, ей было известно еще и из той памяти, которая бурлила в её жилах. Киоми, обойдя выживших имперцев и посчитав потери, которых оказалось не так много, как она думала изначально, подошла к властелину и, вытянув вперёд палец, сказала:

– Куда ты дел варвара Ветриса, колдун?

Лаитан заметила, что властелин едва не уронил очередное толстое брёвнышко, желая подбросить его в костёр. Ветка больно шлёпнула Морстена по ноге и упала в пламя, прижав его и взметнув вверх снопы искр. Медноликой даже думать не хотелось, откуда властелин притащил ветки – вокруг не было ни сучка, который бы не сгнил за прошедшие столетья.

– А где твои тхади? – тоже задала вопрос Лаитан, но спокойней, не думая винить Морстена в произошедшем. – И как нам вообще теперь пройти дальше, если под горой такой склеп истории?

– Тхади ушли вместе с животными, которых пасли неподалёку, – ответил он сначала Лаитан, потому что её вопрос был более насущным. – Они оставили здесь топливо для костра и знаки, когда не нашли нас наутро. Они почуяли недобрую силу этих подземелий, и решили выждать.

"На самом деле, они ждали инструкций от Замка, – подумал Гравейн, вспоминая разговор со своей твердыней, случившийся, как всегда, в самый неподходящий момент, почти сразу после завершения сражения с подземными тварями, и показывавший, насколько беспокоился его опекун и товарищ, сидящий на вулкане за тысячи лиг отсюда. – И дождались".

– Думаю, они скоро доберутся до нас, уккуны тяжелы на подъем, – сказал он вслух. – Варваров забрали какие-то люди в мягких кожаных сапогах, в которых, должно быть, так удобно лазать по скалам.

Киоми тихонько зарычала, но Морстен выставил перед собой ладонь, и служанка замолчала.

– Я не закончил. Те, кто охраняет это место от таких, как вы, или же – таких, как мы, утащили одурманенных родником долинцев в убежище. Им ничего не угрожает. Следов крови нет, а значит, все живы. И, кажется, могут нам помочь преодолеть препятствие.

Он посмотрел на медленно шевелящегося возле костра дварфа, чья белая борода мелко дрожала.

– Хотелось бы мне знать, что ты видел внизу, дварф... – проговорил Морстен, поглядывая на Лаитан.

Медноликая задумчиво проследила за взглядом властелина и ответила:

– Пожалуй, только тебе и может хотеться видеть то, что каждый из нас пережил под горой. Повезёт, если Гуррун вообще не двинется рассудком. Почему они забрали варваров, а нас пытались убить? – спросила она уже саму себя, прохаживаясь рядом с костром. Внутри Лаитан шептали, нарастая, голоса памяти. Время текло вокруг, размывая лица Киоми и других служанок, включая и выжившую Надиру, сейчас ухаживающую за дварфом. Гуррун держался дольше других, до последнего оставаясь старым и бородатым, но вот ветры времени раздули и его фигуру, будто сложенную из песка на берегу Отца-Океана. Лаитан уже не слышала звуков в ущелье, она слушала голоса прошлого, заметив, как Морстен, переборовший даже срок жизни Гурруна, пусть и ненамного, тоже стирается, становясь сначала моложе, а затем и рассыпаясь песчинками под ноги.

– Ты хочешь заставить их жить в темноте, в невежестве! – кричал кто-то, стирая с лица кровь, текущую из сломанного носа. Одетый в просторные засаленные одежды, представлявшие ранее что-то другое, нежели балахон звездочёта, человек с лысиной на голове и со стёклами в жёсткой форме на глазах, высморкался и оттёр пальцы о свои одежды.

– Люди есть люди, – послышался глубокий бас того, с кем спорил звездочёт. Лаитан смотрела будто бы из-за спины собеседника этого человека, не видя себя и своих одежд. Только голые ноги с бронзовой кожей и перевитые жгутиками лёгких сандалий напоминали ей Империю и её жителей. Хотя Лаитан никогда не видела в ней мужчин, способных сравниться в силе и мастерстве с жрицами и Мастерами.

– Они забудут точные расчёты, они потеряют карты звёздного неба, они сократят каждое слово до слогов и звуков, придумают свой пантеон и будут возносить молитвы воде и огню вернее, чем учиться пользоваться простейшими формулами. Да, им придётся подчинить себе ветра и земли, терраформированием должен кто-то заниматься, и это останется в памяти хотя бы, как магия. Но ты предлагаешь дать тем, кому суждено через несколько поколений опуститься на колени и начать земледельничать... что? Лоции? Карты родного мира? Рассказать им о нейтронных звёздах? О навигации в сверхскоростных течениях гравитационного поля? Ты старый придурок...

– Они должны знать, что их ждёт! – упрямо возразил звездочёт.

– Они будут знать, – сказал его собеседник. – Не для того ли мы начали все это, чтобы они не знали? Когда придёт время, они придут домой. Все, включая и те расы, что уцелеют на этой земле.

– И что они будут делать, когда придут? – горько спросил лысый мужчина, все еще промокая кровь с лица и под носом. – Плясать ритуальные танцы вокруг навигационного оборудования? Разводить костры в рубке?

– Это вряд ли.

– Я ухожу. И со мной уходят те, кто должен сохранить великие знания для тех, кто придёт потом.

– А ты думаешь, твой новый народ-хранитель не исказит правды? – засмеялся тот, кем сейчас была Лаитан. – Думаешь, тебе удастся просчитать все поколения, среди которых не затаится предатель, властолюбец, гордец или трус?

– Что ты хочешь этим сказать, капитан?

– Только то, что ты и твои дети, возможно, однажды будут ненавидеть моих детей, убивая их и истребляя. Хотя для всех остальных, безусловно, вы окажетесь несправедливо обвинёнными, а мы – изгнавшими вас прочь имперцами.

– Этого не будет!

– Будет все то, что только может быть.

– Складывайте свои легенды и басни, люди с золотыми глазами. А я и мои соратники пронесём правду через тысячи лет!

Лаитан очнулась, придержавшись за каменную осыпь, на которую её кто-то усадил, пока она была в трансе. Потом женщина подняла голову и посмотрела вверх.

– Мы должны попасть вверх, – сказала Медноликая, – если мы не придём сами, нас никто не выпустит отсюда живыми. Не горы, так те, кто носит мягкие сапоги.

Киоми и Надира переглянулись, временно оказавшись на одной стороне, размышляя о том, не двинулась ли умом их госпожа.

– Пойдём, – Семь Стрел положил руку на плечо Ветрису, и тот с удивлением почувствовал, как путы на запястьях исчезли, словно их и не было. – Пятеро решили, что ты можешь им помочь. И твоё ненужное геройство, хоть и оценённое по достоинству, станет окончательно ненужным.

– Я рад оказать посильную помощь в благодарность за спасение, – проговорил Коэн, растирая запястья. – Но в чем?

Провожатый повернулся и, не говоря ни слова, направился к проёму в скале, выводящему прочь из зала. Ветрис выругался на наречии Долины, и двинулся за ним, радуясь, что в этот раз передвигается без мешка. Молчаливость и загадочность горных жителей начинали его выводить из себя, но сорваться – значило, подвести всех своих безымянных и долинцев. "Почти так же с кочевниками, спаси Луна, – вспомнил встречи со степняками Ветрис. – один шаг в сторону от ритуала – и вспарывание живота покажется желанной пыткой".

Через несколько минут, показавшихся долгими, как часы, они вышли в большую расщелину, где чувствовался холод и воздух был свежим, насыщенным ароматом камня и воды. Внутри, в кольце костров и сделанных из дерева рогаток мычали недовольные уккуны и сидели на земле корчившие грозные рожи тхади, обезоруженные и связанные.

– Клянусь Отцом... – буркнул Ветрис, – я уж думал, что этих вонючих тварей сожрали духи.

– Ты про людей? – заинтересованно спросил Семь Стрел, неожиданно выказав свою способность проявлять эмоции.

– Нет, про уккунов, – варвар вспомнил, как первые дни с непривычки ломило спину, и скрестил руки на груди. – Они действительно воняют, особенно, если испугаются. И умудряются делать кучи размером с себя.

Горец улыбнулся.

– Поговори с этими людьми, и объясни, что мы не желаем им зла. Они убили троих воинов, когда мы попытались их пленить, и, если до утра не удастся с ними договориться, придётся уничтожить.

"А чего ждать? Расстреляйте их сейчас, – хотел было сказать Коэн, но потом одумался. Порыв избавиться от слуг Морстена был хорошей идеей, ослабляющей Повелителя Тьмы. – Но что, если он выжил, и почувствует их гибель? Если он может видеть их глазами, как Коэн – глазами своих Безымянных? Нет, тут лучше поступить миролюбиво".

– Прежде чем я поговорю с ними, – он указал на тхади в загоне, – я хотел бы заручиться обещанием, что мои соплеменники будут освобождены и останутся со мной.

Охотник вздохнул, и покачал головой.

– Нет. Сначала помоги, потом торгуйся. Или у тебя на родине принято сначала платить за работу?

– По-разному, – ответил раздосадованный варвар. – Иногда. Ладно, где тут верёвка для спуска?

– Что думаете по поводу Ветриса? – спросил один из пятерых, когда они заняли свои места в древнем святилище, помнящем еще первого Звездочёта.

Металлические панели со сложным рисунком скрывали стены, превращая помещение в гигантский многогранник. Под панелями что-то жужжало и щелкало. Один из пятёрки нажал на крупную каплевидную выпуклость посреди изогнутого стола, за которым они сидели, и перед ними развернулась висящая в воздухе синеватая дымка, сгущавшаяся в узоры. Постепенно из неё соткалась картина, которую когда-то можно было увидеть в каждом храме Солнца, а сейчас, пожалуй, только здесь и в Океане.