Текст книги "Порочные намерения"
Автор книги: Лидия Джойс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Глава 10
Дверь за ним закрылась, и силы оставили Эм. Честно говоря, она не думала, что он потребует от нее большего, но все еще испытывала глубоко запрятанный страх перед этим человеком, страх, избавиться от которого она никак не могла. Что он за человек? Она не могла понять его, и это пугало ее сильнее всего. Большинство людей устроено просто, каждый индивидуален, как цветок, но при этом его легко определить как тип. Лорд Варкур не поддавался такой классификации. Sui generis – единственный в своем роде. Это латинское выражение явилось у нее в голове, возникнув из другой жизни.
Жизни, которую она твердо вознамерилась восстановить. Она помассировала щеки, пытаясь заставить кровь притечь к своему вялому мозгу. Варкур потряс ее. Другого слова она не могла подобрать. Она боялась его и ненавидела, но при этом не очень боялась его и не очень ненавидела, потому что ее тело жаждало его прикосновений, и теперь эта ненависть корчилась в ней, меняя очертания всякий раз, когда она пыталась схватить ее.
Все было очень понятно, пока она могла смотреть на него просто как на препятствие или, возможно, как на врага. Но неподвижность его лица, когда он рассказывал ей о последнем дне своего брата, хлестнула ее, как кнутом, и теперь было слишком трудно смотреть на него так просто. Она то и дело возвращалась к воспоминаниям о его глазах, какие они были, когда он произносил свои бесцветные слова…
Теперь она была связана обязательствами, вовлечена в союз с ним, хочет она того или нет. Это была ее идея, ее решение, и в то время это казалось ей разумным. Теперь же у нее внезапно возникла тошнотворная уверенность, что если она позволит вовлечь себя в его дела еще больше, это станет самой большой ошибкой в ее жизни.
Гамильтон-Хаус. Он царил на двух акрах земли под сине-серым небом, возникая сквозь туман. С чувством неизбежности Томас подъехал к нему верхом. Вся земля по соседству принадлежала лорду Эджингтону, и рента, которую тот получал от этой земли, составляла, должно быть, умопомрачительную сумму. Квартал был более удален от Сити, чем большая часть фешенебельных районов, и только первые садовые окраины, населенные представителями свободных профессий, мало-помалу отщипывали от него кусочки. Но при этом он был расположен достаточно близко к сердцу Лондона, чтобы привлечь тех, кто ищет дома попросторнее и пороскошнее простых георгианских домов Белгрейвии, в которых жили их предки, – зачастую даже более роскошные, чем новые оштукатуренные особняки на самой Белгрейв-сквер.
Лорд Гамильтон, как и было ему присуще, хотел иметь только все самое лучшее. После смерти своего отца он нашел себе прекрасную жену и выстроил прекрасный дом, проделав все быстро и последовательно. Гамильтон-Хаус, с его унылыми серыми стенами и зубцами, был кульминацией всего, что представлял собой этот человек. Романтики строили дома, похожие на замки, полные тепла и смелой простоты, но чудовищное сооружение лорда Гамильтона было таким же холодным и жестким внутри, как и снаружи.
Темный гравий захрустел под копытами лошади, когда Томас направил ее вокруг дома в сторону конюшни. Навстречу ему вышел, спотыкаясь, помощник конюха и, когда Томас спешился, пробормотал нечто, отдаленно походившее на «млод», взяв у него поводья. Хлопнув себя по бедру перчатками, Томас направился к дверям зимнего сада. Его отец презирал изящное стекло и ажурное железо, которое предпочитали теперь в большинстве своем англичане, и выбрал вместо них тяжелый камень, смягчить который не могли даже широкие зеркальные окна.
Он распахнул французское окно и, пройдя через зимний сад, вошел в гостиную в китайском стиле. Там он остановился перед сестрами, которые тут же застыли и устремили на него две пары одинаковых светло-зеленых настороженных глаз.
– Почему вы здесь? – спросила Элизабет, улыбаясь, как ей казалось, с любящим видом. Вид у нее вовсе не был любящим, и улыбка ее никак не могла скрыть раздражения, звучащего в голосе.
Томас боялся, что ему слишком хорошо известна причина этого. Он всегда был единственным человеком, который старался оказывать сдерживающее влияние на близнецов. Его отец почти не признавал существования таких вещей, как дочери, а мать потакала каждому их капризу. Влияние нянек и гувернанток было немногим лучше. Девочки хотя бы были добры по натуре и поэтому не превратились в надоедливых детей, успокоил он себя, хотя они успешно продвигались по пути превращения в настоящих проказниц.
– А что это вы делаете здесь в такое время?
Мэри залилась малиновым румянцем, но Элизабет скорчила гримаску, слегка выдвигаясь вперед перед сестрой.
– Ничего, милый Томас. Я просто проявлю сестринский интерес к вашей деятельности.
– Вы, вероятно, спрашиваете себя, не хочу ли я проявить братский интерес к вашей деятельности, – устало проговорил он. – Не бойтесь, Лиза. На этот раз я пришел не для того, чтобы помешать вашим забавам. По крайней мере пока я не узнаю, что это за забавы, – добавил он, чтобы разрушить зарождающиеся в ее глазах догадки.
– Ах, Томас, вы просто отсталый человек, – сказала Элизабет, притворяясь, что дуется на брата.
Он фыркнул:
– Вы забываете, что вы – уже взрослые женщины. Люди легко забывают детские проказы, но неблагоразумная леди может в два счета опозорить себя.
– Мы еще не опозорили, – сказала Мэри.
Томас покачал головой.
– Где наша матушка?
– Вы забыли попросить нас пошпионить за ней сегодня, – злобно проговорила Элизабет, – и мы не позаботились проследить за каждым ее словом и движением.
– Она еще не вышла из комнаты для завтрака, когда я видела ее в последний раз, – вставила Мэри, прежде чем Томас успел ответить. – Вы хотите поговорить с ней? – В ее голосе он услышал скрытую надежду.
Поговорить с ней – но о чем? Вот уже много лет, как им не о чем разговаривать. Он присутствовал на всех семейных приемах, на которых ему полагалось бывать, играл роль наследника и шевелил губами, произнося то, что ждали от него. Впрочем, за исключением политических собраний, которые время от времени устраивал лорд Гамильтон в своей обитой дубовыми панелями библиотеке, все их общение годами сводилось к простому обмену любезностями.
Однако Мэри не понимала, почему он так себя ведет и что заставляет его сохранять холодную сдержанность.
– Я поговорю с ней позже, – ответил он, а потом вышел. Поднявшись наверх, он открыл дверь в комнату матери. Ее туалетная за долгие годы распространилась за свои границы и заняла всю спальню и гостиную, вынудив ее переселиться в другие комнаты, расположенные вдоль коридора рядом с апартаментами графа. Томас прошел через две комнаты, заполненные шкафами и зеркалами, и вошел в самую дальнюю комнату. Там он нашел горничную миледи, Валетт, раскладывающую платья своей хозяйки.
– Извините меня, – холодно проговорил он, когда та подняла глаза и с тревогой уставилась на него. Он прошел мимо нее и принялся открывать шкатулки с драгоценностями, одну за другой, ища богато украшенное эмалью ожерелье, которое было на леди Гамильтон четыре вечера назад.
Валетт стояла, ломая руки и бормоча какие-то ненужные фразы, явно разрываясь между желанием защитить хозяйку и не вмешиваться в поступки человека, который вскоре станет ее хозяином. Нитки жемчуга, затейливые металлические кружева, украшенные гранатами, изделия из черной дымчатой стали с бриллиантовой огранкой, украшенные гагатом и гематитом, рубины и изумруды в вышедших из моды оправах – все это сверкало в неярком свете низких лучей, проникавших в окно. Но ожерелья, которое он искал, не было.
– Что вы делаете? – прозвучал в дверях дрожащий голос его матери.
– Я пыталась заставить его уйти, мадам, – взволнованно проговорила Валетт. – Но он не ушел!
Томас оборвал горничную взглядом. Она выбежала из комнаты с испуганным видом и так быстро, что юбки леди Гамильтон затрепетали, когда она пробегала мимо.
В душном воздухе пахло лавандой и духами. По стенам были развешаны платья, и при виде их он испытал угнетающее чувство, вспомнив бесконечные чаепития, обеды и балы. Мать посмотрела на него, широко раскрыв выцветшие синие глаза. Руки ее, прижатые к груди, были унизаны кольцами.
– Вот это платье вышло из моды по меньшей мере шесть сезонов назад, – резко сказал он, схватившись за край одного из платьев. – Вы никогда больше не наденете его. Зачем хранить его здесь?
Леди Гамильтон вошла в комнату, двигаясь со странной плавностью, которую приобрела много лет назад. Когда Томасу было пять лет, он поспорил с одним из своих приятелей, что у его матери под юбкой не ноги, а колеса, и был жестоко разочарован, увидев мельком ее туфли, когда она поднималась по ступенькам кареты.
Мать коснулась платья – бледно-желтого платья для званых чаепитий – изящными дрожащими пальцами.
– Оно многое мне напоминает, – сказала она. – В нем я была в тот вечер, когда узнала, что Фейт Эшкрофт помолвлена. В нем я была на званом чаепитии, когда герцогиня Рашуорт подала совершенно необыкновенные лепешки, и мне пришлось купить у ее кухарки рецепт их приготовления за весьма солидную сумму.
– А почему вы не можете хранить эти воспоминания у себя в голове, как это делает большинство людей? – устало спросил он.
– Моя память не так… не так надежна, как хотелось бы, – проговорила она, нежно прикасаясь к платью. – Воспоминания смешиваются со сновидениями.
– Сновидениями, навеянными опиумом, – заметил Томас.
Она пожала плечами:
– Если я могу потрогать вещь, пощупать ее, я знаю, что воспоминания эти реальны. – Во взгляде, который она обратила на него, не было ни капли той неопределенности, которая была в ее словах. – Что вы ищете, Томас?
– Ожерелье, которое вам отдала Эсмеральда.
Леди Гамильтон горестно покачала головой, ее рука протянулась к мешочку, висевшему на цепочке у нее на талии.
– Оно мое. Эсмеральда видела это в своем видении. Оно предназначено мне.
Томас не стал спорить. Эсмеральда призналась, что она обманщица, но его мать этому не поверит. Она не поверит, сколько бы Эсмеральда ни говорила ей об этом.
– Я верну его вам, если будет возможно, – сказал он вместо возражения.
– Почему вы вообще хотите отобрать его у меня? – В голосе ее появилась раздраженная нотка.
– Я хочу осмотреть его, – ответил Томас. – Вы ведь хотите, чтобы ее репутация была восстановлена?
– Вы единственный, кто клевещет на нее, – сказала леди Гамильтон.
Томас протянул руку:
– Матушка.
Она на миг сжала цепочку крепче. Потом медленно взяла мешочек и, открыв его, вынула двумя пальцами ожерелье.
– Я чувствую, что это – эхо моей души, – прошептала она, опуская его в руку сына.
У Томаса перехватило горло.
– Я буду заботиться о нем, словно это так и есть, мадам.
Она бросила на него долгий страдальческий взгляд, затем повернулась и скользнула прочь.
– «Это розмарин, это для памятливости, – тихо проговорил он слова Офелии. – Прошу вас, помните». – Но все же он не мог избавиться от ощущения, что его мать больше подходит на роль Гамлета, чем Офелии.
Он вышел в коридор и увидел, что его отец стоит там, словно собственная тень. Отец был согбенным вариантом самого Томаса, его точеное лицо с орлиным носом теперь носило отпечаток горя наравне с надменностью. В коридоре он казался неуместным, потому что хотя дом и был выстроен по его подобию, он удалился из него в личный мир кабинета, гостиной и спальни, и в других помещениях теперь казался улиткой, которую извлекли из раковины.
– Не огорчайте вашу мать, Варкур, – сурово сказал он. – Это недостойно.
– Гораздо легче предоставить ей идти своим путем, пусть даже к гибели, не так ли? – Томас не сумел скрыть своей горечи.
По лицу лорда Гамильтона пробежала тень.
– Речь не о том, что легче, Томас. Иногда самое трудное – вообще ничего не делать. Ваша мать заслужила покой.
– Покой – да, – согласился Томас. – Но я боюсь, что Эсмеральда пытается навредить нам с ее помощью.
– У каждого из нас есть своя ахиллесова пята, не так ли? – Лорд Гамильтон помолчал. – Я думаю, вы неверно оцениваете ситуацию. Эсмеральда, возможно, обманывает старую женщину, но она дает вашей матери утешение, которое не может дать ей никто другой. Я не стану вмешиваться в ваши изыскания. Или вы найдете надежные доказательства вашим подозрениям, или я положу этому конец. Надежные доказательства, Варкур, – твердо повторил он. – В противном случае пусть все остается как есть.
И лорд Гамильтон повернулся и неспешно удалился обратно, в свой кабинет.
Томас смотрел ему вслед.
– «А вот анютины глазки, – пробормотал он. – Это чтобы думать».
Глава 11
Коралловая гостиная мерцала от вечернего света, льющегося в нее через французские окна, зеркальные плоскости которых были вырезаны из самого прозрачного стекла. Дамы сидели на диванах и низких стульях, утопая в светлой пене своих юбок, точно разбросанные цветы.
Эм сидела одна, как всегда. Одинокая и суровая, облаченная в платье серо-голубого цвета. Фасон его представлял собой упрощенный вариант экстравагантной моды двухлетней давности. Еще две женщины выделялись на общем фоне. Дама с завитыми волосами выглядела как фермерская жена, попавшая не туда. Она была одета в немодное уродливое платье и увешана безвкусными побрякушками. Черноволосая женщина соответствовала ей в смысле побрякушек, но впечатление производила совершенно иное, потому что на ней побрякушки превращались во множество золотых браслетов и ожерелий, которые позвякивали с каждым ее движением. По мнению непосвященных, именно так должны одеваться цыганки.
Эм сидела в своем уголке неподвижно, как статуя, а сердце ее билось слишком сильно. Время ее подходило к концу – она чувствовала, как оно утекает между пальцами. Обществу, как всегда непостоянному, она уже начинала надоедать, и леди Джеймс пригласила двух этих незнакомок, чтобы оживить свой прием. Если Эм в скором будущем не доведет свое дело до решительного конца, будет слишком поздно.
«Я не готова», – думала она. Сколько еще осталось времени? Неделя? Месяц? Пусть месяц – к тому времени все уладится так или иначе.
Две эти женщины хотя бы не были ее соперницами. От лжецыганки исходило ощущение неуверенности, а кричащая алчность фермерской жены заставляла леди напускать на себя холод, и они презрительно улыбались всякий раз, когда взглядывали на нее.
Леди Джеймс, которая казалась ослепительной в своем сине-зеленом платье, вышла на середину комнаты и хлопнула в ладоши. Все руки у нее были в тяжелых украшениях. Две дюжины изящно причесанных головок повернулись, глаза блеснули от пристойной смеси вежливого ожидания и модной скуки. Эм знала каждую из них, знала их мечты и тайны, которые она выманила у них, умно пользуясь тайной информацией. В этом-то и состояло ее преимущество перед двумя другими спиритками – в семенах знания, из которых можно вырастить дерево.
Некоторые спиритки нанимали шпионов или напрямую подкупали слуг. Опасный бизнес, подверженный ошибкам и разоблачениям. Эм действовала в основном честно. Два года она впитывала, как амброзию, рассказы, которые Элис привозила с лондонских сезонов, зачитывала до дыр ее письма, а по возвращении Элис в деревню часами шепталась с ней, когда та вечерами проскальзывала в детскую, и они обе сворачивались калачиком под темным навесом одеял, как будто снова были маленькими и прятались от нянек и чудовищ.
Чувствовалось, что Элис стала как бы старше, потому что Эм отстала от нее. Место ее было в детской, и она и оставалась в детской. Быть представленной королеве – это не для нее. Не для нее лондонские сезоны, балы дебютанток. Через два сезона Элис вышла замуж. Еще через сезон она умерла.
Заговорила леди Джеймс, пытаясь своим голосом создать атмосферу настоящей таинственности, но ее врожденная склонность к веселью позволила поддержать выразительные заявления в научной тональности. Слуги двигались от окна к окну, задергивая занавеси, чтобы в комнату не проникал вечерний свет, и погружая комнату в желтоватую дымку.
Эм заставила себя обратить внимание на происходящее. Ожидалось два события – большой сеанс, во время которого спиритки будут одновременно пытаться войти в контакт с миром духов, а затем личные консультации в разных углах комнаты. Эм прежде всего должна победить своих соперниц и только потом перейти к своей цели – то есть двум разным целям, которые появились у нее теперь, когда она начала расследовать убийство брата Томаса.
Почему она отнеслась ко второй цели серьезно? Она не стала углубляться в этот вопрос. Можно было бы просто обмануть лорда Варкура. Если кто-то этого и заслуживает, так именно он. В конце концов, эта сделка была заключена под принуждением. Но что-то побуждало поступать честно в этом деле, добраться до правды и испытать необыкновенное облегчение от того, что она может, хотя бы один раз, быть порядочной. Она не вполне понимала, насколько это побуждение связано с лордом Варкуром, а насколько с ее собственной бесконечной борьбой с домыслами и фальшью.
Леди Джеймс замолчала. Эм подождала немного и встала, поправив свои юбки движением, рассчитанным на то, чтобы привлечь к себе даже самые рассеянные взгляды.
– Мы должны образовать круг, – сказала она, повысив голос так, чтобы ее могли услышать во всех углах гостиной. Потом она неторопливо подошла к стене, повернулась и снова застыла неподвижно.
– Конечно, должны, – быстро подхватила фермерская жена, явно раздраженная тем, что утратила инициативу.
– Круги означают силу, – сообщила цыганка.
Леди Мэри, сидевшая рядом со своей матерью леди Гамильтон, спрятала улыбку за белой перчаткой. Эм мысленно отпраздновала первую победу за этот вечер. Дамы встали и беспорядочно заходили по комнате. Слуги принялись двигать стулья среди потока крепдешиновых и муслиновых юбок, молча становящихся в круг. Вскоре все уселись по своим местам, то есть все, кроме Эм, которая вышла вперед так, чтобы оказаться у последнего свободного стула.
Все глаза устремились на нее. Две дюжины лиц ждали, когда она начнет действо. Нетерпение леди Гамильтон было почти трогательным, и Эм пришлось взять себя в руки, потому что сердце ее сжалось. Она сказала себе, что это всего лишь нервозность. Она молчала, вуаль даже не трепетала от ее дыхания. Каждую секунду отбивали часы на стене, тиканье отдавалось в их инкрустированном футляре. Даже слуги, стоявшие по периметру комнаты, сделались неестественно тихи. Наконец леди Джеймс слегка пошевелилась, показав, что номинально она здесь хозяйка. Только тогда Эм подняла подбородок и заговорила:
– Я чувствую, как духи плотно окружают нас. Мы вбираем их в себя с каждым дыханием. Они пробегают по нашей крови и попадают обратно в комнату вместе с нашими выдохами.
– Э-э-э… Очень хорошо… – сказала леди Джеймс, оглядываясь с тревожным видом, как будто она могла видеть реющих призраков.
– Мадам Виолка утверждает, что она очень хорошо чувствует все, что касается потустороннего мира, мадам, – сказала Эм. Она узнала имена своих соперниц, подслушав разговор леди Джеймс со своими гостьями. Возможно, фермерская жена миссис Мид поступила так же, но поддельная цыганка была не в своей стихии. Потрясенная богатым окружением, она утратила способность что-либо соображать.
Эм подозревала, что она была бессознательной гадалкой – из тех, кто прекрасно умеет читать маленькие, мимолетные выражения, мелькающие на человеческих лицах, и реагировать на них, не понимая, что она делает. Здесь ее ощущения были подавлены, и эта лжецыганка быстро выдаст свою неспособность контактировать с более глубокими силами и уйдет домой, уверенная, что духи не пришли к ней, потому что она находилась в непригодном для себя месте.
– Пусть мадам Виолка окажет нам честь, сказав, какие духи посетили нас сегодня, – проговорила Эм.
Мадам Виолка подняла глаза, и на лице ее мелькнул страх. Она с трудом придала своему лицу выражение, которое должно было выглядеть неземным, но на деле просто казалось, что она страдает запором. Гостьи подались вперед.
– Я чувствую мужчину, – заявила она, и по собранию прошел легкий шепот. Голос ее зазвучал немного увереннее: – Это пожилой джентльмен. Это… это муж?
Эти слова произвели отрицательное впечатление и Эм отпраздновала маленькую победу. Мадам Виолка ошиблась, и сильно. Даже посторонний человек должен был знать, что среди собравшихся нет вдов – ни на ком не было ни черного крепа, ни даже полутраура – платья серого или фиолетового цвета и никаких вдовьих чепцов.
– Не муж кого-либо из здесь собравшихся, – поправилась мадам Виолка, но было ясно, что уверенность ее поколеблена. – Нет, это муж какой-то другой женщины. Но имеет отношение к кому-то из этих леди. Ее… отец? Да. Я чувствую, что это ее отец. Я вижу букву.
Эм насторожилась. Мадам Виолка сделала все не в том порядке. Каждая спиритка знает, что следует начинать с имени и лишь установить родство. Здесь было много женщин, но даже если она выберет букву «Д», велик шанс, что отца кого-нибудь из них звали Джоном.
– Я вижу букву «Д», – продолжала мадам Виолка. – Или это просто может быть звук буквы «Д». К кому это может иметь отношение? Отец и буква «Д».
– Моего отца зовут Джеймсом, – сказала Фейт Уэлдон, протянув руку к леди Джеймс.
Мадам Виолка взяла их сомкнутые руки.
– Нет, я не чувствую, что он на том свете.
Кризис был предотвращен. Эм охватило отчаяние.
– Ячувствую еще кого-то. – Теперь мадам Виолка обрела некоторую уверенность. Это плохо. Пора вмешаться.
– Это не буква «Д», – сказала Эм. – Это «Р». Ричард. Я чувствую, что чьего-то отца звали Ричардом. – Она повернула голову рассчитанным движением, медленно, пока не остановилась прямо перед миссис Морел. Эта светловолосая женщина цинично улыбнулась, но, немного поколебавшись, решила подыграть ей. Эм знала, что так и будет.
– Это, должно быть, мой отец, – сказала миссис Морел своим легкомысленным, пресыщенным голосом.
Теперь уже было нетрудно окончательно исключить из игры мадам Виолку. Эм под вуалью выдала обычное подтверждение и удовлетворение, а затем предостережение миссис Морел, чтобы та избегала черноволосых испанцев во время своей будущей поездки в Ниццу.
Браслеты мадам Виолки жалобно звякнули, но у нее не хватило духа снова заговорить. Управиться с фермерской женой было не так просто. Как только Эм замолчала, миссис Мид заговорила, выбрав миссис Морел. Она была умелой и хладнокровной гадалкой. Эм не могла не признать этого, но ее светская неуклюжесть лишала ее каких-либо шансов. Она начала копаться в любовной жизни миссис Морел – тема, которой ни в коем случае не следовало касаться. Довольное лицо миссис Морел сразу же стало холодным, и чем больше миссис Мид путалась в словах, тем более высокомерный вид делался у леди.
Наконец, деликатно кашлянув, леди Джеймс вмешалась в происходящее и предложила дамам разбиться на более мелкие группы. Эм воспользовалась этой возможностью и выбрала свою аудиторию, оставив остальных самим разбиться на группы. Она выделила леди Джеймс и двух ее дочерей, мисс Хоторн, леди Мэри и леди Элизабет Хайд и, конечно же, их мать, леди Гамильтон.
Эм увлекла свою маленькую группу в угол, к стоявшему на возвышении столу, который выбрала заранее. Тяжелые драпировки обрамляли стол с двух сторон. Она всегда выбирала стол на возвышении, если могла, – такие столы легче раскачать, и убедительное легкое покачивание было всегда обеспеченно.
Леди Гамильтон улыбалась ей дрожащей улыбкой. Эм не ответила ей, хотя графиня все равно ничего не увидела бы, поскольку ее лицо было закрыто вуалью.
Эм обещала лорду Варкуру разобраться в обстоятельствах смерти его брата. Ее собственные планы были близки к осуществлению, и было опасно заняться выполнением второго плана, но она должна попытаться. Одному Богу известно, какие шпионы имеются в распоряжении Варкура, и даже если отбросить страх разоблачения, у нее было смутное ощущение, что она должна ему… что-то.
Это была смешная мысль. Она не причинила Варкуру никакого вреда, даже в глазах его матери, а он явно намеревался причинить вред ей. Но боль в его голосе, когда он с безрадостным видом вспоминал день смерти брата, задела в ней что-то. Эта боль и борьба, о которой говорил его взгляд и которую она видела в его глазах всякий раз, когда он смотрел на нее. Он попытался напугать ее, обойтись с ней грубо и жестоко, насколько у него хватило для этого духа, но она использовала его так же, как и он – ее. Она узнала в нем то же безразличное отчаяние в достижении цели, которое, казалось, сдерживало в нем все надежды. Она знала, в чем ее главная цель. Что же до его цели, она сомневалась, что он сам это знает.
Она ждала, пока остальные дамы рассядутся, шелестя кружевами и шелками. Предполагалось, что она сядет последней, будучи здесь простой прихлебательницей, но она знала, как манипулировать условностями, чтобы остальным показалось, хотя они и сами этого не сознавали, будто это они ждут ее. Восемь выжидающих лиц повернулись к ней, молодых и старых, пылких и скептических. Двигаясь неестественно ровно, к чему она приучила себя, она села на свое место с молчаливым изяществом.
– Сегодня духи взывают громко, – сказала она так тихо, что женщины подались к ней. – Они кружат вокруг, посылая мне сообщения, заставляя меня передать их вам. Но даже при таких требованиях между нами проносятся ветры другого мира, искажая слова, заглушая звуки, и я должна сделать все, что в моих силах, при помощи моего бренного тела, дабы открыться тому, что они пытаются сказать.
Она обвела стол нарочито медленным взглядом, поворачивая голову демонстративно, чтобы дамы могли понять, что она делает.
– Мисс Хоторн, – сказала она.
Хорошенькая девушка вздрогнула и слегка побледнела.
– Да, мадам Эсмеральда?
– Вы недавно потеряли кого-то, нет, вероятно, мне следует сказать – что-то ценное. – Порядочное общество недооценивало то, что знают кучера, какими безвредными сплетнями они готовы поделиться с кебменами, которых вполне можно поощрить щедрыми чаевыми.
– Это был ваш любимец. Комнатная собачка?
Вопрос был важный, хотя она и так знала ответ. Намеки скрывают промахи, и тон, в котором сохранено равновесие между уверенностью и сомнением, позволял Эм уверять своих клиентов, что, скажут ли они «да» или «нет», это совпадает с тем, что она уже ощутила в сообщениях духов.
Лицо мисс Хоторн сморщилось.
– Его звали Бошам. Он был совсем старенький.
– Конечно, – пробормотала Эм. Девушка дала ей больше, чем она надеялась получить. – Он здесь. Вы его чувствуете? Он очень счастлив. По утрам он больше не испытывает боли. Он снова бегает, как щенок. В ином мире лежат бескрайние поля, и ему открылась радость – бегать по ним со стаей веселых четвероногих товарищей, бороться с ними, кататься по траве.
– Ах, – сказала девушка, умиляясь. – Он всегда так боялся выходить из дома.
– Я знаю. Но в полях Элизиума для собак страха нет. Все горести и страхи остались в их смертной оболочке. Конечно, собаки – вот кто воистину невинен. Люди могут находить боль или страх после смерти, как и при жизни – проклятие или восторг, но собаки этим не обременены. Они не могут грешить, это человек их заставляет.
Она приятно улыбнулась, хотя женщины не могли этого видеть. Самое лучшее – быть совершенно ясной, уверенной и убедительной, потому что это привязывает к ней ее клиенток, потому что сообщения из иного мира, полученные от любой другой спиритки, покажутся им неприятными, поскольку эти сообщения будут несовместимы с тем, в чем их убедила она, Эм.
– Ах, – повторила мисс Хоторн.
– Собаки в полях ждут, когда их хозяева придут к ним. Тогда они воссоединятся навечно, – объяснила Эм.
– Ах. – На это раз это прозвучало скорее как вздох. Девушка откинулась, на ее лице появилось отсутствующее выражение.
Эм подождала немного, чтобы женщины снова сосредоточили на ней свое внимание, а потом начала покачиваться, медленно, изящно. Восемь пар глаз уставились на нее, и она стала покачиваться сильнее, начала говорить шепотом, еле слышно, так что им пришлось напрячься, чтобы уловить обрывки ее слов.
– Я не понимаю вас. Нет, нет, вы должны… не понимаю. Кто? Вы не можете намекать мне таким образом. Вы должны говорить понятнее. Я не понимаю. Нет, нет, не два. – Она слегка возвысила голос. – Одного достаточно. Я не выдержу двух. Я не могу исполнять роль Фурии и преследовать каждую несправедливость, которая совершается в мире. Увольте! – Произнеся последнее слово, она с силой качнула стол, пустив в ход металлические крючки, незаметно привязанные к ее запястьям. Женщины отпрянули. Леди Джеймс тяжело дышала, мисс Хоторн издала слабый вопль. Леди Гамильтон посмотрела на нее горящими светло-синими глазами.
Эм осела на своем стуле, подавшись вперед, и замерла без движения. На мгновение в ее группе воцарилось мертвое молчание. Все были ошеломлены. Потом женщины постепенно зашевелились. Когда их встревоженный шепот пронесся по кругу, Эм слегка вздрогнула и выпрямилась. Женщины тотчас же замолчали.
– Теперь они ушли, – сказала Эм пустым голосом. – Но у меня есть сообщение – и новая миссия. Вы все знаете, что меня принесли к английскому берегу голоса из потусторонней жизни, вызвав меня, чтобы я открыла правду о великой несправедливости, которую причинили невинному человеку. Теперь у меня есть вторая миссия, которую мне претит брать на себя, но которая сама по себе не терпит отсрочки, и связано это с кровопролитием.
– Что это такое? – прошептала леди Джеймс.
Эм повернулась к ней:
– Я пока еще не знаю. Но я знаю, что ключ от нее хранит в своей груди леди Гамильтон.
Леди Гамильтон была потрясена, она стиснула нитку жемчуга, висящую у нее на шее. Эм стало тошно, она поняла, что ее слабые подозрения имеют под собой веские основания, как она и сказала Варкуру. Эта женщина действительно знает гораздо больше о гибели своего старшего сына, чем признается. Леди Гамильтон так жаждала посланий из иного мира, ее было так легко убедить во всем, потому что потребности ее заставляли забыть о благоразумии. Губы Эм автоматически сложили слоги в слова, и она произнесла эти слова, ненавидя себя за то, что пользуется ими, за их дерзость:
– Он вас прощает.
Леди Гамильтон, красивая, хрупкая леди Гамильтон, которая пряталась в опиумной дымке, чтобы жизнь не трогала ее, опустила глаза на свои распухшие суставы, крепко сжимавшие толстую нить жемчуга. А потом расплакалась.
«У меня тоже есть потребности, – подумала Эм, не двигаясь, а леди Джеймс обняла графиню. – Потребности более важные, чем у вас. Ваш живой сын тоже имеет право знать, что вы скрывали все эти годы. Я творю меньшее зло, чтобы вылечить большее».
И все же отвращение, горькое и холодное, скрутилось в груди, и Эм добавила еще один грех к своему мысленному счету.
