Текст книги "Порочные намерения"

Автор книги: Лидия Джойс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Глава 13

– Что вам сказала моя мать?

Эм обернулась на этот голос. Массивная фигура казалась еще более внушительной.

– Мы почти не разговаривали о том, что представляет интерес для вас, – ответила она. Воспоминание о мучительных переживаниях леди Гамильтон привели ее в раздражение. Она не сделала попытки встать со скамьи.

Даже она, с ее отточенной наблюдательностью, не заметила в нем никакой реакции на свои слова. Хорошо. Значит, он чувствует, что она достаточно опасна и нужно ее остерегаться, а это значит, что он будет обращаться с ней осторожно.

– Мы заключили договор, – спокойно заметил он. Заключили, и она зашла слишком далеко. Эм сказала, стараясь держаться и говорить спокойно:

– Такие дела требуют времени.

– Время – это роскошь, которая мне не по карману, – пробормотал он.

– Почему? Что, по-вашему, может произойти, если вы не получите ответа в ближайшее время? – Эм не могла удержаться и не задать этот вопрос.

Он посмотрел на нее, но казалось, что смотрит сквозь нее. Он издал звук, который можно было бы принять за смех.

– Совершенно ничего. Ячувствую, словно меня торопят и принуждают, я чувствовал это много дней, словно некую перемену в воздухе, приближение чего-то важного, и при этом нет никаких причин полагать, что завтрашний день будет чем-то отличаться от сегодняшнего. – Его голос звучал тихо, как если бы он разговаривал не с ней, а с самим собой.

Эм осторожно последовала этим путем.

– Почему? Что такое преследует вас?

Он, по-видимому, хотел что-то сказать, но вдруг остановился, и взгляд его стал рассеянным.

– Меня подозревают в том, что я убил своего брата. Разве этого не достаточно?

– Согласна, это тяжело, – пробормотала Эм. Она слегка отвернулась, но при этом не сводила глаз с Варкура. – Ваша матушка действительно говорила сегодня о вашем брате.

– Что она сказала? – быстро спросил он.

– Она говорила о том, как он любил поезда и картофель. И что у него был бешеный нрав. – Она замолчала, выжидая, когда он заполнит молчание.

– Ну, Гарри явно не славился умением держать себя в руках, – сказал он решительно.

– Не было ли когда-нибудь так, что он ударил вас? – нажимала Эм.

Темные глаза Варкура стали еще более мрачными.

– Это важно?

– Быть может. Чем больше я скажу вашей матери того, чего она никогда мне не говорила, тем лучше. – Это была откровенная ложь. Леди Гамильтон большую часть дня после полудня только и занималась тем, что рассказывала всякие истории – хорошие и дурные – о своем умершем сыне. Эм впитывала каждую подробность, зная, что именно в подробностях скрыты ключи к правде. Но ей было нужно, чтобы Варкур делал собственные признания. Это увеличило бы их близость, какой бы фальшивой она ни была, и тем самым вызвала бы больше веры в нее, Эм.

И что не менее важно – рассказом одного она могла проверить подлинность рассказанного другим. Люди лгут, даже когда они думают, что говорят точнейшую правду. То, как они лгут, и то, о чем они лгут, бывает иногда важнее, чем сама правда. Эм нужно было знать, почему леди Гамильтон считает, что нужно выдумать новую правду, и как Варкур лгал самому себе глухими ночами.

Наконец Варкур сказал:

– Да, он ударил меня. – Ответ прозвучал так тихо, что молодой женщине пришлось напрячь слух, чтобы услышать его. – Когда он сердился, он пускал в ход кулаки и был способен ударить кого угодно. Мне было два года, когда в меня угодил осколок чайника, который разбился об угол камина. У меня над глазом до сих пор можно рассмотреть шрам. После этого меня, а позднее и моих сестер перевели в другую детскую, и у нас с Гарри были разные няньки.

– Значит, вы не часто видели его, – не унималась Эм.

Варкур фыркнул:

– Каждый день, за играми и на уроках.

– На уроках? Леди Гамильтон ничего не говорила о том, что ее старший сын чему-то учился.

Он скривил губы.

– У нас был общий домашний учитель, пока меня в возрасте тринадцати лет не отправили в Итон. Математика всегда давалась Гарри лучше, чем мне. Невероятно, но это так. Я же говорил, что он был неглуп.

– Да, говорили. – Эм прикусила губу, потом вернула разговор обратно, к тому, с чего он начался: – Должно быть, ему часто предоставлялась возможность стукнуть вас.

Варкур стиснул челюсти.

– К шести годам я был сильнее его, так что это не имело значения.

Отговорка, но очень красноречивая. Эм сказала:

– А вы отвечали ему ударом на удар?

Он дернул подбородком, отошел от нее.

– Кажется, вы сказали, что считаете, будто я не убивал своего брата. Если это не более чем нарочитая игра, чтобы обманом заставить меня обвинить самого себя…

– Конечно, нет, – поспешно успокоила его Эм. – От детских драк до убийства путь долгий.

– Не такой долгий, как могло бы быть, – возразил он. И добавил, помолчав: – Да, мы дрались с братом.

– А другие знали об этом?

Снова фырканье.

– Как могли они не знать? В некоторых семьях детей держат в загородных домах, пока они не вырастут. В нашем доме дети редко ездили в Лондон во время сезонов, но приемы в загородных домах всегда давали семьям возможность расширить свои связи. Детей поощряли играть с другими детьми в надежде, что они сойдутся, а позже, во взрослом возрасте, эти знакомства превратятся в престижные дружбы или даже в браки. Мы с Гарри дрались довольно часто, так что об этом знали все вокруг, и дети, и взрослые. Если бы это было не так, меня ни в чем не заподозрили бы.

– В таком случае люди с легкостью придумали версию, согласно которой вы ранили его, – сказала Эм. – Быть может, он начал швыряться разными предметами, чтобы попасть в вас, а вы в ответ ударили его…

– Я не убивал брата. – Каждое слово походило на лед. – К тому времени, когда мне исполнилось двенадцать лет, он в достаточной степени научился управлять своими порывами и больше не пытался слишком часто затевать со мной драки, а тем более когда мне исполнилось шестнадцать.

В этих словах она услышала то, чего он не сказал. Он не заявил, что они перестали драться. Она внимательно посмотрела на него – серый кашемир его сюртука и белое полотно рубашки резко выделялись на фоне синего неба.

– Ваша матушка чувствует себя очень виноватой перед вашим братом, – сказала она.

– Я знаю, что это так, но не понимаю почему.

– А вы? Вы понимаете, почему вы чувствуете себя виноватым? – И прежде чем он успел не только нахмуриться, но еще что-то сделать, Эм продолжала: – Она – мать. Я не думаю, что ей нужны причины, чтобы чувствовать себя виноватой перед своим ребенком. Но вы – брат, а не отец.

Он покачал головой.

– Но я все равно уверена, она знает что-то о том, что произошло в день его смерти, что-то такое, о чем она никогда никому не рассказывала. – Она помолчала. – Как и вы.

Варкур окинул ее взглядом своих черных глаз.

– Если вы считаете, что я убил брата, в таком случае наши занятия не имеют смысла.

– Вот как? – Эм решила подтолкнуть его. – Быть может, вы умнее, чем считает кое-кто, и все это нарочитая уловка, имеющая целью отвлечь меня от моей главной задачи.

– А что это за задача? – спросил он, прищурив глаза.

Просчет – она дала ему в руки средство, которое не собиралась давать.

– Я сказала вам все, что нужно сказать. – Она быстро встала и хотела уйти, но Варкур схватил ее за руку и повернул к себе.

– А что, если я вам не верю? – спросил он. Он схватил ее за руку не больно, не очень больно, но в его жесте была угроза насилия.

Эм напряглась, всем телом ощутив его близость.

– Значит, если я скажу больше, это ничего не изменит. Вы просто решите, что я опять солгала вам.

Он стоял неподвижно.

– Я не желаю быть вашей марионеткой.

– Ну разумеется, – презрительно проговорила она. – Вы ведь тот, кто дергает за ниточки. Но вы должны верить мне, когда я говорю, что за мои ниточки дергать не стоит.

Он некоторое время смотрел на нее.

– Вы пришли сюда, чтобы соблазном заманить меня к гибели.

Эм подавила дрожь, еще отчетливее ощутив его близость.

– Я – всего лишь одинокая слабая женщина, – возразила она. – Я делаю то, что должна, но не больше.

Он привлек ее к себе.

– Я не понимаю, как вы можете, оставаясь невидимой за вашей вуалью, быть такой чертовски соблазнительной.

– Я никого не соблазняю. – Она заставила свой пульс биться медленнее.

– Вы соблазнили бы и святого. – Его рука скользнула на ее талию.

Эм упиралась.

– Нас увидят.

– Кто? – возразил он, сжав челюсти.

– Шпионы. Шпионы барона. Нас прекрасно видно отовсюду, – напряженным голосом сказала она. – Вы же не хотите поставить под удар ваше дело.

– Пусть видят, – сказал он с легким презрением. – Они решат, что я пытаюсь подчинить вас своей воле.

– А это так? – спросила она. Во рту вдруг пересохло, стук сердца отдавался в ушах. Он был совсем близко – ее мысли разбежались, умчались прочь.

– А стоит попытаться, как вы думаете? – И он заставил ее замолчать, поцеловав в губы.

Губы у него были умелые, почти деловитые, они не дразнили, не требовали, они просто полностью опустошали. Эм поняла, что ее тело сдается, хотя и сознавала, что поддаваться его воле – опасно. Губы Варкура царапали ее сквозь вуаль, руки Варкура прижимали ее к нему с такой силой, что его тело обжигало ее сквозь одежду.

Наконец ей удалось справиться с собой. Она напряглась и рванулась прочь, пятясь к парапету, стараясь отдышаться. Глаза Варкура мрачно сверкнули.

– Хорошо, – сказал он. – А теперь дайте мне пощечину.

– Что? – изумилась Эм.

– Пощечину, – повторил он, подходя к ней.

Голова у нее все еще кружилась, и она занесла руку. Потом, вложив в удар всю силу своего отчаяния и смятения, она дала ему пощечину.

Ее запястье ударилось о его поднятую ладонь. Схватив ее руку, он невесело улыбнулся:

– А теперь пусть соглядатаи доложат об этом куда надо.

И с этими словами он отпустил ее руку, повернулся и ушел.

– Есть новости? – спросил Томас, глядя на Эджингтона поверх письменного стола. Прошло четыре дня с тех пор, как он завладел ожерельем и отдал его барону. Эджингтон прислал весьма обдуманное письмо, прося о встрече этим вечером. Это означает, надеялся Томас, что Эджингтон обнаружил, откуда взялось ожерелье.

Они держали в руках бокалы с ямайским ромом – напитком, к которому Эджингтон питал явную, хотя и необъяснимую слабость. Полезно знать склонности и слабости другого. Это знание даже более важно, когда речь идет о союзнике, а не о враге.

– Это действительно то ожерелье, которое искал лорд Олтуэйт, или невероятно похожее на него. – И Эджингтон вынул ожерелье из ящика письменного стола.

– Откуда оно появилось? – спросил Томас. Чучела оленьих и лисьих голов, окружающие комнату под самым потолком, смотрели вниз своими стеклянными глазами.

Эджингтон поднял брови.

– Тайные расследования не кончились ничем определенным, но скорее всего это фамильная вещь, если исходить из старой страховой описи, которую мне удалось заполучить.

– Фамильная вещь? – повторил Томас. – Значит, кто-то совершил кражу со взломом в сокровищнице Олтуэйта, и, вместо того чтобы доложить о краже, он предпочел нанять каких-то головорезов.

Эджингтон задумался:

– Если его украли, это скорее всего была кража, совершенная кем-то из домашних. Обычно так бывает, если речь идет о кражах крупных и рискованных.

Томас не стал спрашивать, как Эджингтон узнал об этом. С тех пор как барон стал либералом, он превратился в настоящий кладезь сведений, касающихся преступных сообществ.

– Значит, нужно искать слугу, который уволился со службы – когда именно?

Эджингтон пожал плечами:

– Он ищет уже полтора месяца.

– Значит, по меньшей мере два месяца назад. Есть какие-нибудь идеи насчет того, когда его видели в последний раз в доме Олтуэйта?

– Его отец непременно заметил бы пропажу, стало быть, можно предположить, что это произошло перед его смертью восемь месяцев назад.

– Предположения могут быть опасными, но они еще и необходимы. – Томас скривился. – Ну хорошо. Слуга, который ушел между шестью неделями и полутора годами назад. Почему он не стал преследовать этого человека по всей строгости закона? – У Томаса были свои идеи на сей счет, но ему хотелось знать мнение Эджингтона.

Тот невесело рассмеялся, подняв свой бокал к свету.

– Причины всегда найдутся. Скорее всего шантаж с участием преступника в интересном положении.

– Вы хотите сказать, что Олтуэйт сунул свой пенис туда, куда не следует, и пытается избежать скандала? – Томас скептически нахмурился. – Это не очень-то похоже на него. Полагаю, что этому человеку совершенно все равно, что думает о нем общество. Если бы это было не так, он не напивался бы чуть ли не на каждом обеде в этом сезоне.

– Если бы только он не являлся пьяным в стельку в парламент, – пробормотал Эджингтон.

– С другой стороны, обрюхатить служанку и, возможно, выбросить ее на улицу, в результате чего она поняла, что ей для выживания нужно украсть что-то из его фамильных драгоценностей, было бы политически вредно, – продолжал Томас. – Особенно для представителя консервативной партии Дизраэли, который всячески старается изображать из себя политика, глубоко озабоченного судьбами простого человека и его дочерей.

– Это близко к истине, – сказал Эджингтон. – Так вы думаете, что у таинственной Эсмеральды именно такое происхождение?

– Горничная? – усмехнулся Томас. – Ни в коем случае.

– Значит, дочка деревенского лавочника средней руки, соблазненная местным аристократом? – предположил барон.

Томас задумался. Перед глазами у него возникло ее нагое тело, подтянутый белый живот. Он не мог представить ее себе в постели Олтуэйта, даже если ее рассказ о том, как она утратила свою девственность, был Ложью. Еще меньше мог он вообразить, что она когда-то носила ребенка.

– Сомневаюсь. – Он не обратил внимания на поднятые брови Эджингтона и продолжал: – Весьма маловероятно, но я поставил бы сто гиней, что она никогда не носила ребенка.

– Ну что же, – сказал Эджингтон, – она не служанка, и она никогда не… оказывалась в положении из-за Олтуэйта. Тогда шантаж?

– Я сказал бы, что прямой шантаж – вполне в ее духе. – И почему-то прибавил: – Или месть.

– Месть. – Эджингтон словно пробовал эту идею на вкус. – Любопытная мысль. Месть за что, поинтересовался бы я. Что могло бы удержать Олтуэйта от преследования?

– Мотивы мести могут сами по себе быть разновидностью шантажа. Насилие? – предположил Томас, сам не понимая, откуда ему могла прийти в голову такая мысль.

Эджингтон насторожился. Щепетильная тема?

– Почему вы так говорите?

Томас и сам не знал.

– Ни одна нормальная, здоровая девушка из хорошей семьи не сделала бы того… что сделала Эсмеральда.

– Предложила вам себя? – протяжно спросил Эджингтон. – Вы всегда заявляли, что можете соблазнять их пачками.

Томас поставил бокал на стол.

– То, что произошло между нами, нельзя назвать соблазнением.

– А насильственным ухаживанием? – весело предположил Эджингтон, хотя в глазах его блеснула сталь. Образцы огнестрельного оружия в стеклянных шкафах, стоящих вдоль стен библиотеки, зловеще сверкнули.

– Что-то насильственное, конечно, присутствовало, но не только с моей стороны. – Заметив прищуренные глаза Эджингтона, Томас раздраженно фыркнул. – Нет, не так. Она не пыталась оказать мне сопротивление. Как раз наоборот.

– Почему? – Эджингтона это, кажется, не убедило. Этот вопрос Томас еще не проанализировал до конца.

– Чтобы выиграть. Чтобы заставить меня сделать то, что ей нужно.

– А что ей нужно?

Томас покачал головой:

– Не знаю.

– А вы узнайте. – И Эджингтон одним долгим глотком осушил свой бокал.

Томас вышел из библиотеки с ожерельем в кармане. Он миновал анфиладу гостиных, салонов и приемных. Горничные в серых платьях с белыми накрахмаленными передниками смотрели ему вслед. Войдя в великолепную гостиную рядом с парадным холлом, он остановился. Там сидела женщина, маленькая, как ребенок, окруженная арабесками белых кружев и голубого шелка, а ее кукольное личико обрамляла масса густых черных волос. Она устремила на него пронзительный взгляд через всю комнату.

– Леди Эджингтон, – сказал Томас, кивая маленькой женщине.

– Лорд Варкур, – отозвалась она. – Надеюсь, вы хорошо провели вечер.

– Прекрасно, – ответил он. – Надеюсь, и вы тоже.

Он еще раз кивнул, потом пересек комнату под ее резким взглядом и вышел в гулкий холл с великолепным куполом. Он посмотрел на фреску, изображающую цветущую Европу, похищаемую быком, и подумал: кто из них был обманут на самом деле? Лакей подал ему пальто и шляпу, и он вышел из особняка.

Ему нужно было найти Эсмеральду. У него появились к ней новые вопросы.

И он продолжал твердить себе, что только эти вопросы влекут его к ее дверям…

Глава 14

Заниматься покупками в личине Эсмеральды по-прежнему оставалось сюрреальным переживанием. Не испытывая склонности к эффектам, Эм свела свой костюм к тому, что должна носить всякая приличная вдова. Простое черное платье неопределенного фасона, шляпка и вуаль. Сначала местные лавочники выражали ей сочувствие, полные желания услышать некую сентиментальную историю, но ее скрытность оттолкнула их, и они быстро перешли сначала к каменной обиде, а потом вовсе перестали ее замечать.

Но все же эти занятия были настолько неведомы в ее прежней жизни – ее другой жизни, – что она не могла отделить процесс покупки пищи и одежды от своего маскарада и порой чувствовала, что ей нужно порыться у себя в голове, чтобы найти себя во время подобных вылазок.

Она произносила нужные слова, покупая масло, сыр, хлеб и яблоки – о ее ужинах заботилась за небольшую плату миссис Грей, жена главы цыганской семьи, владеющей таверной, где Эм снимала квартиру. Эм жалела о деньгах, которые ей приходилось платить кому-то за приготовление пищи, но она понятия не имела о том, как это делается. К тому же цыгане не пустили бы ее на свою кухню, потому что считали ее нечистой.

Чтобы спрятаться от моросящего дождя, Эм остановила омнибус и быстро вошла в него с корзинкой на руке, заплатила за проезд и стала пробираться в глубину, в свободный угол, наклоняясь под низким потолком, между множеством коленей и юбок. От пассажиров исходил легкий пар, запах мокрой шерсти, навоза, прилипшего к башмакам и немытых тел, заполнивших тесное пространство.

Эм невозмутимо держала руки на своей корзине, не позволяя себе жеманно зажать нос под вуалью надушенным носовым платочком. Но она с тоской думала о чистом запахе скошенной травы и о благоухании сада, где пахнет цветами и плодородной землей. Это были воспоминания ее детства, спутанные и горько-сладкие.

Сначала пришли безмятежные дни – такими они были до того, как она поняла, что существует некая разница между ее положением и положением детей семьи Уайт, а это было важнее того, что человека, которого они называли папой, она должна была называть дядей Уильямом. Потом пришло осознание – сначала не к ней, а к Эдгару, – что ее будущее гораздо менее определенно, чем у остальных детей в этом доме.

Она все еще помнила тот момент, когда Эдгар произнес слова, которые словно наложили печать на ее судьбу. Бедная родственница. Она не поняла, что значат эти слова на самом деле. Лишь почувствовала презрительный тон Эдгара. Она пришла в такое бешенство, что схватила его свистульку и оловянных солдатиков и швырнула в него. Один солдатик ударил его в ухо с такой силой, что показалась кровь. Тут появилась Нянечка – так они ее называли – и прекратила драку, а потом она отвела Эм в сторону и объяснила, не без некоторой доли сочувствия, что мальчик сказал правду… И что означала эта правда.

Прошло много лет, прежде чем Эм поняла все.

Омнибус остановился. Это была ее остановка. Эм протолкнулась к выходу и ступила на утрамбованную землю. Она выросла в деревне, ее душа уходила корнями в почву ее родины. А теперь она в Лондоне, в городе улиц и домов, где земля мертвая, а деревья растут за низкими изгородями или в парках за высокими оградами и где приходится каждый вечер смывать налет сажи с волосяных щеток.

Она вошла в цыганскую таверну. Хорошо, что она нашла такую квартиру. Дело не только в том, что миссис Грей была прекрасной стряпухой, но еще и в том, что разделение полов и предрассудки общинной морали, в соответствии с которыми женщины, особенно не цыганки, считаются существами нечистыми, означало, что мужчины никогда не беспокоили ее. Жаль, что нельзя сказать того же о лорде Варкуре. Не обращая внимания на собравшихся у стойки, она поднялась в свою комнату.

Едва Эм закрыла за собой дверь, как поняла, что она не одна. Она ощутила присутствие Томаса как почти осязаемую силу, которая словно переполняла ее маленькую гостиную.

– У меня нет новостей для вас, – сказала она, не оборачиваясь.

У одного из окон что-то шевельнулось. Варкур вышел из-за занавеси.

– Дверь была заперта, – проговорила она.

Она сохраняла видимое спокойствие, хотя сердце у нее забилось. Она едва слышала шум его шагов, пока он приближался к ней. В парке она не так боялась его – она даже не очень боялась его, когда он в последний раз пошел за ней в ее дом, потому что усталость пересиливала в ней страх. Но теперь у нее не было времени, чтобы приготовиться, и она мучительно сознавала, что деваться ей некуда.

– Я знаю. – Голос его раздался совсем близко, комната была слишком мала, чтобы вместить его.

Варкур, казалось, чувствовал себя в ее комнате совсем как дома, чего с ней самой никогда не бывало. Эту гостиную она сотворила так же старательно, как и саму себя. Комната была окутана синим и алым, драпировки скрывали убогую обстановку, так что ей не пришлось слишком тратиться на меблировку. Эм всегда ощущала себя в этой комнате посторонней, здесь царила Эсмеральда, хотя эта вторая женщина и была ее порождением.

Гораздо больше ей нравилась спальня, вообще не имеющая никакой индивидуальности – ни ее собственной, которая могла бы ее выдать, ни индивидуальности Эсмеральды. Эта комната была ее убежищем, пока сюда не вторгся Варкур, ее шкатулка соблазнительницы хранилась здесь, чтобы ее не мог случайно найти какой-нибудь клиент, которого она приводила в первую комнату.

Теперь даже спальня не казалась ее комнатой. Спокойная, хорошая деревенская девушка, какой она была когда-то, цеплялась за уверенность, что произошедшее мучит ее. Женщина, в которую она превратилась, все еще наслаждалась ужасным оргазмом и задавалась вопросом, не пропащая ли она душа.

– Зачем вы пришли? – спросила она. Эти слова были всего лишь звуком, нарушившим молчание.

Варкур поднял брови. Он не был хорош собой в общепринятом смысле слова. Его манера одеваться подчеркивала тонкость его черт. Лицо у него было слишком сильное, брови походили на темные линии над глазами, а переносица слишком выдавалась вперед. И все же он обладал привлекательностью, от которой во рту у нее пересыхало и пульс бился еще быстрее.

– А вы как думаете? – сказал он, остановившись в двух футах от нее.

Эм выставила перед собой корзину с покупками, словно она могла ее защитить.

– Вы не могли вынести больше ни одного мгновения без моего общества, – напрямик заявила она.

– Я пришел за докладом, – сообщил он.

– За докладом о чем? – Она нарочно поддразнивала его, но ей было нужно время, чтобы решить, что рассказать ему. Сведений было не так уж много.

Он не попался на ее уловку.

– О том, что сказала вам моя мать после того, как я оставил вас с ней в зоологическом саду.

Она обошла вокруг него и поставила корзину на стол.

– Прошло всего два дня. Очень трудно вытянуть из нее что-то существенное, – сказала она, стараясь выиграть время.

– Значит, доклад будет коротким, не так ли? – Голос его раздался прямо у нее над ухом.

Эм инстинктивно отодвинулась, пытаясь уклониться от его близости. Он протянул руку и вытащил гребень из ее волос, вместе с гребнем убрав и вуаль. Суровые складки у него на лбу слегка разгладились. И от этого она чуть не задохнулась.

– Вам не следует смотреть на меня, – сказала она. Впрочем, не сделала никаких попыток вернуть вуаль на место. Теперь уже это не имело значения.

– Вы так и не сказали, по какой причине, – проговорил Варкур. Потом опять протянул руку и расстегнул нижнюю пуговицу на ее корсаже, и внутри у нее что-то сжалось.

– Я и не собираюсь ничего говорить, – тихо сказала она. – Лорд Варкур, я надеюсь, что вы пришли не для того, чтобы попытаться терроризировать меня снова. Когда вы попытались сделать это в первый раз, у вас ничего не получилось, и уверяю вас, что и теперь у вас ничего не получится.

Он занялся второй пуговицей, глаза его мерцали, как черные угли.

– Вы ведьма, – сказал он.

Эм прерывисто вздохнула:

– Потому что я могу устоять?

– Нет. Потому что я не могу. – Под его пальцами три пуговицы, потом еще одна проскользнули через петли.

Она схватилась за край стола.

– А если я скажу вам, что вы должны устоять? Что я не хочу, чтобы ваши руки шарили по мне, чтобы ваши губы впивались в меня?

Руки его замерли.

– В таком случае вы солжете.

– И наша сделка будет расторгнута? – Ей нужно было непременно выяснить это.

– А вам этого хотелось бы? – Когда он поднял голову, глаза его пылали.

– Чего я хочу, редко имеет значение, – отрывисто произнесла Эм. Она отодвинулась от него и направилась к двери в спальню, и он позволил ей это.

– А могло бы.

Эти слова, произнесенные совсем просто, заставили ее замереть на месте. Она повернулась, рука ее, лежавшая на дверной ручке, упала.

– Я вас не понимаю.

– Если бы вы поняли, вы были бы единственной из нас двоих, кто понимает это. – Варкур стоял посредине комнаты, занимая гораздо больше места, чем имел на то право. – Я пришел сюда не за этим.

– Тогда зачем вы пришли? – с вызовом спросила Эм.

Он пожал плечами:

– За сведениями. Как я уже сказал.

Если бы ему действительно были нужны только сведения, он нашел бы какое-нибудь другое место для встречи с ней. Кругом кишели шпики. И ее квартира была для этого самым неподходящим местом. Он знал это не хуже ее. Он хотел от нее гораздо большего, но не мог пока что признаться в этом. Возможно, даже себе самому. А она, чего она хочет от него? За те дни, что прошли после их последней встречи, она жаждала его прикосновений так, как никогда в жизни. Все это не должно действовать на ее. Возможно, он не совсем ее враг, но все равно он слишком опасен. Правда, она ничего не могла поделать с собой, во всяком случае, не больше, чем он.

Охваченная водоворотом ощущений, она не успела облечь свои слова в неопределенную и иносказательную форму и просто выпалила:

– У меня пока еще нет того, что вам нужно. Клянусь вам. Я все еще встречаюсь с вашей матерью, ежедневно, но в таком состоянии ее нельзя подталкивать. Я боюсь за ее здравый рассудок.

– В самом деле?

Эм смущенно посмотрела на него.

– Я только что сказала…

– Нет, – оборвал он ее. – Я хотел спросить – вы действительно боитесь? Вам не все равно, сойдет ли она с ума или нет?

– Конечно, не все равно. Какой страшный вопрос.

Варкур невесело улыбнулся:

– Не страшный, если он адресован женщине, которая охотится за отчаявшимися и душевнобольными людьми.

– Это несправедливо, – возразила она, прекрасно понимая, что так оно и есть.

– Почему же?

– Потому что для большинства из них это просто модная забава, – ответила она, повторив те оправдания, которые много раз мысленно произносила про себя. – А для остальных – ну что же, я делаю их счастливыми, предлагаю им утешение и душевный покой. Это не преступление.

– Вы извращаете их воспоминания о дорогих им людях с помощью лжи, которую стряпаете у себя в голове, – парировал он. – Это, возможно, не преступление, но очень близко к тому.

Эм покачала головой:

– Я говорю им только то, что они хотят слышать. Большинство из нас все равно лгут сами себе, чтобы прожить новый день, – лгут о своей важности, своей привлекательности, своей доброте. Все, что я делаю, я делаю только для того, чтобы обнаружить их ложь, которую они хотят услышать, и я упаковываю эту ложь в красивые маленькие свертки.

– Все равно ложь остается ложью, – настаивал Варкур.

– Что вы понимаете в этом? – сказала она, раздражаясь все больше. – Ваша жизнь с самого рождения была предопределена, малейшее уклонение в сторону повышает ваш статус, а не понижает его. Конечно, вам не приходится прибегать ко лжи. Но иногда ложь – это просто другое имя надежды, когда ваше будущее мрачно и пусто, и единственное, чем вы можете поддержать себя, – это мечты, в которые облекаете ваши дни до тех пор, пока, если вам повезет, уже не сможете понять, что реально, а что нет… Не всякий может соткать такие фикции, не каждый может обмануть самого себя. Для некоторых наш мир – слишком страшное место, чтобы жить в нем. Таким людям я рассказываю истории, поверить в которые сами, без моей помощи, они не способны.

– Вы говорите так, будто верите, что вы нечто вроде ангела-хранителя, – заметил Варкур.

Эм вздохнула, успокоившись так же быстро, как и разозлилась.

– Нет. Я – шарлатанка. – Он не имеет права знать о таких вещах, но ей нужно было сказать о них, а он был единственным, кому она могла о них рассказать, единственным, кто бросил ей в лицо обвинение. – Я всего-навсего заурядная шарлатанка. Быть может, мысль о том, что я добра, сама по себе есть выдумка, в которой я нуждаюсь. Не нужно думать, что я не лежу по ночам без сна, размышляя об обманах минувшего дня, что я не спрашиваю себя, не гублю ли я свою душу навечно.

– Так и должно быть, – сказал он, и слова его прозвучали скорее неискренне, чем злобно. – Всем нам следует это делать.

– Значит, есть, пить, веселиться, потому что завтра мы будем прокляты? Какой пессимистичный образ жизни.

– Быть может, это не так, – с сомнением проговорил он.

Она подошла к нему ближе и остановилась на расстоянии вытянутой руки. Он был все такой же – слишком крупный, слишком пугающий, но реакция, которую он вызывал в ней, очень мало походила на страх.

– В данный момент я не могу сказать вам ничего о вашей матери, чего бы вы уже не знали. Если вам от меня нужно именно это, вы с таким же успехом можете уйти и не приходить до тех пор, пока у меня не будет для вас чего-то большего.

Он не шелохнулся.

– Вы встречались с ней еще раз – вчера.

– Да, – согласилась она. – Мы беседовали. Она рассказала мне еще кое-что о Гарри. Я не получила никакой информации, которая могла бы быть полезной вам. – Она также преследовала собственные цели, рассказав леди Гамильтон о тяжелых снах, приснившихся ей и касающихся ожерелья, которое она отдала в руки графини. Леди Гамильтон была крайне огорчена, когда сын отобрал у нее ожерелье. Эм не собиралась рассказывать лорду Варкуру, что она знает об этом, хотя это и вызывало у нее опасения.

Губы Варкура сложились в жесткую линию.

– Мне нужны ответы, Эсмеральда.

– Вам они всегда нужны, – сказала она немного резко. – Я могу солгать вам, Варкур. Я могу сказать, что она видела, как слуга ударил вашего брата по голове лопатой. Чего я не могу, так это торопить леди Гамильтон и сохранять надежду на успех.