Текст книги "Порочные намерения"
Автор книги: Лидия Джойс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Глава 22
Томас переходил из комнаты в комнату, но, дойдя до последней из приемных комнат, он так и не нашел Эммелину.
В бальном зале он увидел свою мать, она беседовала с герцогиней Рашуорт. Невольно он отметил, что ему интересно наблюдать, как разговаривает леди Гамильтон: в глазах ее было воодушевление, руки, которыми она взмахивала, чтобы подчеркнуть те или иные свои слова, двигались быстро. Это не была лихорадочно-маниакальная манера держаться, как на прошлой неделе. Много лет он не видел ее такой.
Что бы ни наговорила Эммелина леди Гамильтон, услышанное не произвело на нее магического впечатления. Томас давно уже не видел мать в таком хорошем состоянии. Он по-прежнему ловил ее на том, что она то и дело тянется к опиуму, но теперь она гораздо реже погружалась в наркотическую дымку и пыталась скрыть это. Она даже разговаривала с мужем – и, что не менее удивительно, граф тоже разговаривал с ней, проявляя такое внимание, какое в ком-то другом Томас мог бы назвать нежностью. Как бы то ни было невероятно и какими бы средствами ни было достигнуто, но его мать, казалось, шла на поправку, и это вызвало новый поворот в его буйных чувствах к мнимой спиритке.
Наконец герцогиня ушла, за ней последовала ее новая компаньонка с худым лицом.
– Мадам, – обратился Томас к матери.
Леди Гамильтон обернулась.
– А, Томас, это вы, – сказала она с кривой улыбкой.
– Я искал Эсмеральду, – сказал он.
Улыбка ее дрогнула.
– Прошу вас, не нужно преследовать эту девушку.
Интересно, подумал Томас, почему мать решила, что Эсмеральда – девушка, а не старуха.
– Я не собирался беспокоить ее, матушка. Просто она – главное лицо на этом вечере. Неплохо было бы знать, где она.
– Вы слишком беспокоитесь, – заметила леди Гамильтон.
– Возможно, – согласился он. – Но уже почти полночь.
Он кивнул на помост с большими напольными часами, минутная стрелка которых медленно приближалась к верхней точке циферблата. Скрипачи уже переходили сюда из других комнат и располагались на заднем плане помоста, в то время как гости начали собираться в зале.
Леди Гамильтон оглянулась:
– Я вот уже некоторое время не вижу ее. Если ее нет в доме, почему бы вам не поискать ее на террасе? – И она кивнула в сторону освещенной террасы.
– Благодарю вас, мадам, – сказал Томас, слегка поклонившись ей и сдерживая свое нетерпение.
Он вышел в ночь и окинул взглядом террасу. В воздухе ощущалось что-то острое, чего не было неделей раньше, – вкус приближающейся осени. Небольшая группа гостей стояла у склона, ведущего в нижний в сад, но кроме них, там никого не было.
Мог ли замечательный план Эммелины привести к тому, что его семья окажется в неудобном положении? «Смешно», – мысленно ответил он себе тут же. Он думал о том, не следует ли ему поискать в личных комнатах или спуститься в сад, когда заметил какую-то фигуру там, где обнесенный изгородью сад переходил в лужайку. У него возникло сбивающее с толку ощущение, что очертания ее ему незнакомы, но когда фигура приблизилась, она оказалась одетой в алое платье и длинную вуаль.
Он смотрел, как Эммелина поднимается на террасу. Она шла, не глядя ни влево, ни вправо, прямо через террасу к французским окнам бального зала, к тому его концу, который был дальше всех от помоста. Томас пошел за ней.
– Даже не здороваетесь, Мерри? – сказал он.
Она остановилась, медленно повернулась к нему. Несколько мгновений она молча смотрела на него. Потом вместе с ночным ветерком до него донесся тихий смех, в котором была холодная нотка, и от этой нотки волоски у него на руках встали дыбом. Он вздрогнул, но тут же понял, что смех исходит от нее.
– Мерри? – неуверенно спросил он. – Эммелина?
Смех резко оборвался, она отвернулась от него и, прошелестев алым шелком, прошла в зал, а он остался стоять, похолодев, что никак не было связано с ветерком. Он долго смотрел ей вслед. Интересно, что это делает Эммелина?
И тут начали бить часы – медленно, весомо, один низкий удар соответствовал каждому медленному взмаху маятника. Томас вошел в зал. Теперь он был переполнен гостями и весь жужжал от ожидания. Сколько же гостей пригласила его мать? Сто? Двести? Вокруг него все шептались и двигались, взмахивали веера, подпрыгивали перья, слышался шепот аристократических голосов и шелест дорогих тканей.
В толпе произошло движение. Он бросил взгляд между головами более высоких мужчин. Гости образовали проход через середину зала, раздвинувшись перед фигурой Эммелины. С каждым ударом часов она делала один шаг, от нее исходило молчание, оно распространялось на весь зал. В конце концов Томас мог бы поклясться, что слышит ветерок, поднимаемый дыханием множества людей, и каждый стук каблуков Эммелины между ударами часов. Он не мог избавиться от ощущения, что с ней что-то не так, не мог не заметить, что она стоит и ступает не как всегда.
Часы пробили двенадцатый раз и замолчали. В пустоте было слышно дыхание гостей, а потом послышался слабый напев цыганской скрипки, потом второй, потом еще один, он нарастал по мере приближения Эммелины.
Томас оторвал от нее глаза и сосредоточился на помосте, поняв при этом, что свет стал еще более тусклым, пока он смотрел на нее. Там стоял весь ансамбль скрипачей, золотая вышивка их костюмов сверкала в разноцветных огнях, их партии подхватывали друг друга, сливались в одно, образуя мелодию, которая была в одно и то же время незнакомой и знакомой. Постепенно он понял, где слышал ее до того – в цыганской таверне в ту ночь, когда он проследил за Эммелиной до ее дома.
Она поднялась по двум ступеням на помост, остановилась у переднего края. Она заговорила, голос ее дрожал, как скрипки, которые заиграли тише, создавая дрожащий контрапункт ее словам.
– Меня принесла к этим берегам серьезная несправедливость и крайняя нужда, – сказала она. Ее голос доносился до всех углов комнаты, но его тонкость тревожила Томаса, вызывая в нем какие-то опасения. – Я искала правду с тех пор, как прибыла, на путях телесных и духовных, двигаясь среди толп счастливых мертвых и слушая рассказы скорби. Этой ночью я ушла во мрак и нашла свет! – вскричала она. – Я нашла вину, а еще я нашла правду.
Сердце Томаса остановилось. Она обещала, что не станет вмешивать в свои затеи его брата, обещала, что не станет использовать его смерть, преследуя своих врагов. Неужели она опять солгала?
Там, на помосте, ее лицо под вуалью повернулось словно она окинула взглядом аудиторию, и она продолжала:
– Правду должно узнать, чтобы смыть с нас вину. Здесь находится тот, кто причинил большое зло. Тот, кто запятнал себя. – Она возвысила голос. – Пусть он выйдет вперед, чтобы я могла вызвать того, кто обвинит его! Пусть он выйдет.
Она медленно вытянула руку, покачиваясь, двигая ею над головами гостей.
Томас огляделся, грудь у него горела. Некоторые лица выражали ужас, другие нетерпение, но все смотрели на женщину в восторженном молчании. Нет, он не позволит этому произойти, не позволит, чтобы из истории его семьи сделали фарс ради жалкой мести Эммелины. Он начал проталкиваться вперед, пробираясь при помощи локтей в коридор, по которому прошла Эммелина. Люди задвигались, зашептались, но он не обращал на это внимания, как Эммелина не обращала внимания на него. Она поводила рукой и делала пассы.
– Пусть виновный выйдет вперед, – говорила она. – Пусть духи назовут мне его имя. Говорите! Говорите! – Ее голос поднялся, и скрипки тоже заговорили громче, взяв неземную ноту. – Они идут ко мне. Я вижу их, многочисленных, как желания, летающие вокруг нас, так что мы вдыхаем их суть, кружащихся, кружащихся над нашими головами, пока они не найдут этого человека. – Внезапно ее рука перестала двигаться, и она указала дрожащим пальцем в густоту толпы.
Томас выбрался в пустой коридор и с трудом удержался от проклятия. Он знал, что ему не нужно смотреть, но все равно посмотрел и сразу же заметил потного, дрожащего человека. Еще больше людей задвигались и зашептались, некоторые смотрели на него, другие на Эммелину, а остальные на обмякшего Олтуэйта. В голове Томаса кипела ярость. Он кинулся к фигуре на помосте, чтобы успеть схватить ее прежде, чем она наделает еще больших бед.
– Назови мне его имя! – крикнула Эммелина, когда Томас перепрыгнул через три ступени на помост, и тогда она выкрикнула голосом, которого он никогда еще не слышал:
– Эдгар, называемый Уайт, мнимый лорд Олтуэйт, это тебя я обвиняю!
В этот момент Томас подбежал к ней, обхватил за талию и притянул к себе.
– Я не позволю вам это сделать! – прошипел он ей в ухо.
И зал взорвался в смятении.
Эммелина стояла в темноте у французского окна, ожидая своей очереди. Ее алое платье было надежно спрятано в черной сумке, засунутой в изгородь, и теперь она стояла в белом платье дебютантки, которое было сшито для бала в Форсхеме.
Все, что она задумала, приближалось к осуществлению. Основы были заложены в сотнях умов. Эдгар был оскорблен каждым сомнением, которое она смогла навлечь на него, и ей удалось даже подсыпать порошкообразного гашиша в его бокал вина точно за полчаса до полуночи. Марта Грей, ее мнимый двойник, репетировала до тех пор, пока не научилась прекрасно произносить слова. Все приготовления, о которых она могла подумать, были сделаны. Теперь настал момент истины.
Она услышала шум, доносившийся из дома, и собралась с духом, чтобы войти. Еще пара секунд.
– Нет! – Один крик перекрыл все остальные – крик лорда Олтуэйта. – Лгунья, она лжет! – Он был в панике, речь его была бессвязной, и стоявшей в тени рядом с залом Эм хотелось заплакать от радости. Наркотик сделал свое дело. У нее все получится.
– Тихо!
Она покачнулась от этого голоса. Он не принадлежал ни Эдгару, ни Марте Грей. Это был лорд Варкур. Что он делает? Она пыталась предостеречь его, пыталась сказать ему, но он не стал ее слушать. Теперь он собрался погубить все, ради чего она трудилась – за что она заплатила такую высокую цену. С дико бьющимся сердцем она вбежала в зал.
При крике Варкура скрипки резко замолчали, и от помоста прокатилась волна тишины. Эммелина заметила его, когда в отчаянии проталкивалась вперед, не думая о своем белом платье. Обручи ее кринолина сжимались в толпе. Он стоял, держа Марту Грей прямо перед собой, лицо его было ужасающей маской горя и ярости.
– Вы поклялись, что не станете вмешивать в это дело вашу ложь о моем брате, – проскрежетал он. Его голос прозвучал тихо, но он разнесся по всему залу.
Люди рядом с Эм ахнули. Давящийся голос Эдгара был слышен отчетливо. Он вышел, спотыкаясь, в пустой проход, как раз когда Эм дошла до него, и пошел, шатаясь, к помосту. Она почувствовала, как юбки ее высвободились, но никто не смотрел на нее.
Эдгар что-то бормотал, слова его вылетали быстро и несвязно, именно в таком беспорядке, на который надеялась Эм, когда подсыпала наркотик в его напиток. Но все шло не так, совсем не так, ей нужно прекратить это, пока ее будущее не будет разрушено.
– Ваш брат? Я не… Что там насчет вашего брата? – Эдгар попробовал подняться по ступеням. Ноги его заскользили, и он упал, вызвав новый вздох собравшихся. Он стал на четвереньки и полез, пыхтя и отдуваясь, по ступенькам. – Я ничего не знаю насчет вашего брата, – повторил он высоким скулящим голосом.
Варкур посмотрел на него. Его лицо превратилось в маску презрения.
– Убирайтесь отсюда, Олтуэйт. – Он поднял голос. – Фарс окончен. Идите домой, все! Эта женщина – мошенница.
Придя в себя, Марта Грей начала вырываться, впиваясь ногтями в его руку и безрезультатно пиная его. Онкрепко держал ее одной рукой, а другую высвободил и схватил вуаль.
– Томас! Нет! – крикнула Эм.
Слишком поздно – Варкур сорвал тонкую ткань с лица женщины, когда она вывернулась из его рук и открылись черные волосы Марты, вьющиеся вокруг ее смуглого лица.
– Да пустите вы меня, – прошипела она.
И он отпустил ее. Она со стуком упала на помост в хаосе юбок, потом поднялась и выбежала в дверь позади помоста, ведущую в глубину дома..
В зале воцарилось потрясенное молчание. И снова Эм крикнула:
– Нет!
Варкур быстро поднял глаза, просмотрев пустой коридор до самого конца зала, пока не встретился взглядом с Эм. Она стояла, застыв, протянув вперед руки, его глаза широко раскрылись, впитывая ее фигуру в белом платье дебютантки.
Он уже сложил губы, готовясь задать вопрос, но тут молчание нарушил голос Эдгара, который поднялся до громкого невнятного хныканья:
– Говорю вам – я не убивал его! – Его глаза остановились на Эм с выражением крайнего ужаса. – Не убивал. Не убивал! А теперь верните сюда эту спиритку, чтобы она прогнала это привидение!
Эм оторвала взгляд от лица Варкура и устремила его на съежившегося Эдгара.
– Я не исчезну так легко, – сказала она, вложив все свои силы, чтобы в голосе ее прозвучала ледяная беспощадность. – Ты должен рассказать правду. – Она шагнула вперед, медленно приближаясь к помосту.
Эдгар заплакал, крупные слезы покатились по его мясистому лицу.
– Вы должны поверить мне. Это была не моя вина. Я не хотел ничего ему сделать.
Варкур быстро подошел к нему и уставился на него, лежащего у его ног, и лицо его выразило внезапное отвращение.
– Мне все равно, что случилось с Гарри Хайдом, – сказала Эм, двигаясь к Эдгару. – Расскажи всем, кто я на самом деле. Что ты сделал со мной.
– А мне не все равно, – проскрежетал Варкур. – Говорите. Что вы с ним сделали?
Теперь Олтуэйт плакал открыто, содрогаясь от всхлипываний.
– Я не хотел ничего делать. Я нашел его, когда он шел домой, и решил немного позабавиться. Я наехал на него, крича, как демон, но он только смотрел на меня с дурацким видом – он ведь был дураком, а когда я поднял лошадь на дыбы, он закричал и стал кидаться во все стороны, потому что я забрызгал его грязью. – Голос его напрягся. – Этот маленький дурень стащил меня с лошади. Я решил проучить его, но когда я бросился на него, он побежал. Я погнался за ним по полю и вдоль берега. Он остановился у края воды, как будто застыл. Я все еще бежал, я не мог остановиться. Я налетел на него, он упал головой вперед, а там был камень… – Он поднял голос: – Это не моя вина! Если бы он не стащил меня с лошади, не остановился бы или не был таким дико глупым, он ни за что бы не умер.
Лицо Варкура стало таким пустым, что у Эм остановилось дыхание.
– У Гарри было ума в десять раз больше, чем у вас. И кроме всего остального, в десять раз больше сердца.
– А что насчет меня, Эдгар? – через силу спросила Эм. Сердце ее билось бешено – все ускользало, все выходило из-под контроля. Она должна вернуть разговор в нужное русло. Если она проиграет сейчас, то будет обречена. Мокрые глаза Эдгара снова остановились на ней, и он заскулил.
– Скажи им всем, кем я была, – настаивала она. – Скажи им, кем был ты, ублюдок!
Два лакея пробирались сквозь толпу, чтобы схватить Эм. Они нерешительно посмотрели на Варкура, ожидая его приказа увести ее. Она вложила всю силу своей мольбы в свой взгляд, и он покачал головой. Лакеи отступили. Эдгар, кажется, ничего не заметил.
– Отец был безумен. Он не понимал, что говорит.
Она была неумолима.
– А как насчет церковной записи? Ты думаешь, он проделал пятьдесят миль, чтобы и это выдумать на своем смертном ложе? Поэтому ты выкрал ее?
– Запись? Какая запись? – пискнул он, вращая глазами из стороны в сторону, словно ища дорогу к бегству.
– Правду, Эдгар! – потребовала она, повышая голос. Эм подняла руку, скрючила пальцы. Теперь она была совсем близко от помоста. Она остановилась. – Если только ты не хочешь, чтобы мои холодные пальцы сжимали твое сердце, пока оно не остановится.
– Это не может быть правдой. Тогда отецокажется двоеженцем! – бросил Эдгар.
– А ты – ублюдком. Ты ведь узнал это, не так ли, Эдгар? Запись о венчании Мэри Катарины Данн с Уильямом Уайтом, будущим лордом Олтуэйтом, – за шесть лет до того, как он обвенчался с твоей матерью. И ты выкрал эту запись и уничтожил, чтобы никто не смог узнать, что не ты настоящий наследник своего отца. А я.
– Это было католическое венчание! – возразил он.
Эм чуть не покачнулась от радости. Это признание – прямое признание законности ее рождения и его злодеяний перед собранием самых влиятельных и уважаемых мужчин и женщин Англии. Она получила то, что хотела, но она хотела большего.
– Это считается законным браком в Англии, и последующий англиканский брак не может сделать его незаконным.
Эдгар бешено затряс головой, когда она снова шагнула вперед и поднялась по ступенькам на помост. Он попробовал встать, но снова упал и попятился на четвереньках.
– Так что же? Ты не могла продолжить род. Ты женщина.
– И моя мать умерла через год после моего рождения, – согласилась она. – Законных наследников мужского пола не существует. Только ты, ублюдок, плод незаконного брака двоеженца. – Теперь она стояла над ним, смотрела на него, лежащего, пыхтящего и потного, у ее ног. Потом она повернулась и посмотрела на толпу. – Пусть все будут свидетелями – так называемый лорд Олтуэйт признается в фальсификации своей законнорожденности, в лишении наследства законной дочери своего отца и… – она замолчала и посмотрела на Варкура, лицо которого, выражающее пустой ужас, не изменилось, – в непредумышленном убийстве.
Она наклонилась к Эдгару. Тот смотрел на нее, бессвязно что-то лопоча от ужаса, пытаясь сосредоточить на ней свой отуманенный наркотиком взгляд.
– Фу! – сказала она.
Она протянула руку – он попытался увернуться, ноги его не слушались, и она положила ладонь ему на грудь. Его глаза широко раскрылись. Он понял. Он затаил дыхание, а потом неожиданно перевернулся на бок, и его вырвало.
– Вот сука! – бросил он между приступами рвоты. – Ты живая. Что ты со мной сделала?
Эм равнодушно смотрела, как он корчится у ее ног. Она не испытывала к нему ненависти. Несмотря ни на что, она никогда не была в состоянии вызвать в себе настоящей ненависти к этому человеку. Этому мешали воспоминания о любви к нему его сестер, о маленькой, бездумной доброте, которую он проявлял к ней. Она помнила в нем мальчика, мальчика, который дрожал, слушая рассказы о привидениях, и упивался выдумками цыганок, который любил жестокие проказы и крал у нее кукол, но она также помнила мальчика, который катал ее и показывал, как насадить наживку на крючок и как бросить камешек в пруд так, чтобы он несколько раз подпрыгнул на воде. Нет, она не испытывала к нему ненависти, лишь отвращение – в полной мере.
– Я все унесла, Эдгар, – сказала она. – Я все унесла.
Она посмотрела на Варкура. На его лице отражалась целая гамма самых разных чувств. Эм покачала головой, ее сердце разрывалось.
– Я не использовала вашего брата, Томас. Случившееся не имеет к нему никакого отношения – ни к кому из вашей семьи. Я выполнила обещание. Я хочу, чтобы вы поверили мне, хотя я не могла дать вам для этого никаких оснований.
Потом она повернулась и ушла, прежде чем он увидит слезы на ее глазах. Оказывается, она не разучилась плакать.
Глава 23
Четыре недели спустя…
– Значит, так, да? – Адвокат Олтуэйта хмуро посмотрел на Томаса и его адвоката.
– Мы удовлетворены, – ответил Томас за них обоих. – А что насчет Короны? И мисс Уайт?
На лице Эммелины мелькнуло выражение боли, отозвавшись эхом в сердце Томаса. Он постарался заглушить боль, но ему было больно даже смотреть на нее. Он думал, что ему станет легче теперь, через несколько недель разлуки, но вместо этого даже мелочи, которые он забыл, задевали зияющую рану.
– Будьте любезны – мисс Данн, – сказала она. – Мой отец не удостоил дать мне свое имя при жизни, а я не удостою его, взяв его имя после его смерти. – И она посмотрела на своего адвоката.
– Да, мы удовлетворены, – согласился тот.
Они собрались в конторе «Линкольнз инн», принадлежащей адвокату Эммелины. Королевский прокурор не пожелал рассматривать такое странное дело в своем кабинете. Он по-прежнему смотрел на всех трех участников разбирательства с выражением большого сомнения.
– Это в высшей степени незаконно, – сказал королевский прокурор. – В делах подобной важности… если начнутся неприятности, для разрешения этого дела может потребоваться парламентский акт.
– Он будет принят, – спокойно ответил Томас.
– Я не удовлетворен! – возразил лорд Олтуэйт. Вид у него был довольно испуганный, но ум работал четко, как всегда, впечатления ночи противоборства не оставили на нем почти никакого следа.
– Это лучшее, что вы можете получить, сэр, – с напряжением сказал его адвокат, лицо его было мрачным. – Вам повезло, что вы не предстали перед судом за убийство.
– Эта сука отравила меня, – бросил он. – Это был гашиш. Не иначе.
– Даже если бы вы могли доказать, что находились под воздействием наркотика, когда делали ваши признания, было бы невозможно доказать, что вы не приняли наркотик самостоятельно, учитывая вашу репутацию, сэр, – пробормотал адвокат таким голосом, словно говорил эти слова уже тысячу раз. – Будьте благодарны, что вы сохранили ваш титул, ваши земли и вашу жизнь.
– Большую часть моих земель, – пробормотал Олтуэйт. – А какой от них толк, если я нахожусь в Австралии, Канаде или где-то там еще?
– В Индии, – твердо проговорил Томас. – Вы должны уехать в Индию. Ее величество будет благодарна вам за ваши таланты администратора, и вы сможете прожить там долгую и достойную жизнь.
– Или я могу умереть от малярии в первый же год! – сказал Олтуэйт, выкатив глаза.
, – Соблюдайте спокойствие, – резко проговорил королевский прокурор. – Представляется ли это дело приемлемым для вас, лорд Олтуэйт? Да или нет? Подумайте хорошо, прежде чем дадите ответ.
Олтуэйт опустил голову и долго смотрел на свои толстые пальцы. Наконец он поднял глаза.
– Оно представляется приемлемым для меня.
– В таком случае Корона не видит надобности ставить вопрос о непредумышленном убийстве. Если только, разумеется, вы почему либо не вернетесь в Англию, – многозначительно заметил прокурор. – И при условиях, что Линкрофт на девяносто девять лет вы дарите мисс Данн и ее потомкам, подписываете договор о передаче ей десяти тысяч фунтов и подтверждаете принадлежность ей фамильных драгоценностей – при этих условиях законность вашего происхождения не будет оспариваться, по крайней мере со стороны мисс Данн.
– Понимаю, – кивнул Олтуэйт.
– В таком случае с этим делом покончено.
Договор подписали все три стороны, следователь и их адвокаты были свидетелями. Королевский прокурор сунул документ себе под мышку и обменялся со всеми рукопожатиями.
– Мой секретарь вышлет вам копии, как только они будут готовы.
– Благодарю вас, – сказала Эммелина. Лицо у нее было гладкое, как фарфор.
Первым вышел, спотыкаясь, Олтуэйт в сопровождении семейного адвоката. Томас предложил Эммелине руку, и она приняла ее, немного поколебавшись. Они вместе спустились вниз и вышли во двор, а его адвокат пошел другой дорогой – через здание в свои комнаты.
Томас остановился и повернулся к Эммелине. Вокруг по мощеному двору сновали помощники адвокатов с пачками бумаг. Его спутница была одета в светлое дымчато-зеленое платье, цвет ткани почти повторял цвет ее глаз. От ее дыхания в осеннем воздухе возникал пар – последний месяц испарился в водовороте законных исков и встречных исков, но под конец свидетели услышали признание Олтуэйта в своей вине, и теперь оставалось только ждать, когда барон перестанет сопротивляться и примет неизбежное. Мнимая Эсмеральда исчезла так же таинственно, как и появилась. Никто не мог связно описать ее внешность, даже Томас. Он помнил только мелькнувшие черные волосы и глаза, и, после того как прочесали цыганский квартал, дело закрыли как безнадежное.
В парламенте был объявлен перерыв, законопроект о реформах отложен на следующий год, и светское общество разъехалось по загородным поместьям. Томас остался в Гамильтон-Хаусе. Он отказался от съемной квартиры на Пиккадилли – она вдруг стала вызывать у него боязнь замкнутого пространства, потому что пространство это было наполнено воспоминаниями об Эммелине, хотя она не провела там с ним и двадцати четырех часов.
– Насколько мне известно, вы снимаете комнаты в Камден-Тауне, – сказал он. Он впервые заговорил с ней с тех пор, как начался судебный процесс, следуя строгому совету своего адвоката. Он не знал, смог бы он удержаться без такого предостережения или нет.
– У меня всегда были там комнаты, по крайней мере с тех пор, как мне стало это по карману. – То есть с тех пор, как она появилась в качестве спиритки. – Просто я была очень… очень большой затворницей.
– Практически невидимкой, сказал бы я. Кто-нибудь заходил к вам с тех пор, как вы стали более доступны? – спросил он.
– Заходила леди Эджингтон, – ответила Эммелина, вздернув подбородок. – Она была добра, но я сказала, что мне не понадобится покровительница, потому что я уеду в Линкрофт, как только это будет возможно. Старый лорд Олтуэйт каждый год увозил туда семью на сезон охоты на куропаток, и это всегда было моим самым любимым местом в мире. Я никогда не думала, что буду кем-то, кроме как парией, лорд Варкур. Когда-то я мечтала о том, как дебютирую в свете, но это было давно, до того, как произошло множество такого, что сделало это невозможным. Но все равно я не думаю, что это мне по нраву.
Кое-какие подробности появились в юридических бумагах и сенсационных статьях, другие – в единственном письмеце, которое она написала ему, коротко подписавшись «Мисс Данн». И она, и ее брат засвидетельствовали, что старый барон признался в двоеженстве, и в день перед похоронами Эммелина заставила Эдгара передать ей в распоряжение небольшое поместье Линкрофт. Отделавшись от нее обещаниями, он уехал, чтобы найти и уничтожить документы о венчании ее матери с их отцом. Через день после его возвращения она снова поспорила с ним, и этот спор привел к тому, что она решила бежать с фамильными драгоценностями и своими карманными деньгами, на которые смогла добраться до церкви, где венчались ее родители, а там узнала, что брат опередил ее. Имея лишь маленькую поддержку в виде свидетельства священника по ее делу, она отказалась от законных путей.
По официальной версии, она нашла убежище в респектабельном лондонском пансионе, где искала место компаньонки какой-либо леди или гувернантки, пока ею не завладела какая-то спиритка и она очнулась и нашла себя растерянной и смущенной в Гамильтон-Хаусе в конце замечательной сцены, разыгравшейся там. Только Томас и, судя по всему, мнимая Эсмеральда знали всю правду.
Но отсутствовал еще один важный фрагмент, и Томас хотел его узнать. Этот кусок был ему нужен по причинам, в которых он не хотел разбираться слишком усердно.
– Эммелина, – спросил он, – что случилось в ту ночь, когда вы убежали из дома вашего брата?
Эммелина криво улыбнулась:
– А вы верите, что на этот раз я расскажу правду?
– Я думаю, что вы были правдивы больше, чем я предполагал.
– Теперь, когда я больше не завишу от вас, вы мне стали верить, да? Забавно. Но… я благодарю вас, – сказала она, и улыбка исчезла с ее лица. Она сделала глубокий вдох, устремив взгляд куда-то вдаль. – Эдгар устроил у себя дома прием с танцами. Он сказал мне, что собирается заботиться обо мне, как если бы я была Элис или Энн, и что это будет мое первое появление в свете. У меня даже было белое платье… – Голос ее замер.
– Оно было на вас, когда вы встретились с Олтуэйтом, – предположил Томас.
Она кивнула.
– Это была, я думаю, одна из его шуток. Двое из гостей зашли в этой шутке слишком далеко. Они преследовали меня до моей комнаты, начали хватать меня и целовать. Я оттолкнула их, и они начали обзываться, сказали, что моя мать была шлюхой и что все знают, что дочь шлюхи – тоже шлюха. – В этих резких словах была бездна боли.
– Эммелина… – начал он и осекся. Она покачала головой:
– Теперь мне кажется это очень глупым – все это и то, как глупа я была, что так испугалась и возмутилась. Это были задиры и хулиганы, они были пьяны и злобны, но они не собирались изнасиловать меня. Во всяком случае, не там и не тогда. Я побежала в комнату к брату и, плача, умоляла его выгнать их… а он сказал мне, что я дура, раз не взяла одного из них к себе в постель. Это лучшее, на что я вообще могу надеяться. Потом он рассмеялся. Он сказал, что никому нет дела, что будет со мной, даже если он переспит со мной против моей воли. – Глаза у нее были суровые. – Со своей сестрой. Это была шутка, злая, мерзкая шутка, но я поняла, что она когда-нибудь перестанет быть шуткой. И я бежала.
– Если бы я знал это… – начал Томас. И тут же с проклятием оборвал себя. – Индия слишком хороша для него.
– Вот почему я не сказала вам, даже когда все было кончено, – проговорила Эм. Лицо ее снова стало спокойным. – Я даже не хотела мстить, Варкур. Для этого все слишком перемешалось. Эдгар не был дурным братом – ну, как правило, – пока не уехал в Итон. Я любила его сестер – моих сестер, – а они любили его. Было бы несправедливо, памятуя о них, если бы я погубила его. Единственное, чего мне всегда хотелось, это Линкрофт и покой.
– И это все? – спросил он; все внутри сжалось.
Она твердо посмотрела на него, глаза у нее были ясные, и сердце его стиснуло так, что стало трудно дышать.
– Нет, не все. Мне хотелось иметь множество вещей, которые никогда не могли быть моими. Но это все, к чему я всегда стремилась.
Томас отступил.
– Я понимаю.
– Я знала, что вы поймете, – сказала она с улыбкой, которая проникла прямо ему в сердце. Потом она накинула накидку себе на голову, повернулась и исчезла в тумане.
Эм копалась в земле с наслаждением. Это было живое и чистое существо, дающее силу, дающее жизнь – и ей, и двум большим дубам, которые росли по обеим сторонам парадного входа в Линкрофт-Коттедж. Ничто не могло сильнее отличаться от грязных улиц Лондона с их маленькими, огороженными садиками, где даже лепестки роз тускнели от копоти до того, как успевали поблекнуть.
– Вам не следует быть здесь, мисс, – сказала миссис Стивенсон, экономка, – земля уже наполовину замерзла как-никак. Это дело садовника.
– Да, это так, не правда ли? – ответила Эм, переворачивая пласт земли. Весной у нее будет сад луковичных, и большой куст сирени, и овощи для кухни. Миссис Стивенсон только вздохнула и вернулась в дом. Теперь у Эм был садовник – и вдобавок к экономке кухарка, две горничные, конюх и три семьи арендаторов. Эммелина Данн, бедная родственница, была теперь незначительным членом общества в своем графстве, обладательницей коттеджа из двенадцати комнат и собственного легкого экипажа.
Первым приехал с визитом викарий, бедный, жаждущий обзавестись женой с деньгами, вскоре последовали, поначалу нерешительно, женские представители других семейств графства. Эм относилась к происходящему с иронией, испытывала от всего этого робкое удовольствие. Она даже завела нескольких скромных друзей. Но кроме чистоты земли и неба, победа, вопреки ожиданиям, принесла ей очень мало радости.
