Текст книги "Порочные намерения"
Автор книги: Лидия Джойс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Глава 6
Лорд Варкур отвел Эм к низкому дивану, стоящему перед камином. Она не противилась. Она понимала, что по крайней мере сейчас избежала прямой угрозы насилия. Трюком с ножом она потрясла его и заставила сбросить маску, хотя она не собиралась разбираться слишком тщательно, до какой степени то был на самом деле трюк. Когда нож разрезал ее плоть, она испытала своего рода экзальтацию…
Она отогнала эту мысль, отдавшись тупой пульсации в раненой руке. В этом не было хотя бы никакого безрассудства. Она выбрала жизнь, и она не собиралась менять свой выбор.
Она села, повинуясь взмаху его руки, и он стал над ней, его мощная фигура вырисовывалась силуэтом на фоне огня в камине, золотившего его темно-каштановые волосы красными отсветами. Сердце у нее забилось немного быстрее при воспоминании о том, что эта крепкая грудь прижималась к ее груди, его губы наслаждались ее губами…
Она ощущала похоть в его теле, одно соитие не могло удовлетворить его, но его дух напряженно стремился к чему-то. У каждого есть слабое место, над которым он не властен, и его слабое место было именно здесь. Единственное, что можно сделать, – выяснить, что это такое, и заставить его поверить, что она может удовлетворить его, и тогда он покорится ей так же, как покорилась его мать. Сначала нужно нанести удар в самую очевидную точку и нащупать выход отсюда.
Но это было легче сказать, чем сделать.
– Я не верю, что вы убили вашего брата, – сказала она.
Она произнесла это быстро, смело и без всяких мистических ловушек. Она не знала, так ли это в действительности, но весьма возможно, что подобное утверждение, сделанное без всяких предисловий, заставит его прореагировать и эта реакция скажет больше, чем слова.
Он замер, и она попыталась прочесть выражение его лица.
– Вы были так любезны, что позволили моей матери думать иначе.
– Я действовала так, как будет лучше для меня, – сказала она грубо и в известном смысле лживо. – Вы бы хотели избавиться от меня. Если бы она заподозрила, что у вашей тревоги есть личная подоплека, она не позволила бы вам прогнать меня.
– И поэтому вы всячески питали ее сомнения. A у моей матери есть сомнения, которые можно подпитывать. – Его улыбка была жесткой и ироничной.
– Мне казалось, у нее есть много оснований верить, что смерть вашего брата была неслучайной, – спокойно заметила она. Это была ложь только наполовину. Леди Гамильтон действительно была убеждена в том, что в смерти ее старшего сына кто-то виноват, но сомневалась, что виноват ее младший сын. Впрочем, Эм совершенно не знала, кто этот кто-то.
– Нет. – Его ответ прозвучал тихо и яростно, и – как была уверена Эм – непроизвольно. – Когда я оставил Генри на берегу, он был еще жив. – Он оборвал себя слишком поспешно. Он сообщил ей слишком много, слишком много выдал этими словами, и хотя он быстро сжал губы в жесткую линию, взять эти слова обратно уже было невозможно.
Она выиграла с первой попытки. Это оказалось до смешного легко, если здесь вообще было над чем смеяться. Его невиновность – если это было так – под со мнением, вот его слабое место. Значит, она неправильно судила о нем? Были ли его слова словами действительно невиновного человека или человека, которого гложет сознание своей вины? Вряд ли это имеет значение. Ему ненавистно то, что другие подозревают его. Этого знания достаточно, чтобы завладеть им.
Эм постаралась воспользоваться своим преимуществом.
– Она видела что-то, слышала что-то… – Голос ее замер, как если бы она подыскивала подходящие слова. Она знала, что она – человек презренный, человек, который извлекает выгоду из тайной боли и тоски других людей. Но у нее нет других средств, с которыми можно было бы прокладывать себе дорогу в этом мире. – Ваша мать хранит какую-то ужасную тайну, и эта тайна заставила ее сомневаться в вас все эти годы.
– Рассказывайте. – Резкость, с которой у него вырвались эти слова, потрясла его.
Тут Эм поняла, что она в действительности завладела им, хотя сам он еще не понимает этого. Она покачала головой:
– Я не знаю. И никогда не пыталась узнать. Это меня не касается.
– Я вам не верю. – Он шагнул ближе и встал, практически нависая над ней.
Она сказала, отчаянно пытаясь придать твердости своему голосу:
– Я сказала вам, что не играю в игру, которую вы могли бы проиграть. Меня не интересует, какие демоны были в вашем прошлом, и я не гоняюсь за ними.
– Тогда в какую игру вы играете? Кто ваш хозяин?
– У меня нет хозяина. – Она опасалась, что ей придется изобрести кого-то правдоподобного, и очень скоро, если понадобится направить лорда Варкура на ложный след. Ей нужно продержаться еще немного – если она скажет ему правду, он ей просто не поверит.
Лорд Варкур стиснул челюсти, и напряжение, исходившее от него, заставило ее внутренне сжаться.
– Зачем вы дали моей матери это ожерелье?
Теперь настало время пустить в ход самую отчаянную уловку – правду.
– Чтобы она поверила мне и поняла, что моя сила вполне реальна.
– А что это могло вам дать? Еще большую возможность отдалить мать от сына?
– Вы с таким же успехом могли бы винить меня в том, что я пытаюсь отдалить ее от луны, – сказала Эм напрямик. – Луна не больше отдалена от нее. Мои цели не имеют к вам никакого отношения. Единственное, к чему я стремлюсь, это обеспечить свое будущее.
– При помощи подарка, который стоит в пять раз больше, чем она могла бы дать вам, – сказал он.
– В три раза больше, – спокойно поправила она. – Ваша мать была ко мне очень добра. Я не собака, которая кусает кормящую ее руку.
Он стоял перед огнем, слегка покачиваясь. Судя по его виду, он не знал, верить ли ей, хотя теперь у нее появилась некоторая надежда, что ему хочется ей поверить.
– Откуда взялось это ожерелье?
Это была слишком опасная дорога, чтобы она могла на нее ступить.
– Какое это имеет значение? Ожерелье не причинит ей никакого вреда. Вы не можете держать меня здесь вечно, – сказала она, положив начало тому, что должно звучать как жалобный рефрен. «Ты выдаешь ему слишком много», – предостерегла она саму себя. Но он еще не знает этого; он не поймет, как можно этим воспользоваться.
– Я могу продержать вас здесь достаточно долго.
– Достаточно для чего? Для того, чтобы за мной пришла полиция? Для того, чтобы мое жилище ограбили цыгане и оставили меня без всего? Чтобы ваша мать утратила веру в меня, лишив меня возможности найти когда-либо ответы, которые вам нужны? – добавила она в качестве приманки.
– Единственный ответ, который мне нужен от вас, это признание, где вы взяли это ожерелье, и полный отчет о том, с какими целями вы отдали его моей матери.
– Вам от этого не будет пользы, если вы это узнаете, – твердо проговорила Эм. – Но я могу ответить на другие вопросы, если хотите. Вы понимаете в глубине души, что другого способа узнать это у вас нет.
– Мне бы хотелось, чтобы вы ушли из моей жизни – и из жизни моих близких. С какой стати я буду поощрять вас к еще большей близости с моей матерью? – требовательно спросил он.
Этот вопрос, как ни саркастически был он произнесен, прозвучал не так риторически, как ему хотелось бы. И Эм сказала:
– Вы будете это делать, потому что я могу узнать то, чего она никогда не говорила вам – и никогда не скажет. – Эти слова не означали, что она верит в его невиновность, и не обвиняли его в преступлений. – Тогда вы узнаете, почему она вам не доверяет до такой степени, что мое слабое влияние ничуть не могло бы усилить это недоверие. И вы узнаете, во что еще она верит касательно смерти ее старшего сына и почему она верит этому. – Она твердо встретила его взгляд. – Я поклянусь всем, чем вы заходите, что у меня нет дурных намерений относительно вас или ваших близких. Я поклянусь своей жизнью. Можете убить меня собственными руками, если я лгу.
Он жестом выразил свое несогласие:
– Этого недостаточно Она не отступала.
– Я предлагаю вам помощь, а взамен прошу только дать мне время и прекратить противодействовать мне. Можете ли вы подарить мне такую мелочь?
– Нет, – сказал он, отрицательно дернув головой так, что это больше походило на судорогу.
О, ему хочется принять ее предложение – очень даже хочется. Он сдастся, она была в этом уверена, но не сейчас. Она кинула ему приманку. Теперь пришло время отнять ее и заставить его поверить, что он упустил шанс. Он будет сожалеть об утраченной возможности, и можно не сомневаться – он ухватится за нее, если ему опять ее предложить. И тут она поняла, что вопреки здравому смыслу ей хочется помочь ему. Как ни рискованно было пожалеть такого человека, ей хотелось видеть, как боль оставляет его, хотя она и понимала, что вместе с этой болью исчезнет и ее власть над ним. Она не может испытывать к нему истинной симпатии, какие бы демоны ни гнались за ним. Нет, это желание появилось потому, что она чувствовала себя виноватой, так хорошо войдя в роль Эсмеральды, и потому, что взамен она давала только пустые уверения. Теперь ей хотелось дать что-то более реальное.
Было все труднее заставлять все уровни сознания работать одновременно, отделять воспоминания от намерений, анализ от слов. Она была измучена и почти ничего не ела со второго завтрака.
– Тогда вы ничего не будете с этого иметь, – сказала она, давая понять своим голосом, что разговор окончен.
– Буду, – рявкнул он грубо, почти отчаянно, – буду иметь вас всякий раз, когда захочу.
Сердце Эм забилось сильнее, и она прикрыла глаза, при этом глядя на него.
– Это само собой разумеется – я не стану снисходить к переговорам по таким пустякам.
– Вы не так холодны, какой притворяетесь, – хриплым голосом сказал лорд Варкур.
– Я никогда не притворялась холодной, – возразила Эм. – Я, возможно, обещала плотские удовольствия, но никогда не говорила, что я холодна.
– Я говорю не об этом, и вы это понимаете. Я говорю о том, что вы холодны вот здесь, – и он поднес палец к ее лбу, – и здесь. – И он передвинул палец на ее левую грудь, как раз над сердцем. – Вы не всегда были равнодушной.
– Что вы знаете о моем сердце? – презрительно спросила Эм, хотя внутри вся сжалась. – Судя по вашему утверждению, его у меня вообще нет, если помните.
– Откуда вы явились, Мерри? – спросил он, как будто она ничего не сказала. – Вам не идет роль пресыщенной и опытной куртизанки.
– Ниоткуда, – прошептала она, отгоняя мысли о Форсхеме, мечты о Линкрофте, о золотых днях, которые исчезли во мраке. От этих воспоминаний голова у нее, кажется, слегка закружилась, и она тряхнула ею, чтобы снова оказаться здесь и сейчас.
– Руки у вас мягкие – они никогда не занимались грубой работой. Ваше лицо говорит о том, что вы из хорошей семьи, – сказал он. – Как вы могли пасть так низко?
Она невесело рассмеялась и решила выдать ему крошечный кусочек правды и тем заставить его поверить, что когда-нибудь она предложит ему большее.
– Я пала не так низко, как вы могли бы подумать. Многие могли бы сказать, что в моем случае кровь сама себя выдает. – Есть небольшая разница между ублюдком и шлюхой, и ее воспитывали как ублюдка. Поздно, слишком поздно она поняла, как несправедливо это клеймо, когда уже ничто не могло спасти ее.
Лорд Варкур протянул руку. Эм уставилась на нее, пытаясь определить, что стоит за этим жестом. Он не шевелился, и в конце концов она без всякой охоты взялась за нее.
Твердо и настойчиво он заставил ее встать. Она была высокого роста, но он был еще выше, так что, стоя совсем рядом с ним, она была вынуждена откинуть назад голову, чтобы видеть его глаза. Она увидела в этих глазах нечто, заставившее ее пожалеть, что она вообще посмотрела в них, особенно потому, что вуали на ней не было, и она не могла скрыть, как подействовал на нее этот взгляд.
– Вы не позволите мне вернуться домой этой ночью, – спокойно произнесла она, и это спокойствие не соответствовало учащенному биению ее сердца.
– Нет. Не позволю, – сказал лорд Варкур. Жар, исходящий от его тела, вдруг показался ей невыносимым, и она с трудом удержалась, чтобы не отойти от него.
– Вы знаете, что я безумна. Я вполне могу убить вас в постели.
– Я искренне сомневаюсь в этом.
– Вы не сомневаетесь, – возразила она. – Вы всячески стараетесь не думать об этом, потому что все еще хотите меня.
Некое подобие улыбки мелькнуло на его лице.
– Вы проницательны. Я не собираюсь позволить вам уйти отсюда сегодня, так почему бы мне не получить удовольствие?
Она думала, что ей не выдержать целую ночь его ласк так, чтобы не повредиться в уме, но она не посмела открыто отказать ему. А часть ее существа, та часть, которая наполняла ее стыдом и яростью, вообще не хотела отвергать его. Эта ее часть оказалась более сильной, чем следовало. Она вносила раздор в ее мысли и вынуждала ее собрать свои мысли силой воли.
Она сказала резко, желая уколоть его:
– Вы можете смеяться над тем, что называете претензиями на опытность, но одной вещи вы никак не поймете. – Она вздернула подбородок, заставила себя подойти к нему ближе, так что ее грудь прикасалась к его груди. – Вам следовало бы бояться.
– Это почему?
–Даже когда вы насмешничаете, вы вожделеете. Вопреки всякому здравому смыслу. Вы не можете устоять передо мной. – Улыбка ее была жесткой. – Ваши грубые ласки не вызвали у меня желания дать вам то, чего вы хотите. Почему бы вам не попробовать соблазнить меня как-то нежнее?
– А почему бы мне не заниматься этим просто ради собственного удовольствия? – возразил он.
Но было что-то в его глазах, в его голосе, что заставило ее удивиться… Ей становилось все труднее думать, какая-то дымка затуманивала голову, и Эм почувствовала, как по ее телу пробежала тревога, и неестественная вялость этой тревоги показалась ей вдвойне пугающей.
Она отпрянула от него и повернулась к зеркалу, висевшему над камином. Оттуда на нее смотрело ее лицо с узкой радужной оболочкой глаз, похожей на зеленые ободки вокруг черных колодцев зрачков. Такие расширенные зрачки она видела довольно часто у леди Гамильтон, чтобы понять, что это значит.
Ее опоили наркотиком.
– Вот ублюдок! – прошипела Эм, схватила с полки подсвечник и, круто повернувшись, занесла его для удара. Но он ударил ее тяжестью своего тела, отбросив назад, и ее юбки взметнулись к углям. Запахло паленым шелком. Она с размаху ударила его по голове. Его тело внезапно обмякло, и Варкур рухнул на ковер.
Она подошла, нетвердо ступая, и пнула его кончиком туфли. Он не шевелился.
– Надеюсь, ты мертв, – сказала она ему, но страх, сжавший ее внутренности, говорил об обратном. Если он мертв, ее запросто могут повесить за это, и даже если он не мертв… Ну что же, этот человек – беспринципен и груб, но он не сделал ничего, чего, вероятно, не сделала бы она на его месте. Точнее, она сделала бы гораздо больше, обладай она такой силой, она не стала бы держаться так неосторожно и не позволила бы взять над собой верх какому-то ничтожеству.
Это потому, что у тебя нет хороших манер, сказала она себе с глубочайшей иронией. Но на самом деле это произошло потому, что она была в отчаянии – в гораздо большем отчаянии, чем мог понять этот аристократ. Она наклонилась пощупать пульс. Пульс был на месте, сильный и ровный, и, быстро прикоснувшись к его лбу, она нащупала распухающую шишку. Вряд ли она проломила ему череп.
Эм быстро порылась в его карманах и нашла ключ от двери. Взяла его и, проходя мимо шкафчика со спиртными напитками, задержалась и заглянула туда. Да, вот оно. Полпузырька настойки опия. С нечестивым удовольствием она откупорила бутылку бренди и вылила туда остаток настойки, глядя, как более светлое облако настойки растворяется и становится невидимым в золотистом напитке.
– Ублюдок, – повторила она. Или скорее попыталась повторить, потому что слова не шли с языка. Внезапно охваченная страхом, она поставила обратно опиум и бренди. Глаза и руки не слушались ее. Потом она закрыла шкафчик, повернулась – ноги почти не повиновались – и пошла к двери. В ее голове – казалось, где-то очень далеко – звучали тревожные колокола, но звук их становился все более и более глухим в окутывавшем его тумане. Она схватилась за дверную ручку и потянула. Ничего не произошло, и она немного постояла, покачиваясь и тупо глядя на дверь.
Надо выбраться отсюда. Эта мысль появилась как из тумана. Потом возникло слово «ключ». Она посмотрела на свою руку. Рука была обмотана носовым платком, а поверх платка лежал ключ.
Она неловко взяла его и попыталась вставить в скважину, но никак не могла попасть. Она поняла, что скользит куда-то, и мгновение спустя мир съехал вбок, и она упала. Ощутила запах воска, которым был натерт пол.
– Проклятие, – отчетливо выговорила она.
А потом тьма охватила ее рассудок и утянула куда-то вниз.
Глава 7
Томас открыл глаза и увидел совсем рядом с собственным носом ножку опрокинутого стула красного дерева. Потребовалось мгновение, чтобы сложить вместе эту ножку, пульсирующую боль в голове и воспоминание о подсвечнике, взлетевшем в воздух.
Он попытался встать на ноги и сразу же пожалел об этом, потому что его окатило волной боли и головокружения. Он схватился за решетку камина и пошарил в кармане. Ключ исчез.
Мысленно проклиная стук в голове, он пошел к двери. Он так старался добраться до двери, что чуть не споткнулся о неподвижное тело Эсмеральды. На мгновение он смешался: неужели ее тоже ударили по голове? Но потом понял, что сочетание бренди и опиума подействовало на ее пустой желудок так же, как удар подсвечника на его голову.
Он не собирался оглушить ее до потери сознания. Он даже не собирался давать ей сильную дозу. Тем не менее он усмехнулся, представив себе, как оба они лежат без сознания на полу, и от этого новая волна боли пронзила его голову. Идеальная справедливость, но достигнута ли она в результате его бессознательного состояния или бессознательного состояния Эсмеральды, он не мог сказать.
С недовольным ворчанием Томас поднял на руках ее обмякшее тело, голова моталась из стороны в сторону, конечности бессильно болтались в воздухе. При виде этого беспомощного тела он ощутил укор совести, но сразу же с возмущением заглушил его. Он немного постоял, решая, что с ней делать. Потом направился в комнату своего камердинера – Уильяму она некоторое время не понадобится.
Ногой распахнув дверь, он положил Эсмеральду на кровать. Теперь, когда она лежала без сознания, ее лицо было совершенно гладким, и Томас понял, что она гораздо моложе, чем ему представлялось. Он думал, что ей… сколько? Двадцать восемь? Или даже тридцать, Горький цинизм ее слов и холодный, пресыщенный вид, который она напускала на себя, придавали ей такой вид, словно она по меньшей мере кое-что повидала в этой жизни. Но теперь, когда она лежала здесь и сознание не оживляло ее лица, он решил, что ей вряд ли больше двадцати.
По крайней мере она не ребенок, подумал он с дрожью отвращения к себе. Он не знал, что бы стал делать, будь ей шестнадцать лет. А так и могло случиться – она была под вуалью, и он узнал ее возраст только недавно.
– Кто вы, Эсмеральда? – прошептал он, и впервые ответ был очень важен для него.
Она проснется от боли, если проведет всю ночь, затянутая в корсет. Жесткая логика этой мысли пробралась в его раздумья. Часть его сознания напомнила ему о пульсирующей боли в голове и сочла, что она только этого и заслуживает. Как глупо, что мысль об этом неудобстве так сильно беспокоит его, в то время как он только и делал, что причинял ей неудобства с тех пор, как пригвоздил ее к стене в библиотеке. Но мысль эта тем не менее никуда не делась.
Он перевернул ее на бок и расстегнул платье на спине – точнее, расстегнул остатки застежки, потому что нижняя часть пуговиц так и осталась незастегнутой, – вытащил руки из рукавов, решительно не обращая внимания на теплую податливость ее тела.
Тело, которое скрывалось под шелком, было изящным, женственным и хрупким, и Томас скрипнул зубами, поняв, что обошелся с ней грубо и жестоко. Стараясь не обращать внимания на тонкость фарфоровой кожи, он снял с ее обмякшего тела нижние юбки. Но как он ни старался запретить себе думать об этом, в памяти оживали похотливые картины – как мягки были ее бедра под его губами и руками, с каким пылом она приняла его наполовину против своей воли, как ее ножны обхватили его…
Он решительно повернулся, чтобы снять с нее туфли, но даже ее узкие лодыжки, казалось, вознамерились помешать ему обрести равновесие. Сжав челюсти, он расстегнул две пряжки, на которые застегивался ее корсет, – такие корсеты давали возможность обходиться без помощи горничной. Когда он стягивал с нее корсет, он коснулся ее высокой, развитой груди и вспыхнул при воспоминании о том, что он сделал и что ему снова хотелось сделать.
Теплая, податливая плоть под его руками, когда он снова переворачивал ее лицом вверх, словно дразнила его. Эта женщина насмехалась над ним, увлекала куда-то. Эта женщина предложила ему себя, и не один, а множество раз. Она заслужила такого обращения. Она хотела этого.
Она лежала на кровати его камердинера, и вид у нее был развращенный и невинный.
Черт бы ее побрал!
Семнадцать лет он неумолимо держал себя в узде. Эта женщина, кажется, заставила его забыться до того, что он обманул сам себя, поверил, что находится в здравом уме, и сделал выбор, который на самом деле был совершенно ошибочным, потому что выбор этот он сделал по самой основной из всех причин. Мысленно он увидел лицо Гарри, выражающее потрясение, ярость, боль, и широкий рубец уже тянулся от губ к виску. Это совсем другое дело. Вот это была настоящая ошибка – Гарри должен понимать это, Бог должен понимать это, вселенная должна понимать…
Томас мужественно стянул со своей шеи галстук, шелк засвистел. Он привязал руки женщины к основанию кровати, и, когда он затягивал узлы, с железных завитушек осыпалось немного краски. Он сознавал глубокую иронию своих поступков – сначала он заботится о ее удобствах, а теперь старается лишить ее возможности двигаться, но он еще не покончил с ней и не был вполне уверен, что, если оставить ее на свободе, она его не убьет в его же постели. Он должен держать под контролем и себя, и ее. Как бы ни казался этот факт смехотворным.
Он взял в охапку ее одежду и вышел. Она была бледна словно призрак, когда лежала там, с руками, вытянутыми за головой. Золотой гребень все еще оставался в ее волосах на затылке, черная вуаль была откинута назад, и пряди светло-каштановых волос, освободившись из шпилек, обрамляли лицо. Темно-красная самодельная повязка на ее ладони привлекала его взгляд. Что могло увести такое молодое существо так далеко?
Последний взгляд обреченного брата. Нет. Это его демон, а не демон Эсмеральды.
Он накрыл ее одеялом, потом отвернулся, не получив никаких ответов, и закрыл дверь, встревоженный не только тем, что сделала эта странная женщина, непрошенно ворвавшаяся в его жизнь, но и ее личностью. Очевидно, она была более чем пешкой какого-то врага, более чем человеком, посланным, чтобы связать его волю.
Он бросил ее одежду за диван в гостиной. «Не имеет значения, какого она возраста или какой уязвимой она кажется», – сказал он себе, принимаясь за свой обед и быстро, механически проглатывая пищу. Она опасная женщина. Опасная для спокойствия его ума, опасная для его семьи и, возможно, опасная для его будущего.
Также не имеет значения, что она обещала ему – касается ли это какой-то информации или искупления. Но как же ему хочется поверить, поверить всему, когда она смотрит на него этими слишком знающими, полупрозрачными глазами…
Он уставился невидящими глазами в свою тарелку, мысленно сосредоточившись на том фатальном летнем дне и реке, темной и быстрой после дождя. Вспомнилось лицо Гарри, белое, как лепесток лилии, зияющая пустота его рта, словно открытого для того, чтобы исторгнуть негодование на своего брата и на жизнь, которая искалечила его еще в утробе матери.
Дурачок – вот как называли его другие мальчики. Даже сумасшедший. Наследник, который не мог соответствовать требованиям, налагаемым этим положением. В этом не сомневался даже в самые оптимистические моменты его отец, лорд Гамильтон. «Томас, вы должны присматривать за Гарри, – частенько говорил ему отец. Десяток примеров промелькнули перед глазами Томаса: отец у огня в своем кабинете, в классной комнате, за обеденным столом, прогуливающийся по парку. Всякий раз, когда из-за слабости Гарри какая-либо задача оказывалась для него невыполнимой, глаза лорда Гамильтона обращались на второго сына, и он говорил: «Вы должны присматривать за Гарри».
В детстве ему хотелось крикнуть: «А за мной кто будет присматривать?» Он рос, и это чувство превращалось во что-то совершенно иное – в ощущение, что он обречен быть вечной приставкой брата, замещая его отсутствующие способности. Он должен управлять поместьем, стоять рядом с Гарри во время светских мероприятий, родить наследника. Гарри не обладал достаточными возможностями и для этого, а после того как Томас закончит затыкать все дыры, в нем мало что останется для себя.
Томас залпом допил вино. Он поднес граненый бокал к свету, и газовое пламя разбилось на тысячу янтарных осколков. Не налить ли еще, подумал он. Нет. Не хватает только перепить при его контузии. Он отставил бокал и отодвинул свой стул. Шерстяной ковер приглушал его тяжелые шаги.
У себя в спальне он медленно разделся и положил одежду на спинку стула. Стараясь сохранить пустоту своего рассудка, он почистил зубы, плеснул водой в лицо и лег. Но когда он начал погружаться в сон, его одолели видения – тело этой женщины, лицо брата, – они обступили его, свились друг с другом и проникли в сон, а во сне ему казалось, что его руки превращаются в когти.
Эм очнулась в тускло освещенной пустой комнате, и на нее нахлынули воспоминания о последних моментах ее бодрствования. «Где я?» – подумала она, и ее охватил панический страх.
Она села – попыталась сесть, потому что ее руки сразу же напряглись, и ее потянуло назад. Она отдышалась, оценивая ситуацию. Ее запястья привязаны к… к чему-то у нее за головой. Она вытянула шею и заметила кусок черного шелка и белого изголовья кровати. Запястья не возражали против тугих узлов – по крайней мере пока, но, дернув руками для пробы, она убедилась, что бороться с узами бесполезно.
Ее раздели, оставив в одной сорочке, и холодный воздух пронизывал ее до костей, а одеяло лежало скомканным у самых ног. Она обследовала свое тело. Оно ныло, да, но в этом не было ничего неожиданного. Она пришла к выводу, что Варкур ограничил свои непристойные намерения, сняв с нее одежду, и это открытие ее обрадовало и в равной степени смутило, потому что в некотором смысле легче справиться с мужчиной, который сам с собой не может справиться.
При свете, проникавшем через единственное узкое окно, она осмотрела комнату. Остов кровати был железный, матрасы сделаны из хорошего конского волоса и пера, хотя простыня под ней и одеяло – недорогие. Маленький платяной шкаф и высокий практичный комод завершали обстановку. Грубый ковер на полу был единственным предметом, который мог сказать что-то о личном вкусе обитателя комнаты. В гостиной было две двери, одна предположительно вела в спальню лорда Варкура, а другая… сюда? Это могла быть комната слуги. Это могла быть комната кого угодно.
Но где бы она ни находилась, необходимо выбраться отсюда. Она повернулась на бок и принялась пинать стену ногами – медленно и размеренно, такой темп она могла поддерживать много часов.
Но ждать так долго ей не пришлось. После четвертого пинка она услышала звук шагов по другую сторону стены. Эм насторожилась и замерла. Мгновения тянулись, как нить паутины из паука.
Дверь отворилась, и в дверях появился лорд Варкур, одетый в халат, волосы у него были взлохмачены, черные глаза горели. За его плечом виднелась знакомая ей гостиная, и страх немного отпустил ее. Он не бежал с ней в какое-то тайное убежище или пристанище, куда он помещал женщин, чтобы их никто больше никогда не видел. Но испытанное ею облегчение было мимолетным, потому что он стоял в дверях с таким видом, будто был способен на что угодно.
– У вас болит голова? – хрипло поинтересовалась она.
Его темные глаза сузились.
– Ночью болела чудовищно, но теперь стало легче.
– Поделом вам. – Ступни у него под халатом были голые, икры тоже. Сердце ее забилось немного сильнее, хотя она и убедила себя, что под халатом на нем надета ночная рубашка, непременно надета. – Вы опоили меня, – громко сказала она. Слова эти прозвучали слишком вяло и никак не походили на обвинение.
– Мне показалось, что в тот момент это нужно было сделать. – Он поднял уголок рта, своего неприлично чувственного рта. – Хотите чего-нибудь выпить? Хотите… облегчиться?
– Мне бы хотелось, чтобы меня развязали, – коротко бросила она. – Руки затекли.
– Развязали, – повторил он. – Нет, я бы не стал вас развязывать в настоящий момент. Мне очень нравится, что вы находитесь в таком положении, при котором вы не можете ни убежать, ни размозжить мне голову. – Он помолчал. – Ни сделать то и другое по очереди, полагаю.
– Вы не можете держать меня здесь, – сказала Эм, надеясь, что уверенность в ее голосе хоть как-то приблизит ее слова к истине.
– Вы уже говорили это, но я не вижу, почему бы мне и не поступить так. – Он подошел к кровати и посмотрел на нее.
Возмущение и страх боролись в ней, но она твердо подавила их и уставилась на него. Она не вынесет, если он проделает с ней то же, что проделал у нее в спальне. Правда, какая-то часть ее существа только этого и хотела.
Он протянул руку, и она насторожилась, но он лишь вынул гребень из ее волос. Он отошел с гребнем в руке, и ее вуаль потянулась за ним, проскользнув между ее телом и простыней, на которой она лежала. Он положил гребень и вуаль рядом с кроватью.
– Здесь вам это не понадобится, – сказал он.
– Мне нужно это везде, – возразила она, пытаясь снова попробовать крепость уз, удерживающих ее руки, и притворяясь при этом, что она не двигается.
Он рассмеялся, и от этих грубых звуков по телу ее пробежал холодок.
– Мерри, я, право, верю, что вы меня боитесь.
– Вы малодушны в отличие от меня, – возразила она. – Чего мне бояться?
– Ну, тогда, наверное, не меня, – согласился он. – Наверное, того, что я могу заставить вас сделать.
Эм изогнула шею, а ноги ее инстинктивно подтянулись к животу.
– Вы уже сделали самое худшее. Если я заставила вас желать большего, возьмите это, возьмите все, что хотите. Но не притворяйтесь, что вы запугиваете меня этим, или что это подведет вас ближе к ответам на вопросы, которые вы продолжаете упрямо задавать мне.
Его улыбка была беспощадной.
– Вы так не думаете? – спросил он. – Как странно. Потому я что думаю. – Одним рывком он сорвал с себя пояс с кисточками, халат распахнулся, и оказалось, что под ним ничего нет. Он накинул пояс ей на шею, глядя ей в лицо.
