Текст книги "Порочные намерения"

Автор книги: Лидия Джойс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава 20

Томас захлопнул дверь, и Эммелина обернулась к нему. Ее шляпа и накидка лежали на столе, вуаль была поднята и ниспадала на спину. Почему он никогда не замечал, какое холодное у нее лицо, как это бледное лицо и глаза придают ей такой вид, будто она высечена изо льда? И при этом она была такой красивой, что у него дух захватило и в груди защемило от желания.

– Я не думал найти вас здесь, – сказал он, стягивая перчатки, снимая шляпу и пальто и бросая их на консольный столик у двери.

– Трудно представить, что вы могли так подумать, – откликнулась она. – Я раньше не позволяла себе совершить такую глупость – искать вас вместо того, чтобы дождаться, когда вы найдете меня.

Томас кивнул, соглашаясь с этим фактом. Да, она очень редко поступала глупо. Его можно винить в этом, но никак не ее. Ему хотелось схватить ее, встряхнуть ее, побить ее, целовать и ласкать. Но из всего этого он не сделал ничего. Он повернулся к зеркалу и поправил воротник и тонкую черную ленту галстука.

– Я кое-что узнала, – сказала она. Она говорила нерешительно – подобная нерешительность была ей несвойственна, – и Томас испугался, что смятение, охватившее его, отразилось на его лице. Он взял себя в руки, старательно придав своему лицу ничего не говорящую скованность, а потом снова повернулся к ней.

– Да? – спросил он.

Она явно перевела дух и повторила:

– Я кое-что узнала. О том, кто убил Гарри.

– И кто бы это мог быть? – Проклятие, голос у него звучал враждебно. Он выдает себя. Теперь вид у нее был нерешительный. Она встала, разгладила свое дымчато-синее платье с нарочитостью, которая появлялась у нее, когда она хотела скрыть волнение.

– Прошу прощения, Эммелина, – сказал он через силу. – У меня был очень утомительный день. – «Да, – мысленно добавил он. – Я узнал всю глубину вашего предательства. – Но нет, это несправедливо, потому что это он принудил ее заключить договор под страхом лишения свободы… Круг снова совершил мучительный поворот и снова замкнулся. – Ах, Эммелина, что мы сделали друг с другом?»

– Понятно, – сказала она, слегка покачнувшись. Теперь ее неуверенность казалась просто осязаемой. – Я знаю… то есть я думаю, что могу знать, кто это был… кто это сделал.

Эти последние слова постепенно замерли, и Томас изменил свое первоначальное определение ее неуверенности. Быть может, она достигла той точки, когда даже ее совесть встала на дыбы.

«Хорошо, – подумал он. Отчаяние его превратилось в злость. – Пусть помучится». Он задавил свой гнев.

– Кто это? – Голос его звучал спокойно, даже холодно. И он проговорил с внезапным горьким прозрением: – Нет, дайте мне высказать свои предположения. Это был Эдгар Уайт, новый лорд Олтуэйт, не так ли?

– Как вы могли… откуда вы узнали? – Ее голос дрожал. – Я только что поняла это. Никто больше не знает об этом, даже ваш отец…

– Какое отношение имеет ко всему этому мой отец? – спросил он, утрачивая ненадежный контроль над собой и ненавидя себя за свою слабость. – Проклятие! Да и моя мать – какое она имеет ко всему этому отношение?

Она вздрогнула, глаза ее широко раскрылись.

– Я не понимаю, Варкур. Что вы говорите?

– Моя мать не видела, как убивают моего брата, – проскрежетал он, надвигаясь на нее. – И она не говорила вам, что видела. Вы это выдумали, чтобы заставить меня молчать, чтобы занять меня.

– Нет, – прошептала она, хотя он и не понял, к чему относится это «нет». Ее отрицание только еще сильнее подстегнуло его.

– Она не видела, кто убил моего брата, Эммелина, – повторил он. – Тем более вашего слишком удобного врага. Она, быть может, видела что-то, что-то безвредное, чему она в своем горе придала большое значение. Она полубезумна, Эммелина. Ее толкованиям, ее предположениям и подозрениям и необоснованным представлениям нельзя доверять. Вам следовало бы это знать. Вы должны это знать, поскольку вы провели много времени в ее обществе. Вы обещали мне что-то реальное. Если она видела, как какой-то человек убивает моего брата, в это можно было бы поверить. Но фигура, уезжающая на лошади? В тот день половина из нас была вне дома. Люди были везде, Эммелина. Это ничего не значит.

– Она не безумна, – возразила Эммелина немного увереннее.

Томас понимал, что улыбается весьма странной улыбкой, но ему было все равно.

– Она верит, что вы можете входить в контакт с духами мертвых. Разве это не доказывает ее сумасшествия? Она рассказала вам какую-то наполовину выдуманную историю, и когда вы поняли, что это все, что она может вам предложить, вы зафиксировали это. Даже лучше, вы превратили это в ложь, а потом выдали мне.

– Я пыталась поберечь ее! – воскликнула Эм.

– Замечательно, – сказал он, смерив ее взглядом. – Сомневаюсь, что вы когда-нибудь думали о ком-то другом.

Она отшатнулась.

– Это неправда. Это несправедливо. – Теперь вид у нее был растерянный, как у ребенка, но Томас оттолкнул от себя всякую жалость.

– Жизнь вообще несправедлива, Эммелина. Этот урок мы оба выучили уже давно. Как могу я винить вас в том, что вы заботитесь о себе? Никто больше о вас никогда не заботился. Вы родились незаконным ребенком, а в этом мире нет места для незаконнорожденных.

– Я не незаконнорожденная! – Как только она выкрикнула эти слова, ее глаза широко раскрылись, и она с такой силой закусила губу, что Томас испугался, как бы она не прокусила ее до крови.

Он хрипло рассмеялся, хотя внутри у него все сжалось при виде ее мучений. Но были ли они настоящими, эти мучения? Или и они всего лишь часть ее спектакля? Его закрутило в водовороте сомнений и чувства вины…

– Я не знаю, ложь это или вы лгали мне раньше. Господи, Эммелина, я не знаю, что вы расскажете мне теперь? Были ли вы дочерью соседа? Нет, даже лучше – вы чистокровная дочь барона, которую отвергли – из-за чего? Скажите мне, Эммелина, если это имя вообще ваше.

– Это мое имя, – сказала она, овладев собой.

– Вы мне лжете, и я поймал вас, и у вас еще хватает духа говорить мне немыслимые вещи и думать, что я вам поверю? Вы лгали о моем брате, чтобы заставить меня перестать давить на вас. Возлагая вину за убийство на Олтуэйта, вы убиваете одним выстрелом двух зайцев – натравливаете двух ваших врагов друг на друга – к взаимному уничтожению, если вам повезет. Если же нет, тогда по меньшей мере один из нас двоих будет удален. Теперь она стояла, застыв, как королева, идущая на казнь.

– Я не лгу. Я даже не уверена, права ли я. Если бы вы хотя бы выслушали меня! Ваш отец сказал, что он видел Эдгара Уайта…

Томас опять взорвался:

– С какой это стати вы говорили с моим отцом?

– Я не говорила, – слишком быстро ответила она. – Точнее, это он заговорил со мной, искал меня, а не наоборот. Он хотел, чтобы я сказала вам…

Он провел рукой по волосам.

– Вы не нужны ему, чтобы выступать посланцем. Если бы он хотел, чтобы я узнал что-то, он сказал бы мне, а не послал бы какую-то спиритку с рассказом, который она может повернуть как ей захочется. Как вы думаете, что вы получите, дискредитируя Олтуэйта? Или вы просто стремитесь отомстить ему?

Она смотрела на него некоторое время, безжизненно опустив руки.

– Вы правы. Я действительно лгала вам насчет рассказа вашей матери. Вы сказали, что я должна получить ответы к тому дню, когда мы снова увидимся с вами, но полного ответа у меня не было, только часть. Поэтому я выдумала остальное. Я не посмела поступить иначе. Я могла бы сказать вам, что мне очень жаль, но чего вы ожидали от меня?

Он усмехнулся:

– Я ожидал в точности того, что вы и сделали, если бы я остановился хотя бы на мгновение и подумал об этом.

– Да. И теперь этого нельзя никак изменить. Я понимаю это, хотя я искренне пыталась – пыталась рассказать вам то, что недавно узнала.

Она подошла к столу и опустила вуаль, закуталась в накидку и завязала ленты шляпы. Казалось, что она вполне владеет собой, если не считать дрожащих рук. Из-за чего ей пришлось дважды завязывать ленты бантом. При виде этого сердце у Томаса сжалось, но он заставил себя не двигаться. Эта реакция могла быть фальшивой, как и все в ней. Или она могла быть искренней. Это вряд ли имело значение, потому что теперь он уже никоим образом не мог отделить одно от другого.

Она шагнула к двери и на мгновение подняла вуаль, накинув ее на поля шляпы. Ее светло-зеленые глаза внимательно посмотрели ему в лицо, словно пытались запомнить каждую его черту.

– Когда я поклялась своей жизнью, что помогу вам, я не лгала, – тихо проговорила она. – Я понимаю, вы никогда мне не поверите. Но я говорила правду.

Она хотела пройти мимо него, к двери, она уже подняла руку к вуали. Но Томас с рычанием притянул ее к себе, обнял, в последний раз завладел ее губами. Она прижалась к нему, и у ее поцелуя был вкус безнадежности. Ее губы раскрылись под его губами, тело ее прижалось к нему так плотно, что у него заболела грудь. Она раздвинула губы навстречу ему, навстречу его вторжению, и он не мог этого выдержать.

Он оторвался от нее с такой силой, что она слегка покачнулась. Обретя равновесие, она посмотрела на него. Глаза у нее были мертвые.

– До свидания, Томас, – прошептала она.

– Для вас я не Томас, – сказал он, слова эти резали его по живому.

– До свидания, – повторила она.

– Я не позволю вам этого сделать, – сказал он. – Я не позволю вам превратить смерть моего брата в средство осуществления мести.

Глаза у нее стали еще более пустыми. Она наклонила голову то ли в знак согласия, то ли просто для того, чтобы легче было снова опустить вуаль, он не понял. Она открыла дверь и бросилась из квартиры, шелестя шелками и оставив после себя запах духов.

Томас прислонился к стене, чувствуя себя выжатым, словно тряпка. Мозг его вопреки воле стремительно пересматривал каждое мгновение, которое они провели вместе. Он отбросил все внешнее – мягкость, ранимость, желание, экстаз, сорвал все, кроме ее слов. Оставшийся после этого рисунок был таким ужасным, что ему стало тошно.

Именно она предложила выяснить причину смерти его брата, именно она дразнила его, обещая всевозможные откровения, пока он не успокоился и не дал тем самым ей в руки узду, на которой держал своего демона.

Неужели она все это спланировала заранее? Она могла обдумывать этот план месяцами, выжидая, пока он не клюнет на ее приманку. И он клюнул – заглотнул так, что крючок зацепился за самое нутро. Она воспользовалась его отчуждением от семьи, чтобы соткать свой безукоризненный замысел. Лорд Варкур, одержимый прошлым, стал орудием в ее руках против ее единокровного брата – если Олтуэйт на самом деле был таковым. К тому времени когда Томас узнал бы правду, могло быть уже слишком поздно.

А она, что она получит от всего этого, кроме отмщения? Месть – довольно мощный мотив, он это понимал. Но все выглядит сущим пустяком, если никак не влияет на будущее.

Неужели Эммелина настолько слепа? Настолько одержима? В последние дни он сам был достаточно близок к этому. Впрочем, хотя она и была, без сомнения, охвачена своей идеей, Томас не ощущал мучительной одержимости, которая могла бы довести ее до самоуничтожения.

Он не, знал, что она задумала, но твердо решил, что его семья и ее прошлое не будут в этом участвовать.

Эм стояла неподвижно в парадном холле Гамильтон-Хауса, протягивая лакею свою накидку, которую забыла надеть и которая висела у нее на руке. Снова раздался голос, плывущий вниз по лестнице:

– Я не могу не полагать, что вы совершаете большую ошибку. Я очень прошу вас хорошенько все обдумать. Если на вашем вечере произойдет что-либо неподобающее, это окажет неблагоприятное воздействие на заключительное голосование по законопроекту Эмхерста, которое состоится на следующей неделе.

Лорд Варкур. Его голос резанул как нож. Эммелина с усилием очнулась, отдала лакею накидку, а потом шляпу и перчатки. Зачем он оказался здесь сейчас?

Ответа она не услышала, как и смысла следующих слов Варкура. Впрочем, сквозивший в них оттенок отчаяния был вполне различим. Эм напомнила себе, что это не его дом, пока жив старый граф.

– Где леди Гамильтон? – спросила она у горничной, которая должна была проводить ее к графине.

Девушка с опаской взглянула наверх.

– Наверху, мэм, – сказала она, не двигаясь с места, хотя и поняла, что ее торопят.

– Она принимает? – продолжала Эм.

– Для вас она всегда дома, мэм, – ответила горничная, словно повторяя указания, заботливо произнесенные некоторое время назад.

Эм успокоилась. Варкур, кажется, не добился от матери решительно ничего.

– Будьте любезны, идите за мной, мэм, – сказала горничная и явно неохотно начала подниматься по лестнице.

Эм скрывала свою нерешительность, держа голову высоко, а спину – прямо. Ей еще меньше, чем горничной, хотелось встретиться с лордом Варкуром. Служанка с излишней торопливостью привела ее в гостиную в личных апартаментах леди Гамильтон, голоса Варкура и его матери звучали все громче по мере того, как они приближались. Дверь была полуоткрыта. Горничная вежливо постучала, прежде чем перевести дух и открыть дверь пошире.

– Мадам Эсмеральда, мэм, – пискнула девушка, порывисто сделав реверанс. Бросив взгляд широко раскрытых глаз на лорда Варкура, она повернулась и пробежала мимо Эм в коридор.

Эм подумала, не следует ли и ей тоже ретироваться. Она окинула взглядом комнату, и у нее упало сердце.

Гостиная эта всегда была загромождена вещами до предела. Она вполне могла вызвать у человека боязнь замкнутого пространства. Теперь же комната была настолько заполнена столами и статуэтками, кружевными салфеточками и подушками, громоздящимися на креслах, что по ней почти невозможно было передвигаться. Занавеси были плотно задернуты, чтобы не пропускать вечернего света. На стенах пылали газовые лампы, огонь прыгал в камине, испуская сильный жар, и Эм пожалела, что нельзя снять вуаль.

С верхней полки этажерки на нее смотрели ряды китайских собачек, в их тусклых глазах поблескивало отражение огня. Ее юбки коснулись столика, на котором толпа пастушек с овечками застыла в гротескно буколических позах, сгрудившись так тесно, что они позвякивали, ударяясь друг о друга при каждом сотрясении.

Леди Гамильтон, одетая в платье из тонкой ткани цвета морской воды, почти терялась в этом хаосе, так что ее можно было и не заметить. А лорд Варкур выглядел здесь, точно большой черный камень посреди этой утонченной обстановки. Когда Эм вошла, он обернулся, и в его глазах она ясно прочла обвинение. Вся эта комната была обвинением ей – отражением ее неудачных попыток подарить покой леди Гамильтон либо своим присутствием, либо своими выдумками.

Она похолодела, поняв, что не сможет общаться с лордом Варкуром сквозь вуаль. Он встал с широкой квадратной оттоманки, единственного места, где можно было сидеть, если не считать кресла, занятого леди Гамильтон.

– К вам пришли, мадам, – сказал Томас матери, поклонившись так резко, что Эм испугалась. – Я поговорю с вами в более подходящий момент.

– Хорошо, Томас, – проговорила леди Гамильтон.

Варкур задержался в дверях, посмотрел на Эм пустыми глазами, от которых ей стало больно дышать.

– Я подожду, когда вы уйдете, – сказал он ей, и была ли то угроза или обещание, Эм не поняла.

Когда он вышел, она закрыла за ним дверь.

Потом посмотрела на леди Гамильтон. Вид у старой женщины был усталый, и выглядела она гораздо старше своих лет. «Я не хотела причинить вам боль, – подумала Эм. – Я не хотела причинять боль никому, кому не нужно – и не больше той, что они заслужили».

Но теперь ей начинало казаться, что это не имеет значения – ее намерения. Значение имеют ее поступки. Она не помнила, кто сказал, что благими намерениями вымощена дорога в ад, но чувствовала под ногой эту мостовую. «По плодам их узнаете их» – эта цитата была ей более знакома, но не менее ужасна.

Она должна открыть леди Гамильтон правду. Не ее растущее убеждение в вине ее единокровного брата – нет, Эм не была даже уверена, что ее предубеждения не затуманили ей голову, извратив ее суждения о происшедшем. Нет, единственное, что должна знать и во что должна верить леди Гамильтон, – ее муж невиновен. В этом была единственная надежда Эм на спасение, на то, что в этом году жизнь принесет ей что-то хорошее и настоящее.

И вот она натянула на себя образ мадам Эсмеральды, точно плохо сидящий плащ. Она больше не боялась потерять себя в Эсмеральде – внезапно оказалось, что потеряна Эсмеральда, убита жестокостью реального мира и исчезла в том мраке, откуда появилась.

Еще немножко. Еще несколько дней, и Эсмеральда может упокоиться навсегда.

– С нашей последней встречи меня преследовали видения, – торжественно заговорила она, усевшись на оттоманку, с которой встал лорд Варкур.

– Они имеют отношение к тому делу, которое привело вас сюда? – осведомилась леди Гамильтон. Потом, внезапно ослабев, добавила: – Или они касаются Гарри?

Эм понизила голос:

– Они касаются Гарри напрямую, потому что он впервые заговорил со мной своим собственным голосом.

Леди Гамильтон побледнела.

– Это не может быть отзвуком того, что вам посылают другие, или просто его обликом в ином мире?

– Нет, я слышала именно его голос. – Она хотела сказать – я уверена в том, что его взгляд встретился с моим взглядом, и на лице его не было ни тика, ни гримас. Вместо этого она сказала: – Он был таким, каким ему полагается быть. Он упивается платонической чистотой и божественной математикой цифр иного мира – она не просто проявление некоей идеи, как здесь, но собственно вещь.

Лицо леди Гамильтон стало мягче.

– Это мой Гарри.

Эм снова сглотнула, чтобы избавиться от спазм в горле.

– Я знаю. Он же знает, что вы теперь будете слушать.

– Разумеется, – сказала леди Гамильтон, устремив на Эм нетерпеливый взгляд.

– Он знает, кого вы все эти годы считали убийцей. И он говорит, что вы ошибались, ужасно ошибались и напрасно ожесточили свое сердце по отношению к тому человеку, который должен быть вам ближе всех, – продолжала Эм.

Леди Гамильтон выглядела потрясенной.

– Он не… он не хочет сказать…

Эм покачала головой:

– Он не решился сказать мне, о ком речь. Он не хочет больше порочить этого человека.

Графиня оглянулась с диким видом:

– Вы его видите? Он здесь?

Эм закрыла глаза, чтобы не смотреть на эту отчаявшуюся женщину. Ложь развеялась перед потребностью леди Гамильтон поверить.

– Он всегда с вами, – сказала Эм, – в вашем сердце, в вашей памяти. Вы можете не ощущать его, не чувствовать его присутствия – как я уже говорила вам о духах из иного мира, но существует связь, созданная любовью, и она равнодушна к ощущениям индивидуума.

– О Гарри… – дрожащим голосом произнесла графиня.

Эм с усилием открыла глаза.

– Гарри не хочет назвать имя, но я все же улавливаю его смысл. Он выглядит как лорд Варкур, только старше, суровее: Мне кажется, это должен быть… милорд, ваш супруг: – Она вложила удивление в это сообщение.

Леди Гамильтон застонала и кивнула.

– Теперь я вижу Гарри в последний день его жизни. Лошадь его заартачилась, пересекая реку, забрызгала его водой, и он повернул к дому. Его брат Томас рассердился, очень рассердился. Они поспорили, и Томас ударил его хлыстом, и кончик хлыста попал Гарри по лицу. Потом Томас уехал следом за остальными, а Гарри завопил, позволил своей лошади убежать и вскарабкался на перелаз, подальше от мокрой земли.

Эм передохнула.

– И вот появляется господин его отец, верхом на прекрасной лошади. Он пытается поговорить с Гарри, но тот не слушает, и отец поворачивает назад, велев сыну идти домой. Гарри только начинает кричать все громче и громче, пока не появляется кто-то еще – кто-то, у кого в сердце злоба. Этот человек смеется над Гарри, и Гарри ударяет его. Скоро они уже дерутся, скатываются вниз по склону и в реку. Они дерутся, борются, и потом Гарри ударяется головой о камень. Все кончается в один миг. Человек этот испуган, и он убегает, исчезает в другом направлении, как раз перед тем, как вы замечаете вашего сына.

– О нет, – прошептала леди Гамильтон. – Это правда, Эсмеральда?

– Я думаю, что это так, – сказала Эм. Правда, привезенная на спине тысячекратной лжи – было ли это очередным злодеянием или она наконец-то поступила правильно?

– Понимаете, я люблю его, – призналась графиня.

– Да, – сказала Эм, не зная, о ком идет речь – о муже или о сыне.

– Я думала… – Леди Гамильтон осеклась. – Я видела графа, а потом почти сразу же наткнулась на Гарри, мертвого, лежащего в воде. Я поняла, что граф только что был здесь, и я подумала… Я чуть не свела себя с ума, думая о том, чего он лишил меня, о том, что он сделал с родным сыном. Но я все равно любила его. Это было самое тяжелое из всего – каждый день вспоминать Гарри и каждый вечер за ужином сидеть напротив… напротив человека, который, как я думала, убил сына.

–Лорд Гамильтон не делал этого, мадам, – сказала Эм.

– Я полагаю, теперь я это понимаю, – сказала леди Гамильтон.

Эм не могла не спросить, хотя это ее и не касалось:

– Почему вы не сказали ничего много лет назад, когда Гарри умер? Почему вы молчали?

На лице леди Гамильтон появилось напряжение.

– У меня никогда не хватало духа признаться, что я люблю его. Как могла я выдвинуть против него такое серьезное обвинение? Вы видели его в гневе? Он ужасен.

Временами он выходил из себя – не из-за меня и не из-за других детей и почти никогда из-за Гарри, – и это надо было видеть. Я знала, что он не смог бы убить свое дитя нарочно… Но случайно, если бы Гарри спровоцировал его и он ударил бы мальчика так, что тот попятился бы, споткнулся, упал… Да, это я могла видеть. Это никогда нельзя было бы доказать, и это только запятнало бы его честь, которая для лорда Гамильтона дороже собственной жизни. Но все же я могла это видеть.

Положение сложилось чудовищное – гордость, страх и глупость издевательски сошлись воедино, чтобы разрушить привязанность лорда и леди Гамильтон друг к другу – или, что еще хуже, не разрушить ее, а превратить во что-то мерзкое и враждебное. Потому что эта привязанность как-то выжила за двенадцать лет недоверия и молчания. Лорд Гамильтон считает, что теперь этому нельзя помочь, раз он не попросил Эсмеральду пойти к его жене с этим рассказом, а только к сыну. Эм надеялась, что он поступил неправильно.

Они долго сидели молча. Эм наблюдала за отсутствующим взглядом леди Гамильтон, смотрела, как отблески огня играют на тонком морщинистом лице графини. Наконец лицо леди Гамильтон приняло твердое выражение, совершенно ей не свойственное. Эм даже не сразу поняла, что это решимость.

Графиня протянула руку к ленте звонка. Мгновение спустя в дверях показалась ее камеристка Валетт.

– Да, миледи? – спросила она, сложив руки на своем платье из черной тафты.

– Пожалуйста, ступайте в мою туалетную и достаньте все платья, которые я не надевала последние два года, – велела леди Гамильтон.

– Мадам? – переспросила Валетт с изумленным видом.

– Идите, – приказала графиня. – Как только вы кончите, пошлите Джима с ними в лавку подержанного платья. Перенесите все, что останется, в бывшую туалетную. Я намерена спать в моей старой спальне через два дня.

– Не думаю, мадам, что этого времени хватит, – заметила Валетт.

– Тогда я присоединюсь к вам через некоторое время и сама все просмотрю, – сказала леди Гамильтон. – Я слишком долго жила вдали от графа.

Валетт бросила на нее удивленный взгляд:

– Несколько лет, мадам.

– Тем больше причин поторопиться, Валетт! – сказала леди Гамильтон, явно желая, чтобы та ушла.

– Да, мадам, – ответила камеристка, резко выпрямляясь. Она присела и вышла, закрыв за собой дверь.

– А теперь насчет вечера, который вы хотите устроить, – продолжила леди Гамильтон.