Текст книги "Порочные намерения"
Автор книги: Лидия Джойс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
– Она здесь, дяденька, – чирикнул мальчишка.
Томас выглянул из окна кареты, увидел какой-то непривлекательный дом, а потом с сомнением посмотрел на мальчика, сидящего напротив. Это грязное создание могло быть мужского или женского рода – по лицу нельзя было определить его пол под глубоко въевшейся грязью, и лицо это было странно морщинистое. Томас подумал, что ребенок гораздо старше, чем можно судить по его щуплой от недоедания фигурке.
– Ты уверен? – спросил он.
– Я сам видел, как она вошла, – ответил ребенок. Он одернул на себе одежонку. Томас отогнал мысль о том, что в этих лохмотьях оборванца могут прятаться вши.
Он протянул ребенку шиллинг:
– Подожди снаружи. Если она действительно здесь, ты получишь еще два из того же кармана.
Ребенок пожал плечами. Впрочем, это могло означать все, что угодно, и взял монету грязной рукой. Томас вышел из кареты и быстро подошел к дому. Постучал. Ответа не было. Он подергал дверь, и, когда он вошел, звякнул колокольчик.
Его обдало жаром. Кроме колокольчика, ничто не говорило о том, что в доме располагается какое-то заведение. Женщина сидела перед большой дымящей кухонной плитой, на которой стоял огромный черный кипятильный бак, штопала носок и ногой качала колыбель. Еще двое малышей возились на полотняном коврике у очага, чумазые, но крепкие и здоровые. Свет проникал через окна, затянутые промасленной бумагой.
Женщина окинула его взглядом, и на лице ее выразилось подозрение.
– Тут нету ничего такого, чего вам нужно, – только и сказала она, раскачивая колыбель с такой яростью, что Томас испугался, как бы младенец не вывалился из нее.
– Я ищу одну женщину, – сказал он.
– Это приличное заведение, – бросила женщина. Игла, которой она штопала носок, блеснула.
– Я ищу не бордель, – строго проговорил он. – Я ищу женщину, которая только что вошла сюда. На ней надета вуаль, она иногда называет себя Эсмеральдой.
– А, эта. – Вид у женщины стал еще суровее. – Она платит за отдельную ванну, вот как. Это моя самая хорошая клиентка.
– Где она? – И поскольку женщина колебалась, он сказал: – Если понадобится, я обшарю каждую комнату в этом доме.
– А я вызову констебля и пожалуюсь на вас, хоть вы и из благородных, – ответила женщина.
Томас понизил голос.
– Вы же знаете, что вам это не нужно. Если вы вызовете констебля и пожалуетесь на джентльмена, вам же будет хуже. Я не хочу причинить ей вред. Она… она мой сотрудник. Мне просто нужно поговорить с ней. – И он вытянул руки в доказательство своей безвредности.
Лицо женщины не смягчилось.
– Она на втором этаже, комната налево. Не входите туда, пока она не оденется. Мне неприятности ни к чему, поняли? Я пошлю малыша Джима – вот его, – чтоб он поднял шум и крик, если услышу хоть что-нибудь.
– Да, мадам, – сказал Томас, отвешивая насмешливый поклон. Потом поднялся по лестнице. В доме пахло сырым деревом и дешевым мылом, и походил он на разновидность очень чистого ада, темного и сырого, где густой пар сочился каплями. Наверху он нашел нужную дверь и поднял задвижку.
Когда он вошел в похожую на нору комнату, его окутал пар. Большую часть помещения занимали три деревянные ванны, вдоль одной из стен наверху шел ряд крючков. Две ванны были пусты; в третьей лежала Эсмеральда. Волосы ее были скручены и закреплены на макушке. Она неторопливо повернула голову. Если она и удивилась, то виду не подала. Она смотрела на него, прищурив свои светлые, похожие на кошачьи, глаза.
– Лорд Варкур! – На ее губах его имя прозвучало как что-то неприятное. – Я заплатила лишний шиллинг за то, чтобы принять ванну в отдельной комнате.
– Хозяйка не виновата, – заметил он, закрыв за собой дверь. – Я пригрозил ей самым вопиющим образом.
– Не сомневаюсь, – сказала она. Она встала, вода потоком потекла по ее гибкому телу. Она протянула руку к льняному полотенцу, висящему на ближайшем крючке. Потом вышла из ванны, обернула полотенце вокруг своего тела так, чтобы оно не упало. – Что вы здесь делаете?
– Я приказал следить за вами. За вами всегда будут следить.
Он старательно произнес эти слова, оставив заключенную в них угрозу невысказанной. Оба еще не забыли близость, которая была между ними и которая была чем-то большим, близость телесную. Томасу пришлось оторваться от этих мыслей. Это могло ничего не значить, по большому счету. Самое лучшее – не притворяться, что в этом было нечто значительное.
– Мне показалось, что мы решили стать союзниками, – сказала она. Она подняла бровь. Она не собиралась уступать. Ее слова прозвучали скорее как вызов, чем как призыв.
Он растянул рот в улыбке:
– Перемирие и союз – разные вещи.
Она повернулась к нему спиной, словно отмахиваясь от него, сняла с себя полотенце и принялась вытираться с бодрым и беспечным видом, которому Томас не поверил ни на минуту. Слишком напряжено было ее тело, слишком явно она сознавала его присутствие, и это вызвало у него совершенно примитивную реакцию.
– Что вам нужно, Варкур? – спросила она.
– Многое, – протяжно ответил он, глядя на ее нежное гибкое тело. Ее движения стали нервными – он заметил легкую дрожь, пробежавшую по ее телу, и напрягся в ответ. Когда при движении руки стало видно ее грудь сбоку, он заметил затвердевший сосок.
– Меня не интересуют любовные игры, – сказала она равнодушно.
– Я был бы настоящим идиотом, если бы поверил в это хотя бы на секунду. – И он сложил руки на груди и прислонился к стене рядом с дверью. – Но я пришел не для того, чтобы предаваться любовным играм. Я пришел, чтобы вы могли сообщить мне о ваших успехах.
– Это можно было бы обсудить на моей квартире. – Она натянула сорочку на еще влажное тело и повернулась, быстрым взглядом отметив его позу.
– За ней следят, – сказал он.
– Вы?
– Все. – Он пожал плечами.
Она фыркнула и надела корсет, застегнув крючки быстрыми порывистыми движениями. Томас смотрел на нее, и каждое ее движение запечатлевалось в его голове.
– Можете застегнуться до самой шеи, но это все равно не остановит меня, если я захочу.
Эсмеральда застыла на месте, держа руки на шнурках, которыми можно затянуть корсет двумя рывками.
– Мы же договорились, – сказала она. Голос ее был ровный, но выражение лица напряженное. – У вас больше нет надобности терроризировать меня.
Он задумчиво рассматривал ее.
– Быть может, дело не в том, есть ли у меня надобность. Быть может, мне этого хочется.
– Ха! – Эсмеральда потянула за тесемки, и тем самым застегнула пряжки, стянувшие шнуровку у нее на спине. – Можете твердить себе это сколько вам угодно. Пожалуй, вы даже поверите в это. Но потребности бывают разные.
– Действительно, это так, – легко согласился он. Он шагнул к ней, прижал ее к одежде, висевшей на стене между двумя ваннами. – А разве у вас нет такой потребности? Разве вы не чувствуете то же, что и я?
Эсмеральда вздернула подбородок. Пульс бился у нее в горле. Томас коснулся ее лица, провел пальцем по щеке. Она слегка отпрянула, а потом напряглась, словно овладев собой.
Томас скривил губы.
– По-моему, это намек на то, что настал момент, когда la belle dame sans merci [1]1
Прекрасная безжалостная дама (фр.). – Здесь и далее примеч. пер.
[Закрыть]должна пустить в ход ухищрения и опутать нестойкого рыцаря своими сетями. Вы не собираетесь сказать мне, что вы умираете по моим прикосновениям? Что вам они снились? Что вы грезите о них?
– Конечно, нет. – Ее слова упали, как капли прозрачной воды, холодные и чистые. – Совершенно наоборот. Я скажу вам, что это вы умираете от желания прикоснуться ко мне.
Он было отпрянул. Потом, чтобы скрыть свое движение, он обхватил ее голову сзади. Томас протянул к ней губы, твердо решив взять то, чего ему хотелось. Она напряглась в его руках, как будто приготовилась к нападению, и он, даже не осознав это, изменил свою стратегию.
Он встретил ее непокорные губы прикосновением, которое было таким легким, что застало ее врасплох. Она слегка пошатнулась, быстро втянула воздух сквозь сжатые зубы, и это вызвало эротическую реакцию во всем его теле.
Он чувствовал сквозь одежду жар ее тела, все еще влажного после ванны, ощущал солоноватый вкус ее губ. Ее дыхание было горячим и неровным, и он, воспользовавшись недостатком ее уверенности, пустил в ход все свои умения. Она прижалась к нему, тело ее уже не было напряженным, она уже не сопротивлялась, и он почувствовал, что она теряет контроль над собой…
Он отодвинулся, и она покачнулась, глаза ее открылись, смущение в них мгновенно сменилось обычной ясностью. Он мысленно стряхнул с себя чары ее мягкого, податливого тела, заставив себя улыбнуться.
– Вы очень плохо изображаете хладнокровную шлюху.
– Или я очень хорошая актриса, – возразила она слегка дрожащим голосом. – Скажите, чего вы хотите от меня. Я не собираюсь весь день перебрасываться с вами словами. Вечером у меня назначена встреча.
– В зоологическом саду, – сказал Варкур. Его мать щебетала об этом все утро.
– Так и есть. – Она прищурилась, в глазах ее четко читалось раздумье. – Зачем вы пришли сюда? Чтобы не оставлять меня в покое?
– Я хочу услышать ваш отчет о вчерашнем вечернем сеансе. – Он все еще прижимал ее к стене, не давая ей уйти и вынуждая держать подбородок кверху, чтобы она видела его. Он немилосердно пользовался своим положением.
Лицо у нее застыло и стало твердым.
– Я заставила вашу матушку плакать, – едко сказала она. – Я надеюсь, что это можно считать удовлетворительным результатом, поскольку это все, о чем я могу вам доложить. Быть может, если я надавлю на нее достаточно сильно, я смогу заставить ее броситься в Темзу.
– Я уже знаю о том, что она плакала, – сказал он, стараясь, чтобы лицо его ничего не выражало. Эту особу не касаются противоречивые чувства, которые вызвала у него его слишком хрупкая мать. После всех ее побегов от реальности, после всех ее подозрений и равнодушной любви он ничего не был ей должен. И все же она была его больным местом, и он мучился из-за ее слез, хотя и знал, что заставит ее плакать гораздо больше, если это будет единственный способ вытянуть из нее ее тайны.
Но Эсмеральда – откуда такая горечь? Она эксплуатирует слабоумных старух. Почему же слезы одной из них так сильно ее обжигают?
Она сжала губы.
– Вы слышали об этом сеансе от ваших шпионов, полагаю? Если они все вам рассказывают, зачем вам нужна я?
– Мне нужно, чтобы вы проанализировали то, что произошло, – бросил он. – Ведь именно таким образом вы манипулируете людьми, да? Вы читаете их реакции; вы вытягиваете из них их тайны и слабости.
Эсмеральда заметно сглотнула.
– Анализировать там особенно нечего, – тихо сказала она. – Я сказала: «Он вас прощает», и она расплакалась.
– Но что это означает? – В голосе его прозвучало отчаяние.
Она пожала плечами:
– Это может означать что угодно. Это может означать, что она в конце концов так оглушила свои мозги опиумом, что уже сходит с ума. Это может просто означать, что она чувствует отчаянную вину перед вашим братом, о чем, как мне кажется, у меня нет надобности сообщать вам. Или, – добавила она ледяным голосом, – это может означать, что она непосредственно и напрямую виновата в его смерти. Конечно, у нее есть тайны. Другое дело – пойдут ли они вам на пользу.
Почему она пытается его обескуражить? Нет ли у нее какого-то другого потайного плана, который заставляет ее уклониться от выполнения их договора? Или она действительно испытывает угрызения совести?
– Во что вы верите? – мягко спросил он, пробежав пальцем по ее щеке и подбородку.
Она вздрогнула, глаза ее стали туманными от нахлынувших мыслей. Губы ее раздвинулись, и она медленно заморгала, зачарованно глядя на него. Но вот она заговорила – заговорила с убедительностью обреченного человека:
– Я верю, что она знает больше о смерти своего старшего сына, чем кто-либо может предположить.
Грудь Томаса сжалась, губы сами собой растянулись то ли в улыбку, то ли в гримасу – даже он не смог бы сказать этого. Он порывисто отошел от Эсмеральды и повернулся к ней спиной, потом стал пробираться в густых парах к двери, подальше от нее и от ее глаз, которые видят слишком много.
Существуют вещи, видеть которые ей ни к чему.
Глава 12
Эм вздохнула, прислонившись головой к стене. Потом медленно отодвинулась, снова сняла корсет и сорочку и бросила все на скамью.
Ей необходимо было направить лорда Варкура вперед, к смятению и паранойе, и все же ей пришлось преодолеть свое желание успокоить его – или, напротив, сказать ему, что он может убираться ко всем чертям вместе со своей правдой, поскольку она не собирается принимать никакого участия в пытках старой женщины.
Сокрушительные рыдания леди Гамильтон все еще звучали у нее в ушах. Эм никогда не причиняла боли этой женщине. Манипулировала ею – это да. Наживалась на ее одержимости умершим сыном, предлагая утешения, не имевшие никакой реальной сути, – и это так. Но леди Гамильтон всегда уходила после этих сеансов, немного повеселев. Эм, конечно, никогда не доводила эту женщину до слез. Она думала об этой новой задаче, и по коже у нее бежали мурашки, и она была готова сделать почти все, лишь бы не давить больше на старуху.
Почти все. Но не отказаться от собственного будущего.
Она снова легла в ванну. Кожу покалывало там, где ее сильно натерли, но Эм схватила губку и принялась тереть себя, опять и опять царапая покрасневшую кожу, как будто можно было смыть воспоминание о старых слабых плечах, трясущихся от рыданий.
Эм следовало бы радоваться. Теперь она завладела лордом Варкуром, его телом и душой. Но она вспомнила глупую детскую историю об обезьяне, которая заехала на спине крокодила на середину быстрой реки. Ехать было безопасно – до последнего момента…
Эм заглушила эти мысли, заглушила ненависть к самой себе, грозившую взорвать ее изнутри. Она не могла повернуть назад или отступить – речь шла о ее собственной жизни. Угрызения совести – это для тех, кто знает, откуда появится их обед через два месяца. Они не для мошенницы, которая уже почти стала шлюхой и балансирует на краю гибели. Все скоро кончится, и у нее будет Линкрофт, и она сможет забыть обо всем этом как об омерзительном сне.
Она закрыла глаза и попыталась изгнать из головы темные глаза лорда Варкура, полные боли и надежды. Да, и это тоже нужно будет забыть. Иначе она никогда не обретет покоя.
За три часа до заката леди Гамильтон со своими спутниками подъехала к воротам зоологического сада. Ее лицо было серым, глаза остекленели от опиума. Когда она улыбнулась Томасу, ему показалось, что рот у нее сейчас сломается.
Он смотрел на мать, и в нем боролись желание защитить ее, горечь, жалость и возмущение. Неужели было время, когда он просто любил мать с детской открытостью и непосредственностью, которая до сих пор сохранилась у его сестер?!
Он усомнился в словах Эсмеральды, что его мать скрывает какие-то сведения о смерти его брата. В конце концов, что могла знать мать? Она оставалась в доме в день смерти Гарри. Но рассказ Мэри о чаепитии с Эсмеральдой вызвал у него сомнения, и теперь он не знал, следует ли ненавидеть мать за скрытность или еще больше сострадать ей.
Он подал ей руку, выходя из экипажа, а когда мать не сразу приняла ее, сдержался. Она стояла на дорожке в раздумьях и казалась очень слабой и слишком старой. В конце концов она слегка оперлась на его руку, и они вошли в ворота. Его сестры, шедшие следом за ними, сплели руки и, приблизив друг к другу свои гладкие рыжие головки, зашептались.
– Вы так редко сопровождаете нас в эти дни, Томас, – сказала его мать. Лорд Гамильтон обычно называл его Варкуром с тех пор, как закончилось следствие по поводу смерти его брата, но мать всегда называла Томасом. – Почему вы решили поехать с нами на этот раз? Особенно если учесть, как недобры вы были ко мне два дня назад… – Она укоризненно замолчала.
– Вы знаете, что я не хотел быть жестоким. В последнее время вы выглядели не очень здоровой. Я подумал, что вы обрадуетесь присутствию мужчины, как необходимой поддержке, – сказал он. Он солгал и даже не почувствован себя виноватым.
– А знаете, Эсмеральда тоже будет здесь. – Леди Гамильтон смотрела прямо перед собой, пока они шли мимо искусно устроенного сада из диких камней.
– Да. Я слышал, что вчера она вас огорчила. – Он внимательно смотрел на нее, но опиум умертвил все ее реакции. Идобавил – глупо, импульсивно: – Вам не следует терпеть это. Вам не нужно даже встречаться с ней. Скажите только слово, и я прогоню ее.
Леди Гамильтон вздохнула:
– Неужели вы так сильно ее ненавидите? Картины их встреч – все до единой – мелькнули у него в голове. Ненавижу? Он пытался ее ненавидеть, но чувство, вызываемое в нем Эсмеральдой, гораздо более сложное и опасное, чем ненависть. Она проникла ему под кожу, пробралась в кровь.
– Мне просто не хочется видеть, как вы страдаете, мадам.
– Ах, Томас, вы должны поверить ей. Я должна поверить ей. Она видит так ясно. Она видит более ясно, чем сама это понимает. – Глаза ее были полузакрыты.
– Она обманщица, матушка. – Слова эти сорвались с его губ резко, он должен был произнести их, хотя и понимал, что толку от этого не будет никакого.
– Возможно, сама она думает так же. Я готова согласиться с такой возможностью. Но видит она все-таки верно, – заметила она, ее голос был полон неземной уверенности.
Томас не показал виду, что злится. На это сказать было нечего.
Эсмеральда сидела на скамье, спрятавшейся у задника из тепличных растений, темно-зеленый цвет ее платья казался незаметным среди листьев бананов, окружавших скамью. Она, по-видимому, заметила их прежде, чем они увидели ее – ее лицо под темной вуалью было обращено к ним. Но она не поздоровалась с ними, пока леди Гамильтон не обратилась к ней:
– Мадам Эсмеральда! Как я рада, что вы пришли. – В голосе ее из-за опийных капель не слышалось никакой радости, только отвлеченная эмоция.
Эсмеральда встала и склонила голову, вуаль скользнула по ее груди. Томас представил себе ее лицо под этой вуалью, вспомнил ее грудь в своих руках.
– Я всегда в вашем распоряжении, леди Гамильтон, – сказала она. Иностранный акцент снова появился в ее голосе. Томас заметил, что в общении с ним она разговаривала без всякого акцента.
Они направились к вольеру с хищниками. Эсмеральда пошла рядом с ними.
– Боюсь, что я плохо спала этой ночью, – сказала Эсмеральда после того, как они прошли десяток ярдов, и добавила, понизив голос: – Меня мучили видения. Я чувствую, что вы, мадам, тоже видели тревожные сны. Вы можете их вспомнить?
– Да. – Леди Гамильтон на миг сжала губы в тревоге, прорвавшейся сквозь ее наркотическое безразличие.
Эсмеральда завладела ее свободной рукой и быстро сжала ее. Леди Гамильтон в ответ тоже сжала ее руку, хотя, на взгляд Томаса, скорее казалось, что она отчаянно цепляется за Эм. А та сказала:
– Тогда мы постараемся понять, были ли то настоящие сны или ложные. Истинные видения приходят свыше, но духи тех, кто желает нам зла, могут лгать.
– Так вы уже говорили. Но эти сны были истинные.
Что она имеет в виду? Вот что хотелось Томасу узнать у матери. Но он прикусил язык и ждал, что ответит Эсмеральда. Она пользовалась доверием его матери гораздо в большей степени, чем он, и он не мог изменить положение вещей одним своим желанием, как бы это ни злило его.
– Мы непременно поговорим об этом в свое время, – только и сказала Эсмеральда.
Они прошли вдоль помещения для хищников, украшенного классическими колоннами и плохо сочетающимися с ними железными прутьями. Шесть клеток, обращенных к ним, были длинными и неглубокими, так что животные находились недалеко от проходящих мимо людей. Один из тигров спал, прижавшись к прутьям спиной.
– Он так близко, что можно его потрогать, – заметила Мэри.
Томас обернулся и посмотрел на сестер:
– Не советовал бы.
– Да мы и не собираемся, разумеется, – презрительно отозвалась Элизабет. – Или вы считаете нас дурочками?
Томас предпочел не отвечать на этот вопрос. Они, конечно, беспечные создания. Их не столько воспитывали, сколько баловали. Отцовское равнодушие позволяло матери потакать им во всем.
Они остановились перёд клеткой со львом – любимцем его матери. Здесь она всегда останавливалась в первую очередь. Леди Гамильтон шагнула вперед и окинула взглядом четверых животных. Они развалились на жестком цементном полу, под влажным мехом четко проступали мышцы.
– Львиное логово, – пробормотала Эсмеральда так тихо, что он едва расслышал ее.
– Какие это благородные животные, – сказала его мать. – Такие сильные и смелые.
Конечно, с виду они были сильными, но казались скорее скучающими, чем благородными.
– Как может лев быть смелым, когда он заперт в клетке? – спросил Томас.
– Становится ли человек смелее после того, как он совершает смелый поступок? Или он смел по своему характеру еще до того, как поступок позволил ему это показать? – Ответ Эсмеральды застал его врасплох.
– Можно ли считать человека, думающего об убийстве, таким же злом, как и убийцу? – возразил он.
Она склонила голову набок.
– Я бы не отважилась вам ответить. Я задала вопрос, я не затевала спор.
– Я бы не назвала этих двух львов смелыми, – заявила Элизабет.
– Почему же? – спросила леди Гамильтон.
– Они слишком ленивы, чтобы обладать смелыми характерами, – ответила ей дочь.
– Откуда ты знаешь? – заметила Мэри. – Им здесь нечего делать, только лежать. Клетка слишком мала, чтобы можно было показать себя.
– Я не думаю, что лев смел по характеру, – сказала Эсмеральда. Ее тихое замечание осталось незамеченным близнецами, затеявшими добродушный спор.
– Большинство людей не согласилось бы с вами, – сказал Томас, поворачиваясь к ней. Закутанная в шелк с ног до головы, она казалась скованной, странно уменьшившейся, несмотря на окружность ее юбок.
– Я знаю. – Ее руки, лежащие на талии, сжались, их тонкие кости стали заметны сквозь мягкую кожу перчаток. – Смелость подразумевает самоотверженность или хотя бы какой-то риск ради цели. Львы пользуются зубами и когтями, чтобы убивать животных, у которых нет ни того ни другого. Они не более смелы, чем мясники.
– По вашим словам, они просто злы, – сказал Томас.
Она повернула к нему голову, и ему представилось, что ее прозрачные глаза устремлены на него.
– Не злы. Злыми бывают только люди. Но они и не смелы.
Он почти протянул к ней руку, не понимая зачем, но она уже отвернулась от него. Томас встряхнулся, заглушил свой порыв и поискал глазами мать.
Леди Гамильтон ушла вперед. Цвет ее лица стал лучше, но рука по-прежнему тянулась к жемчугам на шее, перебирала их на ходу. Близнецы шли за матерью, все еще препираясь.
– Вам не следовало приходить сюда, – хрипло прошептала Эсмеральда, как только троица отошла от них на достаточное расстояние.
– Значит, я должен оставить вас наедине с моей матерью, чтобы вы делали с ней все, что вам хочется? – Он не смог скрыть своей горечи.
– Вы делали это до сих пор, – сказала она, желая ранить его этими словами. И ранила.
– Только потому, что я не могу запретить ей видеться с вами. Пока что, – добавил он.
Она замерла, а потом пожала плечами с безразличным видом. Впрочем, он не поверил этому деланному равнодушию ни на йоту.
– Не я хочу заниматься расследованием обстоятельств смерти вашего брата. Если вы решили мешать мне, это повредит вашему делу, а не моему.
Томас тихонько выругался. Это была дурацкая сделка. Он это понимал. Но не хотел отказываться от своих фантазий, от надежды на то, что после стольких лет можно что-то изменить.
– Ваша мать не станет исповедоваться мне, пока вы витаете над ее плечом, точно ворон, – холодно продолжала она. – Вы должны оставить нас в покое, если хотите что-нибудь узнать. Положитесь на ваших шпионов, пусть они подтвердят содержание наших разговоров, коль скоро вам это нужно. Если, конечно, они могут прятаться так близко, чтобы услышать нас. – В ее последних словах послышалось легкое презрение.
Томас долго не двигался, глядя на нее. Эсмеральда стояла совсем рядом с клеткой со львами, темно-зеленое платье для прогулок облегало ее узкую талию и исчезало под черной вуалью.
Наконец он кивнул. Что еще ему оставалось делать?
– Ну так поговорите с ней. Я пойду… – Он усмехнулся. – К клетке с обезьянами. Полагаю, в этом есть некая поэтическая ирония. – Он с язвительным видом прикоснулся к полям шляпы и ушел.
Эм смотрела на его высокую широкоплечую фигуру, удаляющуюся от нее, и передернулась. Даже когда она нарочно провоцировала его, он не утрачивал контроль над своим лицом. Только когда она дразнила Варкура своим телом и его собственной похотью, ослабевала его железная хватка. И она не знала, придает ли это ей смелости или пугает.
Теперь он ушел, и ей следовало бы почувствовать облегчение. Она с трудом оторвала взгляд от Варкура, снова повернулась к леди Гамильтон и ее дочерям и расправила плечи. Теперь у нее есть два обязательства – одно перед самой собой, другое – перед лордом Варкуром. Оставалось только надеяться, что она выполнит и то и другое.
Она догнала леди Гамильтон. Близнецы ушли вперед. Графиня тихо напевала что-то – немелодично и с придыханием. Эм знала, что половина капризов этой женщины – просто представления, разыгрываемые больше для самой себя, чем для кого-то еще. У леди Гамильтон была потребность играть роль леди Шалотт, представлять обреченную деву, слишком нежную для этого мира. Это придавало смысл ее жизни, которая в противном случае была бы вообще лишена его.
Несколько минут Эм молча шла рядом с ней рука об руку, предоставляя графине выбирать дорогу. Наконец она спросила:
– Что вам приснилось?
В клетке перед ними дикобраз, похожий на переросшего ежа, направлялся к своей плошке. Леди Гамильтон сказала, не отводя от него глаз, хотя вид у нее был рассеянный:
– Я снова видела Гарри.
– А-а… Это весьма серьезно, – сказала Эм.
– Он был мертвый – именно такой, каким я видела его, когда его везли домой на носилках. – Она говорила так, словно ворошила что-то, случившееся очень давно с кем-то другим, голос ее звучал почти сонно. – А потом он сел и обвинил меня.
– В том, что вы молчали? – рискнула спросить Эм.
– В том, что позволила ему умереть. Потому что я молчала. – Она кивнула, движение это было несколько судорожным. – Но он опоздал. Он уже умер, и, что бы я ни сказала и ни сделала, уже не могло вернуть его к жизни.
– Быть может, если вы заговорите теперь, это успокоит его дух, и он перестанет посылать вам подобные сны, – прошептала Эм.
Леди Гамильтон взглянула на нее:
– Вы сказали, что он прощает меня.
– Так оно и есть, – согласилась Эм. – Но голос совести трудно заглушить.
– А как же насчет покоя для живых? – осведомилась леди Гамильтон. – Разве они не заслужили немного сострадания?
– Милосердие – это добродетель, которую нельзя проявить, пока зло остается сокрытым, – настойчиво продолжала Эм.
Леди Гамильтон смотрела на нее в течение одного мучительного мгновения и уже было раскрыла рот. Но лишь покачала головой.
– Я не могу, – сказала она.
– Понимаю, – сказала Эм. – Как только вы будете готовы дать покой вашему духу и духу Гарри, я буду с вами и выслушаю вас. Я храню тайны в своей груди так, что никто их не найдет. – Каждая фраза была правдой по отдельности, но все вместе было вопиющей ложью. Эм предпочла избавиться от угрызений совести, медленно вонзающихся ей в ребра, как кинжалы.
– Конечно, это так, – сказала леди Гамильтон с дрожащей улыбкой и погладила собеседницу по руке. – Вы – мое сокровище.
Эм наклонила голову, словно в смирении, радуясь, что вуаль скрывает стыд, без сомнения, написанный на ее лице.
