Текст книги "Порочные намерения"
Автор книги: Лидия Джойс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
– Оставьте в покое мою семью.
После чего он повернулся и вышел.
Эм старалась взять себя в руки. Что он мог бы сделать? Чего он не мог бы сделать? Она медленно наклонилась, подняла с пола перчатку и натянула на руку. У нее появилось грызущее чувство, что эта встреча, как бы ни была она коротка, окажет большое влияние на ее планы. И она была уверена, что лорд Варкур не в последний раз гневается на нее, поскольку она не имела ни малейшего намерения выполнять его приказания. На карту поставлено слишком многое.
Томас стоял за дверью библиотеки, стараясь отдышаться. Он не собирался целовать руку этой женщины, не намеревался вообще прикасаться к ней. Было в ней что-то, ослабившее крепкую узду, на которой он держал себя в эти последние двенадцать лет, и подвергшее его такому испытанию, равных которому он не переживал с того рокового дня, когда умер Гарри. Ему следовало бежать, даже не получив ответов на свои вопросы, прежде чем он еще больше подпадет под ее чары.
Он встряхнулся и пошел в гостиную. Эта встреча ничего не дала ему. Разумеется, он слегка напугал ее, но не добился от нее ни обещаний, ни сведений. В той комнате вся власть была у него в руках, и все же он не мог не чувствовать, что именно она определила характер их встречи…
В пустой столовой его поджидал Эджингтон.
– Я получил новости от Олтуэйта, – сказал Эджингтон прежде, чем Томас успел небрежно кивнуть ему.
Томас остановился. В тусклом свете он не мог рассмотреть лица барона.
После возвращения из Франции Эджингтон превратился из консерватора в либерала и внезапно стал самым осведомленным человеком в Англии во всем, что касалось поступков каждого члена парламента. После нескольких скандалов консервативные тори кое-как соорудили собственную сеть шпионов и осведомителей. Но хотя его соратники-виги по-прежнему занимали самые высокие посты, Томас не мог не спросить себя, сток приобретенное ими преимущество стремительно растущих ставок. Предметом их теперешних интересов был лорд Олтуэйт, тори, новоиспеченный барон, человек, открыто потакающий всем своим желаниям. Его распутный образ жизни уже привлек к себе почти столько же внимания, сколько и его блестящие речи.
– Надеюсь услышать не об очередных посещениях борделей или о карточных долгах.
Эджингтон натянуто улыбнулся:
– Это тревожнее и вместе с тем интереснее. Это касается тех людей, которых он нанял.
Это вызвало у Томаса некоторый интерес. Лорд Олтуэйт, с самыми неуклюжими и крайне прозрачными попытками сохранить дело втайне, нанял несколько уличных хулиганов, чтобы те поставляли ему сведения. Когда они разговаривали в последний раз, Эджингтон еще не узнал то, что им было нужно.
– Да?
– Они бывают везде, где прячется краденое, заходят в каждую закладную лавку в Лондоне, ища список вещей. Декоративные безделушки, драгоценности, серебряное блюдо – описание всегда одно и то же.
– Это похоже на грабеж, – заметил Томас.
Эджингтон поднял брови:
– Тогда почему бы не пойти в магистрат?
Томас нахмурился:
– Я надеялся услышать об этом от вас.
– Сказал бы, если бы мог, старина. – В его устах шутливая фамильярность прозвучала иронично и холодно. – Может быть, это как раз то самое средство, которое нам нужно для достижения наших целей.
И с этими словами Эджингтон повернулся и вышел, тихо, как тень, в гостиную.
Томас немного постоял, обдумывая их разговор, пытаясь отыскать какой-либо намек на то, что Эджингтон что-то утаил от него. Он не смог обнаружить ничего значительного, что скрывалось бы за словами этого человека. Томасу нужно было знать, что собирается делать Олтуэйт, – вигам нужно было это знать. Олтуэйт был человеком непредсказуемым. Эксцентричный, возможно, не совсем нормальный и явно распущенный. До такой степени, когда распутство причиняет вред самому распутнику. Он был также блестящим оратором и происходил из одной из самых политически влиятельных семей во всей Британии.
Впрочем, сейчас с этим ничего нельзя было поделать, как ни отвратительно было признаться в этом. Томас расправил плечи и вошел в гостиную.
Полдюжины гостей обернулись и посмотрели на него. Их глаза были полны бескомпромиссных догадок. Он вернулся на свое место, пробравшись между креслами и пальмами, не встречая и не избегая ничьих взглядов, но глядя вокруг с сознательной мягкостью, заставлявшей окружающих опускать глаза. После прохлады, царившей в библиотеке, воздух в гостиной казался душным от множества разодетых тел и густым от запаха увядающих цветов.
Между Гримсторпом и лордом Гиффордом сидел лорд Олтуэйт. Его лицо с отвисшим подбородком горело от жары и алкоголя. Олтуэйт был одним из тех людей, которые в двадцать лет выглядят на сорок и будут также выглядеть в шестьдесят, если дурные привычки не доконают раньше этого срока. Теперь он улыбался, его грудь и живот сильно выдавались вперед, когда он откидывался на спинку стула. Его непринужденность раздражала Томаса. Чему он улыбается? Грубой шутке? Своей очередной любимой потаскушке? Или новому трюку с законом о реформах, которым он собирается ошарашить вигов на следующем заседании парламента?
Леди Гамильтон сидела неподалеку от этих мужчин, так что она могла слышать их разговор, если бы ей того захотелось. Но мать Томаса никогда не интересовалась ничем подобным. К тому же в данный момент он вообще сомневался, что она в состоянии поддерживать связную беседу, не говоря уже о том, чтобы подслушивать. Она сидела с герцогиней Рашуорт и леди Джеймс, но лицо у нее было застывшие и отчужденное, пальцы теребили что-то спрятанное в ридикюле. Ожерелье. Томас недовольно скривил губы. Воистину Эсмеральда глубоко запустила свои когти.
Тут леди Гамильтон подняла глаза и посмотрела на него. Ее зрачки были расширены, взгляд рассеян – предательские признаки того, что она затуманила голову опиумом, спрятавшись от своей тревоги. Словно во сне она встала, не обращая внимания на леди Джеймс и леди Рашуорт, озадаченно смотревших на нее. Томас ощутил сильное напряжение. Его мать сделала один нетвердый шаг, протискиваясь среди лабиринта кресел к группе лорда Олтуэйта. Губы ее раскрылись, словно она собиралась заговорить, но потом ее лицо стало совершенно пустым, ноги подогнулись, и…
Она опустилась на колени Гримсторпа. Этот джентльмен схватил ее – машинально, судя по всему. Во всяком случае, лицо его выразило скорее удивление, чем намерение, – и он не дал ей упасть на пол. Медленно, неотвратимо ридикюль выпал из бесчувственных пальцев леди Гамильтон и скользнул на ковер. Ожерелье выскользнуло и легло сверкающей грудой рядом с начищенным башмаком лорда Олтуэйта.
Леди Джеймс негромко вскрикнула, а герцогиня Рашуорт крепко сжала свой веер. Молчание разлилось по гостиной, погружая ее в неясные ожидания. Томас попытался протолкнуться через всю комнату к матери. Леди Гамильтон медленно заморгала, устремив стеклянные глаза на поблескивающее ожерелье. Сидевший рядом лорд Олтуэйт издал какой-то сдавленный звук. Протянув дрожащую руку, он поднял ожерелье с ковра.
– Что же это такое? – сказал он, глядя на украшение с пьяной неуверенностью. – Где вы его взяли?
Леди Гамильтон, все еще распростертая на коленях Гримсторпа, ничего не ответила. Взгляд ее оставался совершенно пустым. Лорд Олтуэйт, кажется, этого не заметил.
– Постойте. Я его знаю, – продолжал он, словно разговаривая с самим собой. – Я, право же, знаю эту бездедушку… – Сомнение на его лице сменилось пониманием, и оно выразительно изменилось, став из красного белым, отчего по спине Томаса пробежал холодок. Она здесь! Она смеется надо мной! Эта сучка… – Олтуэйт отскочил, уронив ожерелье и окинув комнату диким взглядом.
Томас протянул руку и ловко поймал драгоценную вещицу, сунул ее в карман, убрав с глаз долой. Олтуэйт передернулся и устремился к двери, в слепом возбуждении пролетая мимо охваченных любопытством гостей. Томас подавил сильное желание броситься следом и спросить, что тот имел в виду. Он только поднял обмякшую леди Гамильтон с колен Гримсторпа и обнял ее. Обручи ее кринолина смешно торчали там, где его рука поддерживала ее, а дальше подол юбки резко падал вниз, скрывая икры старой дамы. Хотя бы толика приличий была сохранена. Она пошевелилась и слабо дернула его за фрак. С комком в горле Томас высвободил руку и подал ей ожерелье. Мать вздохнула и погрузилась в более естественный сон.
– Прошу прощения, – сказал он, поклонился чопорно леди Рашуорт и вышел из гостиной. Его сестры, словно очнувшись, порхнули следом.
В холле он усадил леди Гамильтон на ближайший стул. Рубины, висевшие в ее ушах, злобно подмигнули ему. Томас резко отвернулся от обмякшего тела матери, оставив ее на попечение своих сестер и горничной. Повернувшись к ближайшему лакею и придав своему лицу спокойное выражение, Томас велел вызвать к подъезду карету Гамильтонов.
Он сознавал, что за дверью гостиной уже поползли слухи, и это раздражало его. Впрочем, еще сильнее его раздражало то, что его семья оказалась в сети интриг.
Лорд Олтуэйт. Эсмеральда. Мать. Вся его семья. Как они связаны, кто стянул нити в один пучок? У Томаса появилось тошнотворное ощущение – от которого он даже покачнулся, – что он оказался в центре чьего-то заговора.
Ожерелье могло быть одной из тех драгоценных вещей, что ищет Олтуэйт. Но опять-таки, Олтуэйт не забрал его, а, увидев, скорее испугался, чем обрадовался. Быть может, Томас ищет связи, которых не существует, или неправильно связывает существующие. Эсмеральда – и кто бы за ней ни стоял – связывает все это воедино. Она была в его власти, а он ушел ни с чем, кроме ощущения, что это она манипулировала им, а не наоборот.
Хватит. Придется снова поговорить с ней, придется заставить ее рассказать, что все-таки происходит.
Томас вышел, охваченный таким нетерпением, что не стал дожидаться, когда лакей доложит ему, что его карета подана. Он с радостью услышал, как карета дребезжит по улице. И тут его внимание отвлекло какое-то быстрое движение, и он, повернувшись, увидел алую юбку, которая исчезла в наемном кебе прямо перед ступеньками особняка Рашуортов.
У него перехватило дыхание. Эсмеральда. Это, конечно, она. Томас сжал челюсти и, внезапно приняв решение, обратился к лакею, стоявшему у дверей.
– Вызовите кеб для моей матери, – коротко приказал он.
После чего спустился по ступеням вниз и, петляя между каретами, ждущими у подъезда, дошел до угла, где увидел свой экипаж. Вскочив в карету, он выглянул в окно и бросил изумленному кучеру:
– Поезжайте за этим экипажем. Мне все равно, куда он едет, – поезжайте за ним!
Он поймает эту женщину и заставит ее все объяснить, и, если будет необходимо, он заплатит за это.
Глава 3
Томас смотрел в окно. Мимо проносились фасад домов. Он уже не знал в точности, где находится. Карета быстро миновала Темзу и продолжила свой путь. Это еще не был Саутуорк, но мостовые уже сменились изрытой колеями грязью, и улицы приобрели какой-то незнакомый вид.
Карета приблизилась к группе черноволосых женщин. Они праздно стояли на крыльце доходного дома, одежда выдала их иностранное происхождение еще до того, как Томас подъехал достаточно близко, чтобы услышать тяжелый ритм их речи – речи итальянских крестьянок. В другом многоквартирном доме была открыта дверь в подвал, оттуда просачивались унылый свет и запах опиума, густой и одуряющий. Минутой позже Томас увидел дверь, на которой была нарисована Звезда Давида и написаны две строки текста, одна на иврите, а другая – аккуратной кириллицей.
Уличные фонари попадались теперь все реже и реже, и наконец они почти совсем исчезли, и единственный свет в этой черноте ночи исходил от четырех фонарей его кареты. Со своего сиденья Томасу не было видно дороги и он уже подумал, что кучер заблудился, как вдруг карета начала замедлять ход. Вот она остановилась, и Томас открыл дверцу и выглянул наружу, пытаясь рассмотреть сквозь мерцание фонарей то, что происходит.
Там, через несколько домов, стоял кеб, и два его фонаря мерцали, как яркие глаза. Какое-то движение – и из кеба появилась фигура в широкой юбке.
– Ждите здесь, – приказал Томас кучеру. Он вышел из кареты, его ботинки неслышно ступали по земле.
Кеб, дребезжа, уехал, а женщина пошла вперед. Томас ускорил шаги, пытаясь сократить разделяющее их расстояние. Единственный свет просачивался через открытую дверь дома дальше по улице, оттуда то и дело доносились взрывы грубого смеха, перекрывая бешеный водоворот восточной музыки. Женщина остановилась в дверях, и Томас различил очертания вуали. Он мог бы поклясться, что она оглянулась и лишь потом вошла в дом.
Томас пошел следом и оказался в пивной с низким потолком, где клубился табачный и угольный дым и толпились дурно пахнущие тела. Женщины в многослойных юбках из ярких ситцев сидели в стороне. В другой части комнаты царил полумрак. Столы и стулья были сдвинуты в сторону, чтобы освободить немного места для танцев, и там четверо молодых людей подпрыгивали и выбрасывали ноги под гармонику, а остальные хлопали в ладоши и издавали поощрительные выкрики, наполовину на английском жаргоне, наполовину на каком-то непонятном языке.
Цыгане. Таверна на окраине Лондона, полная цыган. Но где же женщина, за которой он следил? Куда делась Эсмеральда?
Томас оглядел комнату, прищурившись. И увидел как темно-алая юбка мелькнула и исчезла за углом в дальнем конце комнаты. Крепко держась за свой кошелек и карманные часы, он протиснулся сквозь группу женщин к лестнице. Цыгане по большей части не обратили на него внимания, хотя невидимые руки касались его карманов, а кое-кто смотрел на него и плевал, словно отгоняя зло. Томас слегка улыбнулся. В его внешности действительно было что-то от дьявола. Очень жаль, что на Эсмеральду его внешность не произвела никакого впечатления.
Томас дошел до угла и увидел лестницу, уходящую в темноту. У стены стоял, прислонившись, мальчик с высокомерным лицом, что казалось странным для такого юного возраста.
– Что, женщина в малиновой юбке и вуали сейчас пошла наверх? – спросил Томас, стараясь перекричать шум.
Мальчик фыркнул:
– Может, поднялась, а может, и нет.
Томас понял, что деваться некуда, вынул шиллинг и бросил ему. Мальчишка поймал монету на лету.
– Да, такая женщина пошла туда, – сказал он, натирая серебряную монету о рукав. – Она снимает мансарду. Она не рома, но монеты у нее не хуже, чем у других, хотя она дала мне только полмонеты, чтобы я прогнал вас.
– Спасибо, – сказал Томас и, пройдя мимо мальчишки, стал подниматься по лестнице.
Лестница была узкая и темная, единственный свет проникал сюда только из-за угла, из пивной. Когда Томас поднялся на второй этаж, шум, доносящийся снизу, стих, исчез и свет. На повороте висела полка для свечи или лампы, но там ничего не было.
Всматриваясь в темноту наверху, он услышал, как щелкнула закрываемая дверь, а потом раздался еще один щелчок – это ключ повернулся в замке. Мансарда. Какое бы применение ни находила Эсмеральда тем деньгам, которыми осыпали ее светские дамы, она явно тратила их не на комфортабельное жилище.
Томас свернул за угол и продолжал подниматься наверх. За спиной у него погасли последние отблески света, и он оказался в полной темноте. Томас прислушивался к приглушенным крикам внизу и считал ступени. Наконец он дошел до площадки в конце лестницы.
Некоторое время он всматривался в темноту, пытаясь сориентироваться, прежде чем идти дальше. Но тьма казалась абсолютной. Он вытянул вперед руки и осторожно шагнул вперед – один шаг, потом второй.
А это что такое? Когда глаза привыкли к темноте, он различил более яркий свет на уровне пола. Томас замер в ожидании.
Да. Теперь он был в этом уверен. Вдоль пола шла более светлая полоса, в точности там, где, по его предположению, находилась дверь. Он пошел вперед, все еще вытянув перед собой руку, и его ладонь уперлась в плоскую поверхность – деревянную, не оштукатуренную.
Он провел рукой по деревянной панели и нащупал дверную ручку. Неужели она хранила до сих пор тепло ее руки, или ему это показалось? Он схватился за ручку, повернул – и ничего не произошло.
Заперто.
– Эсмеральда, – сказал он. – Я знаю, что вы здесь. Откройте дверь.
Молчание было ему ответом, и через мгновение свет под дверью погас.
Это развеяло последние сомнения.
– Эсмеральда, – повторил он, теряя терпение. И потряс ручку. – Откройте немедленно.
Ответа не последовало. Ручка в его пальцах стала липкой. Эта женщина была пустым местом, украшением гостиных, не имеющим никакого значения, и кто-то пользовался ею как политическим орудием. Ее поведение было бессмысленным, как если бы ему бросили вызов кочерга или молоток. И все же по ту сторону двери царило молчание.
Он сделал три осторожных шага назад, к краю лестницы. Потом бросился на дверь, выставив вперед плечо.
Ударил изо всех сил. Замок просто щелкнул, Томас ввалился в комнату.
Он оказался в маленькой гостиной с покатым потолком и заметил, как мелькнули малиновые юбки, исчезая в соседней комнате. Он бросился следом. Мгновение – и он оказался рядом с ней, схватил ее за свободную руку и повернул к себе. Эсмеральда, поворачиваясь, взмахнула рукой, державшей лампу. Томас отклонился. Лампа слегка ударила его в висок, а потом выскользнула из ее пальцев и упала на пол. Стекло разбилось, и керосин потек на дощатый пол, в то время как пламя плясало на фитиле.
Томас нанес удар инстинктивно, едва успев ослабить его и превратить в толчок. Эсмеральда пролетела через всю комнату и грудой шелковых юбок и обручей кринолина растянулась на кровати.
Она сразу же попыталась подняться. Томас, глядя на нее, носком ботинка поставил лампу стоймя, всячески стараясь заглушить в себе желание помочь Эсмеральде. Черт бы побрал эту галантность – ведь эта особа пыталась разбить ему голову.
На ней все еще была надета вуаль, хотя по краю она порвалась, и золотой гребень съехал набок, и руки ее еще прятались в перчатках, исчезая под краями рукавов. Такая скрытая под одеждой женщина не должна была бы вызвать у него никаких чувств, но он помнил изящную, тонкую руку под перчаткой, вкус и жар ее ладони; помнил, как напряженный порыв, который вызвала их встреча, превратился в нечто совсем другое. Эта женщина была соблазнительнее, чем когда-либо, если не больше того.
Держи себя в руках, велел он себе. Он и держал в руках – и себя, и ее.
– Сядьте, – приказал он, подцепив стул со спинкой и подтолкнув его к Эсмеральде.
Она наконец выпуталась из своих юбок и встала. Эсмеральда стояла неподвижно, лица ее не было видно. Она была высокого роста для женщины, рост ее увеличивали изящные туфельки, которые он заметил, когда она упала, – их квадратные каблуки делали ее выше на два дюйма. Но он был еще выше, и кроме того, шире, и откровенно пользовался своим ростом и весом, стоя между ней и дверью.
Она немного повернулась в сторону стула, и Томас увидел, что она колеблется.
– Если вы задумали схватить стул и пустить его в ход против меня, я действительно ударю вас на этот раз, – сказал он, напустив льда в свой голос. – От моего удара падают и мужчины.
Она на миг остановилась, и Томас мог бы поклясться, что чувствует, как она шарит взглядом по его лицу. Потом она медленно села.
– Здесь нет ничего, что вам нужно, – сказала она тем же мелодичным голосом, каким заставила его утратить рассудок тогда в библиотеке. – Вы вторглись силой в мой дом и напали на меня. Уходите, прежде чем я велю арестовать вас за нападение на беззащитную женщину, у которой нет отца.
– Откуда вы взяли это ожерелье? – спросил Томас, не обращая внимания на ее слова.
– У меня было видение… – начала было Эсмеральда.
– Хватит с меня ваших видений! – оборвал ее Томас. И сказал, воспользовавшись слухами, ходившими о нем: – Если у вас действительно бывают видения, тогда вам следовало бы знать, что случилось с моим братом. И тогда вам бы отчаянно захотелось рассказать мне то, что я хочу узнать.
Она долго молчала.
– Вы убьете и меня тоже? – спросила она наконец.
– Я пойду на все, чтобы добиться нужного мне ответа, – сказал он. – На все. Кто дал вам это ожерелье?
Она посмотрела на него, на его тяжелом, грубом лице застыло яростное выражение, и она поверила в то, что он сказал. «Выжить, – сказала она себе. – Единственное, что я могу сделать, это выжить». Она не могла дать ему то, чего он хотел: он не поверил бы ей, а ставки были слишком высоки. Ее могли повесить за то, что она сделала, хотя приговор и был бы несправедлив. Нужно сбить его с толку – как-нибудь, во что бы то ни стало.
Она все еще ощущала в его глазах жар, когда он смотрел на нее, но теперь жар стал более жгучим, более бешеным. Его глаза впивались в ее тело, прожигая насквозь. Их встреча отчасти лишила его самообладания, хотя он и не понял этого пока что – и она могла бы использовать это для собственной пользы. Или хотя бы для выживания.
Сейчас она не могла заморочить ему голову и уйти, ничем не поступившись, но она могла уйти живой. Ее сердце забилось быстрее, когда она принялась раздумывать над тем, что делать, – забилось от ужаса и… да, от грубой похоти, которая так предательски сродни страху. Холодная часть ее существа презрительно усмехалась этому пылу. Она пала так низко, что теперь какая-то часть ее приветствовала риск провала так же, как приветствовала награды за успех. «Шлюха, – насмешливо сказала она себе, – вперед. Тебе нечего терять».
Уняв смятение, поднимавшееся откуда-то изнутри, Эм вскочила на ноги и, сделав два шага, подошла к лорду Варкуру.
– Ну давайте же, – сказала она с безрассудным гневом, который грозил задушить ее. – Убейте меня теперь же, и покончите с этим. Но ведь вам на самом деле не хочется меня убивать, да? Вам хочется швырнуть меня на кровать и овладевать мной снова и снова, пока я не запрошу пощады.
Грубость собственных слов царапала ей гортань, но она безжалостно бросилась вперед. Он хочет ее – она чувствовала это. В данный момент только его вожделение и давало ей власть над ним. Только оно могло спасти ее.
Она понизила голос до шепота, не будучи уверенной, что сможет договорить громко:
– И вы знаете, что вам этого хочется.
Теперь она стояла совсем рядом с ним, ее юбки прижимались к его ногам. Он замер на месте, его лицо превратилось в ужасную маску. Она положила руки ему на грудь и ощутила дрожь глубоко внутри. Ее рука неторопливо скользнула под прекрасное тонкое сукно его фрака и ниже, где и нашла его естество.
Варкур зашипел, с негодованием схватил ее запястье и сжал с сокрушительной силой. Она заставила себя рассмеяться, но звук этот, вырвавшийся из ее горла, походил на шорох наждачной бумаги. Он отвел ее руку и привлек молодую женщину к себе.
– Вы считаете себя особой, умудренной жизненным опытом, не так ли? – сказал он, и от его слов по телу ее пробежал ледяной холод. – Вы думаете, что вы все знаете. Что вы всем занимались, все пережили. Но я говорю вам, что вы – всего лишь дитя в лесу. Вы понятия не имеете, с кем имеете дело.
Его лицо приблизилось к ее, он яростно смотрел на нее. В ответ она откинула голову, подалась к нему и поцеловала его через ткань своей вуали.
Если какой-то частью своего сознания она и надеялась, что вуаль помешает ей ощутить вкус его губ, то сильно ошиблась; Его реакция была мгновенной, полной, он рывком прижал ее к себе и в ответ царапнул своими губами. В его поцелуе не было и грамма нежности. То была битва, сражение его воли с ее. Она почувствовала силу его тела.
Варкур с проклятием оторвался от нее. Он снова закрутил ей руку за спину, толкнул ее бедром и развернул от себя. Она задыхалась – от ужаса и от вожделения, такого неприкрытого, что сама испугалась.
– Я могу показать вам целый мир, о котором вы никогда не мечтали! – Его дыхание было жаркое и скрежетало ей в ухо.
– Вы же не знаете, чем я занималась, – возразила Эм. Ее сердце билось так громко, что она едва расслышала собственные слова.
Его рука рванулась к пуговицам на нижней части ее лифа, и они выскочили из петель. Он просунул руку под лиф и потянул за тесемки ее нижних юбок, так что они развязались, и юбки упали. Эм чувствовала, как его руки трудятся над ее кринолином. Завязки подались, и он зацепил ногой ее юбки, кринолин с дребезгом упал на пол.
– Вы ведь настоящая куртизанка, да? – презрительно сказал он. – Вы знаете, что делаете, соблазном завлекая мужчину к себе в постель. Очаровывая его своими хитростями и вызывая на откровенность. – Он оттолкнул ее в сторону, и, бросив взгляд через плечо, Эм увидела, что он поднял крышку коробочки, стоявшей на ее ночном столике. Увидев содержимое, он мрачно усмехнулся. – Настоящая куртизанка, – повторил он с ядовитым удовлетворением. Вынул из коробочки презерватив из овечьего желудка. – Вы приводите своих любовников, своих покровителей сюда, не так ли?
– Каждую ночь, – через силу проговорила она. – Они выстраиваются в очередь у моей двери, и я принимаю их одного за другим и учу таким штучкам, какие им и во сне не снились.
– И вы надеваете это на них? И моете, когда они уходят? Выворачиваете наизнанку, чтобы смыть их семя? Вы просто слишком боязливы, куртизанка вы моя, авантюристка.
– Я не дура, – прошипела она в ответ. – И если вы хотите засунуть ваш пенис туда, где побывали они, вам тоже придется это надеть.
– Полагаю, сейчас я могу делать с вами все, что захочу, – сказал он.
Ее сердце забилось быстрее. Это было противоборство, проиграть в котором она не могла себе позволить. Проигрыш в данном случае свел бы к нулю смысл ее выживания в эту ночь. Нужно заставить его согласиться, заставить его доказать свою власть над ней каким-то иным способом.
– Учитывая судьбу вашего брата, это «все» может быть смертоносным, – возразила она, выбрав те слова, которые ранили бы его в самое сердце.
Ее швырнули на кровать. Эм едва успела вытянуть руки вперед и все-таки рухнула на матрас плашмя с такой силой, что чуть не испустила дух.
– Самое лучшее для вас будет лежать и не шевелиться, – сказал Варкур голосом, полным отчужденного покоя, отчего ее сердце панически забарабанило. Она лежала совершенно неподвижно, втягивая воздух через стеганое одеяло.
– Возьмите вашу овечью кожу, – сказал мужчина, и радостное всхлипывание замерло на ее губах. Если она ошиблась в расчетах, если вызвала в нем не ту реакцию, если она останется с ребенком… У нее мелькнуло воспоминание о грязной Темзе, вздутой и мутной при высоком приливе, когда, простояв некоторое время на парапете моста, она приняла решение жить.
Решение, которое она твердо намерена осуществлять и дальше.
– У вас здесь целая коллекция, Эсмеральда, – небрежным голосом сказал Варкур. – Эсмеральда. Какое глупое имя для обычной английской девушки вроде вас. Наверное, я буду звать вас… Мерри. Эсми так же не годится, как и Эсмеральда, Эсси похоже на коровью кличку, Альда – просто смешно, но вот в Мерри есть приятный звук, вы не находите? Мерри ведь и значит «веселый». – Он стал дальше рыться в коробке, послышался шорох. – У вас тут, кажется, можно найти все, что угодно. Вы хотя бы знаете, для чего служит половина этих вещей, или держите их для показа, чтобы произвести впечатление своей искушенностью на зеленых юнцов?
У Эм перехватило дыхание. Он не может знать. Он может предполагать, но знать он не может.
– Есть легкий способ проверить. Что вы хотели бы попробовать? – возразила она. Интересно, что он знает – и что сильнее в ней, страх или любопытство?
– Я не нуждаюсь в такой ерунде, чтобы разоблачить ваши претензии. Фальшивая спиритка, фальшивая полуразвратница – вы играете неплохо, но все же не достаточно хорошо. Мне нужно только продемонстрировать вам вот это.
Эм попробовала обернуться, но его рука легла ей на лопатки. Это было скорее предостережение, но все же она остановилась.
– Вы узнаете это довольно скоро, Мерри.
Она почувствовала, что он задирает ее юбки, и сжала кулаки, чтобы лежать неподвижно, чтобы не повернуться, хотя ее обдало жаром от предвкушения того, что должно произойти. На этот раз она перегнула палку. Лорд Варкур – не мальчик и не будет благоговеть перед ее нарочитой искушенностью. Она поняла, что он в точности такого рода человек, с какими она предпочитает ограничиваться флиртом. Именно такой человек, как он, может увидеть, какова она на самом деле.
Но она сказала:
– Так покажите мне этот мир, лорд Варкур, если вы считаете, что можете это сделать.
Ее юбки лежали у нее на спине грудой батиста и шелка. Она рискнула и повернула голову, но не увидела ничего, кроме этой груды ткани. Она почувствовала его руки у себя на талии. Перчатки он уже снял – она ощутила это сквозь тонкую ткань панталон и замерла от ожидания. Но он разорвал батист, и это застало ее врасплох. Она ощутила прохладный воздух своей комнаты. И автоматически заерзала.
– Не двигайтесь, – сказал Варкур. Голос его огрубел от похоти, и по коже у нее побежали горячие мурашки.
Он подтащил ее к краю кровати вместе с одеялом, на котором она лежала.
– Теперь перевернитесь, – услышала она его властный голос.
А лорд Варкур уже отбросил фрак и жилет и теперь стоял перед ней в одной рубашке, демонстрируя ширину своих плеч и крепость грудной клетки. Под белоснежным полотном рубашки она видела очертания мускулов и подумала почти отчаянно, почему он не может быть не до конца сформировавшимся юнцом, из тех, кто пребывает на пике взрослости. Они приручаемы, контролируемы, а ему не свойственно ни то ни другое. Она боялась, что с этим человеком не сможет держать себя в руках. Его рубашка выбилась из брюк и свободно висела, но не могла скрыть заманчивую выпуклость.
«Сделай это, – сказала она себе. – Не нужно думать. Не нужно чувствовать». Но она уже чувствовала слишком многое.
Он взял с ее ночного столика кувшинчик с ароматическим маслом, открыл его, не глядя на нее, а потом вылил немного масла на ее сокровенное место.
Эм вздрогнула, когда холодная жидкость коснулась ее разгоряченной кожи, но он не дал ей времени прийти в себя. Он сказал, внимательно глядя на нее:
– Интересное свойство этих резинок состоит в том, что они делают некоторые возможности гораздо более привлекательными.
А потом – она еще не успела понять смысла сказанного – он бросил бутылочку на кровать и, разведя ей ноги, устремил свое естество к ее ножнам. Эм напряглась, от него исходил невыносимый жар…
Она вскрикнула, начала извиваться, наполовину охваченная ужасом, наполовину – а это было хуже всего – похотью. Эм поняла, что он делает, – она читала об этом в порнографических книжках, которые покупала, чтобы научиться играть свою роль, но она не верила этому, не думала, что такие вещи вообще возможны, считала их невыносимыми. Они и были невыносимыми, но не так, как она думала. Ее наслаждение было сильнее, чем стыд. Оно отдавалось в ее ладонях и ступнях, хотя она и пыталась увести свои мысли куда-то в такое место, где он не мог прикоснуться к ней.
