Текст книги "Туманы Серенгети (ЛП)"

Автор книги: Лейла Аттэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Он оказался между мной и выходом, прежде чем я смогла развернуться. Он заключил меня в кольцо из своих рук и поцеловал – не мягко или осторожно, как я целовала его, а с отчаянным и требовательным голодом, вжимая моё тело в своё. Его рот дико двигался на моем, его язык изучал все уголки у меня во рту, как будто я украла кусочек его, и он хотел его вернуть. Я попробовала целую вселенную в поцелуе Джека – синюю жару вращающихся звёзд, рождение далеких солнц, атомы, жужжащие и сталкивающиеся, и плавящиеся.

И точно так же, в старом красном сарае у подножия горы Килиманджаро, я обнаружила неуловимую магию, которую видела только между страницами великих любовных историй. Она кружилась вокруг меня, как новорожденная бабочка, и уселась в уголке моего сердца. Я затаила дыхание, боясь выдохнуть, опасаясь, что она исчезнет ​​и больше никогда не будет найдена.

Когда Джек поднял голову, мой пульс тяжело и быстро бился у основания моего горла. Он ласково проследил его, с нежным очарованием, прежде чем встретиться со мной глазами.

– Родел, – он снова произнёс моё имя.

Я попыталась замаскировать волну эмоций, несущихся сквозь меня, но он заметил мерцание чего-то, потому что выражение его лица стало мрачным.

– Пойдем со мной, – сказал он, выведя меня за руку на улицу.

Мы прошли мимо дома, в мягком полумраке между днем ​​и вечером, к гигантскому дереву акации, под которым я его видела в ночь во время грозы.

– Все, кого я люблю, оказываются здесь, – сказал он, указывая на четыре надгробных камня у основания дерева. Его дед. Его отец. Его мать. Его дочь. – А вот это моё место, – он выделил область рядом с могилой Лили.

– Я родился здесь, и здесь я умру. Бог знает, есть дни, когда всё, что я хочу, это быть с Лили, где бы она ни была. Когда я встретил её мать, я был молод и наивен. Я думал, у нас всё получится. Но не многие женщины созданы для жизни на ферме, вдалеке от всего и всех. Сначала Сара была очарована фермой, потом она терпела её, затем она ненавидела её. Это отняло у нас всё хорошее. После того как она ушла, я поклялся никогда не заставлять кого-то снова проходить через это.

Он засунул руки в карманы и обернулся.

– То, что происходит между нами… – он пожал плечами, сделав глубокий вдох, – Это просто навредит нам обоим. В конце концов, мы принадлежим к разным мирам. Мой дом здесь, твой – там. Я никогда не смогу попросить тебя остаться, и ты никогда не сможешь просить меня уехать. Это было бы несправедливо. И я не обладаю теми качествами, которые впустят тебя мою душу, чтобы затем отпустить тебя. Я больше не смогу справиться с расставаниями, Родел. – Он стоял у подножия могилы Лили, когда спускались сумерки, а тени таяли под кроной старой акации. – Последнее уничтожило меня.

Мои пальцы болели от необходимости поправить самодельную корону на его голове, но я стояла рядом с ним, опустив руки вдоль тела. Моё сердце было переполнено чувством потери: его, моей, нашей. В то же время что-то прекрасное ожило при заявлении Джека, его признание нашей связи. Казалось, что крошечное семя, наполненное магией, укоренилось. И хотя оно никогда не увидит дневной свет, только тот факт, что оно сформировалось там, где раньше ничего не было, заставило меня почувствовать, как внутри меня беспрерывно что-то цветет.

Глава 12

Ночи на ферме были неторопливыми, с приветливыми паузами, когда всё повисало под сенью усыпанного звёздами неба. Гома сидела за своей старой швейной машинкой, её нога была на педали, издавая шум, что наполнял библиотеку мягким жужжанием. Время от времени она вставала, примеряла сшитое на Схоластику и кивала или доставала свои ножницы и мел.

– Что ты делаешь? – спросила я.

Джек, Схоластика и я уезжали утром, чтобы забрать следующего ребенка в списке Мо, а оттуда у нас была ещё одна остановка, прежде чем мы направимся к Ванзе.

– Я шью несколько тонких юбок для Схоластики, – ответила Гома. – Они продержится некоторое время.

Схоластика подняла взгляд при упоминании её имени. Мы практиковались, как писать её имя. С тех пор, как она увидела его на бумаге, она увлеклась этим.

Схоластика.

Схоластика.

Схоластика.

Она нацарапала его на каждом белом листе бумаги, который смогла найти. Казалось, что она открывала свою личность, укрепляя её каждый раз, когда она писала это.

Это я.

Это я.

Это я.

– Она выглядит измученной, – сказал Джек. Он сидел за своим столом, работая над некоторыми счет-фактурами.

– Да, похоже на то, – я погладила её по волосам, удивляясь, как сильно её явная усталость связана с тем, что это была её последняя ночь на ферме.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила я.

Возможно, она не поняла значение этих слов, но она сняла очки и положила голову мне на колени.

– Ну, я всё закончила на сегодняшний вечер.

Гома отрезала нитку и осмотрела юбку. Она сложила её и положила на кучу другой одежды, которую сшила для Схоластики.

– Я отведу её наверх. Пойдем, – она протянула руку за Схоластикой. – Пойдем, я отведу тебя в постель. Twende kulala. Завтра будет длинный день.

Бахати издал долгий вздох, когда они вышли из комнаты.

– Что случилось? – спросила я.

– Здесь совершенно нечего делать, – простонал он. – Мне скучно, и сейчас всего лишь 8 часов вечера. Разве ты не жаждешь огней и действий, Джек?

Джек поднял взгляд, а затем вернулся к тому, что делал.

– Как насчет того, чтобы мы поиграли в книжные шарады? – спросила я.

– Что такое книжные шарады? – оживился Бахати.

– Это шарады, но с ними, – я указала на полку. – Мы выбираем книгу и смотрим, сможет ли кто-нибудь другой угадать название.

– Я никогда не играл в шарады с двумя людьми. Это глупо.

– Ой, да ладно! Я буду первой.

Я вытащила книгу с полки, прочитала заголовок и положила её обложкой вниз на свой стул.

– Ладно, была не была, – я подняла вверх три пальца.

– Книга, очевидно. Три слова.

Я кивнула и попыталась изобразить первое слово, держась за нос и высокомерно прогуливаясь по комнате.

– Пердун! Ты чувствуешь запах того, что кто-то пукнул! – воскликнул Бахати.

Я посмотрела на него и покачала головой.

– Звучит как… – Бахати интерпретировал мой жест. – Ковбой! – сказал он, когда я гордо расхаживала вокруг.

– «Гордость и предубеждение», – сказал Джек, не поднимая глаз.

Я повернулась к нему, открыв рот.

– Верно. Первое слово звучит как поездка. Вот, что я пыталась передать, – сказала я Бахати.

– Ладно, твоя очередь.

– Итак, кто победил? – спросил он, взяв ещё одну книгу с полки.

– Джек, я думаю, – ответила я.

– Но он даже не играет.

– Это не имеет значения. Просто продолжай, Бахати.

Бахати сделал вид, что проверил книгу, которую держал. Он отложил её и подумал некоторое время.

– Книга. Два слова. Первое слово…

Я колебалась, указав на его задницу.

– Умм… круп, задняя часть, задняя сторона, зад.

Бахати показал, чтобы я продолжала в том же направлении.

– Задница, жопа… – я остановилась, когда он прыгнул. – Жопа?

Он кивнул, но хотел, чтобы я расширила понятие.

– Ягодицы?

Он покачал головой.

– Зад, низ…

– Нет, что ты сказала раньше!

– Тебе нельзя говорить. Придерживайтесь правил. Так… жопа?

– Боже, твой английский! Неважно. Переходим ко второму слову, – он плавно прошёлся как дива через всю комнату, бедра покачивались, он обмахивал своё лицо и хлопал ресницами.

Я собиралась сделать предположение, когда Джек снова влез.

– «Дон Кихот», – сказал он, всё ещё наклонившись над своим столом.

– Правильно! – сказал Бахати, показывая нам книгу.

– Как, черт возьми, это «Дон Кихот»? – спросила я. – Ты указал на свою задницу.

– Жопа, как у осла. Но ты сказала задница, а это не подходит. Тогда я перешел к следующему слову, – Бахати хлопнул в ладоши. – «Дон Кихот».

– Это просто… ни за что в жизни…

– Ты отрицаешь «Дон Кихота»? Кроме того, Джек угадал его, – злорадствовал Бахати.

Я взглянула на Джека. Он был занят тем, что писал что-то, но я заметила, что один уголок его губ слегка приподнялся.

– Нет, – я подошла к нему. – Я не верю в это. Что-то здесь не так.

Джек положил ручку и откинулся на спинку стула, глядя на меня глазами, похожими на капли дождя на диких, синих незабудках.

– О чём ты говоришь, Родел?

– Я не знаю, но мне это не нравится, – мои глаза сузились при взгляде на него. Я схватила свою книгу и развернулась на пятках.

– Куда ты идёшь? – позвал он меня.

Боже. Этот голос. Он заставил меня почувствовать, что я должна идти прямо в его спальню.

– Наружу. С мистером Дарси, – ответила я, направляясь к крыльцу. Это было моё любимое занятие в конце дня – устроится на качелях с хорошей книгой.

Я не зашла слишком далеко в своём свидании с мистером Дарси, когда появился мистер Уорден с одеялом в руке.

– Я подумал, что тебе это может понадобиться, – сказал он. – Сегодня вечером холодно.

Я проигнорировала его, уткнувшись в книгу носом.

– Да, определенно в воздухе мороз.

Качели закачались, когда он сел рядом со мной.

– Хорошо, хорошо, – сказал он, после того как устал слушать скрип качели. – Никто никогда не прикасается к этим книгам, кроме тебя, поэтому практически у каждой есть своё место. Я мог точно сказать, какие книги брали ты и Бахати.

Несколько секунд я смотрела в свою книгу. Затем я потянула за угол одеяла, которое принёс Джек, и натянула его на свои колени. Джек, возможно, улыбнулся, и, может быть, я тоже это сделала, но только самую малость. Книжные ботаники находят подобную ​​вещь сексуальной – человека, который знает свои книжные полки, как свои пять пальцев.

«О, мой дорогой-придорогой мистер Дарси, – подумала я. – У меня такие проблемы. Я знаю, что совершенно пропала, ведь даже ты не можешь привлечь моё внимание. Я задерживаю дыхание каждый раз, когда прохожу мимо его двери. Моя кожа покалывает каждый раз, когда он сидит рядом со мной».

Я закрыла книгу и бросила взгляд на полумесяц. Он висел между скоплениями звезд, его ореол выделялся светлым пятном на фоне чёрного как сажа неба.

– Я боюсь, Джек.

– Чего?

«Никогда не чувствовала ни к кому другому того, что я чувствую к тебе».

– Завтра, – ответила я. – После того, что случилось с Джумой, я не знаю, чего ожидать.

Джек немного помолчал. Затем он полез в карман и достал телефон.

– Я хочу тебе кое-что показать, – он пощёлкал на нём, пока не нашёл видео. – Это последнее танцевальное представление Лили. Я записал его за несколько недель до её смерти. Посмотри на её лицо – это чистая радость.

Лили осветила маленькую сцену. Она прыгнула на правую ногу, затем на левую, размахивая руками. Это были милые и веселые движения. Это представление было на половину хореографическим, наполовину в свободном стиле, и она не могла перестать улыбаться. Закончив, она развернулась к камере и послала своему папе воздушный поцелуй, прежде чем поклониться.

– Она всегда говорила мне сидеть в первом ряду, чтобы она могла найти меня.

– Она потрясающая. – Я не могла заставить себя использовать прошедшее время, не с её энергией и энтузиазмом, которые столь очевидны.

– Ей не всегда было легко. Это она, когда в первый раз вышла на сцену, – Джек показал мне еще одно видео.

Это была другая Лили, младше, а еще неуверенная и чертовски нервничающая. Она была частью группы и отставала от остальных, потому что получала подсказки от них. Её движения были неловкими и смущенными, словно она танцевала в коробке, которая сдерживала её. Она не выполнила их все до конца. Вместо этого она ушла со сцены и проскользнула за занавес, в то время как остальная группа завершила представление.

– Она была в ужасе, потому что выглядела иначе, чем все остальные дети. Быть метисом не просто для ребенка. Казалось, что на занятиях всё было хорошо, но на сцене, со всеми этими смотрящими людьми, она потеряла самообладание. Я не думал, что она захочет вернуться. Но она это сделала. Она смотрела это видео снова и снова. И каждый раз она принимала себя немного больше, видела свою красоту, практиковала движения, приобретала больше уверенности. Она попросила меня записать её следующее выступление. И следующее. Затем она просматривала их. Снова и снова. Пока не смогла вернуться назад и не посмеяться над первой попыткой, – Джек отложил телефон и повернулся ко мне. – Это нормально – бояться, Родел. Я тоже боюсь. Я стоял на той стоянке, парализованный страхом. Я не мог избавиться от этого. И не знаю, смогу ли когда-нибудь – если я когда-нибудь смогу поверить, что мир – безопасное место. Затем я смотрю видео Лили, и ты знаешь, что она говорит мне? Не верь своему страху. Не позволяй ему шептать тебе на ухо. Выключи это дерьмо. Делай то, что тебя пугает. Снова и снова. И однажды твой страх станет настолько маленьким, что ты сможешь посмеяться над ним.

– Большие уроки от маленькой девочки, – ответила я. – Хотела бы я встретиться с ней.

– Тебе бы она понравилась. Я жил ради тех моментов, когда она приезжала в гости. Любил наблюдать за её забегами по равнинам, по траве, которая была почти такой же высокой, как и она. Это мой цветок, моё восходящее солнце. Синие джинсы и радужная футболка. – Он пошевелил ногой, заставляя качели качаться мягко, убаюкивающе. – Ничто не причинит вреда тебе или этим детям, Родел. Я нахожусь в состоянии войны с тех пор, как потерял Лили, только я не знаю, с кем. И это убивает меня. Потому что каждая часть моего существа хочет найти их и уничтожить, но я не могу. Но если кто-нибудь… если кто-нибудь тронет хоть волос на твоей голове или попытается принести вред этим детям, я разорву их. Я больше не хочу играть по правилам. Я не хочу видеть их за решеткой. Я не хочу, чтобы они получали справедливое судебное разбирательство. Я хочу, чтобы они умерли. Я закопаю их на пару метров под землю, Родел, так что помоги мне, Боже.

Он сжал мою руку под одеялом и переплёл свои пальцы с моими. Он и раньше однажды держал меня за руку, но сейчас это было по-другому, собственнически, как будто он предъявлял свои права. Внутри я ощущала смятение. Мы оба знали, что есть линия, которую мы не могли пересечь, но она не остановила руку Джека или того, что я склонила свою голову ему на плечо.

В течение нескольких часов той ночью мы с Джеком сидели на крыльце, в воздухе витал аромат дикого жасмина, и ничего не нарушало тишину, кроме скрипов качелей и жужжания ночных насекомых.

Глава 13

В какой-то момент я заснула на качелях, и Джек отнёс меня в кровать. Я, возможно, проснулась, когда он подхватил меня, но ощущение его объятий было таким восхитительным, что я притворилась спящей. И потом снова и снова прокручивала этот момент в своей голове, пока снова не заснула.

«Это оно, маленькая сестрёнка, – подумала я, когда встала следующим утром. – Мы собираемся забрать последних двух детей в твоём списке и доставить их в Ванзу».

Не последовало никакого ответа, и на какое-то время я подумала, что это какой-то знак от неё, предупреждение не делать этого. Я стряхнула с себя беспокойство и встала с постели. Я всё выдумываю – свои беседы с Мо, а теперь и молчание.

Я сообщила своим родителям о том, что происходило. Они не были слишком счастливы из-за того, что Джек и я будем далеко в течение следующих нескольких дней. Они потеряли одну дочь и хотели, чтобы другая вернулась в целости и сохранности. Часть меня жаждала отправиться домой к ним и к моему маленькому каменному коттеджу у реки, но другая часть – часть, которая изменилась, почувствовала острую боль при мысли об отъезде – это была та часть, которая ожила, когда Джек открыл свою дверь, в противоположном конце коридора, со смятыми волосами, одетый только в боксеры.

«Боже мой, представьте, что просыпаетесь так каждый день».

Он был наполовину в тени, стоя в коридоре, но это превратило его тело в скульптурное произведение на границе света и темноты. Но вся его уверенность и самодовольство быстро исчезли, когда он пробежался взглядом по моему голому плечу, где сползла бретелька топа.

– Спасибо за мм… что ты отнёс меня наверх прошлой ночью, – сказала я, пытаясь пробиться через потрескивание, которое возникало каждый раз, когда мы находились в нескольких футах друг от друга.

Джек ничего не сказал, но он, должно быть, прочел на моем лице все мои мысли, потому что уголок его рта приподнялся, но лишь чуть-чуть, как если бы он был в курсе всего.

«Ну, я не сожалею. Мне совсем не жаль».

– Доброе утро, – Бахати вышел из своей комнаты, посмотрел налево на меня, посмотрел направо на Джека, а затем направился к ванной.

– Эй, я собиралась…

– Кто не успел – тот опоздал, – насмехался он, закрывая дверь передо мной.

– Тсс. Не шумите! – Гома высунула голову из своей комнаты. – Мы со Схоластикой не спали всю ночь.

– Всё в порядке? – спросил Джек.

– У неё лихорадка. Я дала ей кое-что от неё, но сегодня она не может никуда поехать.

Гома придержала дверь открытой, чтобы Джек и я могли войти внутрь. Схоластика спала, откинув одеяла.

– Её кожа кажется липкой, – сказал Джек, садясь рядом с ней.

– Мы не можем уехать без неё, – я прижала ладонь к её лбу. Он был горячим на ощупь.

– Мы должны. Сегодня день, когда Мо и Габриэль должны были бы забрать ребёнка в Маймоси.

– Сумуни, – поправила я. Я запомнила все их имена. – Но как насчет Схоластики? Я обещала Анне, что отвезу её в Ванзу.

– И мы это сделаем. Поправка. Я это сделаю. Когда мы вернемся, тебе надо будет успеть на самолет. После твоего отъезда я совершу еще одну поездку. Тем временем, мы дадим Анне знать, что была задержка. Я не думаю, что это имеет значение, пока она уверена, что Схоластика в безопасности.

– Что происходит? – Бахати вошел в комнату, оглядывая нас.

– Схоластика. Она больна. Она не может поехать со мной и Ро сегодня, – ответил Джек. – Ты можешь остаться ещё на некоторое время? Пока я не вернусь?

– Но Джек, это так ску… – он остановился в середине фразы, когда Джек назвал сумму. – Я могу купить новые шины для Сьюзи на эту сумму. И тогда всё, что ей будет нужно – это новые сиденья. Не пойми меня неправильно. Не то, чтобы мне это не нравилось, но я скучаю по «The Grand Tulip». Гости, симпатичные девушки, фильмы, рестора…

– Ты хочешь этого или нет? – спросил Джек.

– Хорошо, – ответил Бахати. – Я остаюсь.

– Мне не нужна няня, – вздохнула Гома. – Я вполне способна позаботиться о себе и Схоластике. Но если ты останешься, больше не зови меня или Схоластику, чтобы проверить ящериц под твоей кроватью ночью. Ясно?

Бахати хватило приличия сделать вид, что ему немного стыдно.

– Кто-нибудь хочет завтракать?

Он бросился прочь, не дожидаясь ответа.

К тому времени, когда я спустилась вниз, он приготовил кофе и помогал Джеку загружать машину.

– С тобой всё будет хорошо? – спросил Джек Гому, когда она вышла нас проводить.

– Всё будет прекрасно. И со Схоластикой тоже.

Она была не из тех людей, кого обнимают или целуют на прощание.

– Вот о ком я беспокоюсь, – она наклонила голову к Бахати.

– Что ты имеешь в виду? – сказал он. – Никто здесь не принимает меня всерьёз. Вот почему я…

Джек завёл машину, заглушая остальную часть его комментариев.

– Пока, Гома, – я помахала рукой, когда мы выехали из гаража. – Пока, осел Кихот.

В то утро облака висели низко, скрывая следы пыли, которую мы оставили за собой. Мы проехали прибрежные леса и лесистые холмы с возвышающимися термитниками. Обычно пейзаж превращался в сухой и коричневый, с небольшим количеством неряшливых кустов. Затем дорога стала петлять сквозь Великую Рифтовую долину, предлагая потрясающие виды, от которых у меня перехватило дыхание. Эта обширная впадина в земной коре простирается от Ближнего Востока на севере до Мозамбика на юге. Это также наиболее существенная физическая деталь на планете, видимая из космоса. Проезжать вдоль неё, обнимать отвесные стены, которые я когда-то показывал на карте своим ученикам, было сюрреалистично. На горизонте, не очень далеко, ползли огромные грозовые тучи с пеленой дождя, такие широкие, словно бескрайнее море.

Когда мы подъехали, дождь простёрся над нами сильными диагональными полосами серого цвета. Стеклоочистители скрипели, работая в двойном темпе, но было невозможно разглядеть ничего больше, чем на несколько футов впереди.

– Нам придётся подождать, – Джек потянулся и выключил двигатель.

Мать-природа разыгралась не на шутку, стуча по крыше, оконным стеклам, двери, словно пытаясь размазать всё, как на шедеврах Моне. Это был день неизбежной влажности.

Настроение Джека изменилось, переходя в мрачное, как грозовое небо. Я почти не могла разобрать его слов в оглушительном рёве дождя.

– Она меня покидает, – сказал он.

– Кто тебя покидает?

Он не сводил глаз с окна, наблюдая, как капли стекают по стеклу быстрыми, яростными ручейками.

– Лили, – он прижал ладонь к стеклу, в том месте, где были постепенно исчезающие шоколадные отпечатки с другой стороны. – Я теряю последнее, что осталось от неё.

Если муку можно было бы потрогать, то это можно было бы сделать в паузах между его словами.

– Мой ребенок там, под тем большим деревом. Я всегда смотрю на неё. Каждый раз, когда начинается дождь, я стою рядом с ней. Я думаю о её маленьком теле, пропитанном дождем, и не могу избавиться от мысли о том, что ей одиноко. Но сегодня меня там нет, и она меня покидает. Я теряю свою девочку.

Он медленно разваливался, его стены рушились кирпичик за кирпичиком, словно дом, в котором он жил, был сметен оползнем. Когда он заплакал, в этом была какая-то первобытность, агония, которая говорила о потери, открытой ране, которая была не обработана. Сначала всхлипы душили его, как будто он пытался удержать своё горе. Я не знала, насколько глубоко он похоронил его, но оно захлёстывало его волнами. Он сгорбился над рулём, его руки сжимались и разжимались, словно ища что-то, за что можно было бы ухватиться, чтобы его не засосал очередной всплеск боли.

– Джек, – сказала я. Но он был в своём собственном мире, потерянный для меня.

Он не останавливался, пока не выплакался, пока не позволил себе утонуть в этом, пока всё его тело не стало дрожать, от того, что его разрывало на части. Когда он, наконец, поднял голову, то представлял собой картину полного опустошения.

Впервые я была свидетелем того, как кто-то может излучать чистую силу из чистой боли. Иногда самая героическая вещь, которую мы можем сделать, – вступить в схватку с самим собой и просто появляться на другой стороне. Потому что это не просто одна битва. Мы делаем это снова и снова, пока мы дышим, пока живём.

Джек прижал лоб к окну, от его дыхания запотело стекло. Отпечатки пальцев Лили исчезли, смытые серебряными потоками, стекающими вниз по склонам долины. Над нами проплыли грозовые облака, и мир блестел от воды. Всё было влажным, скользким и обновленным. Прутья из мягкого люминесцентного света замерцали в лужах, когда сквозь дымку появилось солнце.

– Помнишь, когда ты сказала мне, что если я не смогу поговорить с Лили, я должен просто послушать? – сказал Джек.

– Я не осознавала, что ты никогда не отпускал её до этого момента…

– Я слушаю, – он указал на другую сторону долины.

Там, на графитовом горизонте, через всё размытое небо повисла мягкая цветная дуга.

– Радуга.

– Лили любила радугу. Всё было радужным. Её пачка, брелок, носки, карандаши… – Он прервался, словно заново открывая её красоту в новорожденном свете.

– Я сказал ей танцевать как буря. И это именно то, что она сделала. Она привлекла моё внимание. Всё это время я искал её в неправильных местах – под дождем, громом и молнией. И всё это время… вот она, прячется в радугах.

Мы сидели в молчании, являясь свидетелями чуда солнца, дождя и цвета. Затем Джек глубоко вздохнул и завёл машину.

– Увидимся на другой стороне, малышка, – сказал он радуге на той стороне долины.

***

Деревня Маймоси расположилась у реки, на лугу, усыпанном баобабами. Лишённые листьев и фруктов, они тянулись в небо, как массы когтистых корней, выглядя так, будто они были посажены вверх ногами.

Маймоси был намного больше, чем я предполагала, с широкой дорогой, вдоль которой тянулись скромные палатки. Она было грязной от дождя, но это не останавливало всех от хлюпанья по округе в резиновых шлёпанцах. Женщины с бритыми головами выбирали фрукты и овощи, громко торгуясь о цене. Мясник в красной бейсбольной кепке вешал куски блестящей козлятины, окруженный стаей надеющихся на угощение собак. Тонкий дымок вырастал из горелок с древесным углём, пока продавцы варили чай с молоком и жарили хлеб мандази для своих клиентов (Прим. восточно-африканские пончики, которые обычно подают к кофе или к чаю).

Мы припарковались у реки и вышли. Женщины сидели на корточках, стирали одежду и вешали её сушиться на кусты терновника. Дети тащили домой ведра с водой, оставляя за собой следы мокрых брызг. Пастухи с ослами и крупным рогатым скотом ждали своей очереди, чтобы подойти к ручью.

– Бонго Флава! Бонго Флава! Идёмте, посмотрим! – нас окружила процессия из детей, стучащим по кастрюлям и сковородкам, – красивые дети, лица которых были серыми от пепла.

– Что такое Бонго Флава? – спросила я их.

Они посмотрели на меня, как будто у меня выросло две головы, и начали смеяться.

– Музыка! – объяснила одна из девочек. – Тебе понравится.

– Спасибо, но я здесь не для этого. – Я попыталась вырваться из клубка рук, когда они начали тащить меня вместе с ними. – Мы ищем Сумуни. Вы знаете Сумуни?

– Да! Приходите на Бонго Флава!

Я стрельнула в Джека вопросительным взглядом, когда они тащили меня мимо него.

– Мы должны это проверить, – сказал он. – Похоже, все дети идут туда, – он указал на круг из детей, уже сидящих перед импровизированной сценой. Она была похожа на боксёрский ринг с верёвкой, подвешенной на четырёх деревянных столбах. Вышел оркестр – трое детей с самодельными инструментами. У одного из них была перевернутая тыква, стоявшая в ведре с водой. Я предположила, что это барабан. Другой держал коробку из-под обуви с резиновыми лентами, обернутыми вокруг нее. Я не могла себе представить, для чего она нужна. Последний ребенок загремел двумя консервными банками, наполненными камнями, чтобы привлечь всеобщее внимание.

– Ньямаза! – сказала она.

В тишине, последовавшей за этим, на ринг вышла невысокая фигура, одетая в халат с капюшоном. На самом деле это было одеяло, подвязанное на талии поясом в цветочек, который выглядел так, будто его стащили с женского платья.

– Ладно! Давайте начнем эту вечеринку! – сказала фигура, опустив капюшон и разворачиваясь к аудитории в стиле Майкла Джексона.

– Сумуни! Сумуни! Сумуни! – скандировали дети, поднимая свои руки вверх к нему.

– Ну, будь я проклят, – сказал Джек. – Сумуни – грёбаная суперзвезда.

Сумуни выскочил на сцену, бледный полубог с пылающими апельсиновыми волосами, читающий лирические тексты, которые были наполовину на английском, наполовину на суахили. У него не было микрофона, но его голос легко разносился, притягивая окружающих местных жителей к цене. Они смеялись над его движениями, его словами, но, прежде всего, над его слишком «звёздным» поведением. Не имело значения, что музыка была выключена, или что обувная коробка с грязными резиновыми лентами была героическим вариантом, но не могла заменить отсутствие гитары.

Все зааплодировали ему в конце выступления. Сумуни и его группа поклонились. Некоторые из взрослых клали манго и апельсины в коробку на сцене, прежде чем уйти.

– Я должен был знать, – сказал Джек, качая головой разочаровано.

– Знать что?

– Сумуни. Это означает «пятьдесят центов» на суахили. Наверное, он назвал себя в честь рэппера 5 °Cent.

Он вытащил из своего кошелька несколько купюр и передал их Сумуни.

– Спасибо, – Сумуни положил деньги в шляпу, прежде чем надеть её. – Вы туристы?

Наше присутствие, похоже, не вызывало большого любопытства. Маймоси, очевидно, было местом, которое получало свою долю посетителей.

– На самом деле, мы здесь ради тебя. Чтобы отвезти тебя в Ванзу, – сказал Джек. – Твои родители рядом?

Сумуни остановился и прищурился, глядя на Джека. Ему, должно быть, было двенадцать или тринадцать, но его глаза были глазами старой души. Они отличались от Схоластики – были скорее розовыми, чем голубыми.

– Да, но, должно быть, это какая-то ошибка. Мы ожидаем Габриэля.

Он привёл нас к себе домой и попросил подождать во дворе, пока он пошел за родителями. Они тепло поприветствовали нас, хотя они сразу же спросили о Габриэле.

– Мы не знаем, где он, – сказала я. – Я нашла имя Сумуни в заметках, которые сделала моя сестра, и мы решили приехать за ним.

Они кивнули, когда я объяснила ситуацию, но я могла сказать, что они были заняты оценкой Джека и меня.

– Мы очень благодарны, что вы совершили эту поездку, но дело в том, что мы ничего не знаем о вас. Мы не можем просто передать нашего сына вам. Отец Сумуни говорил с решительностью, которая не оставляла места для спора. И всё же, он обращался за поддержкой к матери Сумуни, пока говорил. Очевидно, она всем руководила.

– Мы не спешим отправлять Сумуни в Ванцу. В основном, это из-за школы, – сказала она. – Здесь нет средней школы, и скоро она ему понадобится, но мы будем ждать Габриэля – когда бы он не появился. Ситуация с Сумуни не похожа на ситуацию с большинством других детей-альбиносов. Его любят и защищают здесь. Вся деревня поднимется, если кто-нибудь попытается навредить ему.

– Мы понимаем, – сказала я, несмотря на то, что это было похоже на анти-кульминацию, пройти весь этот путь, только чтобы получить отказ. – Это вам решать.

– И если Габриэль не появится в ближайшее время? – вмешался Джек.

– Тогда никакой школы для меня! – Сумуни сделал жест кулаком. – Я становлюсь звездой Бонго Флавы.

– Посмотрим, – сказала его мать, подталкивая. – Если Габриэль не появится, нам нужно будет сэкономить деньги для поездки на поезде в Ванцу частным рейсом. Везти Сумуни туда на автобусе слишком рискованно. Никогда не знаешь, с кем путешествуешь.

– Мы надеемся, что было не слишком затруднительно добраться сюда, – отец Сумуни поёрзал на своём стуле. – Куда вы направляетесь дальше?

– В Магесу, но у нас есть пара дней, прежде чем доберемся туда, нас там ждут. Вернее, до того, как там ожидают Габриэля.

– Почему бы вам не остаться на ужин? – спросила мать Сумуни. – Мы планировали большой ужин. Мы думали, что это будет последняя ночь Сумуни, которую он проведёт с нами, прежде чем он уедет в Ванзу с Габриэлем. Мы пригласили некоторых из наших друзей и членов семьи. Считайте это знаком благодарности, небольшим вознаграждением за то, что вам вот так приходится уезжать отсюда. Для нас была бы честь, если бы вы поели вместе с нами.

***

Что-то маленькое превратилось в большой праздник. Половина деревни собралась под высоким деревом баобаба. Кастрюли, наполненные тушеной курицей, и горох в кокосовом орехе кипели над огнём. Картофель, запеченный на горячих углях, и аромат молочного чая разносились до поздней ночи.