Текст книги "Туманы Серенгети (ЛП)"

Автор книги: Лейла Аттэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Я слышала, что ты спас беременную мать и ребёнка во время нападения на торговый центр, – сказал я, пока Бахати и Гома разговаривали на другом конце стола. – Это невероятно.

– Неужели?

Я положила вилку и посмотрела на него.

– В чем твоя проблема? Каждый раз, когда я пытаюсь быть милой, ты бросаешь мне это назад в лицо. Каждый раз, когда я думаю, что у тебя есть другая сторона, ты снова становишься придурком.

– Это потому, что я придурок. Я придурок, который позволил дочери умереть. В этот день я был в торговом центре. Прямо там. И я остановился, чтобы сначала вывести парочку незнакомых людей. Я был слишком занят, спасая другие жизни.

– Ты когда-нибудь думал, что, возможно, они спасли твою жизнь?

– Ты думаешь, они меня спасли? – Джек засмеялся. Смехом, который был совершенно чужим. Этот смех был наполнен глубокой, темной иронией. Он когда-нибудь смеялся как нормальные люди? Действительно смеялся?

Он наклонился через стол так близко, что я смогла разглядеть золотые ободки вокруг его ледяных синих радужек. Они были цвета пересохшей травы в саванне, ожидающей дождя.

– В тысяче жизней я бы умер тысячей смертей, чтобы спасти ее. Снова и снова, и снова.

Я ему поверила. Каждому слову. Из-за того, как он это сказал.

У меня не было ответа, поэтому я наблюдала, как он встал, открыл холодильник и потянулся за бутылкой колы. Он поместил край крышки на барную стойку и ударил по нему ладонью. Отбросив крышку, он придвинул стул, запрокинул голову и осушил бутылку на одном дыхании.

«Какой странный человек, – подумала я. – Кофейный плантатор, который не пил кофе».

Большинство людей утопили бы свои печали в чём-то посильнее. Джек выбрал бутылку колы. Может быть, он хотел в полной мере осознавать, полностью чувствовать боль. Может быть, Джек Уордену нравилась эта боль, потому что он считал, что это было именно тем, что он заслужил.

– Ты решила, что будешь делать дальше? – спросила меня Гома.

Я переключила своё внимание с Джека на неё.

– Я надеялся, что вы знаете кого-то, кто мог бы доставить меня и Схоластику в Ванзу, с парой остановок по пути.

– Я знаю идеального человека для этой работы. Он сидит прямо за этим столом, и он это тоже знает, но он слишком поглощен собой, так что ему наплевать.

– Ты не теряла дочь, – прорычал Джек, не сводя глаз с тарелки.

– Нет, я не теряла, – ответил Гома. – Я потеряла единственного сына, твоего отца. И в том же самом несчастном случае я потеряла его жену, твою мать. Я потеряла своего мужа. И я потеряла Лили, правнучку. Это уже четыре поколения, которые я похоронила. А я всё ещё здесь. Ты думаешь, что от потери я не хотела пойти спать и никогда не проснуться? Всякий раз? Ты думаешь, что моё и твоё сердца такие разные? Это не так. Мне так же больно, как и тебе, Джек. Но я встаю, потому что ты всё ещё здесь. Ты остался один, и знаешь, что? Тебя достаточно. Ты – достаточная причина, чтобы держать меня на ногах. И меня убивает – видеть тебя таким, живым снаружи, но мертвым и глухим внутри. Ты слышишь меня? Это убивает меня.

Последовавшая за этим тишина была густой и тяжелой, как ком, застрявший у меня в горле. Я знала, что должна извиниться, но не могла двигаться. Бахати смотрел на свои руки, несомненно, чувствуя то же самое. Даже Схоластика, которая не поняла ни слова, напряжённо сидела на своём стуле.

Джек посмотрел на Гому и начал что-то говорить, но потом вместо этого повернулся ко мне.

– Мне жаль тебя разочаровывать, – он бросил салфетку на тарелку. – Я не могу тебе помочь. Я даже не смог помочь своему собственному ребенку. Я хочу, чтобы все просто оставили меня в покое!

Его стул упал на пол, когда он встал и вышел из комнаты.

Гома осталась сидеть и доедала свой завтрак. Когда она закончила, то вытерла хлебные крошки со стола, её кожа натянулась над полупрозрачными суставами.

– Стареть совсем не весело, – мягко сказала она. – Ты теряешь людей, которых любишь. Снова и снова. Некоторых отбирают у тебя. Некоторые уходят. А некоторых ты учишься отпускать.

Бахати, Схоластика и я молчали, когда она сидела, глядя в окно. Шторм с прошлой ночи рассеялся, явив великолепные голубые небеса.

– Куда теперь? – спросил Бахати, когда мы закончили.

– Назад, в Амошу, – сказала я. – У кого-нибудь в Nima House должна быть идея, что я могу сделать.

– Я возьму ключи, – сказала Гома. – Мой джип все еще блокирует машину Бахати. Встретимся снаружи у входа.

Я прибралась в своей комнате и оставила мууму Гомы сложенной в изножье кровати. Когда я вышла, Бахати уже ждал у своей машины.

– Готовы? – спросил он.

Я кивнула и слегка улыбнулась, но я понятия не имела, что собиралась делать.

– Жаль, что это не сработало, – сказал он.

– Я уверена, мы найдем другой путь

Я совсем не была уверена, но со Схоластикой в связке назад пути уже не было. Я скользнула в машину и закрыла дверь.

Гома надела шляпу на голову Сколастики.

– У нее нет пигмента, – сказала она. – Это делает ее чувствительной к солнцу. Возьми солнцезащитный крем, когда приедешь в Амошу.

– Хорошо, – пообещала я. – Спасибо за ваше гостеприимство.

– Не стоит благодарности. Kwaheri, Родел. Kwaheri, Схоластика. Прощайте (Прим. с суахили Kwaheri переводиться «до свидания»).

Женщина открыла дверь машины для Схоластики, чтобы та могла запрыгнуть, но Схоластика побежала к крыльцу. Там стоял Джек, протягивая ей забытый воздушный шар. Она подарила ему широкую улыбку, когда взяла шар, но он не заметил этого. Его взгляд был сосредоточен на шляпе, которая была на ней.

– Где она взяла это? – спросил он.

– Не сейчас, Джек, – Гома подошла к крыльцу. – Я нашла это в твоей машине.

– Лили была в ней. Когда мы вошли в торговый центр, она оставила её в машине.

– Это всего лишь шляпа, Джек. В ней нет части Лили. Она здесь, – Гома коснулся его сердца, – где она всегда будет.

– Это последнее, что у меня осталось от неё. Её солнцезащитная шляпа. Ты не имеешь права её отдавать.

– Я сделала ей эту шляпу. Я могу отдать её тому, кого выберу.

– Это не просто шляпа. Не для меня!

Они ходили туда-сюда, огрызаясь друг на друга.

Взгляд Сколастики метнулся от Джека к Гоме. Не понадобилось много времени, чтобы понять, о чем они спорят. Она сняла шляпу, медленно стянув её с головы. Какое-то мгновение она восхищалась большим ярким цветком в центре, который выглядел как небольшая вспышка солнечного света. Затем девочка сложила её пополам и протянула Джеку, щурясь на него своими странными молочно-голубыми глазами. Он остановился в середине фразы, глядя на нее. Она подтолкнула шляпу ближе, и когда он продолжал стоять там, жесткий и застывший, она положила её ему на ладонь и сжала его пальцы вокруг ткани.

У меня в горле запершило, когда я увидела, как солнце опалило её оголенную голову. Где-то на уровне подсознания она стала моей подопечной, я несла за неё ответственность. Я увидела в ней нечто большее, чем ее необычный внешний вид; я увидела в ней маленькую девочку, которой она была.

Джек тоже что-то увидел, что-то, что заставило его схватить ее за руку, когда она повернулась, чтобы уйти. Он крепко сжал шляпу своей дочери и опустился на колени перед Схоластикой.

– Её звали Лили. Jina yake ilikuwa Лили, – сказал он (Прим. «Jina yake ilikuwa» с суахили пер. как – «её звали», «ее имя»).

– Лили? – спросила Схоластика.

Джек кивнул.

– Mtoto yangu. Ей нравились радуга и шоколад. Расплавленный шоколад. Видишь? – он указал на пятна и надел шляпу на голову Схоластике (Прим. «Mtoto yangu» с суахили пер. как – «моя дочь»). – Ей нравилось танцевать. И петь. И фотографировать, – он поправил шляпу так, чтобы подсолнух был расположен спереди. – Она умерла, – сказал он. – Alikufa (Прим. «Alikufa» с суахили – «уйти в мир иной», «уметь»).

– Pole, – ответила Схоластика (Прим. «pole» пер. с суахили – «сожалею»).

Затем она обняла его. Они обнялись под фронтоном дома, шарик Схоластики подпрыгивал над ними, а гора Килиманджаро молча наблюдал аиз-за облаков.

Это мгновение было важным для всех – для мужчины, для девочки, для горы, для поместья. Я не могла видеть лицо Джека, но я знала, что что-то происходит – что-то невероятно сильное, но нежное. Когда это случилось, они говорили друг с другом без слов. Джек выпрямился и подвел Схоластику к машине, где ждали Бахати и я.

– Ты сказала, что вернешься завтра, – сказал он мне.

– Прости?

– Вчера. Ты сказала: «Может быть, сейчас не лучшее время. Я вернусь завтра».

Я тупо уставилась на него.

– Сейчас завтра, Родел Эмерсон. Возвращайся внутрь. Я отвезу тебя и Схоластику в Ванзу.

– Ты отвезёшь? – небольшой трепет прошёл по моему позвоночнику. – Как насчет других детей? – у меня были другие имена. Мне было нужно это соглашение.

Джек открыл дверцу машины и стал ждать, когда я выйду. Затем протянул руку. Когда я вложила свою руку в его большую, грубую ладонь, он задержал ее на мгновение в крепкой хватке, словно позволяя мне отступить.

Потом он сжал.

Это было молчаливое рукопожатие, невысказанное соглашение. И хотя я только что познакомилась с ним, я знала, что могу доверять Джеку Уордену, что он выполнит своё обещание. Что бы ни случилось.

Глава 5

После обеда я последовала за Джеком в библиотеку и наблюдала, как он разворачивал карту на полированном столе орехового дерева. Он взял три стикера, которые я передала ему, и положил их на карту:

17 июля – Джума (Барака)

29 августа – Сумуни (Мэмоси)

1 сентября – Фураха (Магеза)

– Мы совершим одну поездку в Ванзу, – сказал он, изучив записки Мо. – Последние две остановки располагаются по пути туда и даты близки. Твоя сестра и Габриэль, вероятно, планировали это именно так. Вместо того чтобы ехать туда и обратно, мы отправимся в Бараку и сначала заберём Джуму, – он постучал по карте. – Мы можем уехать завтра и привезти его на ферму. Следующая поездка только через неделю. Мы отправимся с ним и Схоластикой, остановимся в Меймоси и Магезе и оттуда отправимся в Ванзу, – он посмотрел на меня в ожидании согласия.

Его силуэт вырисовывался на фоне окна, пылинки танцевали вокруг него, когда лучи солнца под наклоном проходили через стекло. Кончики его волос сияли как бледное золото там, где солнце касалось их, делая его похожим на темный, нарисованный углём рисунок, наполненный светом. Он всё ещё был окружён стеной, всё ещё был отгорожен изнутри, но кое-что приоткрылось.

У Джека не было желания возвращаться в мир, который забрал его дочь. Он сыграл свою роль, сыграл героя, получил высокую оценку за спасение трех жизней – женщины, её неродившегося ребенка и маленького мальчика, – но он не нашел утешения в том, что они живы или что он жив. Лили умерла, и он был в настоящей агонии. И все же, он был там, смотрел на меня, ожидая ответа, как будто впервые признавая, что я существую, что то, что я думала, имело значение.

– Звучит здорово.

Если бы он мог видеть меня внутри этого водоворота боли, если бы он мог видеть что-то, кроме себя, я, безусловно, могла заглянуть за его грубые, острые края. Кроме этого, мне было что сказать мужчине, который держал в своей темной библиотеке кучу воздушных шаров.

– Они напоминают мне о Лили, – сказал он, заметив, что мой взгляд задержался на них. – Я покупаю новые, когда бываю в городе. Это была последняя вещь, о которой она меня просила. Желтые воздушные шары. Она хотела их для Аристотеля, так нам не пришлось бы продолжать его искать, – объяснил он, прежде чем вернуть мне стикеры с заметками.

Я подумала о том, как Мо и Лили всё ещё присутствовали в желтой бумаге, которую я держала, в жёлтых воздушных шарах, которые хранил Джек, и в черепахе, которая находилась где-то за столом, – невидимая, но со всплеском цвета, тянущегося за ней.

– Я надеюсь, что все мы живем так, оставляя что-то яркое позади себя, – сказала я.

Мы молча наблюдали, как воздушные шары мягко подпрыгивали в углу, словно тронутые мягкими, невидимыми вздохами – поднимались и опускались.

– Это она. Это моя сестра. – Я поискала в телефоне и показала Джеку фотографию Мо. На фото она заплетала волосы. Расчёска торчала из несобранной части волос. Она выглядела такой счастливой, сидя в тени дерева на перевернутом пластиковом ящике в бирюзовом платье в горошек. – Мы не очень похожи друг на друга.

Мо была тем человеком, который привлекал внимание и на фотографиях, и в толпе. Ваши глаза просто автоматически находили её.

– Мы с дочерью тоже были не очень похожи друг на друга.

Я не думала, что он расскажет что-то ещё, но потом, похоже, он передумал.

– Это она. – Он достал кошелек и дал мне фотографию Лили.

Ее кожа была цвета меда, и она с чистым озорством в глазах улыбалась в камеру. Пряди распущенных волос выглядывали из-под шляпы с подсолнухом – той, которую Джек дал Схоластике. Она разительно отличалась от Джека, но я видела его в изгибе её бровей и дерзкой линии подбородка. Она бы рушила правила, разбивала сердца и наслаждалась бы этим каждую минуту.

Пока мы держали фотографии рядом, я испытала чувство потери, которое сопровождалось утратой улыбок, энергии, голоса и тепла, а также отсутствием выбора. И всё же, между нами была совместно разделённая сладость и осознание, что ты был любим, хотя это казалось таким же мимолетным, как трепет птичьих крыльев.

Я вернула фотографию Лили и наклонилась, чтобы поднять то, что упало на пол. Это был ещё один палароидный снимок Джека, он находился на заднем плане. Он выглядел так, будто его застали врасплох посреди разговора, его кожа на снимке была засвечена, словно вспышка была направлена прямо ему в лицо. Возможно, поэтому он выглядел совершенно по-другому – его глаза были такими ясными и поразительными, что пленили меня. Они светились, это было практически невозможно не заметить, как льдинки, окруженные золотым летним светом. В них не было никаких намеков на грозовые облака, которые были сейчас. Я бы дала ему около тридцати, но он выглядел намного моложе на этой фотографии.

– Она сделала обе эти фотографии, – сказал Джек, когда я вернула ему второй снимок. – В тот день мы ехали в торговый центр, – он рассеянно погладил уголок фотографии Лили. – Я сказал ей прекратить тратить плёнку впустую, – он засунул фотографии назад в свой кошелек и уставился на кожу, из которой тот был сделан.

– В тот день я не ответила на звонок своей сестры, – я никому не говорила об этом, даже моим родителям. Я передала последнее сообщение Мо, но не тот факт, что проигнорировала её звонок. Мне было слишком стыдно, но я почему-то почувствовала, что будет правильно разделить это с Джеком. – Я была слишком занята, подписывая бумаги на мой новый дом.

Джек хранил молчание. Может быть, он перебирал те же вещи, что и я: сценарии «что, если бы», через которые ты проходишь снова и снова, прокручивая их раз за разом в своей голове.

– Так вот почему ты это делаешь? – спросил он. – Продолжаешь её незавершенное дело? Потому что ты чувствуешь себя виноватой?

– Я не знаю, – призналась я. – Мы не всегда понимаем то, что делаем. Мы просто делаем это и надеемся, что нам станет лучше.

– Не знаю, как на счет «станет лучше», – Джек глубоко вздохнул и выпрямился, оттолкнувшись от стола. – Всё, что я знаю, так это то, что когда Схоластика вернула мне шляпу Лили, я не смог отказать ей. Все дело было в том, как она смотрела на меня – без ожидания, без осуждения. У меня нет угрызений совести, когда я говорю «нет» тебе, или Гоме, или ещё кому-нибудь, кто просит меня о чём-нибудь, потому что я не никому ничего не должен, включая объяснения. Но когда эта маленькая девочка посмотрела на меня, не прося, не говоря, что-то во мне ответило.

Голос Схоластики сливался с голосом Гомы на кухне, пока мы стояли в библиотеке. Вероятно, именно так звучало «Имение Кабури», когда Лили была жива – смесью молодого и старого, с проникающими через окна отдаленным гулом трактора и приглушенными разговорами персонала. Ветер подхватил запах кожи Джека – зеленых кофейных бобов и мягкой земли. Он был лёгким и тёмным, неуловимым, как и этот мужчина. Я могла продолжать наслаждаться моментом, но у меня было странное ощущение, как будто я стояла на краю чего-то глубокого и огромного, и мне нужно было отступить.

– Это мать Лили? – я подошла к одной из полок и взяла рамку. В ней была фотография Джека с красивой чернокожей женщиной. У неё была изящная, длинная шея, элегантная и гладкая кожа, и лицо, которое не нуждалось в макияже, чтобы подчеркнуть его красоту. Её черты излучали осмысленную уверенность. Джек обнимал её за плечо, пока она держала маленькую Лили перед камерой.

– Сара, – Джек взял рамку из моих рук и посмотрел на неё. – Она хотела отвезти Лили в Диснейленд, но я настоял, чтобы она приехала сюда, как и в предыдущие годы.

Он оставил всё остальное невысказанным, но было ясно, что Сара обвинила его в том, что случилось с их дочерью. По выражению его лица было ясно, что он не злился на её, потому что он тоже винил себя.

– Лили была нашей последней связью, единственным, что удерживало нас вместе. Я не разговаривал с Сарой после похорон.

Джек осторожно поставил рамку на полку.

Он так часто это делал. Каждое движение было кратким и выверенным, подобно тому, как он фокусировался на вещах, которыми он мог управлять, чтобы не быть затянутым в тёмный водоворот пустоты.

Пронзительный звон судейского свистка раздался из гостиной, где Бахати смотрел футбольный матч. Это нарушило странные чары, которые, казалось, были неуловимо сотканы вокруг Джека и меня.

– Мне пора, – сказал Джек. – Я нужен снаружи. – Он надел солнцезащитные очки и остановился у двери. – Мы отправимся в Бараку утром.

После того как он ушел, я села и наблюдала, как Аристотель отрывает маленькие кусочки салата из своей кормушки. Лучи солнечного света падали на темные полки вокруг меня. Только тогда я поняла, что меня окружают книги. Но ни одна из них не привлекла моего внимания, пока Джек был в комнате.

Глава 6

Когда мы покинули ферму, я покрутила записку Мо между пальцами. Капли утренней росы ещё блестели на листьях, как разбросанные по полю бриллианты.

– 17 июля – Джума (Барака), – сказала я.

Это был первый из стикеров Мо, который не был зачёркнут, и хотя теперь уже август, мы направились туда, где, как предполагалось, она должна была забрать ребёнка по имени Джума. Нам потребовалось полдня, чтобы добраться туда по грунтовым дорогам, которые вились среди высокой жёлтой травы.

Барака представляла собой скопление хижин с соломенными крышами, окруженных кустами терновника и тропинками, которые вели к небольшим полям кукурузы и картофеля. Жители деревни указали нам в сторону хижины Джумы, а затем вышли на улицу, прислушиваясь.

Я пыталась следить за разговором между Джеком и женщиной, которая сидела на корточках у костра, но они говорили быстрыми, короткими фразами на суахили.

К её спине был привязан ребёнок, и она готовила нечто, похожее на густую кашу. Цыплята клевали землю вокруг её ног, в то время как другой малыш спал в углу.

Разговор стал накаляться. Джек сидел рядом со мной на деревянном стуле, его прежняя сердечность исчезла. Он сгорбился, пытаясь поместиться в маленьком дымном пространстве. Женщина, мать Джумы, казалось, уклонялась от его вопросов и игнорировала нас. Было произнесено имя Габриэля. Женщина пожала плечами, покачала головой и развернулась спиной к нам.

– Габриэль уже был здесь? – спросила я.

– По-видимому, он никогда не появлялся, – ответил Джек.

– А Джума? Где он?

Джек послал женщине мрачный недвусмысленный взгляд.

– Она говорит, что не знает.

В этот момент вошёл мужчина и начал с нами разговаривать, он повысил голос и дико размахивал руками.

– Что происходит? – я перевела взгляд с него на Джека.

– Это отец Джумы. Он хочет, чтобы мы ушли, – но Джек не двинулся с места. – Только когда они расскажут нам, где Джума.

Сельчане подглядывали снаружи, пока разговор становился всё громче. Жесткое упорство Джека подпитывало ярость другого человека. Мать Джумы начала рыдать, напугав спящего малыша. Его крики смешивались с её, поскольку мужчины продолжали спорить. Тёмная хижина превратилась в сумасшедший дом с кудахтающими цыплятами, плачем и криком.

– Стоп! – я не могла больше этого выносить. – Всё, просто остановитесь!

Мой протестующий крик был встречен изумлённой тишиной. Думаю, тишина была во всей комнате.

– Пожалуйста, – я встала и сжала руки женщины. – Мы здесь только из-за Джумы. Это то, что вы хотели, не так ли? Поэтому Габриэль и Мо договорились заехать к вам. Чтобы отвезти его в Ванзу. Если вы передумали, просто скажите нам, и мы уйдем.

Она не знала, что я говорила, но пока она смотрела на наши соединённые вместе руки, большие и крупные слезы начали капать вниз на них.

– Джума, – сказала она, её горло конвульсивно сжалось от его имени. Затем она заговорила так, как если бы она так долго сдерживала слова, что не могла остановить их, когда они начали вырываться. Когда женщина закончила, то крепко сжала мои руки и заплакала.

– Джек?

Когда его глаза встретились с моими, в них царило уныние.

– Пойдем. – Он оттащил меня от нее, сжав пальцы вокруг моего запястья. – Нам тут ничего делать.

Он провел меня через дверь, мимо толпы, собравшейся на улице, и направил к машине.

– Что она сказала? – спросила я.

– Садись, – он уже заводил машину.

– Нет, пока ты не объяснишь, что только что произошло в этой хижине.

– Садись в машину, Родел, – прорычал он.

Джек сжал челюсть и смотрел прямо пред собой, не глядя на меня. Это был Джек, которого я встретила на крыльце в первый раз – суровый, отстраненный, неуступчивый.

– Я никуда не уйду, пока ты не ответишь мне.

– Ты действительно хочешь знать? Отлично.

Он хлопнул по рулю обеими руками.

– Они продали его, Родел. Они продали Джуму. Они собирались передать его Габриэлю в обмен на некоторые предметы первой необходимости, но когда Габриэль и Мо не появились, они продали его кому-то еще. Джумы больше нет.

– Куда? Что ты имеешь в виду, говоря, что они продали его?

– Я имею в виду, что его родители продали его, потому что у них слишком много ртов, чтобы прокормить их. Там двое маленьких и ещё трое в поле. Они пожертвовали одним ребенком, чтобы другие могли жить. Они получили семена для своей фермы, кучу цыплят и достаточное количество еды, чтобы продержаться некоторое время.

– Я поняла, – сказала я, хотя это потрясло меня. Я многое повидала, сопровождая отца в его заграничных поездках. И хорошее, и плохое.

– Это ужасно, что его родители были вынуждены сделать нечто подобное, но Джума в хорошей семье, верно? Я имею в виду, они действительно хотели лучшего для него, раз согласились с тем, чтобы Мо и Габриэль проделали сюда весь этот путь, чтобы забрать его.

– Джума – ребёнок-альбинос. – Джек всё ещё был в ярости. Не разъярённо злой, но разбитый, подавленно яростный. Он выплёвывал слова, словно не мог их удержать. – Мёртвый он стоит больше, чем живой. На альбиносов здесь охотятся ради их частей тела, потому что люди верят, что они обладают магическими свойствами. Ведьмы делают из них талисманы: зубы, глаза, внутренние органы. Рыбаки вплетают волосы альбиносов в рыболовные сети, потому что они думают, что это привлечёт больше рыбы. Политики нанимают охотников на альбиносов, чтобы заполучить их конечности и кровь, чтобы они помогли победить на выборах. Богатые покупатели платят за них большие деньги. Три тысячи долларов за руку или за ногу. Пятьдесят тысяч на все тело, может быть, больше.

Джек посмотрел на меня в первый раз с тех пор, как он вытащил меня из хижины.

– Так что, нет. Джума не в хорошей семье, потому что Джума мёртв.

Его слова были шокирующими. Я знала, что альбиносы находятся в опасности, но предположила, что это произошло из-за того, что над ними издевались, задирали, подвергали остракизму или физическому насилию. Я не представляла себе ничего столь же зверского, как их хладнокровное убийство ради прибыли, жадности и суеверия.

«Некоторые вещи лучше оставить в темноте, которой они принадлежат», – вспомнились мне слова Джека.

Это то, от чего он пытался меня оградить. Я думала, что справлюсь с этим. Я была большой девочкой. Я жила в большом мире. Но в тот момент, в бедствующем поселении Барака, под пылающим жаром послеполуденного солнца, я почувствовала слабость и головокружение – мне было тошно при мысли об искромсанном маленьком мальчике, преданном его собственными родителями. Я отвернулась от машины и натолкнулась на ближайшую хижину, благодарная за темноту в её тени, которая оградила меня от жителей деревни.

Они все знали.

Сельчане. Джек. Гома. Бахати. Схоластика.

Мо тоже знала.

Намного проще, когда люди думают, что они видят мать мзунгу и ребёнка мзунгу.

Раз в месяц Мо обеспечивала безопасную транспортировку одного из детей, которых разыскал Габриэль.

Теперь слова стали более понятными. Мо взяла на себя опасную миссию, но она знала.

Её так же вырвало на почву цвета охры, как и я меня? Она также дохромала до стены и упала на землю, когда впервые услышала об этом?

Нет. Мо была сильной. Она всегда была начеку, всегда крепко стояла на ногах. Она не зацикливалась на вещах, которые разбивали ей сердце. Как бойфренды, которые изменяли ей, или люди, которые её разочаровали, или события, которые разрушали её иллюзии. Она все принимала, подстраивалась и двигалась дальше.

– Мир разобьёт тебе сердце. Это данность. После того, как ты примешь это, становится легче, – сказала она после особо грубого разрыва отношений.

Что происходит, когда ты хочешь расстаться с миром, Мо? Когда он бросает на тебя что-то такое непростительное, что ты сворачиваешься калачиком в тени грязной хижины и уже никогда не хочешь снова увидеть его лицо?

Ответа не было. Подъехал Джек и стал ждать меня, удерживая машину на холостом ходу. Я уставилась на колеса, покрытые грязью и пылью за время нашего путешествия, в салоне лежали солнцезащитный крем и закуски для Джумы. Мы заберем их обратно невостребованными.

– Сколько, по-твоему, ему было лет? – спросила я, все ещё сидя на земле. Ему могло быть два, пять, десять, двенадцать.

– Мы никогда не узнаем, – ответил он, усталый и измученный.

– Разве мы не можем пойти к властям? Попросить их что-нибудь сделать?

– Если бы полиция могла что-то с этим сделать, этого бы не случилось. Ты не можешь сражаться с армией безымянных, безликих призраков. Даже если ты догонишь их, они всего лишь посредники, работающие на целителей, которых, в свою очередь, финансируют богатые, влиятельные покровители. Это не человек, с которым ты имеешь дело, Родел, или группа людей, – это образ мышления, менталитет. И это самый опасный враг из всех.

– Значит, мы ничего не сможем сделать? Просто принимаем это и двигаемся дальше? Потому что это не личное? Потому что это нас не касается?

– Да! Да, ты принимаешь это! Так же, как я должен был это принять, – глаза Джека стрельнули в меня обжигающей горечью. – Нет ничего более личного, чем потерять дочь. Ты думаешь, я не хотел наказать людей, ответственных за убийство Лили? Ты думаешь, я не пытался представить себе их лица? Я каждую ночь бодрствую, цепляясь за дым и пепел, вдыхая зловоние собственной беспомощности. Так что не проповедуй мне о равнодушии. И если ты не можешь справиться с этим, то вперед, можешь упаковать свои вещи и вернуться домой, Родел, потому что это не грёбаное чаепитие в колыбели Африки.

Я приподняла подбородок, хотя он дрожал. Джек был не единственным, кто потерял кого-то. Я потеряла свою сестру. И по какой-то сумасшедшей иронии судьбы наши пути пересеклись – два человека с еще не зажившим, хрупким горем, брошенные в безнадежную ситуацию, пытаясь спасти кучу детей, когда мы едва могли удержаться от паники.

Я засмеялась над иронией ситуации. А потом снова засмеялась, потому что начала понимать пустые, безрадостные причины смеха Джека. Но мой смех превратился в тихие, всхлипывающие рыдания. Это был стоицизм, который поразил меня, принятие трагедии – самоубийства или совершенного преступления. Я видела это в глазах Джека, а затем снова в хижине, в глазах матери Джумы. Возможно, когда вы наблюдали как снова и снова лев заваливает наземь газель, когда вы чувствовали, как земля дрожит от миграции миллионов антилоп гну, это происходит естественным образом. Вы подружитесь с непостоянством, мимолетностью и незначительностью. В то время как я некогда лелеяла трагедию, неудачу или разочарование. Я сопротивлялась. Я продвигалась вперед с глубоким убеждением, что счастье – естественное состояние вещей. Я верила в это.

Я хотела уцепиться за счастье, но оно медленно ускользало от меня.

Джек позволил мне поплакать. Он не пытался меня уговаривать или утешать. Меня не торопили, не говорили, чтобы я перестала. Когда я, наконец, села в машину, он коротко кивнул мне, как, я подозреваю, один солдат кивнул бы другому. Подтверждая уважение, родство, то, что вместе пережили что-то большое и уродливое.

Когда мы въехали в мерцающую синеву туманного горизонта, я мельком увидела его душу. Так много кусочков его были скормлены львам. И также мрачно и горько это изменило его, он был гладиатором, выстоявшим там, где я бы точно упала.

Глава 7

Сквозь острова деревьев акации с плоскими кронами в блекнущее небо просачивались лучи малинового и фиолетового цвета. Даже когда ночь опустилась на обширные равнины, свет был ослепительным и ясным. Это был Серенгети, регион Африки, простирающийся от северной Танзании до юго-западной Кении. Известный своими великолепными львами и стадами мигрирующих животных, Серенгети охватывал ряд заповедников и природных зон.

– Нам придется остановиться где-нибудь на ночь, – сказал Джек. – Скоро стемнеет. Время свернуть с дороги. В Бараке мы задержались дольше, чем ожидали.

«Из-за моего нервного срыва», – подумала я.

Мы всё ещё были в нескольких часах езды от фермы, проезжая по краю кратера Нгоронгоро, жемчужины Серенгети (Прим. Нгоронгоро – огромный кратер в Танзании на краю саванны Серенгети, возникший в результате коллапса крупного вулкана около 2,5–3 миллионов лет назад. Диаметр кратера Нгоронгоро составляет от 17 до 21 км, его общая площадь насчитывает примерно 265 км². На дне кратера расположено озеро Магади, знаменитое популяцией фламинго). Извержение гигантского вулкана произошло около 3 миллионов лет назад, и затем он превратился в кратер глубиной 2000 футов (610 метров). В настоящее время самый большой в мире нетронутый кратер служит одним из самых обширных убежищ для диких животных на земле. В другой раз я, возможно, обратила бы больше внимания на него, но я рассеянно уставилась на расстилавшуюся перед нами дорогу. Я все думала о Джуме и о том, что он всё ещё был бы жив, если бы Габриэль и Мо сделали это, – как мы все связаны странными, таинственными способами. Потяните нить сюда, и там разрушится жизнь.