Текст книги "Васина Поляна"
Автор книги: Левиан Чумичев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
– «Лосев Леонид Иванович, цех восемь, слесарь».
Сашка жевал и жевал хлеб. Животишко у него становился круглым. Жадный огонек в глазах поугас. Не переставая жевать, братишка сказал:
– Теперь все законно. Теперь не помрем ни за что! Это уж точно!
А мама все смотрела и смотрела в пропуск, как будто там было что-то такое, чего она никак не могла разглядеть.
МУЖЧИНЫ ДО ВОСЕМНАДЦАТИ
Катилось-летело времечко.
Война же, проклятая, из памяти людей не выходила. Вроде все слезы выплакали по погибшим, помянули многажды, а вдовы да сироты смиряться с гибелью мужей и отцов не хотели. Особенно родители упорствовали – все поджидали своих сыночков.
На удивление всем нахаловская бабка Нестерова дождалась своего сына Зиновия. Бабка была очень настырной, уже и послевоенный крутой голод миновал, уже карточки отменили, а она все молилась за сына, уверяла всех, что зря на Зиновия похоронку написали.
Он и явился, Зиновий Нестеров. Он не только в плену побывал, но и во Франции досыта навоевался. Он даже по-французски говорить умел, только не с кем было.
Сорок восьмой год шел, и калеки, на фронте изувеченные, на каждом шагу встречались. Слепые в поездах хриплыми голосами песни пели, безногие и безрукие на базаре кто чем промышляли… На одного совсем-совсем безрукого парня специально глядеть приходили. Обычно он пристраивался у стены буфета около ровненькой фанерной дощечки. Между пальцами правой ноги парень вставлял самопишущую трофейную ручку и ногой, очень даже каллиграфически, писал на тетрадных листах в клеточку письма, заявления и даже стихи. Правда, над стихами он думал долго и меньше стакана водки за них не брал.
Конечно, большинство фронтовиков, если мало-мальски позволяло здоровье, поустраивались на работу. А для безнадежных инвалидов и курсы бухгалтеров и учетчиков создали, и инвалидскую артель «Красная охрана».
Старшего Лосева, Ивана Алексеевича, все еще держали в психиатрической лечебнице.
А Ленька Лосев пообвык уже в своем ШИХе, штамповочном инструментальном хозяйстве.
…Летело-катилось времечко.
Три с лишним года уже Леонид Лосев проработал самостоятельно. Правда, очень сложные штампы ему еще делать не доверяли, но кругляши он мастерить научился, а отремонтировать мог почти любой из штампов, что грохотали на штамповочном участке.
Сидел он теперь за верстаком самого Сергея Ивановича Смирнова, которого схоронили на старом нахаловском кладбище прошлой осенью.
Поначалу, и до войны, да и в войну еще, на этом кладбище всех подряд хоронили, а теперь места тут не стало, и так получилось, что на старом кладбище стали хоронить только людей достойных, про которых в городской газете в черной окаймовочке упоминалось или даже портрет покойного печатали, а под некрологом «группа товарищей» подписывалась.
Всякие же другие-разные успокаивались на далекой неохватной Лопатинской горе.
Смирнова хоронили не только работники восьмого цеха, но и из других цехов народ был, и даже из заводоуправления. Прощались с ним люди пожилые, знавшие его еще по работе в Рыбаковске.
Так получилось, что многие из эвакуированных в войну остались здесь, на Урале.
Шиховский слесарь Вениамин Иванович Мясоедов сказал на могиле:
– Это война убила нашего Сережку Смирнова. Как он работал, как ему в войну доставалось…
Заплакал старый Мясоедов, не договорил.
А главный инженер не только смирновскую работу вспомнил. Он всех рыбаковских добрым словом помянул. Сказал, что теперь для страны не только старый, рыбаковский, завод трудится, но и местный, уральский. И завод этот с каждым годом расширяется и вносит все больший вклад в оборонную боеспособность государства. Так сказал главный инженер.
В общем, по-доброму простились с Сергеем Ивановичем люди.
…А завод со своим Соцгородом действительно полностью начал царствовать в районе.
Кирзавод еще держался, а в Нахаловку уже вторглись двух-, а то и четырехэтажные дома. Давно в когда-то далекую деревню Дежневку влез Соцгород, там среди деревенских изб выросли заводская больница и еще несколько ей же принадлежащих зданий.
И совсем уж неожиданно, за одно лето, вдруг на пустыре возник современный кинотеатр «Победа». А рядом с кинотеатром огородили забором старый сосняк, построили в его гуще танцплощадку, тир, качели, разровняли футбольное поле – и получился парк.
* * *
После смерти Смирнова самыми высококвалифицированными слесарями в ШИХе считались Вениамин Иванович Мясоедов и Козлов.
Мясоедова все уважали, а Козлова, наоборот, недолюбливали. Открыто в крохоборстве и жадности обвинил Козлова недавно прибывший из детдома плюгавенький мальчишка Саня Лебедев. Он так и сказал перед сменой, при начальнике группы:
– Козлов делает только выгодную для себя работу, а не то, что нужно коллективу. А мастер идет у него на поводу.
Козлов, здоровенный тридцатилетний мужик, глаза выпучил.
Мастер Гудков заступился за Козлова:
– Всю войну завод держал Козлова на броне, здесь его руки были нужнее, чем на фронте…
– Я не про руки говорю, – не смутился Саня Лебедев.
Козлов пришел в себя:
– Ты, заморыш, гнида…
– Я вас не оскорблял… – тихо сказал Саня… и вдруг выпалил: – В таком случае ты, слышишь, ТЫ – вошь, жирная и заевшаяся.
Самое интересное, что после этой стычки обычно скорый на руку Козлов стал обходить Саню Лебедева, будто не замечал его.
А шиховские ребята Женька Бурцев, Борька Жабаров, Ленька Лосев, Мишка Игнатьев очень даже зауважали Саню.
А потом как-то узналось, что Лебедев пережил ленинградскую блокаду, потерял там всех родных, что хоть он и маленький, но ему уже пора бы в армию, но туда его не пускают врачи. Жил Саня в заводском общежитии, водку не пил, опять же, наверное, из-за здоровья, сильнее всех играл в шахматы и умел, самое смешное, играть на вечно молчавшем общежитском пианино, а не только на баяне.
Оказывается, в своем Ленинграде Саня не просто успел пять классов кончить, но и музыке учился, и шахматам.
Вообще, в последнее время изменилась, хоть не очень, но изменилась жизнь в цехе. Ну, работали, как всегда, в три смены, только когда смене мастера Гудкова выпадало работать с утра, в обеденный перерыв иногда на участке ШИХа устраивался концерт.
Саня Лебедев играл на красноуголковском баяне, а новая табельщица Аллочка Кильчевская пела песни. У табельщицы был несильный, но, как говорится, приятный голос. Леньке Лосеву очень нравилось слушать. Ему вообще эта Аллочка нравилась, он тогда не знал еще, что и Сашка Лебедев в нее был влюблен…
Как-то Ленька обкернивал риску на плите, вдруг девичьи руки обхватили его голову, закрыли глаза. Надо было угадать, кто стоял сзади, а он и так знал.
Он сразу учуял особый Аллин дух, пахло от ее склоненной головы чем-то непривычно приятным, длинные тонкие пальцы были ласковыми. Ни у одной штамповщицы, ни у одной контролерши, не говоря уже о заусенщицах, таких рук быть не могло. Ленька сразу догадался, кто его окутал руками, но, чтобы продлить эти мгновения, мычал что-то неопределенное.
– Дурачок, это же я! – призналась Алла. – Беги бегом к начальнику цеха, тебя там ждут.
Конечно, эта раскрасавица сроду и не знала, что она нравится Леньке.
Поначалу-то он и сам себе не признавался, что влюбился в эту взрослую (ей уж, поди, все двадцать лет было) девушку. Тем более что еще письма от Томки Востриковой с Дона приходили. Правда, теперь эти письма шли все реже. Вообще все старые лосевские друзья разбрелись, поразъехались.
Юрка Криков уехал в свой Рыбаковск, старик Газизов увез усыновленного Равиля, бывшего Доходягу, в деревню, Остроумовы тоже переехали куда-то к родне. Алька Кузин… Пропал Алька Кузин в дальней-предальней колонии.
Недругов и то поубавилось у Леньки Лосева, Сурок с Меченым как-то незаметно исчезли, Вовка Субботин вдруг женился и стал ударником труда на фанерной фабрике…
Но у Леньки новые друзья появились, шиховские ребята. И самым лучшим другом сделался Саша Лебедев, который не торопился возвращаться в свой Ленинград.
А в тот раз Алка сказала:
– Беги, Ленчик, бегом к начальнику цеха.
Хоть и не бегом, но к начальнику Лосев пошагал быстро. Он уже заметил, что туда прошли Гудков, Мясоедов, Козлов прошел…
В кабинете у начальника Ленька увидел и старшего нормировщика, и главного цехового контролера, и шиховских слесарей из других смен…
Начальник цеха выложил на стол замысловато перегнутый кронштейн, сказал:
– Вот деталь Д-127! Она идет к РД-10, главному изделию завода. Нужно абсолютно неограниченное количество этих деталей. Пока ни штампов, ни других приспособлений нет. Чертежи на них доделывает отдел главного технолога… У меня такой вопрос: сколько этих деталей может сделать слесарь за смену?
Ни слова не вымолвил Ленька Лосев на этом первом в своей жизни совещании. Молчал. Но само его присутствие среди ТАКИХ людей подняло его в своих собственных глазах.
* * *
А жизнь катилась-ехала. Хоть и приходилось вкалывать в три смены – неделю в день, неделю с вечера и неделю в ночь, но свободное время все равно образовывалось.
В прошлом году куда хуже было. Это потому, что Ленька Лосев и Сашка Лебедев удумали ходить в вечернюю школу. Мастер Гудков подзудил: «Чего это вы, ребята, с такими башками в малограмотных остаться решили? Поступайте в ШРМ, а я похлопочу, чтоб вы в ночь не работали, а школа двухсменная, может, осилите, а?»
У Леньки Лосева за спиной было полноценных семь классов, целое «неполно-среднее» образование! По тем временам не такое уж частое.
У Лебедева с образованием похуже было. В Ленинграде он окончил четыре класса, в блокаду в пятый только походил немного, а в детдоме из-за худого здоровья шестой кончить не сумел.
Хоть и пять классов кончил Сашка Лебедев, но за компанию с Ленькой поступил в восьмой.
Самое смешное, что Сашка поначалу учился не хуже других. А когда проходили «Бедную Лизу», то он всем на удивление единственный из класса без запинки отпулеметил мудреное слово «сентиментализм». С алгеброй Сашка тоже как-то легко подружился, хуже было с геометрией, но и ее одолел бы Сашка Лебедев, если бы не его ужасный характер и любовь к шахматам.
Как-то в класс пришел молодой парень и назвался учителем физики. И вместо физики давай рассказывать сказки о том, что скоро, совсем скоро будут телевизоры, это такие радиоприемники, которые можно не только слушать, но и видеть в них, кто говорит, поет или даже пляшет. Физик говорил, что такие приборы уже существуют и скоро появятся в каждом доме.
Сашка Лебедев не терпел вранья и обмана. Он так и сказал физику, что тот надувало и прохиндей.
Стало ясно, что восьмой класс Сашке не одолеть, и он перестал ходить в школу. Ленька дотерпел до снега, но потом тоже перестал учиться – засыпал на уроках, уставал на работе.
Зимой они часто играли с Сашкой в шахматы. Ленька тоже шахматами увлекся после случая с дежурным электриком Ваней Фроловым.
Был такой мужик в цехе. Высокий, поджарый, с огромной лобастой башкой и горящими выпуклыми глазами.
Как-то так получалось, что, если выпадал аванс или получка, Ваня Фролов обязательно дежурил в ночную смену. Ночью в цехе начальства, считай, никакого, и кое-кто собирался у Вани в дежурке, и там до утра шпарились в очко.
Один раз побывал в дежурке Ленька Лосев…
Пришел домой без копейки.
С порога сказал маме:
– Мам, прости меня, пожалуйста, но я проиграл получку.
– Ну и бог с ней, с получкой, – чуть ли не обрадовалась мама. – Ты еще заработаешь, только ты уж не играй больше, Леничка, пожалуйста. А что правду сказал – молодец!
Но еще разок сыгрануть хотелось. Ведь последний банк Ленька чуть-чуть не сорвал – двадцать очков на руках имелось: король, шестерка и десятка.
…И опять была ночная смена, и получка была, и опять дежурил Ваня Фролов.
Он, как всегда, выигрывал. Шустро, не глядя на колоду, раздавал карты, каждый раз предлагая сидящему рядом с Ленькой Лебедеву карту. Саша отрицательно качал головой и не отрывал глаз от фроловских пальцев.
Это потом во множестве кинокартин Лосев увидит, как, так сказать, положительные герои, чтобы наказать шулеров, сами их обыгрывали.
В ту ночь было не по-киношному. Сашка Лебедев скромно сидел рядом с играющими, держал в руке завернутый в белую тряпицу непонятный сверток и неотрывно смотрел на юркие пальцы банкующего Фролова.
Был объявлен «стук», и на столе ершилась куча денег. У Леньки была «последняя рука». Он прикрыл ладонью доставшуюся ему бубновую десятку. По банку никто ударить не решался, выигрывали, проигрывали, но банк не уменьшался. Дошла очередь до Лосева.
Ленька хотел бахнуть на остатки зарплаты, но Лебедев негромко подсказал:
– По банку.
– У меня не хватит, – прошептал Ленька.
Не отрывая взгляда от фроловских пальцев, не снимая правой руки с таинственного свертка, Лебедев достал из внутреннего кармана деньги и протянул Леньке.
И Лосев сказал:
– По банку!
Пальцы Фролова выкинули нижнюю карту, это была трефовая десятка.
– Себе, – почему-то шепотом вымолвил Ленька.
– Себе – не вам, перебор не дам! – заговорил Фролов, и его лупоглазые буркалы почему-то уставились на Лебедева.
Тот по-прежнему не отрывал глаз от пальцев Фролова.
При «стуке» банкомету полагалось играть в открытую. Теперь на столе перед электриком лежал король. Фролов оторвал взгляд от Лебедева, тянуче повел глаза к потолку… Пальцы моментально сработали, и к королю выпали сразу две карты – шестерка и туз. Все ахнули.
– Ваши не пляшут! – сказал Фролов.
А спокойный, невозмутимый Саша Лебедев поднялся из-за стола, подошел к Ване Фролову и бахнул свертком по огромному умному лбу. Большие презрительные глаза вдруг сделались бессмысленными, закатились, голова Фролова как бы в раздумье покачалась немного и сунулась в стол.
Первым опомнился Мишка Игнатьев, развернул тряпицу, и все увидели новенький, аккуратный кирпич.
– Убил? – Спросил Мишка.
– Должен очухаться, подождем, – ответил Лебедев. – Берите, кто сколько проиграл, – он отодвинул примявшую край денежной кучи фроловскую голову.
Саша Лебедев был самым худеньким, самым маленьким среди собравшихся в держурке парней… он был самым сильным среди них.
При всех потребовал с Леньки, чтобы он дал слово, что больше никогда в жизни не будет играть в очко, а когда Фролов зачихал и начал приходить в себя, Лебедев попросил всех выйти из дежурки.
Какой там был разговор, никто так и не узнал, только с тех пор в цехе Фролов в очко не играл. Он тоже шахматами увлекся. Очень ловко ставил новичкам детский мат, предварительно уговорив сунуть под доску хотя бы по рублевке.
Шахматы! Вроде бы совсем недавно стал чемпионом мира Михаил Ботвинник, сияла звезда Василия Смыслова, сверкал талантом Давид Бронштейн!..
Сашка Лебедев увлек шахматами почти всю молодежь восьмого цеха. Токаря и фрезеровщики понаделали десяток железных партий, профком где-то раздобыл двое шахматных часов, а одни часы принесла откуда-то табельщица Алла.
И теперь вместо привычного доминошного хлопанья-бабаханья в обеденный перерыв настырно щелкали шахматные часы под пальцами блицующих игроков.
Профком даже умудрился провести цеховой турнир по швейцарской системе. Первое место занял Лебедев, второе табельщица Алла, третье начальник цеха Н. Н. Куликов, четвертое Ленька Лосев, а дежурный электрик Иван Фролов оказался предпоследним, он все-таки умудрился поставить кому-то детский мат.
…А вскоре случилось такое… По заводу был объявлен межцеховой шахматный турнир! В условиях перечислялось, кто чем награждается и за какое занятое место. В команде должны участвовать трое мужчин и одна женщина. От работы участники не освобождались, игры проходили после работы в красных уголках цехов, но все участники, работающие посменно, переводились в дневную смену.
Шахматисты восьмого цеха дружно избрали своим капитаном Александра Лебедева. Собрание цеховых «гроссмейстеров» проходило не где-нибудь, а в кабинете начальника цеха Николая Николаевича Куликова.
Когда Сашку назвали капитаном и начальник предоставил ему слово, Сашка заговорил не очень скромно:
– Я не напрашивался, но вы правильно сделали, что меня выбрали. Значит, команда будет такой: Лебедев, Куликов, Кильчевская, Фролов… ну и запасной Лосев.
– Ребята, может, вы без меня? – начал было начальник цеха, но Сашка его перебил:
– Николай Николаевич! Мы о шахматах говорим, а вы рядовой член нашей команды, так что не перебивайте своего капитана… Без вас нам будет трудно, на третьей доске вы вполне стопроцентно можете добывать свое очко команде.
– Братцы! – как-то весело взмолился начальник цеха. – Да подведу же я вас! Собранья, заседанья, план…
– Приказ о межцеховом турнире подписан директором завода, – перебил замухрышистый, но вдруг ставший каким-то значительным Саня Лебедев.
Он строго оглядел свою команду: переполненного значимостью и довольством Ивана Фролова, улыбающуюся Аллу, смущенного Леньку, очень даже серьезного Куликова.
– О чести цеха я говорить не буду, доложу о стратегии нашей борьбы за первое место. Я, Кильчевская и Куликов играем примерно в силу первого-второго разряда. Лосев и Фролов гораздо слабее. Особенно Фролов (электрик потускнел). Но именно на Фролова ляжет самая ответственная, самая тяжелая, самая почетная задача! (Иван вскинулся, преобразился.) Он будет играть на первой доске! Итак, первую доску мы жертвуем, а на трех остальных уверенно выигрываем. Любой счет, кроме 3:1, будем считать как проигрышный для нас. Вопросы?
Ленька Лосев не узнавал своего друга. Здесь, в присутствии самого начальника, Сашка держался не просто уверенно, а как-то черт его знает как и говорил гладенько, без запиночки.
– Я слыхал, что вы принципиально честный человек, Лебедев, – сказал начальник цеха. – А тут, извините, обман получается.
– Это не обман, а тактика, Николай Николаевич.
– Ну-ну, – только и сказал Куликов.
…И начались чудеса. Восьмой цех стабильно выигрывал со счетом 3:1. Даже когда один раз на игру не смог подойти Николай Николаевич, команда все равно выиграла 3:1. Проиграл Ленька Лосев, зато умудрился-таки поставить свой детский мат Иван Фролов. От него, лобастого и внушительного, противник просто не ожидал такой дерзкой наивности.
Финал состоялся в заводоуправлении. С его командой и предстояло побороться восьмому цеху за первое место.
Все противники почему-то дружно опасались Ваню Фролова. Он действительно выглядел убедительно: красавица голова нависала над шахматной доской, от шахматных мыслей на огромном лбу вздувались жилы, свежая рубашка, галстук подчеркивали решительность и непримиримость первой доски восьмого цеха.
Как правило, игроки первой доски записывали свои партии. Фролов тоже что-то писал в своем блокноте. (Потом-то оказалось, он там птичек рисовал.)
Куликов как-то легко проиграл главному инженеру завода. Алла Кильчевская свела вничью свою партию с начальницей АХО. Лебедев, как всегда, свою партию выиграл, на этот раз у главного технолога.
Поначалу нагнал страху дежурный электрик Фролов на главного энергетика завода. Чуть время не просрочил главный энергетик…
Не удалось занять первое место! Но и второе общезаводское стало триумфом. Были «молнии», подарки, поздравления! Прогремели шахматисты восьмого на весь завод!
А всех счастливей был Ваня Фролов: надо же, самого главного энергетика чуть не обыграл, а что страху на него нагнал – это точно.
* * *
Поначалу кронштейн Д-147 шел очень даже плохо. Чуть полегчало, когда старый слесарь Мясоедов изготовил штамп для заготовок. Теперь их было навалом, но отводы сгибать приходилось по-прежнему в тисках, потом выпиливать их под шаблоны, подгонять по размерам, а самый большой допуск был четыре сотки.
Не столько надфилем деталь обихаживать приходилось, сколько микроном мерять.
Норма была восемь штук за смену, редко кто из слесарей выскакивал за десяток, разве что в обед время оторвет или пораньше за верстак сядет.
А кронштейны эти, видно, очень были нужны на сборке РД-10. Однажды в восьмой цех, совсем-совсем не сборочный, не главный, пришел сам директор завода Баландин. Он прошел по участку ШИХа. Поговорил о чем-то со старым слесарем Вениамином Ивановичем Мясоедовым, они знали друг друга еще до войны, по Рыбаковскому заводу.
Потом дядя Веня проговорился, что кронштейны эти держат сборку всего реактивного двигателя, этого самого РД-10.
И запропадали денно и нощно в цехе трое: старый Мясоедов, молодой Лебедев и средних лет Козлов.
Вениамин Иванович получил наконец-то чертежи для изготовления штампа. Этот штамп должен будет гнуть и доводить до ума всю деталь Д-127. То есть из заготовки без напильников, шаблонов и прочего из-под штампа должна выскакивать готовая сверхдефицитная деталь.
Так было задумано.
А пока Мясоедов, выпросив себе в помощники почему-то Лебедева, дневал и ночевал в цехе.
А на другом конце участка трудился угрюмый Козлов. Один.
…Когда Ленька Лосев только-только самостоятельно начал работать, у него с Козловым этим история случилась.
Поручил ему Гудков обрабатывать немудреную эллипсную деталь. Там надо было по краям проткнуть две дырки по восемь миллиметров, естественно, снять фаски и подогнать контуры детали по шаблону, только и делов.
Целый месяц Ленька на этих эллипсах сидел и так навострился их щелкать, что в расчет принес домой денег, которых не только что на еду-прокорм хватило, но и Сашку-братишку отправили погостить под город Горький, где обосновался демобилизовавшийся из армии дядя Витя.
И новый месяц начался у Лосева с этих эллипсных деталей. Все нормально шло.
Только в одну из утренних смен к его верстаку пристроился какой-то мужичок. Невзрачный сам из себя, стоит в сторонке, поглядывает на ловкую Ленькину работу, глаза от восхищения закатывает.
Ну, Ленька и расстарался в тот раз. Навыдавал этих деталей. Несколько раз Козлов пытался отозвать Лосева в сторонку, но тому некогда было – уж больно внимательно этот незнакомый человек за его работой наблюдал, любовался, радовался явно.
А в обед Козлов завел Леньку в пустую электродежурку и там дал ему по морде.
Ленька ничего не понял, но он вообще не любил, когда его били, особенно ни за что, и он бахнул Козлова на калган. Хоть и здоровый был мужик Козлов, но драться явно не умел. К тому же в дежурку пришел Ваня Фролов. Он сунул Козлову чистую ветошь: «Утрись!»
Козлов вытирал лицо, объяснял Фролову:
– Ты погляди на этого идиота – рядом с ним нормировщик стоит, хронометрирует работу, а этот козел вкалывает вовсю. Теперь расценки верняком полетят. Нет, как только рядом со Смирновым человек побывает, так козел из него получается, – сердился Козлов.
И точно, через два дня расценки на эллипсные детали были снижены.
…И не только Козлов, почти все ребята дулись на Леньку, и теперь эти обесцененные эллипсы приходилось делать только ему да приходящим в ШИХ новичкам.
А вообще-то Козлов умел работать здорово. И денег получал он больше всех в группе.
И вот теперь Козлов пропадал в цехе целыми сутками.
И старик Мясоедов пропадал…
И Сашка Лебедев…
А еще после посещения директора Баландина в цехе появились немцы. Самые настоящие, в форме, во всем немецком. Они уселись за верстаки и стали стараться за смену изготовить восемь штук Д-127.
Приводил их в цех высокий молодой немец, по всему видно – бывший офицер. Командой поворачивал лицом к себе, что-то говорил минуту-другую, и пленные расходились по рабочим местам не только в ШИХ, но и к станкам, и в калилку, и на пескоструй…
Из шиховских немцев бросался в глаза пожилой коротконогий Карл. Он быстрее всех, даже некоторых русских, делал свои восемь деталей, оставалось зачистить заусенки, но для этого Карлу надо было всего минут пятнадцать – двадцать, ежедневно у него оставался час, а то и полтора свободного времени. Карл разговаривал-общался с русскими. Вскоре ему стали давать в починку часы, а любителям театра Карл неустанно показывал одно и то же представление. Кривляясь и гримасничая, он изображал, как когда-то хотел повредить фашистам, но Карла хватали эсэсовцы, били по голове…
Немец хлопал себя по макушке, и изо рта у него почти на полметра выскакивала бело-розовая челюсть. Карл ловко ловил ее, заправлял в рот и радостно улыбался…
Перепадало, конечно, «артисту», кто огурца давал, а кто и хлеба кусок. А уж курил Карл досыта, это точно.
У русских таких смешных челюстей не было.
А рядом с Ленькой работал Хайнс, молоденький мальчишечка. Его взяли в плен в Берлине. Было тогда Хайнсу пятнадцать лет. Он был старше Леньки всего на год.
Благодаря Хайнсу Ленька знал, как по-немецки молоток, напильник, сверлильный станок, чертилка, то есть все предметы, что их окружали.
Хайнс гораздо лучше говорил по-русски, чем Ленька по-немецки, и как-то так получилось, что они на этой языковой мешанине отлично понимали друг друга.
Немецкий парень, оказалось, и у себя дома работал слесарем. Вообще все пригнанные в ШИХ немцы были когда-то профессиональными слесарями. Со сменным заданием справлялись почти все, припозднялся частенько немощный очкастый старикашка, но ему кто-нибудь из своих, чаще всего Хайнс, отдавал в конце смены свою деталь.
Норму немцы выполняли, но ни один из них не пробовал ее перевыполнить.
Все пленные работали, кроме офицера. Тот изредка помогал очкастому старикашке, но в основном прохаживался среди своих, отдавал какие-то распоряжения. А чаще всего околачивался на цеховой итээровской галерке. Когда работали в ночную смену, немец вообще там пропадал. А в ночную смену на галерке могла быть только табельщица Алла Кильчевская.
Шептания, шушуканья пошли по цеху.
Однажды Ленька увидел, как с галерки кубарем скатился Саня Лебедев и унырнул во фроловскую дежурку.
Ленька зашел туда – Сашка плакал.
Спрятал голову в подставленные руки, а его худенькие плечи мелко подрагивали.
– Саш, Сашка, – пытался растормошить друга Ленька. – Ну ты че, из-за этого фрица, что ли? Алка же – она не предатель! Да я сейчас…
– Не надо, Леня! Ничего не надо.
«Вот чудачина этот Сашка. Как за других, так он хоть на кого полезет, хоть кого отчехвостит, а тут…»
Пошел Ленька на галерку.
Они в табельной сидели. Немец держал в своей лапище Аллину руку и перебирал-шевелил ее пальцы.
– Ты, фриц недобитый! – сказал Ленька. – Хочешь, я тебе морду набью?
– О, теперь два Отелло уже! – сказал немец и очень миролюбиво улыбнулся. – Я не есть Фриц, я есть Адольф.
Леньку и вовсе закорежило от такого имени и на протянутую дружественно немецкую ладонь он даже не взглянул.
– А тебе-то, Алла, не стыдно?
– Ленечка, милый, не надо, пожалуйста.
– Чего не надо-то? И так уж в цехе… болтают…
– Да, Леня! Вчера Потапова со штамповки назвала меня немецкой овчаркой. – Алла всхлипнула.
Немец громко затараторил:
– Скоро будет хорошо. Мы едем по домам. Мой дом в советской зоне. Будем ездить гости. Вы к нам, мы к вам!
– Ага, обрадовался, – ощерился Ленька. – Мой батя пятый год из-за тебя с головой мается, а я к тебе в гости поеду…
– Леня! Я тебе клянусь, ничего плохого между мной и Адольфом не было. Честное-пречестное слово. Не сердитесь вы все на меня. И Сашеньке передай…
Немец что-то быстро-быстро заговорил по-немецки. Алла ответила ему по-русски:
– Конечно, Адольф. Ребята знают, что мы говорим с тобой об искусстве. И они не очень сердятся на меня.
Но все-таки, уходя, Ленька сказал Алле:
– Тебя Сашка Лебедев… такой парень… а ты…
Откровенно-то говоря, уж кому-кому, но немцу-то надо было врезать… Но ведь по всему видно, что Алка эта Кильчевская сама к Адольфу тянется…
А скоро крутые дела начались в штамповочном инструментальном хозяйстве.
Но сперва воскресенье необыкновенное случилось. Уж такое воскресенье…
В одну из суббот не только по восьмому цеху, но и по всему заводу распространился слух, что завтра на футбольном поле парка «Победа» состоится международный турнир по футболу. Будут участвовать команды Австрии, Германии, Венгрии и команда «Звезда» Черновской фанерной фабрики.
Дело в том, что и в Большом Городе, и в Черновке располагались огороженные заборами казармы пленных. Здесь кроме немцев, правда отдельно от них, жили венгры (их местные мадьярами называли) и австрийцы.
Пленные работали не только на заводах, но и строили дома. Строили, надо сказать, отлично. Получить ордер в такой дом считалось великим счастьем.
Первое послевоенное озлобление против пленных, когда пацаны кидали в них камнями, а взрослые, особенно женщины, слали вслед проклятия, такая сердитость уже прошли. Все чаще на улицах можно было видеть пленных без конвоя.
А когда в кинотеатре «Победа» (кстати, тоже построенном руками пленных) шла трофейная картина «Девушка моей мечты», немцы валом валили с сеанса на сеанс.
Но вот совершенно неслыханное дело – международный футбол!
По жребию выпало «Звезде» играть с венграми, а немцам с австрийцами. А потом уж, после перерыва, должны играть между собой победители.
Стадион был полнехонек. Никаких раздевалок не было, и поэтому команды вместе со своими болельщиками располагались в гуще деревьев, там футболисты переодевались, подгоняли форму.
Первыми на поле выбежали наши и венгры. Наши крикнули «физкультпривет», а венгры что-то непонятное вроде «гип-гип-ура».
Ленька и Сашка Лебедев пристроились за воротами венгерского вратаря. Многие заводские пришли посмотреть на этот необычный футбол, даже старик Мясоедов здесь был, отсутствовал только Козлов.
Мадьярский вратарь был высоким, поджарым парнем… И если у некоторых игроков на ногах были обыкновенные ботинки, то на вратаре красовались бутсы и даже гетры со щитками.
А Ленька с Сашкой устроились за воротами, чтобы получше разглядеть, как Петя Выборнов будет забивать голы этому мадьяру. Петя был в «Звезде» лучшим центрофорвардом, а в защите славился Андрей Михайленков, здоровенный, кряжистый парень, по годам еще ожидающий призыва в армию.
Началась игра, и сделалось что-то непонятное. Наши никак не могли пробиться к воротам венгров, а те то и дело врывались в штрафную площадку «Звезды». Михайленков трудился в поте лица, а Петя Выборнов одиноко стоял в центре поля, но мяч к нему почему-то не попадал. А когда он оказался с мячом и бабахнул-таки своим любимым резаным ударом в верхнюю левую девятку, вратарь в длинном прыжке красиво забрал мяч.
Петя пободался было между рук вратаря, но тот держал мяч высоко, на Петю не обращал внимания. А когда вратарь что-то громко крикнул, все венгры бросились вперед, а один маленький коротышка оказался у углового флага. До него-то, точнехонько в ноги, и допнул мяч венгерский вратарь. Причем пинал он не просто с руки, а в тот момент, когда мяч, чуть подброшенный вверх, касался земли.
Пройдет несколько лет, и в начале пятидесятых годов начнет греметь слава венгерской сборной футбольной команды. И сколько бы ни вглядывался Леонид Иванович Лосев в телевизионное изображение венгерского вратаря, он будет узнавать в нем того парня, что стоял в далеком сорок восьмом в воротах на недоделанном стадионе в парке «Победа».
