Текст книги "Эстетика самоубийства"

Автор книги: Лев Трегубов

Соавторы: Юрий Вагин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Для эстетики Платона как представителя высокой классики, в которой произошло слияние на более высоком уровне ранней космологической и антропологической эстетики, их синтез и возвращение к космосу, основополагающим является учение об идеях, эйдосах. Красота для Платона – это взаимопронизанность идеального и материального. Чем полнее идеальное воплощается в материи, то есть, чем в вещи меньше материи, тем она прекраснее.

Для представителя поздней классики Аристотеля высшая красота есть Единое, Ум, Мировая Душа и Космос. Ум для Аристотеля – некая вечная сущность, бытие, не подверженное внешнему воздействию, которое и является красотой. Наивысшая красота – это красота живого, одушевленного и наполненного умственными энергиями чувственного космоса.

В человеческой жизни красота и благое сближаются, теряя различие. Оба эти термина сливаются у Аристотеля в новое понятие «калокагатия» – единство этически «хорошего» и эстетически «прекрасного». Прекрасное – внутренняя добродетель (справедливость, мужество, великодушие, благородство и т. д.). Если античности в целом свойственно понимание добродетели как блага, а ее внешнее проявление рассматривалось как красота, то, у Аристотеля благо – это обычные жизненные блага, а добродетель – суть красота.

Для средневековой христианской эстетики характерна оценка трансцендентной, духовной, божественной красоты как самой высшей. Эта духовная, умопостигаемая красота несравненно выше красоты природного мира, выше красоты чувственной. Если для представителей античной эстетики самое прекрасное есть космос, то для представителей средневековой христианской эстетики самое прекрасное есть Бог.

Согласно одному из первых христианских теоретиков св. Августину, только чистая душа, не замутненная грязью чувственных наслаждений, может постичь красоту Бога и красоту Вселенной, как отражение высшей божественной красоты. Исходя из этого св. Августин выводил красоту из соразмерности, формы, порядка, царящих во Вселенной. И человека и природный мир он также наделял свойствами прекрасного, но это была уже не чистая красота, а то, что он именовал «aptum», что примерно можно перевести как «соответственный». Все земное настолько прекрасно, насколько оно соответствует мысли, слову и воле божьей. Человек прекрасен потому, что он является «подобием Божьим, создан по его воле и желанию и несовершенен потому, что презрел слово Божье и нарушил клятву свою, за что и был наказан».

С другой стороны, для св. Августина не существует и абсолютно безобразного. Безобразное для него – это только относительное несовершенство, самая низкая ступень прекрасного. Самоубийство, как не соответствующее воле божьей («живите и размножайтесь» и «не убий»), никак не может рассматриваться христианскими мыслителями как нечто прекрасное, однако когда жизнь человека приходит в противоречие с другими, более важными заповедями божьими, тогда самоубийство если и не становится прекрасным, то, по крайней мере, в соответствии с принципом «aptum» перестает быть уж совсем безобразным и грешным. Иначе бы в Библии не описывалось самоубийство благонравного старца Разиса, не канонизировала бы церковь двух святых: Пелагею и Софронию, не стал бы Суассонский епископ Жак дю Шатель отправляться в рай, чтобы позорно не возвращаться с Людовиком Святым во Францию, не доведя до конца крестового похода.

Подобное понимание красоты и прекрасного мы можем найти и в работах другого средневекового философа – Боэция, который считал, что созерцание высшей красоты – дело интуитивного разума. Созерцание этой высшей духовной красоты французский филолог и теолог Гуго-Сен-Викторский назвал «интеллигенцией». Более же низкую красоту, воспринимаемую ощущениями и воображением, он называл «imagination». Красота незримых вещей для него – в сущности, красота зримых – в форме. У Гуго мы можем встретить высказывания, которые позволят отнести его к представителям второй концепции панэстетизма, о которой мы уже говорили и для представителей которой характерна убежденность, что все на свете может быть прекрасным.

Фома Аквинский считал, что для красоты в первую очередь необходимы цельность, должная пропорция, ясность. В целом для средневековой эстетики характерна убежденность в трансцендентном характере абсолютной красоты, которая сконцентрирована в Боге и так же объективна, как и Бог. Красота всего окружающего мира является проявлением и отражением абсолютной божественной красоты. Красота человека и его поведения непосредственно выводится через их соответствие воле и замыслам божьим.

Некоторые христианские мыслители выдвинули в теологии и апологетике своеобразный «религиозный» второй закон термодинамики. Они утверждают, что порядок, гармония и красота, которые существовали на Земле в момент креации ее Богом, в дальнейшем постепенно «истекают», разрушаются и происходит энтропия божественной красоты, что, по их мнению, рано или поздно приведет к концу света, когда божественная красота и гармония полностью иссякнут и растворятся во Вселенной.

Среди представителей византийской философской и религиозной мысли следует обратить особое внимание на Псевдо-Ареопага, который, непосредственно исходя из христианско-религиозного понимания мира, создал очень четкую и абсолютно точно отражающую христианское мировоззрение классификацию красоты:

Абсолютная божественная красота.

Красота небесных существ.

Красота явлений и предметов окружающего мира.

Эта иерархия достаточно полно передает сущность эстетических концепций и сущность эстетического отражения мира, свойственного раннему и позднему христианству.

Некоторые специфические отличия мы можем обнаружить разве что только в Византии и Древней Руси.

Позднее принятие христианства в Византии и в Древней Руси привело к своеобразному синтезу понимания абсолютной божественной красоты и пониманию красоты Солнца – основного языческого божества. Категория света получила самостоятельное трактование. Свет есть сама красота и красота такая, по сравнению с которой «свет солнца – тьма». Сам Бог в какой-то степени олицетворяется со светом. Такая трактовка Бога с языческой подоплекой совершенно чужда истинному христианству, где не Бог есть свет, а Бог создал свет, чтобы рассеять мрак. Свет для христианства не сущность Бога, а его акценденция, проявление его величия и могущества.

У византийцев три понятия – Бог, свет и красота – слились в некое триединство и включились в единую сущность, в которой все они теряют свою дифференцированность. Свет есть красота. Красота сияет и передает всем предметам свои достоинства. Красота и свет – это Бог.

Еще выразительнее подобное смешение мифологических, языческих и христианских мотивов звучит в Древней Грузии. Источник прекрасного – солнце. Куда проникают его лучи, там и возникает красота. И здесь свет – олицетворение прекрасного.

Интересные высказывания о сущности человеческой красоты мы можем найти у древнерусского автора Нила Сорского: «Се бо зрим в гробы и видим нашу красоту безобразну и без славы, – писал Нил Сорский. – Где красота и наслаждение мира сего? Не все ли есть злообразие и смрад?» – вот лучший пример того, что Ницше справедливо подметил в христианстве как признак «глубочайшей болезни, усталости, угрюмости, истощения и оскудения» и который разительно отличает христианство от жизнелюбивого и жизнеутверждающего языческого мировоззрения. Для христианства жизнь по своей сущности есть «нечто ненормальное». Христианство, писал Ницще, есть «самая опасная и жуткая из всех возможных форм воли к гибели». Не случайно многие первые христиане, буквально восприняв это жизнененавидящее учение, принялись поодиночке и группами кончать жизнь самоубийством, чтобы скорее предстать перед Всевышним и оказаться в царстве «вечной красоты и блаженства».

Если буквально воспринять слова Екклезиаста «и возненавидел я жизнь, ибо все суета и томление духа», проникнуться пессимизмом книги Иова («человек рождается на страдания») и при этом верить, что на том свете человека ожидает райское блаженство, то где найти способ оставить на этом свете хоть одного разумного человека который бы не стремился всеми силами и средствами удрать из этого мира третьесортной красоты, страдания и печали в божественные «райские кущи»? Тот, кто правильно понимает сущность христианства, только и должен возопить, как святой Павел: «Кто избавит меня от сего тела смерти?»

Недаром теоретикам христианства и, в частности, тому же св. Августину, чтобы прекратить массовые самоубийства первых христиан и не остаться без паствы и богатых прихожан, которых они предпочитали убеждать в суетности богатства, а не в суетности жизни, пришлось специально провозгласить самоубийство грехом и слабостью, так как, якобы, при этом нарушается заповедь господня «не убий». Как только самоубийцам был обещан вместо сладостных кущ рая жаркий и вонючий ад, самоубийства резко пошли на убыль. Если бы христианство не додумалось до такой уловки, в настоящее время на Земле, наверное, не было бы ни одного христианина, а каждый новообращенный существовал бы ровно столько, сколько нужно времени, чтобы завязать на веревке петлю и накинуть ее на шею.

Родоначальник немецкой классической эстетики: Иммануил Кант в первую очередь считал прекрасным то, что согласуется с природой наших познавательных способностей. Как следует понимать это не совсем ясное на первый взгляд высказывание знаменитого кенигсбергского мудреца?

По Канту, есть две формы целесообразности в природе – логическая и эстетическая. Эстетическая целесообразность включает в себя то чувство удовольствия или неудовольствия, которое налично в субъекте, когда он находит в эмпирической случайности совпадение или несовпадение со своими познавательными способностями, требующими понятия цели. Эстетика у Канта – наука о «правилах чувственности вообще».

К концу XVIII – началу XIX века развивается понимание эстетики в более узком, специальном смысле, как философии искусства, что нашло свое отражение в работах Гегеля.

Главным достижением гегелевской философской мысли, как известно, является диалектический метод. Все реальные процессы, которые Гегель представил в виде диалектического развития, имеют у него своей основой диалектическое развитие идеи. В основе развития художественной культуры, таким образом, по Гегелю, лежит идея прекрасного.

Для молодого Гегеля идеалом гармонической общественной жизни, воплощением красоты и меры представляется Древняя Греция. Древние греки воплощают для него идеал всесторонне и гармонически развитой личности, и, – как пример того, он приводит (что интересно для нас) знаменитую историю Катона, который после того, как было разрушено все то, что было для него дорого: его мир, его республика, «нашел прибежище для себя в порядке более высоком», то есть покончил жизнь самоубийством. Как видим, для «отца диалектики», по выражению Карла Маркса, самоубийство отнюдь не являлось диссонансом для гармонически развитой и прекрасной личности, которая воплощалась для него в образе «благородных мужей» Древней Греции.

Гегель мечтал о возрождении прекрасного античного мира и полагал, что путь к этому лежит через эстетическое воспитание граждан. Христианской религии он противопоставлял «природную религию» – религию красоты, которая воспитывает у граждан чувство свободы, собственного достоинства, общественной добродетели. Если бы мы спросили у Гегеля (авторам позволено немного фантазии), будет ли самоубийство прекрасным и гармоничным в том случае, если свобода, человеческое достоинство и общественная добродетель, которые он так ценил, грубо попираются и у человека, за неимением другого выхода, остается только етот, что бы он ответил? Не является ли ответом то, что великий мыслитель, которого в XIX веке называли просто Философом и все понимали, о ком идет речь, привел самоубийство Катона как пример гордости и благородства?

Закончим на этом наш краткий исторический обзор, хорошо сознавая его неполноту и эклектичность. Эстетика, как мы уже писали в самом начале, не входит в наши интересы как самостоятельный предмет исследования и выполняет строго подчиненную функцию. Того, что мы рассмотрели, нам кажется вполне достаточным, чтобы сделать некоторые выводы относительно исторической динамики содержания категории прекрасного и возможности ее применения для характеристики явления самоубийства. Мы старались по возможности показать лишь то новое, что вносилось в содержание и понимание прекрасного на протяжении многих столетий различными авторами, философскими и религиозными концепциями и художественными школами.

Попробуем в конце нашего краткого обзора вспомнить, что же считали люди прекрасным в разные времена. Список получится очень длинный. Это – Космос, «Брахман», Единое, Ум, Мировая Душа, Боги, Бог и небесные существа, обожествленное солнце, тотем, весь чувственный мир, явления и предметы окружающего мира, солнце, его свет и сияние, месяц, луна, звезды, золото и драгоценные камни, человек, его внутренняя добродетель, его нравственная личность, животные, предметы, творимые человеком, храмы богов, музыка и т. д., и т. д.

Что вкладывалось в понятие прекрасного? Прекрасное – это благое, доброе, хорошее, соразмерное, целесообразное, соответственное, полезное, пышное, изобильное, плодоносное, разумное, цельное, ясное, сверкающее, сияющее, огромное, возвышающееся, пугающее, сделанное по всем правилам, целомудренное, справедливое, свободное, чувственное и пр., и пр.

Итак, ясно, что понятие прекрасного относительно и зависит от многих факторов (традиций, верований, особенностей национальной психологии, пола, возраста и т. д.), оно изменяется со временем, и нет абсолютной красоты в объективном мире без человека, воспринимающего, изучающего и оценивающего этот мир. Сама по себе «Вселенная не совершенна, не прекрасна, не благородна и не хочет стать ничем из этого, она вовсе не стремится подражать человеку! Ее вовсе не трогают наши эстетические и моральные суждения!» (Ф. Ницше).

Красота есть субъективная, релятивная эстетическая видимость, конкретное содержание которой существенно менялось на протяжении исторического развития человечества. Нет ни одного явления или предмета в окружающем нас мире, который не мог бы попасть в сферу эстетической видимости и, следовательно, не восприниматься как нечто прекрасное. Ни сам человек, ни все его поведение не составляют в данном случае исключения.

И самоубийство как один из аспектов человеческого поведения может быть (и мы это показали, а сейчас перечислим еще раз) не только эстетичным вообще, не только трагичным, ужасным, безобразным и т. д., но и прекрасным.

Самоубийство рассматривалось как нечто прекрасное в Древней Индии и Японии, Древнем Египте и Палестине, Греции и Риме. Можем ли мы не считаться с этими фактами? Если самоубийство на протяжении многих столетий не препятствовало тому, чтобы человека считали мудрым, благородным, честным, храбрым, гордым, должны ли мы и дальше, по-христиански засучив рукава, забивать «осиновые колья» в могилу каждого самоубийцы и брезгливо морщить губы при упоминании о самоубийстве?

Даже некоторые служители церкви еще в начале века понимали это. Епископ Михаил в 1911 году писал, что «в конце концов, лишение самоубийц погребения – кара для близких самоубийц, и несправедливая кара».

Читателю должно быть понятно, что в плане дальнейшего разговора нас не будет интересовать эстетика как область философии, занимающаяся фундаментальными проблемами искусства.

Для нашего исследования важно соотнести феномен самоубийства, конкретные примеры суицидальных актов с важнейшими категориями эстетики: гармония, мера и в конечном счете красота и прекрасное. Но даже если, говоря о каком-то конкретном суицидальном акте, мы воспринимаем его как ужасный, безобразный, то и тогда эти определения оцениваются нами в сопряжении, сравнении с нашими представлениями о прекрасном и воспринимаются как их противоположность, но в любом случае анализ происходит с эстетических позиций. Не случайно Розенкранц посвятил отдельный труд эстетике безобразного. Виктор Гюго не боялся вводить «безобразное» в сферу эстетического, а Де Сантис включал «уродливое» в ряд эстетических категорий.

Оставив философам разрешение спорных вопросов эстетики, противоречия различных школ и течений (в какой науке обходится без этого?), примем как должное основные категории эстетики и качественное своеобразие присущего только человеку эстетического отражения мира. В основе эстетического отражения мира или, если угодно, его художественного познания лежит художественный образ и рождаемое им переживание, чувство.

Сущность эстетического отражения качественно своеобразна. Его можно смело назвать шестым квазиизмерением, которое очень точно и быстро на допонятийном уровне позволяет нам реагировать на окружающий мир и тем самым обеспечивать лучшую приспособляемость в нем. Сущность эстетического отражения мира составляют не действие и не мысль, а переживание, эмоция, образ. И, следовательно, мы можем сделать вывод, что эстетика не есть наука о красоте или о красоте и безобразии; эстетика есть наука об эстетических переживаниях. Вот то общее, что имеется у каждого живущего на Земле человека, независимо от того, жил ли он две тысячи или сто лет тому назад, живет ли он в Нью-Йорке или в российской провинции, раб ли он или президент Соединенных Штатов Америки.

Эстетическое переживание – именно оно формирует оценочные категории прекрасного, безобразного, трагического, комического и т. д. Только эстетически переживая, мы вообще можем иметь представление о любой из вышеперечисленных категорий.

Именно эстетическое переживание имел в виду Александр Баумгартен, когда вводил в научный лексикон свою «эстетику», определяя ее как науку о чувственном познании. И красоту Баумгартен не считал предметом эстетики, а называл ею лишь «совершенную форму чувственного познания».

Только понимая эстетику как науку об эстетических переживаниях, мы получим возможность рассматривать самоубийство человека, как, впрочем, и все остальные проявления человеческого бытия, с эстетических позиций.

Невозможно и глупо доказывать, что самоубийство в настоящее время может кому-либо казаться красивым и прекрасным. Но утверждать, что самоубийство вызывает эстетические переживания, мы имеем полное право. При этом, если у индийского брамина или древнего кельта, или у почти современного нам Латреамона, который в своем произведении «Песни Мальдорора» так и писал: «…лицо сверхчеловеческое, печальное, словно Вселенная, прекрасное, словно самоубийство», самоубийство вызывает эстетические переживания красоты, благородным мужем в Древней Греции самоубийство переживается как нечто возвышенное, Альбер Камю находит самоубийство Кириллова в «Бесах» Достоевского юмористическим, мы можем расценивать самоубийство как нечто трагическое, а вы, читатель, как нечто безобразное или ужасное – не имеет никакого значения. И прекрасное, и безобразное, и трагическое, и комическое – все это эстетические категории. Все они отражают различные эстетические переживания. Все они входят в сферу интересов эстетики. Почему – вот вопрос, на который следует искать ответ. Почему самоубийство, равно как и множество других человеческих поступков, диаметрально противоположно оценивалось в различные времена в различных странах и различными людьми? Что лежит в основе субъективности и релятивности эстетических переживаний – вот вопрос, который должен интересовать эстетику. При таком подходе название этой книги ни у кого не вызовет удивления, как не вызывают удивления книги об эстетике спорта или эстетике быта, а мы сможем далее рассматривать самоубийство как один из аспектов человеческого поведения, который имеет прагматическое, теоретическое и, не в последнюю очередь, эстетическое значение. Какие эстетические переживания может вызвать самоубийство, что именно вызывает эти переживания, – это станет предметом нашего дальнейшего разговора.

Вопрос о том, что самоубийство может быть рассмотрено с эстетических позиций и что самоубийство может вызывать эстетические переживания и входит, как любая другая человеческая деятельность, в сферу интересов эстетики, мы можем считать в целом разрешенным. В дальнейшем нам останется только уточнить, какие именно аспекты самоубийства (сам акт, мотивы, способ, место, ожидающие последствия, возможность выбора) оказывают влияние на эстетическую окраску самоубийства и его эстетическое восприятие.

Тем, у кого еще остаются какие-либо сомнения относительно возможности эстетического рассмотрения самоубийства, советуем вспомнить, что акт самоубийства десятки и десятки раз находил отображение в самых различных произведениях искусства. Это и художественная литература, и поэзия, и живопись, и скульптура, и театр. Можно вспомнить «Страдания молодого Вертера» Гёте, «Ромео и Джульетту» Шекспира, «Анну Каренину» Толстого и многие другие произведения, в которых так или иначе изображался акт самоубийства. Разве можем мы не сопереживать, не воспринимать как трагедию самоубийство юных веронских влюбленных, ставших символами трагической любви для всего человечества? А разве не является категория «трагического» одной из основных среди эстетических категорий? Задумайтесь над этим, читатель, и вы согласитесь с нами.

На протяжении многих веков каждый культурный и образованный европеец воспитывался на исполненных глубокого драматизма и героики образах Катона и Лукреции, которые, как известно, покончили с собой. Самоубийство Катона было известно в древнем мире почти так же, как самоубийство Сократа. Тем, кто часто бывает в Эрмитаже, может быть, запомнилась картина известного художника Летьера «Самоубийство Катона».

Если бы самоубийство не несло в себе тех или иных эстетических компонентов, разве могло бы оно попасть в сферу внимания искусства и привлекать внимание великих мастеров прошлого и настоящего? При этом у большинства людей все эти произведения вызывают отнюдь не отрицательные эстетические переживания. Мы говорим о большинстве людей, так как всегда помним о субъективности и релятивности эстетических переживаний. Один наш знакомый, человек образованный и интеллигентный, который, исходя из традиционного христианского мировоззрения, сугубо отрицательно относится к самоубийству, во время нашего спора заявил, что и самоубийство Анны Карениной вызывает у него в определенном отношении чувства отвращения, брезгливости и омерзения. Что же, он имеет на это право.

Единственное, что нас утешает, что если мы и покажемся все-таки кому-нибудь из читателей безнравственными циниками и святотатцами, то мы будем в этом случае в одной компании с такими людьми, как Сократ, Эпикур, Сенека, Плиний и Монтень.

Для нас, повторяем, даже не столь интересен вопрос, вызывает ли самоубийство эстетические переживания. Мы в этом нисколько не сомневаемся и доказывать это более не считаем нужным. Как говорит академик Д. С. Лихачев: «Есть вещи, которые люди либо понимают, либо нет. И доказывать что-либо бесполезно». Для нас гораздо более интересно показать, как и какие эстетические переживания вызывало самоубийство в различные исторические периоды. Что для этого делалось? Не секрет, что у некоторых народов самоубийство было возведено в ранг искусства. Этому обучали с детства. Посмотреть, как человек будет совершать самоубийство, собирались десятки и сотни зрителей, и никому из них даже не приходило в голову помешать происходящему, как нам не приходит в голову во время спектакля броситься спасать Дездемону.

Итак, согласимся, что акт самоубийства может, как и любое другое явление, быть рассмотрен с эстетических позиций. Ведь суицидальный акт есть не что иное, как акт поведенческий, присущий человеку, им исполняемый. Следовательно, в нем обязательно в той или иной мере отражается своеобразие духовного мира человека, в том числе и те эстетические переживания, принципы, понятия, которые были ему свойственны. А тем самым через духовный мир человека проявляют себя и социальные факторы, его формирующие. Иными словами, в самоубийстве – его способе, деталях, нюансах, мотивах, ему способствовавших, – отражаются и жертва и общество, в котором она жила и из которого вынуждена была уйти.

«Человек – это процесс его поступков», – сказал А. Грамши, и если мы привычно не сомневаемся в возможности эстетического анализа таких поведенческих актов, как половой акт, процесс еды и др., то и такой сложный, ответственный, наконец, просто решающий, последний в жизни акт, каким является самоубийство, не может быть обойден вниманием эстетики.

Совершению самоубийства, естественно, предшествуют факторы, толкающие человека на это. Чаще всего (если речь идет о психике нормальных людей) это сложное сочетание психотравмирующих воздействий самого различного свойства и самых различных сочетаний. Тут и семейные ссоры, и так называемые «производственные конфликты», которые, сочетаясь со своеобразием характерологических свойств конкретного человека, обусловливают то, что на языке психиатров называется «психотравмирующей ситуацией».

В любом случае, факторы, воздействующие на личность, являются для нее индивидуально стрессовыми, неразрешимыми, приводят к внутриличностному конфликту, нарушающему адаптационные ресурсы человека. В итоге – личностный слом, переживание тупика и, как следствие, самоубийство.

Описанное – не более чем схема, но в каждом конкретном случае при всем многообразии тех причин, что побудили самоубийцу решиться на непоправимый шаг, эта схема, подобно каркасу, несет на себе конструкции мотивов самоубийства.

Может показаться неожиданным, что среди этих причин нередко могут быть факторы несомненно эстетического свойства, то есть такие, которые, приходя в некоторое противоречие с эстетическими принципами человека, приводят его к решению покончить с собой.