Текст книги "Офицерский корпус Русской Армии. Опыт самопознания"

Автор книги: Лев Толстой

Соавторы: Антон Деникин,Петр Краснов,Антон Керсновский,Анатолий Каменев,Александр Редигер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 49 страниц)

Военная техника и офицерское образование

Еще полвека тому назад офицерское звание украшало, возвеличивало человека, а теперь человеку приходится украшать, возвеличивать офицерское звание. Ношение офицерского мундира было гарантией наличия и подобающих качеств, и надлежащих званий. Ныне же мундир – не гарантия. Во-первых, его надевают всякие проходимцы… Во-вторых, офицеры нередко оказываются вынужденными с национальной высоты спуститься в низину партийности… В-третьих, гражданин не мог конкурировать с офицером в тактических познаниях, а теперь от офицера требуются и технические познания, чтобы импонировать действительным знанием дела, чтобы быть авторитетным в глазах граждан… Офицер должен быть высокообразованным человеком, чтобы импонировать гражданам вне воинства и чтобы доминировать над гражданами, призванными в воинство.

Общее образование. Широте общего образования офицеров надо поставить разумный предел. По этому поводу Лиддель Харт пишет, что германские генералы во Вторую войну были бы еще лучше, «если бы имели более широкие горизонты и более глубокое понимание. Но если бы они стали философами, они перестали бы быть солдатами».

Специальное образование. Специализация означает увеличение глубины познаний на уменьшающемся пространстве знания: чем совершеннее специалист, тем он уже. К техническому оборудованию войска предъявляется требование: заменяемость частей. Поэтому желательно иметь, скажем, пулеметы одного образца, чтобы пулеметчик при поломке бойка мог взять у другого пулеметчика запасной боек. То же требование предъявляется и к офицерству: каждый офицер в роте, независимо от специальности, должен по своим познаниям быть в состоянии заменить убывшего командира роты. Здесь не может быть разобщения специальностей.

Но по мере удаления от наименьшей тактической единицы, роты, в сложную систему командования специальности разделяются непроницаемыми переборками: чтобы в большом штабе быть специалистом по разведке, нельзя загромождать свой ум познаниями по передвижению войск. <…>

Одной лишь категории офицеров не должно быть – политруков, комиссаров. За командиром идут, идут в бой, идут на смерть, если он командир. Но не идут за сочетанием двух полукомандиров: тактически-строевого и психологически-политического. Современный офицер должен быть и офицером, и психологом, и пропагандистом. <…>

Образовательный уровень обер-офицеров должен быть таков, чтобы в обществе ни в коем случае не считали их ниже инженеров, получающих образование в полувысших учебных заведениях типа «техникум». Как это ни курьезно, но присвоенное в России военным школам наименование «училища» снижало интеллигентный ранг офицеров, потому что существование ремесленных, сельскохозяйственных, коммерческих и реальных училищ вызывало по ассоциации представление у граждан, что окончивший артиллерийское училище такой же «недоучка», как счетовод, бухгалтер, ограничившийся прохождением коммерческого училища. Роль офицера в казарме и роль офицера в обществе, в государстве не может иметь должного значения, если удельный вес чина подпоручика не будет равен весу звания инженера: общественность не сомневается, что инженеры достаточно подготовлены, чтобы развивать промышленную мощь страны – она должна не иметь сомнения, что офицерство имеет подобающее образование для развития военной мощи государства.

Высшее образование. Офицерство – это инженеры, а руководящий слой в нем – дипломированные инженеры, то есть люди с законченным высшим образованием В обществе признавали офицера с академическим значком артиллерийским, инженерным, юридическим и, конечно, военно-академическим (Генерального штаба) – равным по образованию с юристами, докторами, инженерами. <…>

В начале XIX века офицеры России по своему образованию были цветом тогдашнего малообразованного общества; к началу XX века на всех руководящих постах в государственной власти, в судебном мире, в промышленности, в торговле и т. д. стояли люди с законченным высшим образованием, а офицерство, хотя и значительно поднявшее за сто лет свой образовательный уровень, оказалось отставшим от общего прогресса просвещения: большинство штаб-офицерских и генеральских должностей предоставлялось офицерам без законченного высшего образования, потому что число таковых возрастало медленно – в России менее 200 офицеров в год получало академический значок.

Военное дело сложнее медицины, юриспруденции, технологии и т. д., и им должны руководить офицеры с неменьшим, с таким же высоким образовательным цензом, как медики, судьи или адвокаты, технические директора фабрик и т. п. Это необходимо для авторитетности командного состава воинства в глазах общественности, народа. И это нужно для служебной пользы офицерства. Подполковник, командующий трансокеанскими ракетными установками, должен быть высокообразованным офицером, чтобы уметь использовать такое сложное оружие и, во-вторых, чтобы импонировать своим подчиненным, среди которых, кроме караульной команды и хозяйственного персонала, нет людей без очень большого технического образования и стажа. Подполковник, командующий гренадерским батальоном, должен иметь высшее образование не только для понимания всей многосложности движений и боя моторизованных частей, но и для того, чтобы быть авторитетным в глазах подчиненных ему мобилизованных офицеров из адвокатов или студентов, из инженеров или техников. Прежде любой строевой обер-офицер мог заведовать разведкой в полку и в штабе дивизии, а любой офицер Генерального штаба – в высших штабах и в наивысшем. Теперь войсковая разведка включила в себя знание телефонного и радиотелефонного подслушивания, технические познания для быстрого обнаружения мельчайших новинок вражеского вооружения и снаряжения, навыки в психологическом разведовании неприятеля, собственных воинов и окружающего населения. Поэтому уже на низшей ступени разведки нужны квалифицированные разведчики. А на высших нужны столь разносторонние знания, что руководить разведкой могут лишь высокообразованные специалисты при помощи высококвалифицированных экспертов во всех видах техники, технологии, знатоков экономики, политики, социальных вопросов, психологии масс и так далее. Существует мнение, что ныне все офицеры должны быть инженерами, физиками, натуралистами и, во всяком случае, математиками, потому что математика научает логично и точно мыслить, а без привычки к такому мышлению не может быть ни надлежащего использования военной техники, ни правильного приложения тактики, базирующейся на технике. Идея технократии не привилась в политике, не привьется и в военном деле, потому что офицер должен быть больше психолог, чем математик, больше властелин солдатских душ, чем знаток военных машин. Однако необходимо, чтобы мышление всех офицеров формировалось под действием математических наук; чтобы, во-вторых, значительный процент офицеров имел техническое образование ранга инженера; чтобы, в-третьих, кроме оперативного Генерального штаба существовал и технический Генеральный штаб из офицеров с техническим образованием ранга дипломированного инженера. Технический Генеральный штаб имел бы своим назначением: из общей техники отбирать для нужд военной техники все идеи, конструкции, методы, средства, которые могут быть полезны воинству; следить, чтобы типы и количество военной техники воинства соответствовали способностям промышленности страны (в мирное и военное время); чтобы тактические и оперативные идеи в воинстве находили себе поддержку в военно-техническом изобретательстве; чтобы воинство наилучшим образом использовало технику, поставленную в его распоряжение.

Война перестала быть искусством, основывавшимся на специальном военном знании: теперь оно базируется на всестороннем знании. В развивавшейся усложнившейся науке исчезли энциклопедисты, не может быть энциклопедистов и на высших ступенях военно-иерархической лестницы. Теперь Ломоносов не мог бы равняться целой Академии наук, а Суворов не мог бы с тактических должностей перейти в фортификаторы и строить в Финляндии укрепления: невозможно сочетание в одном лице специализаций при их нынешней сложности и объеме.

В прошлом веке гусар мог петь: «Я верю в славное призванье, я верю в храбрый эскадрон», но и тогда офицеру нужна была не только вера в эскадрон, но и умение вести его. Теперь же и вера эта стала не столь простой и естественной, как встарь: эскадроны сделались психологически гораздо более сложными, и познания требуются в размере, какого нельзя было представить себе полвека тому назад. Артиллерия и саперы считались «учеными» родами войск – сейчас все роды войск стали учеными и высоко учеными. Образованным и высокообразованным поэтому должно быть кадровое офицерство как остов воинства.

Дух офицера в материалистическую эпоху

Генерал М. И. Драгомиров писал, что война вызывает напряжение всех духовных свойств человека и показывает меру его воли, как никакая другая деятельность. То же выразил и штатский писатель Штайнмитц в книге «Социологические войны»: «Ничто не могло больше развить дарование человека, как борьба с себе подобными». Это относится прежде всего к тем, кто, посвятив себя военной службе, унаследовал через воинское воспитание дарование предшествовавших офицерских поколений и развил их в себе военной боевой деятельностью и подготовкой к этой деятельности.

Это не относится к тем, кто получает ныне офицерское звание, не воспринявши офицерской духовной наследственности. Хрущев стал без всяких к тому оснований кавалерийским генералом, а аргентинский анархист Гевара (д-р Че) сам себя на Кубе наименовал майором. Такие паразиты офицерского корпуса могут обладать командными способностями и тактическим чутьем, но не могут быть обладателями истинно воинского духа беззаветного самопожертвования во имя долга. «Жизни тот один достоин, кто на смерть всегда готов» – эти слова солдатской песни были нерушимым «верую» для офицеров. И остались, как бы ни врывались машины в военное дело, как бы ни принижал военное искусство материалистический подход к пониманию войны.

Если в конце прошлого века такой почитатель военного разумения, как генерал Мольтке, мог утверждать, что «на войне особенности характера имеют больший вес, нежели особенности разумения», то и сейчас при воевании ракетами, джетами, радарами и электронными мозгами свойства офицерского духа доминируют над техникой и техническим знанием. В минувшем веке офицер не нуждался в обширных технических познаниях; в начале этого века он, не желая стать «огнепоклонником» (по Драгомировскому выражению), осторожно расширял свой технический кругозор, но теперь он должен быть во всеоружии военно-технического знания, сохраняя в то же время военно-духовное сознание.

Офицерский дух. Американский генерал Брэдли утверждает, что солдат Соединенных Штатов – наисовершеннейший индивидуалист в мире, то есть что он отвечает современному требованию, предъявляемому к каждому воину: быть самостоятельным бойцом. Германский солдат в конце своего обучения проводит 7 дней в лесу, где учится ориентироваться без компаса, маскироваться и бесследно передвигаться, питаться тем, что есть в лесу годного в пищу; затем его высаживают в незнакомой местности километрах в 100 от казармы, и он, выполняя в пути тактические задания, должен за трое суток достичь казармы. Так развиваются индивидуальные военные способности. А склонность к их развитию не исчезла в народах. Хотя и кажется, что ее больше нет, но 10.000 молодых немцев ежегодно поступают во французский Иностранный легион, повинуясь охоте к военной жизни.

Если каждый солдат должен быть самостоятелен и инициативен, то офицер и подавно. «Активность, деятельность есть важнейшее из достоинств воинских», – писал Суворов. Офицеру нужна деятельность и самодеятельность, то есть активность и инициативность для командования и выполнения задания, во-первых, и, во-вторых, для указания примера подчиненным. «Идя за офицером, Иван неустрашим», – пишет о советском солдате Гарткопф. А генерал Маннштейн требует и от генералов, включая и корпусных командиров, чтобы они в бою были со своими войсками – тогда боец не будет о них говорить презрительно: «Те, там позади…».

Офицер не должен бояться ответственности, должен любить ответственность. Бессмертны для офицеров слова, которые сказал генерал Зейдлиц в Цорндорфском бою, получив от Фридриха суровый окрик: «Пусть король располагает моей головой после битвы, а в битве пусть мне позволит пользоваться ею». Ответственность и инициатива ходят в паре. В офицере они неразделимы. Но современному офицеру они в большей мере необходимы, нежели в прежних войнах с их сомкнутыми строями и в недавних войнах с регламентированными боевыми порядками: в мятеже-войне, полной беспорядка, импровизация боевых построений и действий будет законом.

Однако как ни огромна разница между прежним выполнением приказа и нынешним творчеством в рамках приказа, остается и сейчас в силе Суворовский завет офицеру: «Отвага, мужество, проницательность, предусмотрительность, порядок, умеренность, правило, глазомер, быстрота, натиск, гуманность, умиротворение, забвение». Последние три слова включены великим полководцем и психологом на основании опыта, добытого им в двух гражданских войнах и одной революционной (против Пугачева, против поляков, против революционных французов в Италии). И эта часть его завета весьма годится для мятежа-войны. А что касается инициативности, то Суворов был революционером в глазах генералов того времени, поучая: «Местный в его близости по обстоятельствам лучше судит, нежели отдаленный». В современной войне каждый местный командир будет часто иметь случай лучше судить, нежели его высокий, но отдаленный начальник.

Вожделение поучений Суворова не означает, что офицер должен возвратиться к духу XVIII века, – оно лишь означает, что Суворов на два столетия опередил свой век.

Без риска впасть в ретроградство офицер должен блюсти завет еще более отдаленных времен и иметь, как учил Петр Великий, «любление чести». Честь драгоценнейшее свойство офицерского духа.

8 января 1943 года генерал-полковник Рокоссовский предложил окруженному у Сталинграда генералу Паулюсу «прекратить бессмысленное сопротивление и капитулировать». Немецкий генерал отказался, и по этому поводу генерал-фельдмаршал Маннштейн пишет: «Армия не смеет капитулировать, пока она еще как-нибудь в состоянии бороться. Отказ от этого взгляда значил бы конец воинского сознания вообще… Пока будут солдаты, должно быть сохранено это сознание воинской чести».

Полвека тому назад честь, как и встарь, была синонимом достоинства и гордости. Достоинство требовало соответствующего поведения в бою, в службе, в жизни. Гордость побуждала к дуэли при малейшем умалении чести. Бутафорские дуэли политиков перед объективами фоторепортеров сделали дуэли смешными, а гражданские законы воспретили и военным лицам дуэлировать. И гордость офицера стала в условиях нынешней общественной жизни менее вызывающей, сдержаннее реагирующей: за невозможностью надлежаще реагировать на непочтение приходится, чтобы не дать повода к непочтению, вести себя с безукоризненным достоинством. Достойно жить, достойно служить и достойно умереть. Припоминаются слова философа Сенеки: «Достойно умереть – это значит избежать опасности недостойно жить». Офицер избегает опасности недостойно жить своею постоянною готовностью достойно умереть, повинуясь своему священному долгу. На памятнике спартанцам, погибшим в неравном бою у Фермопил, стояло: «Путник, коли придешь в Спарту, оповести там, что видел ты нас здесь полегшими, как того требует Закон». Закон долга от времен Спарты и до сего дня остался неизменным для воина-офицера.

Гражданский дух в офицере. Консервация традиционного офицерского духа необходима и в условиях современности. Но эти условия требуют и воспитания в офицере гражданского духа. «Войско есть средство, а не самоцель, оно подчинено государству, из него взято», – говорит Штайнмитц, исследуя социологию войны. Кастовое офицерство давно исчезло, исчезло и сословное офицерства, а внесословное офицерство перестало быть изолированным организмом в обществе, в народе.

Перестало по двум причинам: во-первых, профессиональный офицер перестал быть существом особенным, предназначенным для геройства и смерти ради родины; теперь такими же защитниками родины становятся сотни тысяч обывателей, мобилизованных для выполнения офицерских обязанностей; во-вторых, воинство перестало быть государством в государстве, и офицерство перестало быть абсолютным властелином воинства, ответственным только перед главою государства; воинство – в особенности во время войны – всенародно и поэтому живет и действует, мыслит и чувствует вместе с народом, находясь под наблюдением ведущего слоя народа, общественности, а поэтому и корпус кадровых офицеров погрузился до известной степени в общественность.

Священник, офицер, педагог, литератор, политик формируют душу народа. Отличие офицера от прочих четырех воспитателей состоит лишь в том, что те учат, как достойно жить для родины, а он учит, как достойно умирать за родину. Борьба с себе подобными, то есть война и подготовка духа народа к войне развивает не только воинские качества, но и многие социальные добродетели: например, самопожертвование, подчинение своего «я» национальному «мы», бескорыстное сотрудничество ради государственной пользы. Общество может этого не сознавать или не признавать, а если признает, то не дозволяет офицеру выделяться выше среднего общественного уровня. Не дозволяет ему даже выделяться внешне и воспрещает ношение военной формы вне службы. Это причиняет огорчение офицерам старого закала, считающим, что внешний вид воина влияет на его мораль и что прежнее обязательное ношение формы побуждало офицера всегда быть на высокой моральной высоте. Однако объективные условия службы и жизни современного офицера побуждают считать естественным принятие офицером гражданской внешности во внеслужебное время: форма выделяет его из среды граждан, препятствует гражданам считать офицерство всенародным и затрудняет офицерству чувствовать всенародность своего призвания. <…>

Однако, не отмежевываясь от различных социальных слоев, офицерство должно среди этих слоев составлять образцово-этичную группу: если иные группы граждан могут в своей среде терпеть своекорыстие, шкурничество, беспринципную изворотливость, циничный эгоизм, то в офицерском корпусе такие болезненные явления не могут быть терпимы: офицерство должно быть доблестным, а «истинная доблесть проистекает только из чистого источника» (генерал Головин). Генерал Омер Брэдли считает большим счастьем для американского воинства, что в нем, как и во всех прочих деятельностях, каждый гражданин имеет возможность стать ведущей личностью. Таково сознание демократического полководца демократической страны: офицер – не какое-то особенное существо: офицер – особенный вид гражданина.

Офицер, ставши гражданином, лишился своей традиционной привилегии: не участвовать в политической жизни народа, не пользоваться избирательными правами. Эта привилегия давала ему возможность и возлагала на него обязанность стоять на страже только основных национальных интересов, не снижаясь до участия в борьбе временных, или частных, или антинациональных интересов. Отсюда проистекала возможность для офицера брать на себя роль арбитра при обострении в стране партийной борьбы, при опасности нарушения основных законов государства или ломки национального единства народа. Политическим партиям мерещился призрак бонапартизма, макмагонизма, и они всеми силами боролись за снижение роли офицерства в государстве. Самым действительным средством в этой борьбе было предоставление офицерству избирательных прав: кто голосует и тем самым втягивается в партийность, тот не может быть надпартийным арбитром. Однако жизнь оказывается сильнее политического фантазирования, и в последние годы во многих землях Франция, Аргентина, Египет, Иордания, Судан, Пакистан, Турция, Индонезия, Сиам, Лаос, Южная Корея и т. д. – офицерство увидало себя вынужденным взять власть в свои руки или своей мощью поддержать власть. И людям, приходящим в отчаяние от всеобщей неустойчивости властей в наше время, перестает казаться недопустимым прекращение «военщиною» партийной распри в народе. В июне 1960 года заседавший в Берлине «Международный Конгресс Культурной Свободы» продебатировал тему «Интеллигенция и военные в современном государстве», причем докладчиками были колумбийский дипломат Г. Арсиньегас, американский профессор социологии М. Бергер, пакистанский высокий комиссар Брохи; была принята резолюция о совместимости власти военных со свободолюбивыми принципами демократии. «Такое властвование, – сказано в резолюции, – должно вести к социальным реформам, народу желательным, к отмене тоталитарных методов и к установлению работоспособной парламентской демократии».

Здесь спорны понятия «демократия», «работоспособный парламент», «тоталитарные методы», «желательные народу социальные реформы», но бесспорно и разумно признание, что бывают случаи, когда военные должны подпереть государство и когда государство вынуждено опереться на военных. Известна фраза Кавура: «Штыки кое для чего годятся, но только не для сидения на них». Но Кавур глубоко заблуждался, думая, что власть, нашедшая опору в войске, сидит на штыках, – нет, она стоит на моральном основании, на верности офицерства государственной идее. Офицер, перестав быть обособленным существом, приблизившись к иным группам граждан, даже (есть и такие государства) ставши гражданином-военным-специалистом, остается гражданином образцовым в смысле сознания своего долга перед государством и только перед государством, но не перед какой-либо социальной, партийной, племенной и т. д. частью его. Как бы демократична ни была структура государства и общества в нем, как бы современно и демократично ни было его офицерство, оно остается наиболее ярким, по сравнению с иными группами, выражением государственного мышления и служения.

Этическая база офицерского духа. На пушках Фридриха Великого стояли слова «Ultima ratio regis» – последний довод королей в международных спорах. Последним доводом государственной идеи бывали и будут офицеры. Но не преторианцы, по своему буйному хотению низвергающие и возносящие правителей, не авантюристы, пытающиеся во главе одного полка или только батальона совершить переворот в свою пользу, не офицеры-политиканы, ставящие себя в распоряжение партии, рвущейся к власти. Только такие офицеры имеют право в революционной обстановке нынешнего времени вступиться за державу, которые исполнены державного сознания и рыцарской этики.

Вот облик офицера-рыцаря: «…в нем не было фальши. Скромен, доброжелателен, всегда готовый помочь; серьезен в своих понятиях, но в то же время весел; без эгоизма, но с чувством товарищества и более того любви к людям. Его ум и его душа открыты всему доброму и красивому. В нем было наследие многих поколений солдат; но потому именно, что он был воодушевленный солдат, он был в то же время и носителем благородства в полном смысле этого слова, был человеком и христианином» (Ф. Маннштейн, «Проигранные победы»). Было время, когда все или, во всяком случае, многое благоприятствовало выработке рыцарства в офицерах. Сейчас если не все, то многое не благопрепятствует этому: Всемирная Революция нивелирует всех по уровню средних и ниже средних, старается упразднить духовно высших. Поэтому культивирование рыцарства, не требовавшее прежде больших усилий, стало теперь требовать от каждого рыцаря большой и непрестанной работы над собой, а от рыцарства в целом – заботливого и скрытного сбережения рыцарского духа. Скрытного потому, что массу ныне раздражает чье-либо духовное превосходство, его надо влагать в дело, не выставляя его напоказ. «Больше быть, чем казаться» было лозунгом офицеров Генерального штаба. Быть рыцарем, не нося знаков рыцарского достоинства, – лозунг современного офицерства. В этом – одна из трудностей офицерской профессии в современных условиях. <…>

В те времена, когда меч казался единственным оружием, Суворов мог возгласить принцип: благородством побеждают. В нынешнюю эпоху, когда идея стала мощным оружием, офицер не должен пренебрегать благородством как средством достижения победы. Если даже такое абсолютное учение, как христианское, не могло уберечь христианский дух от колебаний (были века подъемов и века снижений), то рыцарский дух и подавно не может быть абсолютом: как бы высок или низок ни был моральный уровень данного народа в данную эпоху, рыцари этого народа, офицеры, должны стоять на более высоком моральном уровне, нежели лучшие группы или слои народа. Платон сказал в древности: «Существуют более красивые безумства, нежели мудрость». Нет сомнения (во всяком случае, для офицеров нет сомнения), что краше мудрости, краше всех прочих «безумств» рыцарское «безумство» – честь. <…>

Заключение: приказ и совесть

Генерал М. И. Драгомиров с предельной ясностью указал солдату, где лежит граница между подчинением приказу и выполнением велений совести: «делай, что начальник прикажет, а против Государя ничего не делай». Устав дисциплинарный предписывал: если приказание незаконно, доложи об этом приказавшему, но коль скоро приказание будет тем не менее повторено, оно подлежит выполнению, причем ответственность ложится на приказавшего. Но если приказ преступен, его исполнять нельзя. 12 августа 1945 года японский император повелел капитулировать перед врагом; группа офицеров в Токио сочла приказ преступным, убила командира гвардии, сожгла дом премьер-министра и пыталась арестовать божественного Тено, но императору удалось избежать ареста; тогда восставшие пошли на холм Атагояма и совершили харакири; их примеру последовал генерал Танака, военный министр Анами и множество высших офицеров, не могших подчиниться приказу. Шведский полковник, получивший приказ насильственно посадить на советский пароход беженцев из Прибалтики, выдачи которых потребовала Москва, выполнил приказание (хотя люди перерезали себе вены и ослепляли себя, чтобы избежать отправки в СССР), а после этого подал в отставку. Панцирный генерал фон Мантойфель велел в 1944 году расстрелять дезертира: приказ фюрера требовал расстрела каждого солдата, покинувшего свою позицию; 15 лет спустя германский суд приговорил генерала к 18 месяцам ареста за выполнение незаконного приказа, то есть признал его «военным преступником».

Понятию «военный преступник» было дано самое широкое толкование в подлейшем Нюрнбергском трибунале: адмирала Денница засудили за то, что он в мирное время готовил германский военный флот к нападательным операциям. 10 лет спустя перед американским военным судом в том же городе предстало 13 германских полководцев по обвинению во всемирном заговоре (организация германских вооруженных сил для войны) и в ведении злодейской войны. Военные судьи оправдали генералов, потому что при нынешнем состоянии цивилизации война не может быть признана злодеянием и всемирным заговором, а, во-вторых, воинство является законной принадлежностью государства, и поэтому возглавление воинства не есть наказуемое деяние.

Если бы поступки военных подвергались рассмотрению в военных судах, то, как во втором Нюрнберге, приговоры были бы согласованы с законами и жизненной реальностью, но ничто не дает гарантии, что не повторится первый Нюрнберг, где за спиной судей стояли не юстиция, а месть или пацифический, фантастический антимилитаризм. Но и опасность предстать перед судом мести ни в коем случае не должна побуждать офицера нарушать закон долга, чтобы избежать закона мести: в современных условиях разрушения здравых понятий и господства болезненных эмоций офицер должен мужественно предвидеть, что он может стать либо геройской жертвой боя, либо невинной жертвой палача.

Но, с другой стороны, установление понятия «военный преступник» способствует более строгому, чем встарь, выполнению законов войны и велений рыцарской этики. Ныне не могут остаться безнаказанными (во всяком случае, для офицеров побежденной стороны) такие действия в отношении вражеского воинства или населения, какие иногда имели место на войне в результате непродуманности, самодурства или кровожадности. Когда разыгрывается стихия войны, не может не быть некоторого произвола в действиях, но и должна быть граница произвола – за нею лежит военное преступление.

Приказ, выполнение приказа – это краеугольные камни существования воинства и выполнения им своего государственного назначения. Вышеупомянутые генерал Мантойфель поступил воински-законно, а шведский полковник воински-корректно (к сожалению, не было слышно, чтобы подали в отставку английские офицеры по выполнении ими приказа о выдаче казаков в Лиенце). Японские же офицеры не подчинили свои рыцарские чувства воинскому приказу и только самоубийством искупили свою вину – в легенду войдут, наравне с «камикадзе» оружия, эти «камикадзе» самурайского духа.

Во все времена строгому выполнению военного приказа противились небрежность, строптивость, малодушие, сейчас же антимилитаристы, гуманные идеалисты и партийные спекулянты стараются противопоставить военному приказу совесть воина. Если рассуждать в либеральном стиле, что государство – это власть и что свобода граждан есть источник государственной власти, то можно додуматься до абсурдного вывода, что свобода совести гражданина-воина есть источник власти в воинстве. Вывод абсурден потому, что вступление в воинство – добровольное для кадрового офицера и для волонтера либо принудительное для военнообязанного – непременно сочетается с обязанностью к послушанию своих действий действиям вышестоящего, своей воли – его воле, своей совести – его совести.

<…> Сейчас, в эпоху всеобщей бессовестности (политической, партийной, общественной, юридической и т. д.), носятся с совестью гражданина-воина как дурень с писаной торбой. Легализуют дезертирство тех, кто из побуждений совести или якобы из побуждений совести отказываются от военной службы; поощряют неповиновение в воинстве разрешением противопоставлять совесть приказу; запугивают воина угрозой счесть его «военным преступником», коль скоро он выполнит воинский приказ, противоречащий его гражданской совести. Со всем этим не может мириться офицерство. Для него должно быть незыблемым правило: совесть воина – в выполнении приказа, а иная совестливость преступна. <…>