Текст книги "Офицерский корпус Русской Армии. Опыт самопознания"

Автор книги: Лев Толстой

Соавторы: Антон Деникин,Петр Краснов,Антон Керсновский,Анатолий Каменев,Александр Редигер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)

По этому взгляду, ведение войны приблизительно приравнивается творчеству в изящных искусствах, например в музыке, которое, будь то творчество композитора или виртуоза, требует прежде всего природного таланта, затем достаточной практики и, наконец, в качестве не безусловно обязательного, но полезного свойства – знания истории и теории своего искусства.

Однако подобно тому как нельзя изучить по книгам музыку, живопись и пр., так данная точка зрения на войну, безусловно, отвергает, чтобы военное искусство могло быть усвоено книжным путем.

Из двух приведенных взглядов на войну второй, несомненно, ближе к действительности, чем первый, который не заслуживал бы даже и упоминания, если бы ненормальные условия жизни не выдвигали от времени до времени его претензий на право существования, и именно у нас в России чаще, чем где бы то ни было. Подобно тому как человек, возомнивший себя живописцем, но почему-либо лишенный красок, кистей, полотна и прочих принадлежностей своего искусства, вдруг вообразил бы, что он способен осуществить свое призвание посредством чтения руководств по живописи и изучением теорий перспективы и теней, точно так же и военный деятель, в течение многих лет лишенный практики войны или хотя бы мирных маневров, впадает иногда в иллюзию, что он свое военное искусство может изучить по учебникам стратегии и тактики.

«Это обычное извращение ума, – говорит современный французский военный писатель, генерал Серриньи, – всякий раз, когда мы удаляемся от войны, стараться сделать из нее науку и ее приемы воздвигать в принципы». Напитанные таким способом военной наукой офицеры «неспособны в нужную минуту удовлетворить требованиям войны. Их ум не обладает должной гибкостью, чтобы применяться к обстановке. Там, где им следовало бы размышлять, они грубо применяют готовые формулы. Они бывают биты и только одни этому удивляются».

По справедливому, хотя и не новому мнению генерала Серриньи, наукой можно считать только подготовку к войне, ведение же ее принадлежит к искусствам. «Это искусство, как и все прочие, содержит несколько общих правил, которые вечны… Вне этих правил имеются только приемы действий, по существу своему изменчивые, в зависимости от условий времени и места, вооружения, морального состояния войск»… Между тем у нас часто смешивали общие правила с приемами действий. Перед войной наши офицеры всех рангов «слишком часто думали только об одном – найти такие формулы действий, которые обеспечивали бы победу. Как будто война укладывается в формулы! Как будто приемы не меняются каждую минуту, каждое мгновение!»

Другой французский писатель также подтверждает это направление ума, существующее в армиях наших бывших союзников. Он пишет: «По-видимому, французская военная мысль питает отвращение к признанию за актом войны того, по существу, эмпирического характера, который ему присущ. Она непрестанно старается построить универсальную доктрину».

Приписываемый цитированными авторами некоторой части французского офицерства превратный взгляд на войну, по-моему, был в такой же, если не в большей, степени присущ нашему ВКС и даже, случалось, господствовал в нашей военной академии в разные периоды ее существования, что и побудило меня остановиться на этом взгляде на ведение войны, представляющем давно осужденную величайшими военными умами ересь, но обладающую упорной способностью возрождаться в недрах нашей Армии и на ее верхах. Этой ересью была также сильно заражена русская военная литература. В лучшем случае, если на войну смотрели не как на науку в строгом смысле слова, то все-таки как на дело, главным образом, ума и знаний, а не искусства и воли.

Литература этого направления проявляла и до сих пор проявляет неискоренимую тенденцию к исканию побед в военной «науке», а причин неудач – в нарушении «вековых принципов». Мне кажется, что в этой тенденции кроется до некоторой степени то самое направление ума, которое в свое время было осмеяно Потемкиным в его известном суждении: «Когда вводилось в России регулярство, многие, не зная цены воинского снаряда, почитали все священным и как бы таинственным…»

Что касается второй из двух отмеченных нами точек зрения на ведение войны, то про нее можно сказать, что она содержит часть истины, но не всю истину, нуждаясь в существенной поправке, о которой обыкновенно забывают. Сущность этой поправки усматривается из того определения войны, которое дается ей Клаузевицем.

По мнению этого великого мыслителя, недостаточно оцененного у нас в России, война от науки и искусства отличается тем, что она, во-первых, ведется в области неизвестности и случайностей, в которых исполнителю приходится разбираться на основании расчета вероятностей; во-вторых, что неизменный спутник войны, опасность, налагает свой отпечаток на всю военную деятельность; в-третьих, что война имеет дело не с мертвым или пассивным объектом, как другие искусства, а с предметом активным и самостоятельно реагирующим. Клаузевиц полагает, что из всех областей человеческой деятельности война, рассматриваемая в своем субъективном аспекте, ближе всего подходит к игре в карты, но, прибавляю от себя, только качественно, а не количественно, т. е. устраняя вопрос об объеме и напряжении этих двух родов деятельности. <…>

Итак, для войны необходимо знание и еще больше – умение, но ни то, ни другое не помогут, если у исполнителя нет достаточного запаса перечисленных качеств, относящихся к области не ума, а того, что на обыкновенном языке принято называть «характером» или «волей».

В том виде, в каком эти качества приходится применять на войне, они все родственны «мужеству», и для простоты их можно бы было обобщить под этим названием, что я и буду изредка делать, но обыкновенно, во избежание смешения с понятием личной храбрости, я предпочитаю давать им общее название силы духа или военной энергии.

В своем простейшем виде, например у солдата, эти качества выражаются в форме храбрости, которая является низшей ступенью лестницы, выраженной Суворовым в афоризме «храбрость солдату, бодрость офицеру, мужество генералу». <…>

Таким образом, военная энергия представляет совокупность следующих душевных сил, которые могут входить в ее состав в различной степени и пропорции.

Мужество, непреклонная воля к победе, самоуверенность, решительность, смелость, находчивость, предприимчивость, дух почина, настойчивость, упорство, самообладание (спокойствие^[84]), способность увлекать других и пр. Военная энергия обыкновенную энергию (настойчивость, силу воли) охватывает, как одно из своих частных свойств. Просто «энергичный» человек может под влиянием опасности оплошать настолько, что не в состоянии будет приложить свою энергию, если он не обладает в то же время и мужеством. Я знал многих генералов, в мирное время обнаруживавших недюжинную энергию и совершенно терявших ее в обстановке войны. Только начальник, обладающий силою духа вообще, а следовательно, и мужеством, как первым из составляющих ее качеств, свою энергию сохранит во всякой обстановке.

Итак, для возможности противодействовать вредным влияниям, свойственным обстановке вооруженной борьбы, в воине должен иметься налицо несравненно больший запас силы духа, чем у работников на всех иных поприщах государственной, общественной и приватной деятельности. Переиначивая евангельское изречение о вере и делах, можно сказать, что «на войне ум без духа мертв есть».

Несмотря на самоочевидность этой истины, умы схоластического направления упорно стремятся выдвинуть на первое место исключительно умственную сторону военных явлений, игнорируя ту их сущность, которая коренится в области воли. Такие умы склонны впадать в экстаз от устраиваемой ими в делах великих полководцев «гениальности» стратегических и тактических замыслов, не замечая того, что гениальность заключается вовсе не в самих замыслах, обыкновенно крайне простых и не выходящих за пределы способностей обыкновенного здравого смысла, а в той огромной силе духа, которая была приложена для проведения замыслов в жизнь. <…>

Итак, к воину должно предъявляться требование о наличии в нем крупного запаса сил, которые мы объединили под названием военной энергии, и тем большего, и тем более дифференцированного, чем выше его положение на иерархической лестнице.

Наличие в данном субъекте военной энергии в большем или меньшем количестве является результатом его духовного склада, унаследованного при рождении и обработанного воспитанием, но, кроме того, запас ее может быть увеличен и работой над самим собой под влиянием моральных и иных факторов, каковы, например, патриотизм, религиозное чувство, честолюбие и др.

Установив наличие военной энергии или силы духа в качестве важнейшего требования к вождю, без которого нельзя ожидать, чтобы он мог с успехом применять свои остальные свойства, внесем теперь в определение понятия ведения войны ту поправку, без которой, как было выше объяснено, оно является неполным. По внесении такого дополнения оно может быть сформулировано следующим образом.

Ведение войны – искусство, которое от других искусств отличается тем, что выполняется в обстановке неизвестности и опасности над самостоятельно реагирующим объектом, а потому от исполнителя, кроме природных дарований и специальной подготовки, требует особых качеств характера, обеспечивающих возможность применения подготовки и творчества.

Эта истина, если она, может быть, формально у нас и не отвергалась, не составляла, однако, предмета глубокого убеждения, а потому и не оказывала влияния на практические мероприятия, направленные к улучшению ВКС. На военного начальника на войне смотрели главным образом не как на деятеля, которому необходимо сделать огромное напряжение воли, чтобы совладать с теми чрезвычайными препятствиями морального характера, которые обстановка войны ставит на каждом шагу его работе, а как на лицо, которому приходится приложить особые интеллектуальные силы для решения предъявляемых ему войной, будто бы головоломных материальных задач.

Этот ложный взгляд и явился со времени Крымской войны первопричиной неуспеха всех начинаний военного ведомства, направленных к подъему на должную высоту ВКС нашей Армии.

Имея в виду наметить основные пути для разрешения этого вопроса в грядущем, я признаю необходимым, прежде всего основываясь на фактах войны, как я их понимаю, и на некоторых общих соображениях о свойствах русского национального характера, дать возможно полную характеристику нашего ВКС.

Установив ее, мы приблизимся и к вопросу о мерах, которые могли бы быть приняты с целью возможного устранения отрицательных черт этой характеристики при будущем устройстве национальной Российской Армии.

Характеристика русского высшего командного состава

Командному составу нашей старой Армии, как производной русского народа, прежде всего были свойственны те черты, которые присущи вообще русскому национальному характеру. Из этих черт нас, ввиду цели нашего исследования, интересуют, главным образом, черты отрицательного свойства.

В моем труде я подвергаю особенности русского национального характера довольно подробному разбору, опираясь на данные литературы (в том числе на мнения таких авторитетов, как Пушкин, Ключевский, М. И. Драгомиров и др.), а также на свой многолетний опыт, но здесь, ввиду необходимости сокращения своего доклада, я ограничусь только их перечислением: 1) Пассивность и умственная апатия, наше пресловутое «ничаво». 2) Неспособность к продолжительному напряжению воли, физическая и умственная лень. 3) Беспечность и небрежность, русское «авось». 4) Отсутствие солидарности и взаимное недоверие. 5) Отсутствие гражданской дисциплины. 6) Нервность, которая на войне выражалась в частых паниках, «отскоках», крайней чувствительности флангов и т. д.

Кроме перечисленных недостатков, свойственных массе русского народа, наш интеллигентный класс обладает, в частности, еще некоторыми специальными чертами характера отрицательного свойства. Перечислю важнейшие из них:

1. Слабое развитие чувства долга

2. Способность быстро падать духом.

3. Боязнь риска и ответственности как результат недостатка мужества. Эти дефекты характера влекли за собой отсутствие решительности, самоуверенности и предприимчивости. Дух почина, а тем более – дерзания, чужд современному русскому интеллигенту.

4. Болтливость.

5. Сильно развитая способность к анализу, к критике. Это предпочтение аналитической формы мышления синтетической умаляет способность образованного русского человека к созидательной работе и к «смотрению на дело в целом».

При таком «органическом» характере перечисленных недостатков неудивительно, как говорит один из наших зарубежных военных писателей, что в русском КС их «нельзя было ничем искоренить: ни обучением, ни опытом войны, ни маневрами, ни военной игрой».^[85] Правда, что в большом числе субъектов, принадлежащих к одному виду, имеются всегда и значительные отклонения от среднего типа этого вида, так что, говоря теоретически, должно бы представиться возможным на старшие командные должности избирать лиц, которые именно являются отклонениями от среднего типа в лучшую сторону. Но на практике такой подбор нелегок, и та система его, которая действовала у нас, цели «отбора лучших» не достигала. Не было также принято и надлежащих мер, чтобы путем воспитания смягчить в командном составе отрицательные черты русского национального характера, не говоря уже о мерах по перевоспитанию всего народа. <…>

На войне пассивность КС выражалась во множестве самых разнообразных форм, которые сводились, более или менее, не только к отсутствию предприимчивости, но и к медленности или отсутствию реакции на «обращения неприятельские». Нашим начальникам был в большинстве чужд дух «рипоста», который темпераментного фехтовальщика побуждает немедленно использовать неудачный выпад противника, чтобы подставить ему шпагу, пока тот еще не вернулся в положение en garde. Так, например, отбив атаку, русские войска обыкновенно медлили с переходом в контратаку, что приводило к упущению благоприятных минут. Этот недостаток в Великую войну удалось отчасти устранить только на третьем году, благодаря продолжительной практике позиционной войны и настойчивым усилиям старшего командования.

В мирное время пассивность при значительной доле участия лени неблагоприятно влияла на любознательность и стремление к самоусовершенствованию. Только наличием этих отрицательных качеств можно объяснить факт, что многие начальники (в том числе и из офицеров Генерального штаба) достигали высоких командных должностей, не прочтя со времени окончания последнего учебного заведения ни одной книги по своей специальности. Те, которые следили за военной литературой, часто делали это «постольку поскольку» для того, чтобы не прослыть невеждами во мнении своего начальства (если последнее придавало значение этому виду подготовки), для практических целей службы (например, для руководства тактическими занятиями) и по другим подобным соображениям. Доклады по военным вопросам посещались тогда, когда начальство этого требовало (например, в полках) или когда было основание предполагать, что это может оказать влияние на аттестацию. <…>

В противоположность генералу В Драгомирову, который полагает, что «вместе с охотой к постоянному совершенствованию пропадает и воля»,^[86] я уверен, что, наоборот, при отсутствии воли не может быть охоты к совершенствованию, так как самый процесс усовершенствования требует значительных усилий воли. Лень есть недостаток не ума, а характера. Поэтому, чтобы поднять образование нашего ВКС, необходимо развить в нем волю. Без этого условия не помогут ни насаждение новых учебных заведений, ни расширение их программ, к чему у нас всегда была преувеличенная склонность.

Тому же свойству лени можно приписать, что наши начальствующие лица часто имели тенденцию свое внимание посвящать преимущественно мелочам службы, упуская главное. Привыкнув к этим мелочам на невысоких должностях, начальник при дальнейшем повышении по службе оказывался неспособным примениться к новым требованиям, которые предъявляла к нему служба на более высоких постах. Ведь, к примеру сказать, гораздо легче оценку служебной пригодности подчиненного произвести посредством привычной поверки во вверенной ему части веса солдатских «порций», или чистоты портянок, или исправности несения внутренней службы, чем по его способности управлять частью в поле или руководить тактическими занятиями офицеров. Эта мелочность, которая, коренясь первоначально в лени, а потом развивавшаяся самостоятельно в силу национального склада ума, чуждого синтетическому мышлению, являлась одной из характерных черт наших старших начальников, особенно вышедших из строя. <…>

В числе наших национальных недостатков мною было еще установлено чрезмерное развитие у русского интеллигента духа анализа. При наличии такого направления ума, исходившие от начальства оперативные и тактические распоряжения в подчиненных инстанциях обыкновенно принимались с большой дозой критики, чему способствовало также отсутствие единства военной мысли. Но возможно, что и самое отсутствие такого единства являлось результатом природного предрасположения к критике, приводившего к отсутствию дисциплины мысли в высшей военной среде. Это могло быть одной из причин, почему у нас не установилась единая военная доктрина.

Отсутствию чувства солидарности можно отчасти приписать довольно распространенный недостаток нашего ВКС – грубое обращение с подчиненными. У нас были генералы, пользовавшиеся громкой известностью… не одержанными ими победами над врагами Родины, а своею легендарной грубостью, граничившей с хамством. Хотя этот недостаток и коренился в более глубоких бытовых и культурных условиях русского народа, все-таки можно думать, что, если бы военное начальство было глубже проникнуто сознанием своей солидарности с прочими чинами Армии, независимо от их рангов, оно относилось бы более бережно к личному достоинству своих подчиненных. Тогда и в подчиненных не убивалось бы, как часто случалось, сознание своего единства с начальником и не создавалось бы отношение к нему, как к какой-то враждебной силе. Отсутствие солидарности в нашей Армии выражалось еще в той тугости, с которою в ней прививалось установленное законом взаимное приветствие воинских чинов.

Как уже было сказано, я воздерживаюсь вообще от разбора положительных качеств русского национального характера, ввиду ненадобности такого разбора для целей моего исследования, однако не могу не коснуться здесь одной из таких положительных черт потому, что в применении к военным вождям она теряет отчасти свое положительное значение, обращаясь в недостаток. Черта эта – мягкосердечие – сердобольность. Ее можно бы было только приветствовать в представителях КС, если бы она проявлялась в заботливости и в попечении о своих подчиненных, но она становится крупным недостатком, когда этой заботливости приносится в жертву достижение цели боя или операции или когда вид понесенных войсками в бою потерь подавляет волю начальника к энергичному продолжению трудной боевой задачи, или когда сердобольность мешает ему предъявить крайние требования к выносливости войск для совершения форсированного марша… В этих и им подобных случаях начальник, подавляя свои личные чувства, должен быть способен проявить даже некоторую долю жестокости.

Таков был Наполеон, когда под Йеной в 1806 г. он приказывает своим войскам, для которых, по его мнению, не должно было быть ничего невозможного, поднять полевую артиллерию на руках на неприступные кручи Ландграфенберга; таков был фельдмаршал Гурко, когда он, не боясь заморозить свои плохо одетые войска, приказал им в зимнюю стужу перейти Балканы.

Не думаю, чтобы у нас в последнюю войну было много таких «жестоких» начальников, но таких, которые проливали слезы над боевыми потерями своих частей и при виде их теряли энергию для продолжения своей задачи, мне приходилось видеть.

Этой же сердобольности следует, вероятно, приписать отчасти тот факт, что наши вожди почти никогда не умели заставить утомленные боем войска преследовать отступившего неприятеля, и она же была причиной, почему на службе терпелись сплошь и рядом негодные для нее элементы.

Установившийся в России около ста лет тому назад государственный и общественный строй, сковывавший личную инициативу, взявший в опеку не только деятельность, но и образ мыслей граждан, – словом, установившийся во всех сферах жизни бюрократический порядок, в связи с падением значения дворянства как передового сословия, оказались, вероятно, главными факторами, которые лишили русский образованный класс сильных и самостоятельных характеров, подведя его под общий уровень безволия, нерешительности и пассивности. Ярким представителем такого направления в военном ведомстве был всемогущий Аракчеев, систематически вытравлявший волю из строевых начальников.

«Без протекции, – говорит про эту эпоху А. Н. Куропаткин, – пробирались вперед только офицеры наиболее послушные воле начальства, в каких бы диких формах эта воля ни проявлялась».^[87]

Служба обратилась в рутину, в мертвечину. Нигде влияние бюрократизма не оказалось столь пагубным, как именно в Армии, что и не замедлило сказаться в понесенных ею в Крымскую войну неудачах. Гражданское мужество, которое еще в допетровскую эпоху нередко проявляли царские воеводы, которым в такой высокой степени обладал сам великий Петр, писавший с Прута в Москву, чтобы «буде он окажется в плену, никаких его приказов не исполняли», это качество, которым в советах Петра блистал князь Яков Долгорукий, которое мы видим у Суворова, Кутузова, Ермолова и многих других из их современников, в последующие эпохи исчезает у нас из обращения. Начинает утверждаться доктрина «слушаюсь!». Не рискуя ошибиться, можно сказать, что едва ли лицо, обладавшее гражданским мужеством, могло сделать карьеру при управлении таких министров, как Ванновский, Куропаткин и Сухомлинов.

Отсутствие у нашего ВКС гражданского мужества во время войны выражалось, между прочим, в том, что начальники боялись сознаться в своих неудачах или в слабости достигнутых успехов, что приводило к крайне вредному пороку – искажению истины в донесениях, который Ю. Н. Данилов называет «старой язвой» нашей Армии.^[88] Случалось, что этот недостаток принимал отвратительную форму, когда начальник пытался вину в понесенной неудаче свалить на подчиненного или на соседей. К счастью, это было редким явлением, и подвержен этому был КС не одной только нашей Армии. <…>

Именно резкий контраст между той эпохой, когда в нашем Отечестве раздавался непрерывный гром победы, и современным мне мрачным периодом нашей истории, окончившимся небывалым позором 1917 и 1918 годов, властно побуждает меня, не заботясь о своей «патриотической» репутации, повинуясь единственно голосу совести, постараться обнаружить те язвы, которые, по моему мнению, привели нас к крушению с тем, чтобы наметить пути исцеления, в возможность которого я непоколебимо верю. <…>

Данная мною характеристика относится к КС, и преимущественно к высшему, и только отчасти, где это особо оговорено, применена мною и к офицерскому составу. Но было бы большой ошибкой из моего изложения сделать такой вывод, что офицеры русской Армии были свободны от тех недостатков, которые были приписаны мною младшему и старшему командному персоналу. Эти недостатки, как коренящиеся в особенностях национального характера, присущи безразлично всем чинам Армии, но у младших чинов, ввиду их сравнительно ограниченного круга деятельности, они могут не проявляться с той рельефностью, с которой они выражаются у старших чинов.

Итак, недостатки у всех общие, и ничего не может быть ошибочнее, вреднее и опаснее, как утверждать, что наш офицерский состав в последнюю войну был безупречен, а командный состав никуда не годен. Генералы «плоть от плоти и кость от кости» офицеров – и разницы по существу между ними быть не может. Для суждения о недостатках, обнаружившихся в деятельности офицеров на войне, привожу следующую выдержку из моей статьи «В защиту нашего командного состава»:

«Офицерский состав мирного времени был дисциплинирован, достаточно предан служебному долгу, в бою самоотвержен, умел безропотно умирать, но в массе… не обладал, по крайней мере, в главном роде войск качествами, присущими воину по призванию: авторитетом, инициативой, предприимчивостью, неукротимой волей к победе. Его храбрость имела вообще определенно пассивный характер». «Даже взаимная выручка не находилась на должной высоте». «Активные воинские качества встречались чаще у молодежи, младших офицеров, начальников команд разведчиков и пр., между которыми герои были нередки; реже те же качества можно было встретить между ротными командирами и в виде исключения – между батальонными. Состав последних в армейских пехотных полках, говоря вообще, был, безусловно, неудовлетворителен Поддерживать строгую дисциплину в условиях военного времени офицеры в массе, по недостатку авторитета, не умели».^[89]

Меры для привития населению государства вообще и его образованному слою в особенности духа патриотизма, предприимчивости, энергии и пр., при всей их важности не обеспечивают, однако, сами по себе удовлетворительного качества ВКС Армии. Они только подготовляют почву, к которой могут быть приложены некоторые специальные, направленные к этой цели меры, а именно: воспитание офицерского и командного составов и система подбора лиц на высшие командные должности.

Но прежде чем перейти к исследованию этих мер, я постараюсь начертать идеал, к которому желательно приблизить ВКС, т. к. только при наличии такого определенного идеала меры по воспитанию и подбору не уклонятся от строго правильного пути.

Каким должен быть военный вождь

«Решение разбить неприятеля должно быть бесповоротно и доведено до конца. Стремление к победе должно быть в голове и сердце каждого начальника; они должны внушить эту решимость всем своим подчиненным».^[90]

Такое требование к вождю предъявлял наш старый Полевой устав, содержавший вообще немало глубоких истин, на практике, к сожалению, остававшихся мертвой буквой. Но, конечно, этим требованием устава не исчерпывается вопрос об идеальном вожде. Одного желания, даже самого страстного, «разбить неприятеля», мало: необходим крупный запас нравственных и умственных сил, для того чтобы «волю к победе» претворить в содержание победы. Представляется интересным исследовать, какой ответ дают современные военные писатели и деятели на вопрос о том, какие именно силы ума и духа нужны современному вождю.

Вот что было высказано по этому поводу во время Мировой войны бывшим французским главнокомандующим маршалом Жофром: «На войне одного ума и организаторской способности недостаточно. Начальнику сверх того необходимы особенно высокий нравственный дух и безусловное господство над собою, которые позволили бы ему с помощью этих самых качеств внушить своим подчиненным свое собственное спокойствие среди всех превратностей боя».^[91]

Кроме этого мнения авторитетного и маститого воина в моей работе приведены многочисленные отзывы по вопросу других авторов, казавшиеся мне меткими и убедительными. В своем докладе я принужден их опустить, перейдя непосредственно к моим собственным соображениям и выводам. В применении к нашему КС, ввиду его национальных свойств, я нахожу необходимым особенно подчеркнуть некоторые требования к вождю, на которые в отзывах иностранцев не обращено особого внимания.

Если еще можно мириться с небольшой долей физической и умственной лени в представителе ВКС, тем более что и возраст, в котором будет обыкновенно состоять такое лицо, сам по себе не позволяет рассчитывать на юношескую свежесть его организма, то умственную апатию нельзя считать для него допустимой. Военный вождь должен, безусловно, обладать умом, чутко откликающимся на все явления внешнего мира, полным интереса к этому миру, и не только в узких пределах своей специальности.

Такая способность чутко реагировать на внешние явления не должна, однако, влечь за собой мелочности и суетливости, которые будут ее обычными спутниками, когда она не уравновешена наличием в начальнике доверия к подчиненным и непоколебимого спокойствия. Без доверия командование на войне крупной единицей обращается в фикцию. Те из подчиненных, которым начальник не считает возможным доверять, должны быть удаляемы, но тем, которые остаются, должно быть оказано полное доверие. Способность доверять и спокойствие являются настолько необходимыми для представителя ВКС качествами, что начальники средних рангов, хотя бы горячо преданные своему делу, но выказавшие неспособность воздерживаться от мелочной опеки над своими подчиненными, суетящие самих себя и других, вечно волнующиеся из-за пустяков, – словом, начальники того типа, который был распространен в нашей Армии последнего полстолетия, должны a priori исключаться из числа возможных кандидатов на занятие старшей командной должности.

Наличие в характере спокойствия и хладнокровия, которые, не будучи сами по себе действенными импульсами, являются, однако, необходимым условием для возможности применения на войне активных душевных сил, следует признать одним из существенных составных элементов идеального типа вождя, и чем выше должность, тем в высшей степени должны быть развиты эти качества, являющиеся результатом не только прирожденного темперамента, ко и упорной работы над самим собою.

Настойчивость в стремлении к поставленной цели является признаком сильного характера и является одним из важнейших для старшего военного начальника качеств, т. к. никто не подвергается такой массе ослабляющих волю влияний, как вождь в обстановке войны.

Кроме того, он должен быть чужд боязни, ответственности^[92] и страха перед потерей своей популярности или боевой репутации, т. е. быть в состоянии забыть о своих личных интересах, когда ясное сознание требований обстановки данной минуты и пользы дела подсказывает принятие важного решения, сопряженного с риском, или идущего вразрез с полученными свыше распоряжениями, с «установившимися взглядами», с параграфами устава или такого, которое способно не угодить общественному мнению, всполошить его и т. п.

Вождь должен обладать дерзновением, т. е. быть способным на крупный риск в такую минуту, когда этот риск оправдывается ожидаемыми результатами, когда применение его соответствует общей цели действий и когда он не безрассуден, т. е. представляет некоторую вероятность успеха. Чем выше должность, тем разумнее должен быть риск, который начальник может себе позволить.