Текст книги "Офицерский корпус Русской Армии. Опыт самопознания"

Автор книги: Лев Толстой

Соавторы: Антон Деникин,Петр Краснов,Антон Керсновский,Анатолий Каменев,Александр Редигер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 49 страниц)

А. Верховский: Всякий, кто становится к большой работе, знает, какое огромное значение имеет участие, активное сотрудничество всех коллективная работа. В нашем военном деле при строгом соблюдении дисциплины, при ясном сознании необходимости все усилия направлять к единой поставленной приказом цели, самодеятельность имеет решающее значение. Блестящим развитием самодеятельности объясняются успехи немцев в войнах последнего времени Армия, в которой развита и воспитана самодеятельность, может быть уподоблена живому организму, в то время как армия без самодеятельности – это лишь мертвый механизм, способный действовать лишь при особых искусственных условиях, которых на войне создать нельзя. Это паровоз, выпущенный с рельс на вспаханное поле.^[524]

Как уже было отмечено, офицеры считали себя ответственными перед историей за будущее нации и армии, думали о грядущих войнах, готовились к ним Неоцененный до сих пор вклад в это дело внес генерал от инфантерии Карл-Август-Фридрих Маврикиевич Войде (1833–1905) В своих работах «Победы и поражения в войне 1870 года и действительные их причины», «Действительное значение самостоятельности в командной системе на войне», «Самостоятельность частных начальников на войне» и некоторых других ему удалось на конкретном опыте доказать, что «самостоятельность частных начальников» станет весьма широко использоваться в будущих войнах, что на ней должна строить свои расчеты победительная командная система. Ни величайший гений полководца, ни численное превосходство, ни образцовое общее командование, ни даже лучшая военная система не могут беспрерывно обеспечивать успехи. Немцы в войне с Францией (в 1870 году), как перед этим и с Австрией, наглядно показали, что можно успешно воевать и меньшими силами и далеко не при образцовом управлении, если в полной мере использовать такое эффективное средство, как самостоятельность частных начальников «Немцы, – отмечал Войде, – обладали этою силою с относительным совершенством. Она-то в самых разнообразных своих проявлениях помогала немецкому начальству успешно, почти без запинки, справляться со сложным механизмом громадной современной армии. Частные немецкие начальники, исполняя приказания свыше, превосходили иногда не только ожидания, но и самые смелые надежды старших начальников, так было под Седаном. Они нередко исправляли более или менее неизбежные промахи старших и дарили их далеко не всегда заслуженною победою… Разумному, смелому, хотя, впрочем, подчас едва ли не заносчивому почину частных немецких начальников французы, как в общем, так и в частности, умели противопоставить только рутинную пассивность, всегда выжидавшую толчка извне»^[525]

В грядущих войнах, по убеждению Войде, противники немцев должны будут серьезно посчитаться с этою «в проявлениях своих почти стихийною силою и заранее изыскать средства и способы для противовеса; эту же силу, как неизбежный, во всяком случае, фактор современного военного искусства (хотя бы одного немецкого), не может игнорировать ни одна благоустроенная армия». В будущем победит военная система, которая заявит себя «живою и разумною сверху донизу самостоятельною, плодотворною деятельностью»

Разделение труда ведет к тому, что «всякий, кому указана частная цель, не только волен, но обязан в пределах ее дать полный ход своей творческой силе и способности; в этом он вполне самостоятелен, лишь бы не упускал из вида общей цели, поставленной себе старшим начальником и не мешал другим, стремящимся к этой цели»

Германия вообще и Пруссия в особенности после наполеоновских войн имела длительный мирный период и не могла опираться на непосредственный военный опыт. Через деятельность Большого Генерального штаба она заменила его чужим, истинной военной наукой (являющейся выводом для будущего из правдивой истории и ближайших войн) и, опираясь лишь на эту науку, «создала цельную, грозную военную систему, выработала практическое военное искусство и после полувекового замирения заявила себя громовыми ударами кампаний Богемской и Французской».

Главное основание русской военной системы – народные силы, на которые всегда была надежда, но им следовало бы помочь развитием самостоятельности и умением, которые могут «основываться только на военной науке, а черпать ее надо, где можно, хотя бы из Франко-прусской войны».^[526]

К. Войде: Не надо забывать, что армия уподобляется машине в известных только отношениях; во многих же других она нечто совершенно иное Составные части армии – не мертвые капиталы, а живые организмы, одаренные не только физическими силами, но еще умственными и нравственными Таким образом, полководец при хорошем составе подчиненных не употребляет свою волю и энергию для того, чтобы просто сдвинуть их с места, он, напротив того, своими приказаниями побуждает их к самостоятельной разумной деятельности. Таким образом, мысль и воля старшего не только не теряются в трении, но они новою увеличенною энергией возрождаются в работе его подчиненных Понятно, что все это будет тогда, когда частные начальники способны понимать старшего и, так сказать, играть ему на руку. Из этого само по себе следует, что частные начальники должны знать и понимать свое военное дело в требуемой для каждого степени, т. е. что они должны быть соответственно образованы, обладать знаниями и умениями…

Источник, из которого черпала Пруссия, а вместе с нею и вся Германия, – это не что иное как наука. Опираясь на великие наполеоновские уроки, освещая их размышлениями и пополняя зорким наблюдением за всеми позднейшими военными событиями, немцы, с легкой руки гениального Клаузевица, создали и развили целую новую военную науку и применили ее к делу в пределах мирной практики Германия своей наукою воспитала целый сонм просвещенных военных специалистов; она не побоялась развязать им рук «правом самостоятельного почина». На этой же науке Германия, или вернее Пруссия, основала и всю свою военную систему.^[527]

Несмотря на заветы русских полководцев и уроки Войде для будущего, принцип самостоятельности так и не нашел достойного места в командной системе русской армии ни во время Японской, ни в Перовой мировой войнах. И в этот период истории по-прежнему в рядовом офицерстве заглушалась всякая инициатива, ему запрещалось иметь собственное мнение. Младшие начальники приучались слепо исполнять уставы. «За весь корпус офицеров думали только высшие начальники, а остальные являлись безучастными исполнителями их приказаний», без всяких рассуждений и учета обстановки. Людей, способных «дирижировать» своим делом и этим путем направлять деятельность подчиненных, было немного.^[528]

Н. Обручев: Минувшая война с беспощадной убедительностью показала, что свидетельствовалось и самим главнокомандующим генерал-адъютантом Куропаткиным, что офицерский состав армии не обладал достаточной инициативой. Тайна победы скрывается не в точном применении уставных норм, а в правильной оценке стратегических и тактических установок. Жестокие удары судьбы должны, наконец, нас заставить уверовать, что существует военная наука, что военное дело не исчерпывается одним уставом. Можно быть прекрасным уставником, как был, например, Аракчеев, значительно превосходивший в этом деле своего современника Суворова, но ничего не понимать в военном деле. Пора перестать бояться инициативы. Японцы поняли, что в ней – сила.^[529]

После неудачной войны офицерству в очередной раз приходилось отстаивать точку зрения, что надо чутко относиться к боевому опыту, помнить о развитии самостоятельности, не «рождать» инициативу, а создавать соответствующую для нее обстановку, менять систему командования, выдвигать на первый план людей с твердым и энергичным характером, без чего нет простора и проявления частного почина: «Ясно, что вся служба офицера должна быть поставлена так, чтобы ему указывались только цели, которых нужно достигнуть, а средства предоставлялись его разумению, на его личный страх и ответственность; только таким путем возможно развить это необходимое для военного качество и добиться того, чтобы широкое проявление почина при каждом удобном случае и небоязнь ответственности стали делом обычным, но нельзя ожидать частного почина на войне там, где деятельность даже старших войсковых начальников ограничена тесными узенькими рамками, где беспрерывные запросы снизу и самые точные определенные указания сверху, где самое простое распоряжение всегда вызывает ряд недоразумений, и никто ничего не решается принять на свою ответственность. Такой системе должен быть положен конец».^[530]

В идеале офицерством должны двигать и руководить «не жирные оклады и личные благополучия материального характера», а идейное служение делу, патриотизм чистой воды, офицерская доблесть и честь с присущей скромностью. Военной карьере и службе посвящают себя, а не занимаются этим делом как обычной профессией. «Поэтому избирающие военную службу для карьеры или материального обеспечения – это грубое заблуждение и глубокое оскорбление основ военной службы и ее жизненного дела, офицерского труда, офицерской работы, офицерского звания и офицерского достоинства».^[531] Русский офицер служит не за деньги, а по убеждению и долгу. Лично для себя он никогда ничего не требует, духовные ценности ставит выше материальных, развитие воинской доблести, скромность и бескорыстие для него на первом плане жизни.

С. Макаров: Денежное вознаграждение военных чинов за совершаемые ими военные заслуги не подходит к духу русского воинства… Русский воин идет на службу не из-за денег, он смотрит на войну как на исполнение своего священного долга, к которому он призван судьбой, и не ждет денежных наград за свою службу. Я считаю, что от призовых денег командиры судов не будут ни храбрее, ни искуснее, ни предприимчивее. Тот, на кого в военное время могут влиять деньги, не достоин чести носить морской мундир. Соразмерять заслуги этих людей дробными расчетами рублей и копеек неправильно и даже оскорбительно.

Вследствие всего выше сказанного я нахожу, что право на денежное призовое вознаграждение военнослужащих как несовместимое с доблестью, присущей русскому воинству, следует отменить.^[532]

Оскорбляло и угашало дух, однако, то, что начиная с конца XIX века «содержание офицера было нищенским» (Н. Обручев), «жизнь массового армейского офицерства была всегда полуголодным переползанием из года в год» (А. Мариюшкин), его дух постоянно подрывали «ежедневная будничная нужда и лишения своей семьи» (А. Геруа). Денег на жизнь и потребности, соответствующие высокому статусу офицера и его напряженному труду, катастрофически не хватало, Материальная необеспеченность не содействовала спокойствию духа офицеров на войне и в мирное время, не позволяла им, при всем патриотизме, полностью отдаваться военному делу, заниматься самообразованием, идти по пути умственного развития, вынуждала значительную часть времени (и мыслей) тратить на поиск дополнительных средств существования. Следствием нужды были забвение офицером военного долга, эксплуатация служебного положения и казенного имущества в личных интересах, карьеризм,^[533] появление «офицеров-коммерсантов».^[534] Создавалась противоречивая ситуация: с одной стороны, «бегство» офицеров из армии усиливалось, их некомплект принимал угрожающие размеры, а с другой – многие из них на службу шли по материальным причинам, из-за содержания и льгот, в надежде побыстрее достигнуть более высокооплачиваемых и прибыльных должностей. Приходилось, хотя и анонимно, признать: Военнослужащие, как и служащие в иных сферах государственной деятельности, путем служебной карьеры приобретают две важнейшие в житейском обиходе вещи – общественное положение и денежные средства. Получение чинов и орденов составляет конечную цель службы лишь для немногих людей, поставленных в счастливые условия собственной материальной обеспеченности. Громадное большинство везде служит ради получаемого от казны содержания, которое сплошь и рядом является единственным источником существования. В военной службе еще преимущественно можно видеть людей, служащих по семейным дворянским традициям или из-за чести и удовольствия носить мундир… Но следует заметить, что в наше время материального оскудения дворянского сословия людей с независимыми средствами немного и в военной службе. Большая часть служит, главным образом, ввиду получаемого на службе содержания. Это люди, которые прекрасно ознакомлены с нуждой, так как военная служба, при всей своей почетности, есть самая невыгодная по денежному вознаграждению. Тем не менее с повышением в чинах и назначением на самостоятельные должности, оклады содержания военнослужащих достигают размеров, достаточно хорошо обеспечивающих приличное существование не только человека одинокого, но и людей семейных. Правда, такое благополучие наступает довольно поздно, когда служба подходит к концу, чувствуется порядочное утомление и в душу закрадывается желание пожить на склоне лет для себя… Многие бывают вынуждены продолжать службу иной раз всю жизнь, чтобы могла существовать их семья… Процветание в войсках семейной жизни, в связи с отсутствием у большинства каких бы то ни было собственных средств и крайней недостаточностью послеслужебного обеспечения и являются главными обстоятельствами, удерживающими многих на службе дольше того времени, чем можно желать в интересах службы.^[535]

Не имея возможности, но и не всегда желая обеспечивать офицеру «полное» существование, руководство армией предпочитало ограничивать права офицера на вступление в брак: офицеру воспрещалось жениться до достижения возраста 23 лет, требовалось разрешение командира на брак, заключение общества офицеров о «благопристойности» брака и внесение реверса (дополнительного денежного обеспечения) до 28 лет. Эти ограничения планировалось ужесточить еще больше. Требуя брачного обеспечения, закон фактически признавал неспособность офицера содержать семью без посторонней помощи, быть мужем, т. е. «опорою, главою и кормильцем семьи». Эта ситуация ставила офицера в положение неполноценного гражданина, подрывала его престиж в глазах общества, вызывала иронический взгляд на него, снижала авторитет. Вместо увеличения жалованья женатым офицерам предпочитали дискутировать по проблеме «какие офицеры являются более ревностными служаками: холостые или женатые?»-Офицерам пришлось отстаивать свое право на семейную жизнь, доказывая, что только женатые, признавая службу источником средств для существования, могут дорожить ею по-настоящему, что именно они более серьезно выполняют обязанности, вносят дух порядка и порядочности отношений в полковую семью, благотворно влияют на молодежь. Они не менее храбры, а в военное время к тому же обладают особой уравновешенностью и выдержкой, которые нужны в современном бою, и т. д.

Д. Кашкаров: Может быть, холостому (хотя и не всякому) умирать и легче, нежели семейному, но от этого далеко до возведения бессемейственности офицера в принцип.

Если мужество и прошлые подвиги армий западной Европы иногда исходили из бездомности солдат (наемные войска), их малой привязанности к семье и к чему бы то ни было, то славные страницы нашего военного прошлого покоятся совсем на других основаниях. «Дворы свои продадим, жен и детей заложим…» – говорил Минин и те сыны России, которые добровольно покидали семейные очаги и спасали наше Отечество в самую критическую минуту его существования. Вообще наша военная слава и цельный организм нашего Отечества созданы не бездомными авантюристами, а людьми, глубоко привязанными к земле (народные ополчения, войска, созываемые только на время войн), к родному очагу, беззаветно умиравшими, когда того требовал долг. Вера, Царь и Отечество для нас были всегда выше и дороже всего, за них шли мы на смерть, забывая все другое. Для русского народа военная служба никогда не была целью, а служила только средством для защиты Родины… Бессмертные защитники Севастополя: Корнилов, Хрулев и целая плеяда других, – были люди семейные, но это не помешало им быть храбрыми из храбрых…

Нам нужна армия сильная, бодрая духом, бодрая нравственно, уважаемая народом, находящаяся в лице всех ее членов (не только нижних чинов) в тесном общении со всеми классами народонаселения, так как сила России – в духе ее народа. Нельзя ставить офицеров в условия жизни, не свойственные нашему национальному характеру. Русский народ, как о том свидетельствует вся его история, силен не воинственным, а истинно военным духом, которого заботы о семье поколебать не могут.^[536]

Материальная сторона офицерской жизни не определяющая, но чрезвычайно важна! Она не противоречит идейности службы и офицерскому патриотизму, а поддерживает их. Пусть офицерская профессия будет не самой высокооплачиваемой, но денежного содержания должно хватать на достойную и приличную жизнь. Все остальное следует компенсировать почетом, привлекательностью службы, интересными занятиями, романтикой, риском. Одним словом – настоящим мужским делом, а также хорошей пенсией, возможностью обучения детей офицеров в военных заведениях на казенный счет, другими льготами. Вообще, «жизнь офицера должна быть такова, чтобы было, что вспомнить, чтобы тяжелый труд вознаграждался, а не прямо оплачивался всем, что манит человека, чтобы, уходя даже в наиболее оплачиваемое место, офицер вспоминал, как хорошо, бодро, без нужды жилось тогда, когда он носил мундир».^[537]

Вопрос о материальном обеспечении офицеров приобрел поистине государственное значение. Кто хочет иметь сильную армию, должен иметь хороший корпус офицеров. Когда офицеры не обеспечены материально, нельзя требовать от них качественного исполнения долга и обязанностей. Офицеры душа армии, они хранители ее духа и носители традиций, необходимо заботиться об их участи. «Забывая» по-настоящему «ассигновать на душу армии» (на поддержание офицерства, воспитание духа), ставим под вопрос существование вооруженных сил, которые в этом случае являются, говоря словами генерала Александра Федоровича Редигера (1853–1920), как бы «декорацией», «самообманом».^[538] Будучи военным министром, ему удалось добиться увеличения содержания с 1909 года всем строевым офицерам ниже командиров отдельных частей. Он считал эту проблему одной из настоятельнейших, имеющих для армии «громадное значение».

А. Редигер: Среди массы наших дефектов и нужд я лично ставлю на первую очередь улучшение материального положения офицерства, так как при наступившей дороговизне оно уже бедствует, а это угашает дух Я не мечтаю о коренном разрешении вопроса, а лишь о прибавке по двести сорок рублей в год батальонным и ротным командирам и младшим штаб-офицерам, это немного, но все же подымет их дух, и младшие офицеры будут видеть, что с получением роты есть возможность быть сытым. Эту меру надо провести во что бы то ни стало еще и потому, что надо доказать офицерам, что о них думают, их службу ценят и даже в настоящее тяжелое время для них средства находятся^[539]

В силу своего исторического статуса и роли офицерство призвано быть элитой общества, стать выше среднего уровня массы. Нищенское положение офицеров и их семейств перечеркивает это призвание, роняет в глазах общества престиж офицерского звания. Уроки русской истории указывают на негативные последствия такого положения Если же собственный опыт неубедителен, обратимся к китайской мудрости «Кто потеряет авторитет, непременно лишится и власти Когда храбрые полководцы, одержавшие множество побед, живут в нужде, а праздные краснобаи имеют богатства и чины, государству грозит неминуемая гибель».^[540]

Берегите офицера!

На военно-служилом сословии, на его подвижничестве всегда держались Россия, Армия, Флот… Офицерство было не только душой военной организации, но и «несущей конструкцией» государства, его главной охранительной и творческой силой, двигающей военное дело по пути прогресса. И хотя офицерские оклады часто не соответствовали характеру ратного труда, государство стремилось компенсировать недополученное вознаграждение в виде имений, земли, дворянского звания, почестей. Но забвение всего этого со стороны общества («народа») после Русско-японской войны, негативное отношение к армии, явились настоящим оскорблением, которое офицерство никогда уже не смогло забыть

А. Редигер: Материальное положение офицеров всегда было плохим, если, тем не менее, военная служба привлекала многих, то это в значительной степени объяснялось почетом, которым пользовались офицеры не только в войсках, но и в обществе, теперь же и этот почет был утрачен, и офицерский мундир стал мишенью для всяких нападок Весьма многие шли в офицеры главным образом потому, что подготовка к офицерскому званию требовала минимальных расходов, и получив это звание, старались при первой возможности перейти на другую, более выгодную службу, казенную или частную, или, по крайней мере, устроиться на военной же службе, но вне строя Корпус офицеров в строевых частях поэтому представлял собою «бочку Данаид» с громадной течью, с трудом пополняемую выпускниками из военно-учебных заведений Теперь же эта утечка офицеров, составляющих душу армии, еще усилилась, и некомплект офицеров принял тревожные размеры.^[541]

Офицер утрачивал внимание, на которое имел бесспорное право Кадровое офицерство – «надежнейшая из ценностей» – легкомысленно было растрачено (до 75 %) уже в первые 10–12 месяцев Мировой войны. Лишившись наиболее верной части командного состава, мы потеряли армию. «Его уже не мог заменить тот суррогат, зачастую буквально безграмотного прапорщика, который наскоро фабриковался во время войны»^[542] И часто в «опустевших окопах маячили одинокие фигуры в офицерских погонах – последние птенцы гнезда Петрова оставались на посту, зная, что разводящим здесь может быть только Смерть. Россия не сберегла своих, офицеров. Обманутые общественностью военачальники сыграли роль позорную и жалкую… Их непростительной ошибкой было то, что они слишком стали считать себя „общественными деятелями“ и недостаточно помнили, что они – прежде всего присягнувшие царю офицеры»^[543] Максимум, что сознавалось надо «спасти армию», сохранить ее, уберечь офицерство, без которого Россия погибнет. Именно этот лейтмотив прозвучал в выступлениях генералов Михаила Васильевича Алексеева (1857–1918) и Антона Ивановича Деникина (1872–1947) на первом офицерском съезде в Могилеве в мае 1917 года

А. Деникин: Проживши с Вами три года войны одной жизнью, одной мыслью, деливши с Вами яркую радость победы и жгучую боль отступления, я имею право бросить тем господам, которые плюнули нам в душу, которые с первых же дней революции совершили свое Каиново дело над офицерским корпусом И я имею право бросить им Вы лжете Русский офицер никогда не был ни наемником, ни опричником Забитый, загнанный, обездоленный не менее, чем вы, условиями старого режима, влача полунищенское существование, наш армейский офицер сквозь бедную трудовую жизнь свою донес, однако, до Отечественной войны как яркий светильник – жажду подвига. Подвига – для счастья Родины Пусть же сквозь эти стены услышат мой призыв и строители новой государственной жизни Берегите офицера. Ибо от века и доныне он стоит верно и бессменно на страже русской государственности, сменить его может только смерть.^[544]

С конца 1917 года служить и жить становилось невозможно. Революция и Гражданская война привели к упразднению, рассеиванию, истреблению значительной части офицерского корпуса. В соответствии с «революционной целесообразностью» уже в начале этого разрушительного процесса различными декларациями и декретами новой власти упразднялись «чины, внешние отличия и титулования», «само различие названий офицера и солдата», «знаки отличия до боевых (Георгиевских крестов) включительно». «Армия Российской республики отныне состоит из свободных и равных друг другу граждан, носящих почетное звание солдат революционной армии… С уничтожением офицерского звания уничтожаются все отдельные офицерские организации», – говорилось, в частности, в декрете СНК от 16 декабря 1917 года «Об уравнении в правах всех военнослужащих». Большего оскорбления для офицерства с его высшим назначением, как отмена существовавших веками военных чинов, орденов, погон (а с ними вместе и окладов, и пенсий), нельзя было себе представить. С заслуженными кровью погонами не желали расставаться, что нередко служило поводом для солдатских самосудов. Николай II, находясь под арестом в Тобольске, отмечал в дневнике: «Отрядный комитет стрелков постановил снять с нас погоны. Непостижимо… Этого свинства я им не забуду».^[545]

Вся вина офицера заключалась только в том, что он защищал Отечество, пытался довести войну до победы, носил офицерскую форму, да в том, что законом был назвал словом «начальник». «Он все это себе мог „объяснить“, мог объяснить даже изуверство толпы, в которую превратилась армия и, в частности, его рота, но ом не мог не быть оскорбленным. Ведь его выставляли преступником, кровопийцей; его называли наемным убийцей… За что? Только за то. что в кровавой борьбе с внешним врагом он не забыл своего долга перед Родиной, за то, что верен был дисциплине». Горечь вопиющей несправедливости усиливалась «призывом» в новую армию, где бывшего офицера стали именовать специалистом и где «службу он должен был нести как повинность».^[546]

Но и в оскорбленном состоянии бывшие офицеры продолжали работать на пользу Родины, создавать теорию будущих войн, военного дела. Благодаря их офицерским усилиям Советский Союз к 1930 году имел современные вооруженные силы, мощь которых признавалась всеми вероятными противниками. Но действовать, даже в это относительно благоприятное время, приходилось в сложнейших психологических условиях, под огнем постоянной критики и шельмования. К примеру, каждая книга и статья А. Свечина, в конце XX века объявленного классиком и одним из ста выдающихся военных деятелей мира, в то время подвергались непрестанным нападкам. Самого автора (генерал-майора, комбрига) непотребно обзывали «контрреволюционером», «предателем», «сознательным вредителем», «реакционным профессором», «апологетом царской армии», «метафизиком» и т. д. Во время первого ареста, в 1931 году, его «научное дело» подвергли разбору на специальном заседании Секции по изучению проблем войны Ленинградского отделения Коммунистической партии. Стенограмма заседания была издана тиражом 10 тысяч экземпляров под названием «Против реакционных теорий на военно-научном фронте. Критика стратегических и военно-исторических взглядов проф. Свечина».^[547]

«Пораженческие теории» были «изобличены», большевистская партийность на всех участках военной науки восторжествовала. В 1932 году можно было уже отрапортовать: «Марксистско-ленинский научный фронт имеет за истекший период немалые достижения. Достаточно указать на тот факт, что за последние годы вскрыты и в основном разоблачены контрреволюционные буржуазные теории в вопросах войны и военного дела Свечина, Верховского, Какурина, Н. Морозова, теоретическая система контрреволюционного троцкизма, рязановщина, как разновидность социал-фашистского 11-го Интернационала на военно-теоретическом фронте, меньшевистский идеализм в этой области в лице горевщины и т. д.».^[548]

В 1937–1938 гг. абсолютное большинство «военных специалистов», а заодно с ними и многие командиры новой генерации были объявлены «врагами народа», участниками «белогвардейских» и «антисоветских военно-фашистских» мифических заговоров, «шпионами» и т. д. Тысячи из них погибли в сталинских застенках и лагерях. В 1939 году на XVIII съезде ВКПб констатировалось: «Враг разгромлен и уничтожен», «подлый заговор кучки шпионов никогда не повторится в Рабоче-Крестьянской Красной Армии» (Мехлис), «враги народа были вовремя разгромлены», «уничтожили кучку всякой дряни – Тухачевских, гамарников, уборевичей и им подобную сволочь» (Штерн).^[549]

Можно, конечно, было гордиться тем, что к марту 1939 года в стране насчитывалось 63 сухопутных училища, 32 специальные летные и летно-технические школы, 14 военных академий, 6 военных факультетов при гражданских вузах, но творческий дух был угашен, преемственность прервана, многовековая офицерская школа и профессионализм в значительной степени утрачены, что сразу же негативным образом сказалось уже на ближайшей Советско-финской войне 1939–1940 гг. Заклеймив шпионами, предателями и изменниками интеллектуальные военные кадры, срочно пришлось призывать и обязывать сохранившийся командный состав «глубоко» изучать иностранные языки, опыт современных войн, военную историю, устраивать диспуты, развивать творческую военную мысль: «Командир Красной армии должен жить и работать в атмосфере кипучего развития творческой военной мысли… Отсталых бьют!»^[550] После расправ с мыслящими офицерами, в атмосфере тотального страха призыв этот звучал поистине иезуитски.

Массовые репрессии, снизившие профессиональный уровень и подорвавшие моральный дух командного состава, стали главной причиной позорных неудач Красной Армии в начальный период Великой Отечественной войны. Начальник генерального штаба сухопутных сил Германии генерал Франц Гальдер в мае 1941 года записал в своем дневнике: «Русский офицерский корпус исключительно плох, он производит жалкое впечатление, гораздо хуже, чем в 1933 году. России потребуется 20 лет, пока она достигнет прежней высоты». Те военачальники, которые хорошо знали немецкую военную организацию и военное искусство, были репрессированы. Их заменили командиры, из которых только 7 % имели высшее военное образование, а 37 % не прошли полного курса обучения даже в средних военно-учебных заведениях. Большинство из них не имели боевого (и просто достаточного) опыта работы на высоких офицерских должностях. Все это, несомненно, подтолкнуло нацистскую Германию к развязыванию войны против СССР. «Если бы не было 1937 года, то не было бы войны 1941 года», – отмечал впоследствии маршал A. M. Василевский. Историк О. Ф. Сувениров на основе серьезных исследований пришел к выводу: «Трагедия Красной армии в 1941–1942 гг. во многом, а может быть, и в основном, прямое следствие трагедии РККА в 1937–1938 гг.».^[551]

Накануне смертельной войны командный состав армии оказался деморализован.

Е. Месснер: Перевернешься – бьют. Недовернешься – бьют. В таких условиях живет офицерство Красной Армии Может ли в этих условиях развиваться воля, пробуждаться способность к инициативе, крепнуть вера, возвышаться душа верностью служения государству? Души взяты в кандалы. Офицеры, как колодники, волокут духовные цепи, и эти цепи делают их неофицерами: офицерское призвание требует развития всех чистейших ценностей души – без этого нет офицерства.^[552]