Текст книги "Зона риска"

Автор книги: Лев Корнешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

КРЕДИТ БЕЗ ОБЕСПЕЧЕНИЯ

Инна работала в той же больнице, в которую доставили Андрея Крылова. Она приходила к восьми утра, занималась с несколькими группами больных лечебной гимнастикой. Продолжительность занятий зависела от того, чем болен человек. Иногда десять минут, иногда пятнадцать-двадцать. К трем часам она уже свободна. Дальше начиналась другая жизнь, для себя. Работа была для Инны обременительной повинностью, и она обычно ждала окончания рабочего дня со страстным нетерпением, ибо именно тогда, как любила говорить близким друзьям, начинала дышать.

В это утро, как и всегда, она сделала зарядку, приняла теплый душ. Инна очень следила за своей внешностью, ибо считала, что только серенькие дурочки надеются на случай, – удачу ловят за хвост и держат покрепче. Надо уметь постоянно быть в форме, обворожительно улыбаться, и придавать глазам таинственный блеск. Инна со знанием дела подбирала для себя косметику, но не злоупотребляла ею, так как интуитивно чувствовала, что секреты обаяния заключены не в яркой помаде и подсиненных глазах – зрелые мужчины не любят то, от чего порою в восторге мальчики.

«Мальчиков» она презирала – что они могли предложить ей, кроме примитивного остроумия и темноватых подъездов?

И она решила иметь дело только с солидными людьми. Подружкам – когда они еще у нее были – обстоятельно объясняла, что в современный век нельзя терять время на бытовые мелочи – пусть об этом позаботятся другие, надо только уметь их найти и приставить к себе. Ей казался серьезным, положительным и немного романтичным бывший муж – он так красиво говорил! И обещал если не золотые горы, то серебряные – это точно. Приехал из своей Сызрани якобы по приглашению работать в театре, где его ждали, вот только должны были избавиться от бездарного исполнителя главных ролей. И тогда... Выглядел он импозантно, взгляд у него был бархатный, внимательный. На свидания никогда не приходил без цветов. Миленький букетик фиалок весной, первая в сезоне роза – дорого не то, что дорого, а внимание... Инну называл своей звездой надежды, а любовь к ней – небесной. У Инны сладко щемило сердце, она уже видела себя в мечтах женой блистательного актера, может быть, даже народного. Премьеры, гастроли, банкеты, поездки за рубеж... Она всегда рядом с ним, помогает ему советами, у нее ведь безукоризненный вкус и такт.

Он был старше ее на двенадцать лет, и это тоже льстило. Не чета юнцам, вертевшимся возле Инны в баре «Вечернем». Там они и познакомились, он туда случайно зашел, потому что надоели шумные рестораны, захотелось отрешиться от забот, побыть среди молодежи. В своем театре он пользовался успехом именно у молодых зрителей – так он объяснял потом. Очевидно, впопыхах забыл сказать, что театр был самодеятельный, маленький, и, как потом выяснила дотошная Инна, ее герой был вынужден спешно покинуть его из-за постоянных склок и влюбчивости в молоденьких актрис.

В баре он подошел к ней, очень просто представился и сказал:

– Почему вы здесь? Вам надлежит быть на старинной даче, возлежать у камина на пушистых шкурах, смотреть на огонь и читать стихи раннего Блока...

Это было неожиданно, забавно и приятно.

Если существует любовь с первого взгляда, то в данном случае, как потом бесшабашно шутила Инна, была любовь с первой фразы. Она так никогда и не узнала, что фраза принадлежала не ему, он ее присвоил, как и многое другое.

Вскоре они расписались. У Инны была однокомнатная квартирка, доставшаяся в наследство от бабушки. Бабушка души не чаяла во внучке и, чуя близкую смерть, предложила прописать у себя. Родители Инны охотно согласились, им было ясно, что дни бабушки сочтены, и не хотелось, чтобы ее квартира перешла в чужие руки, тем более что дома у них была теснота. К тому времени Инна уже работала и сумела оформить прописку. Повод был благородный – уход за престарелой родственницей.

Муж не торопился с устройством на работу. По его словам выходило, что в театре его обманули, кругом одни интриги.

Он целые вечера рассуждал о том, как пробивают себе дорогу ремесленники от искусства, а талантливые остаются годами в тени. «Но ты еще увидишь счастливые дни», – иногда говорил он Инне.

На ее зарплату прожить было невозможно. Вначале немного помогали родители, но отец, человек решительный, в один далеко не прекрасный вечер сказал, что все это порядком поднадоело: «Я не обязан кормить тунеядца».

Инна боялась, что материальные трудности могут охладить пылкого актера и он покинет ее. Это было бы трагедией – у нее еще не прошла первая влюбленность. Она одалживала у приятелей. Отнесла в комиссионку кое-что из старинных вещей, которые бережно хранила покойная бабушка. Даже в трудные военные годы бабушка сберегла то, что досталось ей от матери по наследству. Это были ни бог весть какие ценности, но все же...

Когда Инна появилась в комиссионке в четвертый или пятый раз, директор Борис Маркович меланхолично заметил:

– Я вам удивляюсь: такие девушки, как вы, не должны носить из дома, наоборот, им должны приносить...

К тому времени мечты о премьерах, гастролях и о роли умной спутницы таланта уже рассеялись, казались до смешного наивными. Любовь, если она и была, прошла, и один вид возлежащего на тахте мужа вызывал приступы ярости, сначала тихой, а потом все более громкой.

На туманные намеки Бориса Марковича Инна вначале никак не реагировала. А долги росли, вместе с ними росла и безнадежность. И однажды Инна постучалась в дверь его кабинета – решила показать старинную брошь, которую приемщица оценила в копейки.

Борису Марковичу было под сорок. Чтобы не возникало никаких недоразумений, он сразу же предупредил:

– Я женат, и у меня двое очаровательных детей. По природе своей я хороший семьянин, родственные чувства во мне очень развиты, но, знаете, иногда хочется отвлечься от всего. У художников это называется тягой к прекрасному, у нас, деловых людей, снятием стрессовых ситуаций, а вообще хорошо, когда можно приоткрыть форточку и проветрить сердце. От притока кислорода оно молодеет.

Терпение Инны лопнуло, и она без жалости и сожаления выгнала неудавшегося актера. Тем более что он не особенно сопротивлялся: подвернулось выгодное знакомство, женщина не первой свежести, но с хорошей квартирой и деньгами. Когда Инна потребовала, чтобы он убрался вместе со своим чемоданом, обещаниями и враньем, актер сыграл в духе модных итальянских фильмов. Он при Инне хладнокровно набрал номер телефона, нежно проворковал:

– Как ты себя чувствуешь, любимая, сегодня премерзкая погода, у тебя, не дай бог, не поднялось давление? – И только после этого сказал, почти натурально задыхаясь от волнения: – Я решился... Ты не возражаешь, если я переберусь к тебе, дорогая?

Выслушав ответ, он с пафосом воскликнул:

– Нет и нет! Я все взвесил! Только рядом с тобой я способен пробить себе дорогу! Твоя любовь дает мне крылья! Дорогая, все ясно, как и то, что эти минуты вселяют в меня новые надежды...

В эти минуты Инна уже вышвыривала его чемодан на лестничную площадку...

Актер ушел, не сказав даже «спасибо» на прощание. Так уходили герои пьес, в которых он играл.

Борис Маркович взял на себя текущие расходы, но оплатить прежние долги отказался:

– Миленькая, я всегда платил только за то, что приобретаю...

Он был необременителен и удобен, не жадничал, иногда даже позволял себе размах, хотя и осуждал мотовство. Инне было с ним странно, понадобилось время, чтобы она освоилась с отведенной ей ролью в жизни влиятельного завмага.

Борис Маркович любил респектабельность. Носил строгие двубортные классические костюмы преимущественно густо-серого цвета, жилеты, однотонные рубашки, индийские запонки со сверкающими камешками. Густые черные волосы его делил ровный пробор, глаза всегда внимательны и озабочены – взгляд серьезного, знающего себе цену человека.

Он иногда брал Инну на встречи с деловыми партнерами, которые проходили в отдельных кабинетах дорогих ресторанов. Партнеры были тоже со своими подругами. Все они очень походили друг на друга. Мужчины говорили о каких-то своих делах, а девицы скучали, обменивались сплетнями, судачили о туалетах и косметике, хвастались подарками, бросали друг на друга оценивающие взгляды.

По случайно услышанным репликам, обрывкам разговоров Инна довольно быстро сообразила, что заведование магазином отнюдь не главный источник доходов Бориса Марковича. Эта должность открывала доступ к другим родникам благ, и Борис Маркович приникал к ним жадно, умело и осторожно.

Именно тогда Инна изучила рестораны, освоила манеру чувствовать себя непринужденно, быть своей в разношерстной публике, по вечерам заполняющей просторные залы. Она могла по внешнему виду, по десяткам едва уловимых оттенков определить, кто чего стоит. В мире Бориса Марковича все имело свою цену. Сама Инна со своими внешними данными котировалась довольно высоко, и Борис Маркович гордился этим. Он дарил Инне красивые туалеты, дефицитные вещи, но категорически, как она ни просила, отказался оплатить ее прежние долги:

– Я плачу только за себя, – не уставал он напоминать.

Разжалобить, растрогать Бориса Марковича было невозможно.

Боренька, как звала его Инна, так тщательно следивший за своим гардеробом и манерами, всегда был несколько вульгарен. Он любил, сытно закусив, откинуться в кресле, похлопывая себя по пухленькому животику. Инна как-то сказала ему о том, что надо быть интеллигентом во всем, а не только в выборе костюма.

– Иннуля, не говори глупостей, – спокойненько ответил Борис Маркович. – Неинтеллигентно, слопав ужин, не заплатить за него. А все остальное относится к разряду милых чудачеств.

И Инна лишь сдержанно улыбнулась: слишком явным был намек на то, что за ее ужин платят другие. Она понимала, что рано или поздно все это кончится. Тем более что в голосе Бориса Марковича появились пугливые нотки, он теперь избегал ресторанов, реже встречался с друзьями.

Вечера с Борисом Марковичем потеряли для Инны былую привлекательность. Он вроде бы укрывался у нее в квартирке, Инна не могла только понять от кого.

В тот день Борис Маркович позвонил Инне, что постарается заглянуть на часок. Инна накрыла стол, как он любил, поставила бутылку молдавского коньяка и чешское пиво: Борис Маркович всегда запивал коньяк пивом. Он объяснял это тем, что в юности у него не было ни того, ни другого, и когда он заработал свои первые деньги, то поставил перед собой пиво и коньяк – это оказалось восхитительно. Приятели называли это «смесь Б. М.»,. втихомолку посмеивались над Борисом. Инне это казалось пределом вульгарности, но пиво она всегда держала в холодильнике, а коньяк – в домашнем баре с подсветкой.

Борис Маркович пришел грустным, и даже любимая смесь не подняла у него настроения. Потом раздался телефонный звонок. Борис Маркович кого-то выслушал, бережно и отрешенно спокойно положил трубку.

– Иннуля, – сказал он, – я ухожу. Вот тебе на первое время. – Борис Маркович протянул пачку денег.

– Я тебе надоела? – спросила Инна.

– Нет, что ты. Все гораздо сложнее. Я тебя всегда буду помнить... А ты меня скоро забудешь... – добавил после паузы.

Борису Марковичу дали десять лет. Он сообщил, что хотел бы ее увидеть, на свидание Инна не поехала. Иногда она умела поступать очень решительно. Предстояло снова устраивать свою жизнь.

Один из знакомых Бориса Марковича, случайно уцелевший после ареста шайки спекулянтов и расхитителей, пытался заполучить ее, так сказать, в наследство. Но с Инны было достаточно. Она уже твердо знала, как опасны такие связи и чем они заканчиваются. Она снова хотела замуж, безразлично за кого, лишь бы удачно.

На деньги Бориса Марковича она съездила на юг – отдохнуть и рассеяться. Поездка получилась унылой, приходилось считать каждый рубль, курортный сезон уже закончился, в ресторанах и на пляжах было пусто. Шли надоедливые дожди, на сердце легла печаль. Она надеялась встретить здесь если не принца, то перспективного человека, который помог бы ей отвлечься от тоскливых мыслей, а заодно и продержаться какое-то время на поверхности. Днями она валялась на кровати в комнатке, которую сняла у отставника-домовладельца, а вечерами добросовестно «прочесывала» бульвары, парк, кинотеатры. На рестораны денег не хватало. Ей не везло – познакомилась с шахтером из Караганды, с кубанским механизатором, рыбаком-дальневосточником. Это все было не то, знакомства без будущего. Парни приглашали ее в бары, зазывали в рестораны, и она не отказывалась – в таких местах легче знакомиться, и Инна сразу же осматривала столики: а вдруг?.. Но был не сезон, отдыхали сердечники, инфарктники, гипертоники, которым нельзя на юг в жару, и их бдительно стерегли полнеющие, но зоркие супруги.

Механизатор так влюбился в нее, что предложил руку и сердце. Инна смеялась:

– Ты представляешь меня в роли доярки или какой-нибудь телятницы?

– Нет, – честно сказал парень. И вдруг неожиданно добавил: – Жаль. Хотел тебе помочь выкарабкаться, но, видно, тля уже основательно разъела...

– Что-что? Какая еще тля?

– Есть такой вредитель, точит растения, пьет из них соки.

– Да что ты себе навоображал?

– Хоть ты и скрытная, молчишь, но я ведь вижу... Мой тебе совет – попробуй жить иначе...

– А иди ты... – вяло ругнулась Инна. – Нашелся советчик...

Но что-то царапнуло по сердцу: неужели она смотрится так, что даже этот загорелый не от южного – от степного – солнца, неуклюжий, медлительный парень пожалел ее?

Она глянула на себя в зеркало: все такие же большие наивные глаза, гладкая, матовая кожа, милая прическа – Инна долго подбирала ее под выражение глаз, – она смотрелась на высший балл. И все же...

«Ничего, когда-нибудь и мне пофартит, – утешала Инна себя. – Надо только сделать удачный шаг. Один-единственный. И тогда поставлю крест на всем, что было».

Ей, однако, упорно не везло.

Когда Инна возвратилась с южных берегов, ее ожидал неприятный сюрприз: Князев и его компаньоны потребовали возвратить долг. Инна плакала, просила подождать, обещала все-все до капельки отдать при первой же возможности. Но Князь был неумолим – немедленно. Его «фирме» требовался наличный капитал.

Денег у Инны не было, и взять их было не у кого. Князь это хорошо знал.

Инна пригласила его к себе домой, изящно и со вкусом сервировала стол – так не старалась даже для Бориса Марковича. Князь охотно выпил рюмку-две коньяка, но не раскис, упруго поднялся с тахты и, надевая плащ, напомнил:

– У тебя есть три дня.

– Может, останешься? – без надежды спросила Инна, скромно потупив глаза. Она принимала гостя в шикарном бархатном халатике, который был ей очень к лицу.

– После толстого Бореньки? – насмешливо спросил Князь.

Он ее презирал, и она это видела. Впереди была безнадежность.

Деньги Инна не смогла раздобыть, продавать наряды не решилась, ибо это было все равно что воину лишиться своего оружия. Да и не хватило бы денег, ибо тряпки дорого покупаются, но сбываются дешево. Она по-настоящему почувствовала себя несчастной, всеми забытой. Даже бывшим подругам до нее не было никакого дела – иные вышли замуж и радостно сообщали, как они счастливы, другие учились или работали, тараторили о своих планах. Да и растеряла она подруг за время, когда была близка с Борисом Марковичем, – он не поощрял ее знакомства, мало ли о чем она будет болтать с девицами, а одно неосторожное слово может стоить очень дорого. Не помогла Борису Марковичу осторожность...

Ночами ее подушка мокла от слез. Это был кошмар, и, как от него избавиться, она не знала.

Через три дня у подъезда ее встретил Князь с компанией. Они стояли, покуривая, руки в карманах, равнодушные физиономии.

Было темно и пустынно, да и не помогли бы ей случайные прохожие – она это знала.

– Мы сами бить тебя не будем, – объяснил ей меланхолично Князь. – Попросим сделать это Мишку Шкета и его братию. Они это умеют. Думаю, за несколько монет охотно окажут нам эту любезность... А у нас другая специализация.

Князь не пропускал ни одного зарубежного фильма из жизни гангстеров, бандитов, мошенников, ловких авантюристов. Иногда кое-что перенимал из западного опыта, в частности, манеру изъясняться вежливо, но непреклонно.

Он всегда старался быть суперпарнем, Князь.

Инна заплакала. Они равнодушно смотрели, как голубоватые слезы-горошинки катятся по ее щекам. Плакала Инна беззвучно – слезы лились, смывая краску с век и ресниц, и ничего она не могла поделать, чтобы остановить их, хотя и понимала, какой жалкой и пришибленной выглядит сейчас.

– Вы можете меня даже убить, – всхлипнула Инна, – от этого ничего не изменится, денег у меня нет...

– Ладно, курочка, – сказал Князь, – мы еще побеседуем на темы, представляющие взаимный интерес. А пока успокойся, крошка.

И они ушли.

Инна нашла силы подняться к себе в квартиру, но даже валерьянка не принесла успокоения.

Потом Князь позвонил и приказал отнести кое-что по адресу, который не следовало записывать – только запомнить. Инна стала носить свертки, пакеты, кейсы. Там, куда их приносила, тоже получала другие свертки, пакеты, коробки. Среди постоянных партнеров Князя был таксист по прозвищу Сеня Губа. Инна в условленном месте садилась к нему в машину и получала для Князя «посылки». Сеня Губа считал Инну красивой девочкой, но ее уже трудно было подловить на дешевую приманку.

Чтобы не было неясностей, она сразу предупредила Сеню Губу, чтобы он не старался – у нее другие планы. Сеня не обиделся, заявил, что подождет.

Князь ей сказал, что свой долг она может и отработать. У него «фирма», чистая прибыль распределяется по труду и уму. Если Инна будет работать на «фирму», она сможет постепенно гасить долг и еще кое-что иметь на повседневные расходы. Инне вначале казалось невероятным счастьем, что нашелся такой простой выход. «Работа» была простой – привезти, отвезти, встретиться, передать записку, позвонить по телефону.

Случалось и так, что Князь поручал ей с кем-то познакомиться, а потом будто случайно познакомить и его. Иногда это были молодые иностранные туристы. Инне не составляло труда где-нибудь в холле гостиницы перекинуться парочкой слов с веселыми парнями, для которых поездка в «эту Россию» представлялась сплошным приключением. Инна была яркой, броской девочкой, на нее обращали внимание. Потом следовало приглашение встретиться вечерком, и она от него не отказывалась. Князь «случайно» возникал где-нибудь поблизости...

Инна добросовестно работала на Князя. Бывший муж-актер вдолбил, что вокруг одна мерзость и интриги, а Борис Маркович приучил жить не по средствам. Кажется, все это подтверждалось. Она была даже благодарна Князю за то, что тот не проявлял к ней никакого интереса, только «по делу».

Так тянулись дни, из которых ни один не запоминался – катились серыми комочками.

Князь ее ценил. Как-то он мимоходом заметил, что долг приближается к концу. О том, какие его «деловые» поручения выполняет Инна, не было известно и ближайшим компаньонам. Князь не любил трепаться, каждый знал только то, без чего в «деле» не обойтись.

Нельзя сказать, что Инна не видела некоторый уголовный оттенок в действиях Князя и своих собственных. Но как когда-то с Борисом Марковичем, так и сейчас думалось о том, что все это временно, вот выпутается из денежных затруднений, и тогда...

Каждый день она ожидала какого-нибудь маленького чуда, на каждое новое знакомство смотрела с надеждой, а вдруг... Но ничего не случалось, и она почти безошибочно определяла, что́ ей через полчаса после знакомства предложит какой-нибудь парень, с которым свели ее деловые интересы Князя.

– Она из породы умных дурочек, – сказал о ней как-то Князь.

Артем был не совсем прав, ибо жизнь не обидела Инну ни привлекательностью, ни цепким умом. Сложись у нее по-другому последние годы, может быть, и не было бы той пустоты, которую она всерьез принимала за исключительность своей натуры.

Родителям всегда не было до нее дела. Вечно занятый отец, инженер на небольшом заводике, все вечера просиживал у телевизора. Мать тоже работала и возвращалась домой, нагруженная тяжелыми сумками. В сумках были сахар, масло, печенье, фрукты, крупы и еще многое другое. Мать была сестрой-хозяйкой в больнице и часто упрекала отца в том, что тянет на своих плечах всю семью. Это была рослая женщина, с широкой костью, крупными полными губами, выпиравшими скулами. В больнице ее все, даже главный врач, побаивались, а родственники больных не скупились на подарки. Из хрустальных ваз и вазочек она уже вполне могла бы оформить небольшую, но ценную выставку.

Сумки с продуктами являлись существенным дополнением к семейному бюджету. Отец знал происхождение этих продуктов, порою морщился, но с аппетитом уничтожал завтраки и ужины.

Мать говорила, что такая семейка – это тяжелый крест. Несла она его крикливо, порою впадала в истерики, и тогда отец, махнув на все рукой, уходил к приятелям играть в преферанс. Он отмалчивался, предпочитал ни во что не вмешиваться, в доме «мужчиной» была мать.

Впервые на стометровку Инна вышла с закадычной подружкой в седьмом классе. Ее «выход» для обитателей стометровки прошел незамеченным – длинноногая, голенастая девчонка в чищеном-перечищеном форменном школьном платьице, в стоптанных туфельках, а в глазах – испуг и ожидание. За год девочка неожиданно вытянулась, похорошела, и во взгляде у нее появились уверенность, превосходство, она отвоевала дома право возвращаться вначале в девять вечера, потом в одиннадцать, потом когда хотела.

Стометровка воспитывала ее постепенно, последовательно, настойчиво. Конечно, само по себе хождение на вечернюю улицу не было чем-то из ряда вон выходящим, там собирались разные ребята. Но когда это становилось душевной потребностью и ради того, чтобы с шиком пройтись по асфальтовой полосе под холодным светом рекламных вывесок, забывались все дела – тогда стометровка уже навязывала свои нравы. Избавиться от них было тяжело.

Впоследствии Инна возненавидела эту вечернюю улицу, смутно догадываясь, что на стометровке начались ее неудачи. Хорошо, хоть хватило ума не бросить какую ни на есть, а работу.

В больнице все дни были удивительно однообразными, они катились по строго составленному расписанию. И в этот день, как и всегда, время тянулось медленно, Инна нетерпеливо поглядывала на часы – скоро три, конец рабочего дня. Оставался еще один больной, у него был облегченный лечебный комплекс для рук и ног, чтобы не застыли, не атрофировались мышцы. Инна должна была заставлять его двигаться, даже прикрикнула, а он капризничал.

Пришла подруга, она закончила занятия со своей группой.

– Знаешь, – сказала она, – мой инфарктник с таким удивлением смотрит на руки-ноги, будто не верит, что они его слушаются.

– Сколько ему? – без интереса спросила Инна.

– За пятьдесят. Или около того...

– Ничего, выкарабкается, они живучие, эти старички...

– Этот совсем не старый, во всяком случае, выглядит моложе своих лет. Доктор наук, профессор. У него такая добрая, беспомощная улыбка...

– Не наш вариант, дорогая. Наверное, супруга уже прибегала?

– Ага. Такая толстая, в очках, прическа – ужас.

Супруга профессора ей явно не понравилась.

Инна улыбнулась так, будто знала все на свете:

– Вот видишь... Таких жены из рук не выпускают. Профессор... Жены стерегут их так же бдительно, как раньше феодалы стерегли свои доходные владения.

У Инны прошло то время, когда она на каждого нового больного, конечно, не особенно тяжелого, смотрела с некоторой надеждой.

Подруга поспешно переодевалась, по ходу сообщая последние больничные новости:

– А в 420-ю недавно положили молодого. Журналиста. Очень тяжелого. К нему никого не пускают. Боятся, что не выкарабкается.

– Что у него? – вяло, от нечего делать, спросила Инна. Чужая боль не трогала.

– Не знаю. Какое-то происшествие. Уже дважды приезжал следователь, но Людмила Григорьевна не разрешила даже ему...

– Тогда действительно серьезно.

Инна подсинила веки, сантиметр за сантиметром ощупала взглядом в зеркальце кожу – нет ли морщинок. Это ведь страшно, когда теряешь форму.

– Еще бы, – торопилась сообщить все, что сама знала, подруга, – врачи говорили, – безнадежно. Его «Скорая» доставила с дикой раной на голове. Чем-то так угостили, что уже неделю без сознания.

– Вытянут, – равнодушно сказала Инна. – Если сразу концы не отдал – будет жить.

– И знаешь, – тараторила подруга, – неженатый даже.

– Неужели еще есть такие? – удивилась Инна, спрятав зеркальце в сумочку.

– Да, да. К нему одна девица пыталась пробиться, из породы деятельниц на общее благо.

– А врач что?

– Людмила Григорьевна разрешила только в дверь заглянуть. Даже неловко получилось, она спросила девицу: «Вы Нина?», а та вспыхнула, жалобно так пробормотала: «Нет...»

– А при чем здесь Нина?

– Он ее все время в бреду поминает.

– Вот видишь, уже две претендентки, а ты хочешь стать третьей, смотри, потеряешься в толпе.

– Ой, какая ты! – засмущалась подруга.

Инна, проходя больничным коридором, мимоходом заглянула в 420-ю. Больной лежал неподвижно, с закрытыми глазами. И несмотря на то, что боль заострила, чуть изменила черты лица, Инна узнала его сразу: это был парень, которого как-то вечером показал ей на Оборонной Князь. Артем тогда еще злобно проговорил: «Ищет здесь то, что не терял, вынюхивает...»

Подошла Аня, строго сказала Инне:

– В палату нельзя.

– Мне с ним скоро заниматься гимнастикой, – объяснила Инна.

– Вряд ли, – сокрушенно ответила Аня. – Он в тяжелом состоянии.

В больнице случалось всякое. Больных привозили, лечили, и многие, счастливые и радостные, с ошеломленной от ощущения собственной полноценности улыбкой, долго прощались с врачами, сестрами, нянечками, благодарили их, неловко преподносили роскошные букеты цветов, уезжали домой. Но бывали случаи, когда врачи хмурились, избегали вопросов больных и в коридоре отделения устанавливалась глухая тишина, ибо медицина, как иногда говорила Людмила Григорьевна, была той отраслью народного хозяйства, которая не дает никаких гарантий.

Инну все это мало волновало – чужая смерть не трогала, чужой огонь не жег.