Текст книги "Зона риска"

Автор книги: Лев Корнешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

КОЕ-ЧТО ОБ АРИФМЕТИКЕ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ

Роман еще утром предупредил Лину, что у них сегодня будет гостья.

– Эта длинноногая Инка? – холодно спросила сестра. Она со звоном опустила на подставку сковородку с яичницей. Приготовление завтраков было обязанностью Лины. – Ешь, набирайся сил...

– Вульгарная ты какая-то стала, Лина, – поморщился Роман. – Вот и вчера вечером снова на стометровке асфальт шлифовала. Что тебя туда гонит?

– У меня переходный возраст. Я вступила в трудную пору созревания, превращения из девочки в девушку. Возможны нежелательные эксцессы... – Лина явно кому-то подражала.

– Ну вот, опять. – Роман отложил вилку, внимательно посмотрел на сестру. – Вместо того чтобы молоть чушь, объяснила бы по-человечески, глядишь, и я смог бы тебе в чем-то помочь.

– Это не чушь, а избранные места из лекции, которую нам читали в школе. Мальчишкам – про алкоголизм, а нам – про «созревание»... «Девочки, вы обязаны быть особенно внимательны в этот период к себе, не поддаваться искушениям, не искать простейших выходов для эмоциональной разрядки».

Лина говорила размеренно, тихим проникновенным голосом, воздев глаза к потолку, прижав руки к груди.

– И кто же лектор? – насторожился Роман.

– Наша классная: «Сегодня мы будем говорить с вами о вещах очень интимных. Все равно вы скоро все узнаете...» А мы давно уже все знаем, не маленькие.

«Даму Н.», Нелли Николаевну, призвать, что ли, на помощь? – растерянно подумал Роман. – Пусть бы поговорила с нею, наверное, есть вещи, о которых такие пигалицы могут беседовать только с женщинами». Он представил на мгновение «даму Н.» и отказался от этой мысли – понесет всякую чушь, еще обозлит сестренку.

– Вот что, – решительно сказал, – не знаю, что вам наговорили на вашей лекции, но, если ты будешь дурачиться, я тебя за милую душу выдеру папиным ремнем. Кстати, в жизни есть действительно немало проблем, к которым следует относиться серьезно.

– И говорить о них тоже надо серьезно, а не вот так, возбужденной скороговоркой. Она ведь чуть не давилась «интимностью».

– В этом ты права. Но ведь у тебя и свой ум есть.

– Ох, Ромка, Ромка, какой ты глупый. Конечно, я все понимаю. Но послушала бы наша классная, о чем девчонки на переменках говорят, ее бы удар хватил. А она все кудахчет, сюсюкает: «Девочки, девочки...»

– Хватит на эту тему. – . Роману окончательно расхотелось завтракать. Он помялся, подыскивая нужные слова, не смог найти: кто знает, как разговаривать с этими девчонками? Был бы парень, совсем другое дело. Все-таки, чуть помолчав, Роман сказал, стараясь, чтобы его слова звучали убедительно: – Главный советчик в таких вопросах – здравый смысл. Если его нет, никакие лекции не помогут.

– Я понимаю...

– Так зачем паясничаешь? О тебе заботу проявляют...

– Не так же настырно, Роман, – жалобно сказала Лина. – После той «лекции» нам на переменке друг на друга смотреть не хотелось. А мальчишки, те даже всерьез заинтересовались, сколько «градусов» в каком вине. Может, еще и попробовать на вкус захотят. Тем более что некоторые уже пробовали раньше.

– А в общем-то беседа была полезная?

– Конечно, какие-то вещи объяснить нужно, но как – я и сама не знаю.

Они торопливо пили кофе, время поджимало, Лина спешила в школу, Роман – на завод. Он поглядывал на часы, стрелки двигались сегодня что-то излишне быстро. Роман понимал, надо бы еще поговорить с сестрой, какая-то она вся взбудораженная, ершистая. Лина догадалась, о чем думает брат, сказала:

– Не переживай, Ромка, я ведь все-все знаю. И здравого смысла у меня хватает, и разумения того, как следует жизнь начинать. Так что успокойся.

Ну вот, сперва напугала, а теперь успокаивает...

– Да нет, Линок, я и не волнуюсь особенно. Ты ведь у меня самая лучшая из всех сестренок, просто ты растешь, а мамы нет рядом. Она бы все объяснила, поставила на свои места.

Когда мама рядом и можно каждый день с нею поговорить, когда только от одного ее присутствия становится спокойнее – ее как-то и не замечают. С нею просто хорошо, но ведь так и должно быть?

Роман вспомнил маму с нежностью, все-таки он был не очень внимателен к ней, иногда даже сердился, если она, по его мнению, забывала, что он уже взрослый, пыталась расспросить о настроении, заставляла надевать теплую куртку, когда на улице солнышко. Один из приятелей Романа называл свою мать по имени: «Альбина, я двинул в киношку». Его родителей это умиляло, друзей дома восхищало: как это по-современному, такой самостоятельный мальчик... Роман не смог бы так даже во имя того, чтобы кому-то показаться раскованным, раскрепощенным и каким-то еще – всяких слов на этот случай набиралось достаточно. Когда он сказал об этом приятелю, тот только удивился: подумаешь, предрассудки... «А я бы, – сказал Роман, – возродил старый обычай обращаться к родителям на «вы». Он и в самом деле так считал и иногда втихомолку жалел, что не художник, не может нарисовать свою маму такой, какой видел ее каждый день – озабоченной, усталой, беззаветно преданной отцу, в постоянных волнениях за своих больных, за своих детей, очень счастливой от того, что есть о ком заботиться и за кого волноваться.

Подумав обо всем этом, Роман ласково сказал сестренке:

– Линок, ты бы подождала со своими фокусами, пока родители возвратятся. Не беспокойся, успеешь «созреть» и при них. А если сложно, тогда представь, как отцу с матерью там достается.

Лина по-взрослому рассудительно сказала:

– Конечно, ведь они работать уехали, а не под африканским солнышком греться. – И язвительно добавила: – Была бы здесь мама, она бы твою Инку под микроскопом изучила... Тоже мне, принцесса на горошине... Ой, смотри, Роман, Инесса еще та штучка, все на стометровке об этом говорят. Ты о толстом Бореньке когда-нибудь слышал?

– Нет, – решительно оборвал сестру Роман, – и слышать ничего не хочу. Тем более от тебя. И не сомневаюсь, мама все бы поняла, даже то, что мне и самому пока неясно.

– Мое дело тебя предупредить.

– Двинули. – Роман подхватил спортивную сумку.

Они вместе вышли к углу Оборонной. Дальше он добирался до завода на метро, школа Лины находилась буквально в нескольких шагах, две остановки троллейбусом.

С тех пор как уехали родители, это стало почти ритуалом – по утрам вместе выходить из дому. Лина всячески старалась приноровиться к размашистому шагу брата. Иногда это ей удавалось. Наверное, потому, что Роман замечал ее усилия и шел медленнее. Их обгоняли одноклассницы Лины, здоровались на бегу: «Привет!» – почти все подрастающее население Оборонной училось в одной школе.

Оборонную в эти часы заполняет рабочий люд – кто на завод, кто в школу, кто в свои учреждения. Автобусы, троллейбусы только успевали мягко откатывать от остановок.

Роман и Лина недолго постояли на углу.

– Когда изволит прибыть твоя принцесса? – спросила Лина.

– В восемь. – Роман приказал себе не реагировать на булавочные уколы сестры.

– А ты, как всегда, дома в половине восьмого?

– Раньше не могу.

– Тогда до вечера.

Эта смена показалась Роману необыкновенно длинной. Он всегда работал с азартом, не позволяя себе перерывов, только изредка перебрасываясь короткими репликами с напарниками. Шли голубые машины, любимого Романом цвета, и ставить на них моторы было одно удовольствие. В первые дни работы на конвейере к концу смены у него безумно ныли плечи, спина, руки обвисали, словно отдали металлу всю свою силу. Но потом появилось умение, сноровка, Роман научился чувствовать, где требовалась сила, а где рабочая смекалка. И еще он понял цену каждой минуты, твердо убедился, что работать надо на максимуме возможностей. Он хотел быть настоящим рабочим и со спокойным презрением относился к тем ребятам, которые пришли на завод, чтобы «нагнать» стаж для поступления в институты. Это казалось нелепым: если хочешь работать – работай, а от принудиловки толку мало. У него даже был по этому поводу разговор с одним из таких «временных».

– Ты куда документы будешь подавать?

– На геологический, в МГУ.

– Зачем же пришел на автомобильный завод? У нас ведь геологией и не пахнет.

– А куда мне было подаваться? Выбирали завод покрупнее – для приемной комиссии это имеет значение.

– Да разве мало каждый сезон геологических партий уходит в поле? Махнул бы в Тюмень, там нефть, посмотрел бы геологию в натуре...

– В Сибирь? Ты что, блажной?

У этого паренька была довольно дорогая коллекция минералов, в разные годы купленных заботливыми родителями или подаренных друзьями семьи. Вот, наверное, на ней и закольцевались все представления о будущей профессии. Зная, что отец Романа крупный ученый-геолог, он пытался с ним подружиться, паренька приучили дорожить «нужными» связями.

Таких легковесных Роман не одобрял. Ему казалось, что они сами себя обкрадывают.

Роману и в эту смену работалось хорошо. Под равномерный ритм конвейера приятно думалось о том, что учеба позади, практика помаленьку идет, она оказалась самостоятельной работой – вначале на станке, а теперь на конвейере.

Все знают, что у конвейера характер не из спокойных. Он катит машины терпеливо, в точно рассчитанные секунды, но может и внезапно остановиться – тогда на линии стоит непривычная тишина и слышны встревоженные голоса.

Остановка конвейера – чрезвычайное происшествие. Хорошо еще, если на десятки секунд... Роман помнит случай, когда эта бесконечная лента замерла на десять минут, и тогда причины неполадок изучала специальная комиссия. Такие происшествия сбивали не только ритм – настроение всем, кто обслуживал эту главную артерию завода.

На конвейере все рассчитано до секунды. Здесь, как и в любом деле, есть операции простые, есть сложные – это только непосвященным кажется работа у ленты одинаково монотонной. Вместе со своими напарниками Роман устанавливал на уже прошедшие солидный отрезок конвейерного пути машины моторы. Но он с завистью посматривал в конец ленты, где машины заправляли, за руль садились водители, запускали моторы и новенькие, нарядные, сверкающие свежим лаком машинки проскакивали контрольные отрезки пути. Роман хотел овладеть и этой специальностью. Вот поработает на сборке и перейдет к испытателям...

Сегодня конвейер стелился ленточкой, как говорили опытные мастера. И настроение у Романа от этого было спокойное, хотя казалось, что время не движется, затерялось где-то в шуме, лязге, грохоте сборочного.

Он с нетерпением дождался конца смены, на бегу махнул рукой приятелям: опаздываю.

Дома Романа ждал сюрприз. В гостиной был аккуратно, со вкусом сервирован стол. Лина постаралась, поставила на стол немного сыра, колбасы, нарезанной аккуратными ломтиками ветчины. В вазе фрукты. На столике в кухне она оставила чай, конфеты, сахар, пирожные. Сестра приготовила все так, как мама, когда ожидала супругов Стариковых или других друзей дома. Даже рюмки, фужеры, вилки, ножи, салфетки не забыла. «Спасибо, сестренка», – обрадовался Роман.

На столе на видном месте лежала записка:

«Я ушла в гости к Зойке. Телефон ее в случае чего в моей записной книжке в портфеле. «Боржоми» в холодильнике, остальное – в папином баре. Я вернусь ровно в 23.00».

Время было подчеркнуто дважды: мол, Роман, не увлекайся.

Роман набрал телефон Зои. Ответила ее мама:

– Девочки ушли в кино, смотреть что-то вроде «Следователь по прозвищу Шериф», да, да, кажется, именно это, извините, у современных фильмов такие странные названия... Линочка предупредила, что вы будете звонить, и просила передать, чтобы не волновались. Вы не беспокойтесь, девочки уже большие, ничего с ними не случится. Это нам, их мамам, надо волноваться. Ах да, вы ведь заменяете Линочке маму – она у вас в Африке? Вчера в программе «Время» говорили, что там идут какие-то бои, я не поняла только, кто против кого воюет, в этом так трудно разобраться... Не волнуйтесь, наши девочки совсем еще дети. Вернутся из кино, попьют у нас чаю, и Линочка побежит домой... Мы ведь рядом... Как вы там справляетесь без родителей? Линочка говорит, что все нормально...

У мамы Зои был мягкий, очень домашний голос, она говорила без пауз, и Роман понял, что, если не вмешается его величество случай, монолог будет бесконечным. Случай вмешался – раздался звонок в прихожей.

– Простите, – перебил Роман Зоину маму, – у нас звонят, пришли знакомые.

– Зоя и Лина столько о вас рассказывали, что я горю желанием познакомиться. Когда будет время, приходите к нам чай пить...

Снова позвонили – длинно, настойчиво. «Проклятая тактичность, она меня до добра не доведет», – с тоской подумал Роман. Наконец он решился:

– Спасибо, обязательно приду, до свидания, – все это Роман выпалил одним духом и сразу положил трубку. Звонок трезвонил уже сердито и раздраженно.

– Иду! – крикнул Роман и широко распахнул дверь.

– Я на вас даже не обижаюсь, – сказала Инна. – Вас могло не быть дома, вот что меня испугало.

В глазах ее и вправду еще не остыл испуг.

– Скажите же, что вы меня ждали и рады мне,

– Я вас ждал.

– Очень?

– Очень-очень.

– И день тянулся медленно?

– Полз черепахой Тортиллой.

– Почему Тортиллой?

– Она мудрая и знала чуть больше, чем остальные. Проходите, Инна. Разрешите ваш плащ.

– Какое чудесное зеркало! Можно, я на минутку задержусь возле него?

– Конечно. Но вы и так красивы.

– Наконец-то я услышала от вас комплимент.

Инна поправляла прическу, а Роман топтался вокруг нее. Понимал, что выглядит нелепо, но он так и не приучил себя вести с Инной свободно.

Гостья причесывалась долго, она тоже чувствовала себя несколько смущенной. Пожаловалась:

– На улице липкая погода – что-то с неба сыплется, будто там облака полощут.

Они прошли в гостиную. Инна быстрым взглядом окинула просторную комнату. Дорогая мебель, множество книг, какие-то камни под стеклом, фарфор и хрусталь в серванте, редкой красоты вазы, ковры на полу... Инна вспомнила квартиру Бориса Марковича, где однажды побывала, когда супруга с чадами отбыла на курорт: пустоватые комнаты, скромная, даже убогая обстановка. А ведь толстый Боренька ворочал десятками тысяч. Он откровенно объяснил, что боится, как бы его не взяли на заметку. Ворованные деньги были ему не в радость.

В этой же квартире ничего не прятали.

– Можно посмотреть другие комнаты? – спросила Инна.

– Конечно, за исключением той, где живет сестренка.

– Лина?

– Вы ее знаете?

– Слышала, – уклончиво сказала Инна.

Она с уважением осмотрела книги в кабинете Жаркова-старшего: стеллажи укрыли все стены. В комнатке Романа возмущенно всплеснула руками: «Боже мой, во что превратил миленькую комнату...» Здесь действительно было сложно разобраться, что к чему: все пространство занимали инструменты, какие-то детали, модели, куски труб, мотки проволоки и еще многое другое, что Роман накапливал годами. Гордостью Романа была собранная собственноручно коротковолновая любительская радиостанция, но именно на нее Инна меньше всего обратила внимания.

Осмотр квартиры она производила с видимым интересом.

– Хотела бы я когда-нибудь так жить, – сказала задумчиво. Быстро сообразила неуместность своих слов и попыталась поправиться: – Только не думайте ничего такого, Роман. Я не завидую, просто мне нравятся красивые вещи. Вот, например, в каждой комнате картины. Я вижу, это оригинальные работы. Но ведь они очень дорого стоят...

– У отца и мамы много друзей-художников, не случайных приятелей, а настоящих товарищей. Потом, отец из каждой командировки привозил что-то, что в его представлении символизировало страну. Видите, например, вот этого Будду? Отец приобрел его в городе Киото, в Японии, там много храмов и пагод. А вот этого танцующего жреца с барабаном, похожего на дьявола, ему подарили кубинские друзья. Эти маски из Нигерии... Многие из зарубежных командировок привозят шмотки и прочие атрибуты материального благосостояния. Отец на все наличные приобретает только то, что, как он говорят, доставляет ему эстетическое удовольствие.

– Понятно. – Инна иронически хмыкнула. – Когда можно не думать, во что одеться, тогда наслаждаются искусством.

– Не надо так, – попросил Роман. – Вам это не к лицу.

– Простите...

Инна смутилась, но на мгновение, не более.

– Сколько же лет ваш отец собирал такую коллекцию книг?

– Всю жизнь, – серьезно объяснил Роман. – Видите, какие здесь удивительные издания? Когда я смотрю на эти книги, я начинаю понимать, почему отец с легким презрением относится к так называемым книголюбам, которые хапают любую подвернувшуюся под руку книгу.

– Не у всех одинаковые возможности.

– Боюсь показаться вам снобом, но всем и не надо собирать книги. Просто кое-кто решил, что это выгодное вложение капитала.

– А разве не так? Здесь, наверное, книг на десятки тысяч рублей. – Инна указала на книжные стеллажи.

– Об этом у нас с папой никогда не было разговора. Но я знаю, что он уже решил передать свое собрание в дар библиотеке Института литературы.

– Просто так? – поразилась Инна. – Собирал, собирал – и отдать?

– Он собирал книги для людей. Отец любит повторять, что книга живет только тогда, когда ее читают.

Инна подошла к полкам с минералами. Глаза у нее разбежались, заискрились, она раскраснелась от изумления.

– Неужели такое возможно? – спросила она Романа почему-то шепотом.

– Что именно? – не понял Роман.

– Такие камни... Ведь это можно увидеть только в музеях! Какая у вас счастливая мама – она может каждый день любоваться чудом!

Роман улыбнулся:

– Мама ворчит, что ей приходится каждый день вытирать пыль. А мама у меня действительно счастливая – она очень любит отца и не раз ходила с ним на край света.

– Я думаю, – хмыкнула Инна, – за таким мужичком пойдешь и на край света.

Роман не нашелся, что ответить, ему показалось странным оживление Инны, он сам давно уже привык к «камешкам-самоцветикам», как говорил отец, и они вызывали в нем интерес только цветом, формой, гранями, причудливой игрой света.

– Что это за удивительный шар? – Инна заинтересовалась шаром из кристаллов горного хрусталя. Она даже попыталась посмотреться в него и стихла, изумленная необычайной прозрачностью и чистотой камня.

– Не смотритесь, а то увидите свою судьбу, – засмеялся Роман. – Точно такими шарами пользовались предсказатели в Древней Греции и Риме. Индусы называли их «читающими».

– Откуда он у вас?

– Не у меня – у отца, – поправил Роман. – Это очень хорошая история. Хотите, расскажу?

– Ой, конечно! – Инна повернулась к Роману, вся внимание, она умела быть такой – увлеченной, принимающей близко к сердцу каждое слово своего собеседника.

– Отец много лет работал на Урале. Он открыл там какие-то крупные месторождения очень нужных стране полезных ископаемых. А когда пришло время уезжать, его товарищи решили сделать ему подарок. Один из них – гранильщик, первоклассный мастер, – несколько месяцев потратил на то, чтобы кусок кварца без единого изъяна превратить в совершенный шарик-чудо.

– Он холодный? – спросила Инна.

– А вы попробуйте. Приложите к щеке. Чувствуете ощущение прохлады? Это значит, что хрусталь настоящий, все, что изготовлено из стекла, такого ощущения не дает...

Инне не хотелось расставаться с хрустальным шаром, она держала его у щеки, и казалось, неведомые токи наполняют ее тело, делают его легким, невесомым, рождают ощущение счастья.

– Странно себя чувствуешь, правда? – заметил ее состояние Роман.

– Будто прикасаешься к чему-то неземному, – тихо подтвердила девушка.

– Недаром в древности шарами из хрусталя врачевали раны и разжигали жертвенники.

– Ой, Роман, – Инна наконец положила шар на специальную подставку, – у вас не квартира, а собрание чудес. Скажите, – вдруг деловито поинтересовалась она, – сколько может стоить этот шарик?

Роман только руками развел – так его удивил этот резкий переход от восторженной изумленности к земной прозе.

– Не знаю. Но вряд ли у него есть вообще цена.

– У всего есть своя цена, – твердо сказала Инна.

– Понимаете, такие штуки не продаются. Они необычайная редкость...

– Я бы вам советовала, – вдруг сказала Инна, – как-то позаботиться об охране своей квартиры. Здесь слишком много соблазнов.

Она сказала это и испугалась, опустила глаза. Вдруг вспомнились настойчивые требования Князя подружиться с Романом, побывать у Жарковых на квартире. Так ли уж интересует «фирму» Князя французский язык Романа? Ведь Артем, великий психолог, не может не видеть, что Роман абсолютно бесполезен для «фирмы», никогда не будет он возиться с мелкими спекулянтами, заниматься фарцовкой, куплей-продажей, толкаться на «пятачке».

– О чем задумались? – спросил Роман.

– Так, о своем...

Инна снова оживилась, весело сказала:

– У вас чудесно! Я не знала, что в рядовой московской квартире может быть свой маленький «Алмазный фонд». Роман, почему же вы не приглашаете свою гостью к столу?

– Прошу вас. – Роман галантно отодвинул стул. – Вы какую музыку любите? Сейчас поставлю.

Он с треском вогнал в «Грюндиг» кассету, поколдовал с клавишами.

– А выпить? – спросила Инна. – Неужели в этом доме не найдется приличной выпивки?

– Вообще-то у нас дома не пьют, но в баре всегда есть запас для гостей. Надеюсь, отец меня не осудит.

– Что вы все отец да отец... Вымахали под потолок, а из пеленочек так и не выкарабкались...

– Я очень люблю своего отца, – как само собой разумеющееся сказал Роман.

– А меня? – Инна даже отодвинулась от стола, будто всю себя показывая Роману.

– Знаете... – сказал Роман. – Мне кажется...

– Не продолжайте, – весело перебила его Инна. – Когда молодым людям только кажется, лучше сразу ставить на совместном будущем крестик. Наливайте, мой милый друг.

– Мне кажется, – упрямо продолжил Роман, – что я не давал вам повода для сомнений.

Инна выпила, чуть прикрыв глаза,

– Еще, – попросила, приподняв рюмку.

Они говорили много и о разном, Инна была оживленной, глаза у нее загадочно мерцали, и Роману вдруг нестерпимо захотелось сказать ей что-нибудь очень доброе, ласковое. Но нужные слова не находились, и он смущенно молчал, лишь короткими фразами поддерживая разговор.

– Выключите верхний свет, – попросила Инна, – при бра будет уютнее. Вы знаете, для чего придумали бра? Чтобы тихим сумраком отделить реальное от желаемого. Не очень понятно? Вам следует выпить, и все станет проще.

– Мне не хочется. И так хорошо. Может, и вам не надо столько? – предостерег он.

– Надо, мой стеснительный рыцарь, надо.

– Вам не идет...

– В самом деле? А Борис Маркович говорил, что у меня это красиво получается. Вы знаете, кто такой Борис Маркович?

– Нет, и не хочу знать. – У Романа начало портиться настроение.

– Это было недавно, это было та-ак давно...

– Я же сказал – не хочу слышать. В истории есть такой термин: до исторической эры. Там было много неясного, на заре человеческой жизни. Так вот, будем считать, что у вас тоже была такая эра – до меня...

– Вы благородны, Роман, это сейчас редкость. А я хотела вам все-все начистоту.

Роману был неприятен этот разговор. Что за странная манера – то слова о себе не проронит, то хочет исповедоваться?.. Но чужие секреты – нелегкая ноша. Они могут лечь увесистым камнем на тонкую ткань отношений человека к человеку. И кто знает, как пройдет такое испытание на прочность? Конечно, у Инны есть свое прошлое, но какое ему, Роману, до него дело? Да и не любил Роман копаться в тайнах, принадлежащих другим. Отец всегда говорил, что один из необходимейших элементов порядочности – умение не лезть в чужую жизнь.

– А кассета, между прочим, отбарабанила свое, – напомнила Инна.

Роман, задумавшись, не заметил, что кассетник замолчал.

– Сейчас мы поставим нечто из современного репертуара, – бодро сказал он.

Музыка была странной – бурной, волнующей, грозно спокойной, до невероятности просторной. Она заполнила собой всю комнату, и Роман сам себе показался маленьким, беспомощным перед ее необъятностью.

Инна равнодушно прислушалась:

– Что-то незнакомое...

– Опера «Иисус Христос».

– Вы что, тоже в религию ударяетесь?

– Связи между этой оперой и религией весьма относительные. Кстати, почему «тоже»?

– Был у меня один знакомый чудик – помешался на иконах. Мог часами о них рассказывать.

– Хорошее увлечение, – серьезно сказал Роман. – Ведь многие из старых икон – настоящие шедевры живописи. А почему вы так странно говорите о своем приятеле? Вы что, поссорились?

– А вы уже ревнуете? – Инна улыбнулась.

– Нет, что вы! Раз вы со мной, значит, у меня нет оснований для ревности.

– Вы, как всегда, правы. А мой приятель... Он сейчас далеко-далеко, где кочуют туманы...

– Уехал с искусствоведческой экспедицией? На русском Севере, говорят, есть еще заповедные места, сохранились изделия народных умельцев.

Инна с удивлением посмотрела на Романа.

– Нет, вы все-таки какой-то странный...

Роман вскочил со стула, зашагал по комнате.

– Да нет, обычный, а вот вы, Инна, вся в каких-то недомолвках, оговорках, всюду вам видятся сложности. Простите, что я это говорю. Но иногда трудно вас понять – будто говорим на разных языках.

– Но ведь вы, кажется, владеете французским? Значит, на чужом языке вам объясняться не в диковинку? – пошутила Инна.

– Даже зная буквальное значение каждого слова, можно не понимать собеседника.

Инна тяжело вздохнула. Оживление постепенно сходило с нее, она реже и не так вызывающе смеялась, под глазами четче обозначились полутени. Девушка удобно устроилась в кресле, зябко сжалась. Роману показалась она одинокой, усталой, увядшей, будто на холодных ветрах. Он принес материнский пушистый платок, набросил Инне на плечи. Она закуталась в теплую шаль, благодарно улыбнулась Роману.

– Ой, спасибо, никогда не чувствовала себя так уютно.

– Так что с вашим любителем древних шедевров? – напомнил Роман.

– «Пятерка» за спекуляцию... В свободное вечернее время читает лекции таким же неудачникам, как и он сам.

– То есть заключенным?

– И так их называют. Я предпочитаю вот это – неудачники. Они попались, им не повезло.

– Старая, затасканная песенка, – перебил Роман. – Воруют, мол, десятки, а «горят» единицы... Есть другая арифметика...

– Не будем спорить, – устало сказала Инна. – Тем более что вы, кажется, правы. – Она вспомнила что-то, дрогнувшим голосом сказала: – Вместе с Борисом Марковичем замели всю его компанию, от «тузов» до «шестерок». А «художник» уж на что был чутким, пугливым, а попался на горячем – торговал икону иностранцу.

– Отвратительно! – возмутился Роман. – Обкрадывать собственную страну! Ведь оригинальные древние иконы – народное достояние!

– С ним романила моя подружка. Золотой был мальчик, только прижимистый.

– Уж не вы ли были той подругой? – настороженно спросил Роман. – Впрочем, не хотите, не говорите.

– Да нет, тогда у меня был Борис Маркович...

– Провались он сквозь землю, ваш Борис Маркович! – со злостью сказал Роман. – О чем бы ни говорили – обя-за-тельно на него выйдем.

Его и в самом деле начал раздражать этот неведомый Борис Маркович, которого Лина называла еще толстым Боренькой. Что за птица такая? И кем он приходится Инне?

– А он провалился уже, – спокойно ответила Инна. – На полную «десятку» провалился.

– Понятно.

– Ничего вам, Роман, не понятно. Никогда вы не знали той жизни, в которой он варился, и дай вам бог – желаю от чистого сердца – не узнать. Пошло там все и мерзко. А меня он, между прочим, подобрал, когда я в петлю хотела лезть. Как кошку подобрал, подкормил и даже дал возможность красивой шерсткой обзавестись.

Музыка звучала чуть слышно. Тоскующая Магдалина бередила сердце.

– Выключите, – попросила Инна. – Поставьте Высоцкого.

Роман замешкался, и она почти закричала на него:

– Смените музыку, пусть крутится то, что сердце не жалит – рвет на части!

– Ну уж... – скептически протянул Роман. Но кассету сменил, и хрипловатый сильный голос певца под высокое напряжение гитарных струн ворвался в туманы прошлого, рассеял их.

– Это то, что я люблю! – Инна снова оживилась. – Вот, Роман, и здесь мы – разные.

– Так это же хорошо!

– До поры.

Звонок у телефона был низкий, успокаивающий. Роман долго подбирал такой тембр – чтобы не раздражал, не сбрасывал своей внезапностью со стула.

Роман извинился перед Инной, взял трубку.

– Как вы там, воркуете? – В голосе Лины слышалась насмешка.

– Линок, не будь занудой.

– Ты уже окончательно морально разложился или только к тому дело идет?

– Линка!

– Звоню из автомата, кино закончилось, следователя по прозвищу Шериф убили... Я зайду к Зойке, попьем чаю.

– Приходи домой.

– Нет уж... Я дала тебе время до 23.00. Не беспокойся, еще рано, мы с Зойкой поболтаем, не забудь, что кофе в буфете, печенье там же, сахар в голубенькой сахарнице. Привет твоей пассии.

Инна отчужденно смотрела в окно, его легкие, колеблющиеся на ветерке шторы отделяли комнату от огромного мира.

– А у меня никогда не было старшего брата, – сказала Инна.

Роман промолчал.

– Иногда мне очень хотелось, чтобы у меня был умный, сильный, добрый старший брат. Пусть бы он даже изредка поколачивал меня, но защищал. И чтобы все на стометровке знали его и шептались: «Не трогайте Инку, а то за ее братом не заржавеет...»

– Давайте пить кофе! – предложил Роман. – Или, может, вы хотите чаю?

– Да, уютный ваши предки мирок соорудили! – Инна держалась спокойно, но в голосе злость, раздражение, нервная крикливость. – Картинки, книжки, столовое серебро, умная музыка, светская беседа... Чаю я не хочу! А знаете, чего хотелось бы, мой сдержанный рыцарь? Чтобы вы как следует выпили, были со мной грубым, поволокли бы меня туда, куда положено таскать таких, как я, а если бы вздумала собачиться, стукнули для острастки, чтобы твердо знала – твое место на половике и когда тебя приглашают в кровать, то должна благодарить, а не брыкаться.

Инна налила себе, выпила, глянула остро на Романа: мол, вот я такая и другой быть не хочу.

Роман растерялся перед потоком злых, обидных слов. Он не думал, что Инна может быть такой – циничной, вульгарной. Она даже подурнела.

– И не сомневайтесь, мой дружочек, я не буду долго строить из себя недотрогу... Все на стометровке знают, что к числу неприступных крепостей я не отношусь. Кроме того, вы мне просто нравитесь. А почему бы нет? Высокий, симпатичный, уравновешенный, положительный, сдержанный, перспективный, у вас – «колеса», у меня – «берлога», могло бы получиться, а? Нет, конечно, ненадолго, но кто заглядывает вперед? Кому это надо – думать, что будет потом? Я бы к вам свои руки приложила, научила одеваться как следует, а не во что придется, познакомила бы со стоящими людьми – смотришь, образовались бы, а данные у вас есть, на фоне других вы смотритесь. Не теряйте, мой дружочек, времени... А то скоро придет благовоспитанная сестрица Лина...

Роман резко поставил на стол чашку, расплескав кофе, отодвинулся от Инны. Сдерживая злость, стараясь быть спокойным, сказал: