Текст книги "Зона риска"

Автор книги: Лев Корнешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Вам что, доставляет удовольствие говорить гадости? Тогда продолжайте в том же духе, я терпеливый, все выслушаю. Но если завтра вам будет стыдно – не я виноват...

– Ничего-то вы не понимаете, – устало сказала Инна. Возбуждение прошло, она снова сникла.

– Не понимаю. – Роман смотрел исподлобья, ему не нравилось ни настроение Инны, ни странные ее слова. – Не могу понять, за что вы на весь мир обиделись? Допустим, в чем-то когда-то ошиблись, такое случается... Но не значит же это, что все дороги перекрыты? Вы успели и квартирным уютом попрекнуть и в грязном меня заподозрить – пригласил, мол, девушку, когда дома никого нет... Не такой уж я наивный, чтобы не догадаться, о чем вы подумали. Правильно?

– Да нет, Рома, это я со злости...

– А в квартире у нас действительно хорошо. Отец и мать всю жизнь работали, кстати, всяким, сервантикам-трельяжикам особого значения не придавали. И не раз – мы с Линкой тому свидетели – они весь этот уют бросали и мчались в геологические партии. Мне всегда казалось, что для них жизнь там, а здесь привал, место для передышки.

– Вы очень любите своих родителей.

– Люблю и горжусь ими, – запальчиво продолжал Роман. – Знаете, как они умеют работать? Для них, когда увлекаются по-настоящему, ничего, кроме работы, не существует. Может быть, еще мы с Линой... И, наверное, правильно, что их труд хорошо оплачивается, и смогли они приобрести любимые книги, красивую мебель и прочие предметы, составляющие уют. За свой труд они имеют право отдохнуть спокойно.

– Роман, не горячитесь, я пошутила, не знаю, что это на меня накатило.

Не могла же Инна объяснить ему, что это напряжение последних дней, всякие каверзы Артема Князева, предчувствие того, что поездки по его поручениям добром не кончатся, заставили ее забыться, позволить выплеснуться наружу раздражению. В самом деле, при чем здесь этот мальчик?

– Хватит, Рома, на эту тему, – повторила она.

– Нет, Инна, раз начали, давайте продолжим. Бывает ведь так, что человек жизнь прожил, а вспомнить нечего. Оглянется назад – пустота. Сплошняком вечера с преферансом или с приятелями-доминошниками – тут дело в склонностях. Или попойки и подсчеты, кто сколько употребил...

– Теперь вы злитесь, Роман. – Инна взяла из пачки сигарету, закурила, протянула пачку Роману: – Попробуйте.

– Не курю. – Роман положил сигареты на стол, задержал руку Инны в своей. С той же непривычной для себя обозленностью, с которой говорил раньше, продолжал: – Такие вот преферансисты-доминошники склонны на жизнь жаловаться: и того нет, и это не так, и вот сосед машину купил, а тут на «пузырек» не хватает. Преферансисты – это я образно... Мало ли кто на что жизнь убивает! Мне их нисколечко не жалко. Сами виноваты. А мой отец, сколько я себя помню, всегда работал. И с азартом, с неистовостью, и труд был для него не бременем, а удовольствием, радостью. Я ночью случайно проснусь, а у него в кабинете свет, сидит пишет.

– Да кто он такой, ваш отец?

– Профессор Жарков... Вам эта фамилия ничего не скажет, а тем, кто хоть как-то связан с геологией, очень многое. Вон на той отдельной полке – его труды. Они переведены на пятнадцать иностранных языков, по ним учатся студенты чуть ли не в половине стран мира.

– То-то к вам Князь так прилепился... – протянула Инна.

– Какой князь? – не понял Роман.

– Не обращайте внимания, – спохватилась девушка, – это я совсем про другое, про свое.

– Ну ладно, – начал остывать Роман. – Не понимаю, чего я вдруг расхвастался своим отцом? Но только знаю твердо, – снова загорячился он, – в нашей стране человек всего может добиться. Если сильно этого хочет и умеет потрудиться. А на блюдечке готовенькую симпатичную жизнь никто не преподнесет.

– Вы, как всегда, правы, умный мой рыцарь. – Инна снова была такой, как всегда – насмешливой, уверенной в себе. – Эти истины я усвоила с первого класса. Правда, потом были и другие уроки, но не будем о них говорить. Во всяком случае, сегодня. Уже ведь поздно.

И в самом деле, старинные часы ударили одиннадцать раз.

– Счастливый вы, – с тоской проговорила Инна. – Про своего родителя вот так, по-доброму... А мой, как вы точно выразились, жизнь в пульку проиграл.

– Простите, я не знал, – растерялся Роман.

– Ничего, мой тактичный рыцарь, ничего... Вот мне и пора. Сейчас придет ваша сестра. – Инна стала собираться, подошла к зеркалу, поправила волосы, чуть тронула губы помадой. – Спасибо вам за этот странный вечер. Я собиралась многое вам сказать, но почему-то завелась, ничего не успела, понесло меня по каким-то рытвинам и ухабам... Вы еще захотите со мной встретиться? – жалобно спросила она. – После всего, что я наговорила о себе?

«Что-то с ней все-таки происходит, – подумал Роман. – Хотелось бы знать, что, но как спросить? И ведь не скажет...»

Ему и невдомек, что были минуты, когда Инне хотелось все-все ему рассказать, может быть, даже разреветься у него на плече, вымолвить: «Помоги мне! Запуталась – на душе грязно и тяжело...» Но минуты эти прошли, Инна холодновато, трезво подумала: «Князь не отвяжется, да и нет выхода. Или – или...» Не опора ей добрый, внимательный Роман, куда ему против Князя, Мушкета, против их ребятишек, привыкших кидаться впятером на одного. Да и что понимает этот парень в жизни? Оранжерейное растение, хотя, надо признать, не из хрупких.

– Инна, я вам позвоню, – волнуясь, сказал Роман. – Они стояли в прихожей, Инна уже надела плащ, Роман положил ей руки на плечи, попытался заглянуть в глаза. Он привлек ее к себе, и она торопливо, будто долго-долго ждала этого, подставила губы для поцелуя.

Волосы ее пахли жасмином.

Звонок резко вывел их из мгновенного забытья, Инна отпрянула, поспешно схватила сумочку.

– У вашей сестры что, своего ключа нет? – почему-то шепотом спросила она.

– Есть, конечно.

– Вежливая девочка...

С Линой она поздоровалась слишком оживленно и приветливо.

– Вы уже уходите? – великосветским тоном поинтересовалась Лина.

– Да, пора. Поздновато, а завтра с утра на работу.

– Жаль, что я должна была пойти к подруге. Мне так хотелось с вами поболтать. Роман не очень заставил вас скучать? Вы знаете, у меня такое впечатление, что мой брат не умеет обращаться с красивыми девушками. – Лина трещала без умолку и не удержалась от булавочного укола.

Инна смиренно согласилась.

– Вы, Линочка, правы. До свидания. Конечно, мы теперь будем чаще встречаться. А брата не ругайте – он у вас очень хороший. До свидания. Не провожайте меня, Роман!..

Последнее слово осталось за нею. Роман строго посмотрел на сестру:

– Линка, где мой широкий ремень?

– Ты не заметил, у нее уже появились морщинки под глазами? – не обращая внимания на его слова, ехидно спросила сестра. – А так ничего – стильная девочка...

– Где все-таки мой ремень? – всерьез закипел Роман.

– ...Из тех, которых называют фирменными...

Роман буквально задохнулся от гнева. Он круто повернулся, ушел в свою комнату, хлопнув дверью. Услышал, как, кому-то явно подражая, Лина вдогонку язвительно бросила:

– Они тут вина распивали, а грязную посуду мне мыть...

ПАДЕНИЕ В ТЕМНОТУ

Андрей из болезни выкарабкивался трудно. Его каждый день осматривала, слушала, буквально ощупывала Людмила Григорьевна. Анечка стояла рядом, всегда готовая выполнить любое поручение врача. Они потом надолго останутся в памяти Андрея вот так: склонившаяся над ним Людмила Григорьевна и застывшая в стремительной готовности что-то делать, подать, принести Анечка.

Людмила Григорьевна была всегда ровной, приветливой, жизнерадостной, и только когда думала, что Андрей ее не видит, по лицу у нее всплесками мелькали тени неудовольствия.

Настоящие мучения доставляли перевязки. Тогда на помощь Анечке прибывала Виктория Леонидовна.

– Жив, лейтенант? – весело спрашивала она, звякая какими-то ножничками, щипчиками, склянками.

– Тяну, товарищ медсестра, – пытался браво отшутиться Андрей, а в глазах у него стояла кромешная тьма.

– Осторожнее, Виктория Леонидовна, ему же больно, – жалобно просила Анечка.

– Нравится парень? – Виктория Леонидовна сноровисто обрабатывала края раны. – Не волнуйся, вылечим тебе жениха. А что больно, мужчинам положено хоть раз в жизни настоящую боль изведать, на то они и мужчины. Вот ты выйдешь замуж...

– Ой, что вы такое говорите! – заливалась румянцем Анечка. – И не собираюсь...

– Выйдешь, куда денешься... А знаешь, откуда это пошло «быть замужем»? Быть за мужем, понятно? – Последнюю фразу Виктория Леонидовна произнесла, четко разделяя слова. – И как же ты за ним, сердешным, будешь, если он кисейная барышня и его первый же мороз к земле прибьет?

Андрей был благодарен Виктории Леонидовне за то, что она была охоча до разговоров – боль терпелась легче, он изо всех сил старался не уронить себя в глазах фронтовой медсестры.

– Терпи, лейтенант, – подбадривала Виктория Леонидовна. – Жизнь того стоит, чтобы за нее побороться. Согласен?

– Еще как! – Андрею казалось, что он сказал это громко и весело.

– Скоро Анечку на танцы пригласишь... Не забудешь?

Анечка улыбалась, и в палате становилось светлее – так казалось Андрею.

Потом случился день, когда Андрею стало совсем неважно. К вечеру разболелась рана – укол не помог, Андрей повернулся лицом к стене, сжал зубы, стараясь не стонать. Боль разливалась по всему телу, ноюще отдавалась в сердце. Андрей уже хотел было потянуть за шнур сигнала, позвать сестру, но решил еще потерпеть, авось пройдет. А потом стало совсем тяжко, и Андрей, уже проваливаясь в темноту, все-таки дотянулся до шнурка.

Очнулся он оттого, что снова было больно. «Хорошо, – неожиданно обрадовался он, – раз болит, значит, живу». И тут же устыдился этой мысли, разве можно о таком думать? В палате были и Людмила Григорьевна, и Виктория Леонидовна, и Анечка, еще какие-то врачи.

– Пришел в себя, – услышал он голос Людмилы Григорьевны.

– Хорошо, – сказал кто-то, голос Андрею был незнакомым. – Продолжайте, как условились. Оставьте в палате сестру, пусть дежурит у койки. Если станет хуже, немедленно вызывайте нас. В любом случае мы через час-два наведаемся.

Незнакомые врачи ушли. Позже Андрей узнал, что вбежавшая в палату на тревожный сигнал Анечка сразу же вызвала бригаду из реанимационного отделения.

У изголовья кровати стояла капельница, прозрачная трубка заканчивалась иглой, ее приклеили лейкопластырем к руке, там, где синела вена.

– Напугали вы нас, Андрей Павлович, – сказала Людмила Григорьевна. – Молчите, молчите, все уже хорошо. Сейчас мы условимся, кто с вами побудет до утра. Смена Ани кончилась, к сожалению.

– Можно мне не уходить? – умоляюще попросила Анечка. – Я не устала, нисколечко. Только домой позвоню, предупрежу.

– Хорошо, – согласилась врач. – Так даже лучше, вы знаете больного. Андрей Павлович, – предупредила она, – никаких движений и разговоров, абсолютный покой. Аня, проследите за этим. И чуть что – зовите дежурного врача. Если станет хуже – звоните мне домой. Идемте, Виктория Леонидовна, кажется, наш журналист и на этот раз выдержал.

– Гады какие! – зло сказала Виктория Леонидовна.

– Кто? – не поняла Людмила Григорьевна.

– Те, кто его по голове шарахнул. Это ведь надо – не война, не бой, а парень который день по краю могилы ходит...

– Тише, – попросила врач, – вообще не стоит про это – он нас слышит...

– Ну и пусть слышит. Злее будет.

– Нам, врачам, особенно в «неотложке», в хирургии бывает очень тревожно. Не так давно девушку привезли... Какие-то двое избивали старика в переулке, она закричала, заступилась и сама получила удар ножом под сердце. Как же назвать того, кто бьет ножом, железкой, чем там еще, человека? Иногда говорят – заблудившийся... Так заблудившийся – это тот, кто дорогу потерял и старается отыскать ее... А вот такие, которые на жизнь руку поднимают, – они враги...

Андрей навсегда запомнит разговор врача и медсестры, услышанный сквозь, казалось, невыносимую боль.

Через несколько дней ему снова стало полегче. Зашел Ревмир Иванович, вместо приветствия осуждающе покачал головой:

– Говорят, вы тут фокусы выкидываете... Так, пожалуйста, поосторожнее...

Андрей засмеялся:

– Мне тоже такие фокусы, как вы выражаетесь, ни к чему. – И серьезно пообещал: – Впредь постараюсь вас не подводить.

– Вот, вот, а то без вас мы преступников не поймаем, останется нераскрытым преступление.

– Статистику испортите? – осведомился Андрей.

Ревмир Иванович понял, на что намекает Андрей.

– Далась вам, журналистам, эта статистика! Да милиция, можно сказать, кровно заинтересована в раскрытии любого, даже самого мелкого, преступления. Мы-то не раз видели, как безнаказанность рождает трагедии, Ну-с, об этом еще будет время поговорить, давайте продолжим нашу беседу о событиях минувшего лета. Что было после вечера в баре «Вечернем»?

– Да ничего особенного, – сказал Андрей. – Я продолжал собирать материал для серии задуманных статей. В ту субботу, в которую условился встретиться с Елой, с утра побывал на «пятачке». Еще это место называют комком.

– Как, как? – переспросил Ревмир Иванович. – Переведите, пожалуйста, этот термин на понятный непосвященному язык.

– «Пятачок», где толпится вся эта спекулянтская мелюзга, называют еще комком, от слова «ком», «комок». Они действительно со стороны напоминают копошащийся, постоянно меняющий форму, то разрастающийся, то сжимающийся ком. И должен вам сказать, что грязи заверчено в его оболочку хоть отбавляй...

А ЧТО ВСЕ-ТАКИ НА ПЕРВОМ ПЛАНЕ?

Андрей пришел на «пятачок» часам к одиннадцати. Юные дельцы, равнодушные, внешне безразличные, какие-то мятые, стояли группками по трое-четверо. Некоторые со свертками, с модными полиэтиленовыми пакетами-сумками. Андрей быстро понял суть скрытых от внешнего взгляда взаимоотношений, определявших жизнь на «пятачке». Он оделся специально для такого случая, завсегдатаи «пятачка» наметанным взглядом оценили и джинсы и пиджачок. Андрей присел на ступеньки подъезда дома, у которого вертелась вся эта куча мала, подумал: «Вот радость жильцам!», достал пачку «Мальборо», щелкнул зажигалкой.

– Угости, – попросил паренек, пристроившийся рядом с ним. И, прикурив, указал на зажигалку:

– Штатская?

Андрей понял, что тот интересуется, не американская ли зажигалка.

– Япония, – ответил лаконично.

– Тридцать?

– Сам отдал полсотни. Машинка на пьезокристаллах.

Оценка Елы пригодилась, Андрей припомнил, что именно эту сумму назвала его знакомая. Паренек с уважением глянул на Андрея. Развитие деловой беседы прервало появление Елы.

– Приветик! – Она явно обрадовалась Андрею. – Что ищешь? Может, помогу?

Ела была в деловом настроении, источала энергию, готовность бежать, улаживать, устраивать. Вдруг ее охватило подозрение:

– Слушай, а ты не... – Она замялась, видно, грубить не хотела, а мягкое словечко не находилось.

– Не... – засмеялся Андрей. – Не покупаю и не продаю.

Ела по-своему поняла последние слова и, удовлетворенно кивнув, пристроилась рядом, пожаловалась:

– Устала, как собачонка. Князь гоняет, то ему отнеси, то принеси.

– Много работы?

– Какая там работа, – пренебрежительно махнула рукой Ела. – Копеечная. Это Князь из себя президента «фирмы» строит. А так – настоящих клиентов сегодня нет.

– Почему? – вяло поинтересовался Андрей. Он быстро усвоил принятую здесь манеру говорить вяло, без интонаций, будто это невесть какой труд – произнести слово.

– Конец квартала, в магазинах товаров полно, план перевыполняют.

– Смотри ты... Надо и здесь, оказывается, знать уровень спроса и предложения...

– Еще как! – подтвердила Ела. И снова спросила: – Так чего причалил к «пятаку»?

– Тебя искал!

– Ну-у? – искренне удивилась Ела. – Так ведь договаривались вечером. Или передумал? Вариант покрасивше подвернулся?

– Красивее, ты хочешь сказать?

– Покрасивше, так мы говорим, а ты как хочешь.

– Ладно, не царапайся, я пришел предупредить, что опоздаю на часок. Не обижайся – задержусь по делам. Так что снизойди...

По «пятачку» двигался Мишка Мушкет в сопровождении двух оруженосцев.

– Чао, – признал он Андрея. – Изучаете быт и нравы, гражданин журналист?

Глаза у Мишки недобро блеснули. На «пятачке» не любили незваных гостей.

– А чего здесь интересного? – лениво протянул Андрей. – Мне случалось в Париже бывать на Блошином рынке, имеется аналогичное местечко и в Нью-Йорке, называется Яшкин-стрит. Вот где размах! Иной простак шубку из синтетики приобретет – дешевая, блестит и сверкает, в упаковочке будь здоров, а не успел до дома донести – она уже полезла между пальцами. Большие там специалисты по части объегоривания.

– Умеют... – восхитился Мишка. – Конечно, масштаб здесь не парижский. – Он окинул взглядом овальное, сжатое со всех сторон пространство «пятачка», которое явно считал своими владениями. – Но деловому человеку достаточно для разворота. Ты, к примеру, потянешь на все семьсот.

– Прости, не понял.

Ела засмеялась:

– Это значит, Андрей, не попадайся деткам в темном переулке...

– Зачем же так грубо? – Мишке явно льстило, что его побаиваются, считают грозой вечерних потасовок. – А может, мы с журналистом по-доброму столкуемся?

– Нет, Миша, – сказал Андрей. – Мне эти тряпки не даром достались. Это только на ваших «пятачках» рождается художественный свист: за кордоном джинсы – почти в подарок, «сейка» – пенсы и так далее. На Западе торгаши ой как считать могут и даром ничего не выдают. Красивую вещь они и в самом деле сработать умеют, но сдерут за нее три шкуры.

Мишель присел рядом на ступеньки крыльца.

– Ну-ка, расскажи, – попросил он. – Из наших за рубежами никто не бывал.

– Про Запад у нас много хороших, честных книг написано. И иностранных авторов издают.

– Неужто думаешь, что я читаю этих сочинителей? – весело оскалился Мишка.

– А неужели нет? – удивился Андрей. Он старался, чтобы слова звучали искренне. Конечно, предполагать, что Мишель проводит вечера в читальном зале юношеской библиотеки, было бы по меньшей мере наивно. Ела правильно сказала: с этими приятелями в вечерней темноте лучше не встречаться. Но попадают же ему в руки газеты, журналы, книги? Что-нибудь остается в голове после хороших кинофильмов, телевизионных передач?

– Бумага нам нужна на обертки. – Мишка сплюнул, угодил одному из дружков на штиблет, тот не зароптал.

– Брось, Мишель, придурка строить, – сказала Ела. И объяснила Андрею: – Он читает все подряд про автомашины, только скрывает почему-то.

– Елочка, схлопочешь, – предупредил Мишель. И понятно было, что не шутит.

– Неужели ты можешь девушку ударить? – искренне изумился Андрей. И, не давая Мишке времени на ответ, сказал: – Ладно, расскажу про командировки в другой раз. – Андрей поднялся. – У меня на двенадцать деловое свидание.

Он повернулся к Еле:

– Значит, все остается по-прежнему, только на час позже. Идет?

– О чем вы? – поинтересовался Мишка.

– Да мы с Елкой договаривались встретиться сегодня в баре «Вечернем».

– Кадришь Елочку? Давай, не возражаю, девочка она смышленая.

Елка покраснела, в глазах неожиданно блеснули слезы. Она хотела что-то сказать, но сдержала себя.

– Ела мой старый друг, – сказал как можно равнодушнее Андрей. – А почему двум давним друзьям не посидеть на досуге в баре?

– Я тоже там буду, – предупредил Мишель.

Андрей предложил:

– Миша, давай так: вы с Елкой садитесь за один столик и ждите меня. Рождается интересная идея: проведем вечер вместе. Если, конечно, нет других планов.

Ела невольно надула губы.

– Это значит – ни два ни полтора.

– Пригласи и ты свою девушку, – предложил Андрей Мишке, сообразив, что имеет в виду Ела.

– Еще чего! – презрительно процедил Мишель.

– Они у нас гордые, – сказала Ела. – Предпочитают по-мужски сурово и просто – пузырек на троих. А девицы нужны на случай отнеси-принеси.

– Что это сегодня с нею? – удивился Мишель. – Последний раз, Елка, предупреждаю.

– Ладно, – вмешался Андрей. – Выясняйте отношения, а я потопал.

В бюро пропусков автомобильного завода его ждал паренек из комитета комсомола. «Пошли», – лаконично предложил он, когда Андрей представился.

Завод трудился и в субботу. Андрей с удовольствием вслушивался в его рабочее дыхание, уступал дорогу автопогрузчикам, мототележкам, читал призывы на кумаче: «Десятую пятилетку – досрочно!», «Даешь встречный план!», «Научно-техническому прогрессу – рабочую поддержку!» Они прошли через сборочный цех, и журналист попросил своего спутника остановиться на минутку: было очень интересно смотреть, как жестяной каркас на глазах превращается в элегантную, сверкающую никелем и лаком машину. Завораживала слаженная работа сборщиков. Ни одного лишнего движения, безукоризненный расчет, точность, сноровка... И еще успевают пошутить, улыбнуться, обменяться заводскими новостями. У конвейера трудились молодые люди, лишь изредка встречался рабочий постарше. Было шумно, стучали пневмомолотки, глухо звенели электродрели, слышались веселые голоса. Андрей вглядывался в их лица – спокойная уверенность, деловитость – лица людей с хорошим настроением. Он поневоле вспомнил «пятачок», равнодушные физиономии его завсегдатаев. Было странно думать, что от «пятачка» до завода всего три остановки троллейбусом – и совершенно разные миры. Каждый сам по себе, а вот пересекаются ли их пути?

– Давай, пошли, – потянул за руку Андрея сопровождающий, стараясь перекричать шум сборки. – Коновалов ждет. А он любит точность.

Андрей спросил:

– А разве комитет комсомола не в заводоуправлении?

– Был раньше там. Потом решили перебраться поближе к производству, в сборочный цех.

– Но ведь шумно, грохот стоит, да и удобно ли?

– Мы к шуму привыкли, да и комнатенки наши в стороне от главной нитки – там потише. А удобно очень – в любую свободную минутку ребята могут забежать в комитет, посоветоваться, поговорить, просто чаю попить. Это хорошо, когда у человека есть куда бежать, – философски добавил паренек.

Андрею по журналистским делам часто приходилось бывать в комитетах комсомола – и заводских, и колхозных, и в больших многотысячных комсомольских организациях, и в маленьких, действующих в каком-нибудь затерявшемся в тайге зверосовхозе. И всегда он входил в комсомольские комитеты с волнением, светлым чувством. Это праздничное настроение возникло много лет назад, когда ему, совсем еще мальчишке, в скромном райкомовском кабинетике вручали комсомольский билет. Их семья жила тогда в небольшом поселке – отца, кадрового рабочего, направили в МТС.

Секретарь райкома подвел Андрея к знамени районной организации – знамя было «неуставным»: комсомольский значок, название их поселка и слова «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» вышиты вручную, нитками разного цвета, ткань полотнища от времени потеряла яркость, поблекла, в нескольких местах была пробита пулями. «Узнаешь?» – спросил секретарь. Андрей кивнул. Как к святыне притронулся он к прохладному шелку. Все ребята в поселке знали историю этого знамени подпольной комсомольской организации в годы войны. Девчонку, которая вышивала шелк разноцветными нитками – какие тогда только нашлись в домах, выдал предатель, и гитлеровцы повесили ее на площади райцентра. Организацию разгромили, почти все ребята погибли. Секретарь райкома комсомола остался в живых по счастливой случайности – накануне арестов ушел на связь к партизанам. А знамя фашисты так и не нашли, оно передавалось из рук в руки и в самый первый день освобождения поселка развернуло свои тугие алые крылья над деревянным домиком, в котором до войны находился райком комсомола.

– Ты отныне под этим знаменем, – строго сказал секретарь райкома, и Андрей снова кивнул: да, он отныне и навсегда под этим опаленным пороховым дымом, впитавшим в себя память об отважных знаменем.

Годы прошли, комсомол рекомендовал Андрея в партию, он получил партийный билет, но трепетное, волнующее воспоминание о самых первых шагах в комсомольской жизни осталось навсегда.

Андрей считал комитет комсомола чем-то вроде своего второго дома, куда можно прийти в любой момент и по любому делу.

Секретарь автозаводского комитета комсомола Коновалов оказался щупленьким, худеньким парнишкой. Он указал Андрею на стул, а сам продолжал азартно спорить с кем-то по телефону. «Ну, смотри, Жаворонков, – сказал он наконец невидимому собеседнику. – Если завтра твои орлы не дадут полновесные сто процентов нормы, ты у нас попляшешь». Секретарь положил трубку, объяснил Андрею словно давнему знакомому:

– Участок у Жаворонкова третий день лихорадит.

Кто такой Жаворонков, Андрей не знал, но, наверное, действительно дела на его участке шли не ахти, раз в комитете комсомола встревожены.

Коновалов поправил очки, вопросительно взглянул на Андрея:

– Из газеты? Тот Андрей Крылов, который все больше про международные дела пишет? Ты? Что это тебя занесло после Африки на наш завод? В порядке экзотики?

«Ты» в устах секретаря комитета комсомола звучало необидно, по-свойски. Коновалов иронически улыбался, будто хотел сказать: знаем мы вас, газетчиков, приедете на минуту, а потом такое напишете, что перед людьми стыдно.

– Угадал, – подтвердил Андрей. – Только насчет Африки ты напрасно. Там, как тебе должно быть известно, местами жарко.

– Ладно, не обижайся, это в порядке шутки. У нас тоже интересные места есть, например, моторный цех. В Африке насмотрелся, как пальмы растут, а тут увидишь, как моторы рождаются, можно сказать, сердце машины. В моторном отличные ребята работают. Познакомит их тебя с ними наш второй секретарь.

– Пригласите Тоню, – крикнул он в приемную.

Вошла девушка в строгом синем костюме, до хруста накрахмаленной белой блузке. Волосы ее были гладко зачесаны назад, темные глаза смотрели внимательно и спокойно. «Синий чулок», – подумал Андрей, протягивая руку.

– Антонина Привалова, – представилась девушка.

– Журналиста ты знаешь заочно – он личность известная в кругах читателей, – сказал Коновалов.

– Читала его очерки, – лаконично подтвердила Привалова. Разговаривала она строгим деловым тоном.

«Господи, – подумалось Андрею, – где они только выкапывают таких вот закованных в доспехи спокойствия девиц? Молодежь нынче шустрая, острая, любит раскованность и в одежде, и в мыслях, а такие вот только и умеют, что насупленно нависать над трибуной».

Он был несправедлив, нельзя судить о человеке по первому взгляду, но тихая неприязнь к чопорности, которая воспиталась у Андрея за годы кочевой журналистской жизни, перевешивала все здравые мысли.

– После знойной Африки Андрей Павлович решил пообщаться с нашей действительностью, – балагурил Коновалов, видно, не принимая всерьез визит журналиста. Андрей пока терпел его колкости. – Покажи, Тоня, нашему гостю комсомольско-молодежные бригады моторного, познакомь с ребятами, может, и возникнет сюжетец... Будем надеяться, товарищ Крылов напишет о нас так, что себя все-таки узнаем.

– Я писать о заводе не собираюсь, – перебил его Андрей.

– То есть как? Зачем тогда пришел? – удивился Коновалов, а Тоня впервые с интересом взглянула на Андрея.

– А вот так...

– Тогда, значит, личное дело, – сказал иронически Коновалов. – Машину отремонтировать или приобрести?

– У меня «Волга». Вы их не производите, как известно.

– Непонятно.

– Чего непонятного? О вашем знаменитом заводе уже только в этом году сто очерков опубликовано, стряпать сто первый у меня нет никакого желания. – Андрей решил все-таки чуть осадить Коновалова, так стремительно распланировавшего ему все – куда идти, о чем писать и что.

– Тогда объясни, пожалуйста. – Секретарь перешел наконец на серьезный тон.

– С этого надо было начинать...

Андрей подробно рассказал о том, как и почему он оказался в баре «Вечернем» и на «пятачке». Он говорил о молодых людях, которые убивают там время, о тине мелкой спекуляции, в которой ой как хорошо себя чувствуют пройдохи, мошенники и полууголовные личности. Он умел говорить ярко, а сейчас речь шла о том, что задевало, и рассказ у него получился образный, по нему можно было легко представить и атмосферу бара, и душный мирок «пятачка» в закоулках Оборонной.

– Ты-то сам в баре «Вечернем» бывал? – неожиданно спросил Андрей Коновалова,

– Нет...

– А твои члены комитета?

– Вряд ли, – сокрушенно признался секретарь.

– Но почему? – наседал Андрей. – Ведь это совсем рядом – несколько остановок троллейбусом. Вы производите для страны прекрасные машины – честь вам и слава. Спроси тебя, какая бригада на сколько процентов план вчера выполнила, – ты на память скажешь, не глядя в сводку. У вас здесь чудесный мир труда, новейшей техники. А в двух шагах островки гнилья... Мне случалось бывать в тайге – идешь по просторной поляне, глаз радуется солнечным бликам, красивым деревьям, траве... И вдруг проваливаешься в болотную грязь, едва прикрытую мхом, иногда даже с яркими цветами на кочках... И не знающему дорогу трудно выбраться из болота, пусть оно даже крохотных размеров...

– Не горячись, Андрей Павлович. – Коновалов теперь был серьезным. Стало понятным, зачем пожаловал к ним на завод журналист из молодежной газеты, и дело у него оказалось не пустячное.

– Не горячись, – повторил он. – Конечно, ты прав – подчас у нас на первом месте машины. А что поделаешь, если они нужны стране? Но между машинами и людьми связи самые непосредственные. Мы тебе покажем модель будущего года. Красавица... По опыту знаем, когда появятся первые машины новой серии, подле них будут толпы собираться, осматривать, сравнивать. И нам важно, чтобы сравнения были в нашу пользу, а не какой-нибудь западной малолитражки. Так что мы по-своему вторгаемся в мир нравственных отношений. Но ты прав, мы обязаны быть внимательными и к тому, что происходит вне территории завода, после рабочих смен. Машины мы ведь действительно строим для людей... Наш оперативный комсомольский отряд уже несколько раз прочесывал этот злосчастный «пятачок», да толку мало...

– Стоит нам уйти, как они собираются снова, – подтвердила Тоня.

– Кстати, – сказал Коновалов, – мы Тоню не зря все-таки позвали, она у нас в комитете комсомола занимается вопросами воспитательной работы, такие вот проблемы в ее ведении. И в руководство оперативным отрядом от комитета входит.

«Лучше бы на такие проблемы парня, да чтоб покрепче, – подумал Андрей. – Ну что она может, эта девица? Лекцию прочитать, «по душам» побеседовать? Лекции дело хорошее, если их слушать хотят... Попробуй усади за парту того же Мишку Мушкета! Да он со своими приятелями любого лектора свистом в угол загонит...»

– Ты, Андрей Павлович, не настраивайся на скептический лад, – будто угадал его мысли Коновалов. – Тоня Привалова, прежде чем заняться вопросами воспитания, на конвейере пять лет простояла. Так что рабочую идеологию она, можно сказать, усваивала из первоисточников, правда, Тонечка?