Текст книги "Американец"

Автор книги: Лесли Уоллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Глава 15

Десять часов утра. Господа Отей и Ледатон представляли интересы Центрального банка Франции. Они оба довольно плохо говорили по-английски, поэтому в ходе переговоров с Палмером им часто приходилось прибегать к помощи мисс Грегорис, особенно когда речь шла о тонких и весьма специфических деталях финансовых потоков.

Одиннадцать пятнадцать утра. Майор Бриер говорил на великолепном английском с ярко выраженным оксфордским акцентом и особенно усердствовал только в одном пункте – когда несколько возбужденно говорил о долларах, которые на французской земле тратят семьи расквартированных там американских военных. Кстати, не забыв несколько раз упомянуть, что его мать – урожденная британка. Ну и что тут такого?

Добер, как и договорились, встретил Палмера вместе с мисс Грегорис ровно в полдень, терпеливо стоя рядом с семиместным лимузином их банка. Усевшись в шикарный «мерседес», Палмер тут же обратил внимание на какого-то незнакомого человека на заднем сидении. Кто это?

– Полагаю, вы знаете друг друга, – заметил Добер, указывая на незнакомца.

Палмер окинул его беглым взглядом: примерно одного с Добером возраста, где-то около тридцати пяти-тридцати шести, в хорошем деловом костюме европейского покроя, чуть длинноватые волосы, в глазах, похоже, контактные линзы, которые были подобраны явно в спешке и не совсем удачно. Далее: продолговатое худощавое лицо, почти как у самого Палмера, хотя с желтоватым, болезненным оттенком, и тонкие, плотно сжатые губы. Наверное, что-то генетическое. Кроме того, как он обратил внимание – раздражение кожи на подбородке. Возможно, результат очень тщательного бритья?

– Боюсь, пока не имел удовольствия, – пробурчал Палмер, помогая Элеоноре сесть в машину, на заднее сидение, но не рядом с незнакомцем, а на раскладном сиденье прямо напротив него.

– Да, так оно и есть, – чуть улыбнувшись, сказал тот, протягивая руку. – Что ж, тогда давайте знакомиться. Меня зовут мистер Фореллен. Я из Фонда. Того самого Фонда…

Палмер пожал его руку. Она почему-то оказалась очень потной.

– Мистер Фореллен?

– Стэн Фореллен, – уточнил незнакомец, доставая из внутреннего кармана свою визитную карточку, которую он с вежливой улыбкой протянул Палмеру.

На ней красивым жирным шрифтом было написано: «Стэнли Дж. С. Фореллен, Фонд экономических исследований, Директор Европейского отдела». В левом нижнем углу – нью-йоркский адрес Фонда, в правом – парижский на Avenue de l’Opéra. Причем оба почему-то написаны очень мелкими буковками. Сразу и не разберешь. Интересно, много ли найдется людей с идеальным зрением, чтобы прочитать это без увеличительного стекла, подумал Палмер, кладя карточку в нагрудный карман своего пиджака.

– Познакомьтесь, это мисс Грегорис из нашего парижского отделения. В данном случае она помогает нам в качестве переводчика. – Он кивнул в сторону Элеоноры, молча сидевшей напротив Фореллена. – Ну и что же они попросили вас сделать? Присмотреть за мной?

– Ну что вы, мистер Палмер, при чем здесь это? – почему-то торопливо и с серьезным видом возразил Фореллен. – Ни в коем случае. Поверьте, мне сразу дали недвусмысленно понять, причем на самом верху, что у вас полная, абсолютно ничем не связанная свобода действий. Более того, ваша информация, как минимум, на несколько недель свежее и точнее моей. Так что ни о каком контроле не может быть и речи.

Прислушиваясь к его акценту, Палмер почему-то задумался, откуда он. Вряд ли из Чикаго, это было ясно по его манере произносить согласные – четко и подчеркнуто ясно. Так чикагцы не говорят, кому как не Палмеру знать об этом! Тогда откуда? Из Огайо? Или, может, из западного Нью-Йорка? А что, вполне может быть…

Тут Палмер вдруг осознал, что в машине почему-то полная тишина – никто не произносил ни слова. Ах, вон оно что: молчит начальник, значит, молчат и все подчиненные! Старая как мир проблема, с которой ему пока еще не удавалось эффективно справляться обычными способами. Увы, когда ты вожак стаи, все остальные обязаны стоять на задних лапках. В таких случаях, как показывает самая обычная практика, иногда помогают неожиданные, но простые вопросы.

– Кстати, вы пообедаете с нами, мистер Фореллен?

– Почту за честь, сэр. Кроме того, поскольку в мои обязанности входят регулярные отчеты о том, как ведутся дела Фонда, то я был бы очень признателен, если бы вы сочли возможным поделиться со мной какой-нибудь информацией о том, как продвигается ваша миссия. Пусть даже относительно поверхностно.

– Значит, все-таки контроль. Итак, ваша задача отслеживать мои действия и писать регулярные отчеты?

– Нет-нет, что вы?! Об этом не может быть и речи! – Его бледненькие, чуть ли не бесцветные глазки на секунду задержались на Добере, но тут же, очевидно, осознав, что тот на стороне ЮБТК, а не Фонда, перевел их на колени мисс Грегорис. – Просто это часть моей работы, я обязан регулярно делать соответствующие отчеты, а ваша миссия в данный момент самая «горячая» на всем европейском континенте.

– Скажите, вы отправляете отчеты каждый день? – с невинным видом поинтересовался Палмер.

Зрачки его бесцветных глаз на какую-то долю секунды расширились, но тут же снова стали нормальными. Палмер в общем-то этого даже и не заметил.

– Ну конечно же нет. Чаще всего раз в месяц. Хотя в «горящих случаях», таких, скажем, как ваш, они требуют еженедельных отчетов. Если, конечно, такое представляется возможным.

– Хорошо, допустим. – Палмер повернулся к Элеоноре. – Что ж, полагаю, за обедом мы сможем поделиться с мистером Форелленом кое-какими соображениями. Хотя, честно говоря, я практически не делал никаких записей. А вы?

На бесстрастном до этого лице мисс Грегорис появилось выражение интереса. Она бросила на Палмера быстрый взгляд, даже слегка улыбнулась.

– Ну, у меня остались кое-какие пометки. Которые я делала для себя, переводя переговоры, длившиеся больше обычного.

Фореллен заметно нахмурился.

– Значит, это не стенографические записи? – спросил он, тщательно, хотя и не совсем удачно, стараясь скрыть разочарование, явно прозвучавшее в его голосе.

– Нет, судя по всему, отрывочные заметки. Очевидно, наиболее важных моментов. Вас это что, не устроит? – не без нотки сарказма поинтересовался Палмер.

– Ну почему же нет? Устроит, вполне устроит, – торопливо, почему-то слишком торопливо, даже не без нотки нервозности ответил Фореллен. – Нам вполне хватит вашей всем известной великолепной памяти. Нисколько в этом не сомневаюсь.

Палмер тут же отметил: он нервничает, потому что боится, что, скорее всего, не сможет на месте и достаточно оперативно решить проблему предоставления требуемой информации своему руководству. То есть Фонду. Зачем его, собственно, сюда и послали и за что платят, наверное, немалые деньги.

– Не сомневаетесь насчет моей памяти? – иронически переспросил Палмер. – А вот я, видите ли, иногда сомневаюсь… Ладно, попробуем выяснить это за обедом.

Их «мерседес» быстро ехал вдоль всемирно известных Елисейских полей. Вдали, чуть справа, уже виднелась массивная белоснежная Триумфальная арка. Палмер повернулся к Доберу.

– Ну и где будем обедать?

– Где? – молодой человек почему-то занервничал. – Понимаете, сегодня такой прекрасный день, вот я и подумал, – он перевел дыхание, – не хотели бы вы пообедать на свежем воздухе? На всякий случай я зарезервировал вам места в открытом каталонском ресторане в Булонском лесу. Вы не возражаете?

Палмер повернулся к Элеоноре.

– Кстати, а вам случайно не приходилось там бывать?

– Да, приходилось. И не один раз.

– Ну и как там? На ваш опытный взгляд.

Она пожала плечами.

– А что, на мой взгляд, вполне приличное местечко. Думаю, имеет смысл.

Взглянув из окна машины на ярко-голубое небо, на фоне которого белый монумент впереди казался театральным, почти искусственным реквизитом, Палмер невольно прищурился. До сих пор ему даже в голову не приходило обратить внимание на погоду.

– А разве синоптики не обещали дождя? – спросил он.

– Конечно же обещали. Еще вчера, – согласно закивал головой Добер. – Но, наверное, вы привезли с собой солнце. – И довольно рассмеялся, очевидно, сочтя свое замечание очень забавным.

Все четверо молчали, переваривая эту сомнительную шутку, когда их «мерседес», обогнув Триумфальную арку, направился по широкой авеню Фош на юго-запад. Чем дальше они удалялись от центра французской столицы, тем зеленее становился окружающий ландшафт. Слева, совсем рядом осталась величавая Эйфелева башня, прочно стоявшая на своих ажурных ногах. Так близко Палмер видел ее впервые, хотя тут же вспомнил, как смотрел на нее из окна квартиры Элеоноры, откуда в предрассветной дымке она казалась чем-то вроде натюрморта конца XIX века.

У Ворот Дофина машина сбавила ход, свернула направо и медленно поехала в направлении Булонского леса. Когда они проезжали мимо внушительного многоэтажного здания, окруженного высоченным бетонным забором, Фореллен, который до этого молчал как рыба, вдруг вполголоса заметил:

– Это бывшая штаб-квартира НАТО.

Интересно, к чему бы эта никому не нужная информация, подумал Палмер. А их «мерседес» тем временем снова свернул, но на этот раз на довольно узенькую дорожку, что-то вроде аллеи, красиво извивавшуюся между плотными рядами каштанов и белых кленов. Неокрепшая листва еще не потемнела, а оставалась по-весеннему нежно-зеленой.

– Как насчет вон того? – спросил Палмер, указывая на внушительного вида старый ресторанчик с длинными деревянными столами на веранде. Добер отрицательно покачал головой. Равно как и мисс Грегорис.

– Недостаточно дорого́й, – пренебрежительно махнув рукой, заметила она. – Не для нас…

Смешливый Добер снова громко рассмеялся, но на этот раз к нему присоединился и молчаливый Фореллен, что несколько сгладило неловкость момента.

Машина сделала очередной поворот, и они медленно поехали по аллее вдоль узкого, продолговатого озера. Время было обеденное, погода прекрасная, поэтому почти на всех скамейках сидели местные жители, которые принесли с собой вино, хлебные лепешки, яйца, ну и прочую простую снедь. А некоторые, очевидно, чтобы не терять время даром, захватили с собой даже коротенькие удочки. Хотя их разного вида поплавки безжизненно покачивались на безмятежной глади, казалось, спящего озера. Впрочем, рыбаков это вроде бы не особенно волновало. Они спокойно перекусывали, пили вино, мирно беседовали… Мимо них прошла шикарная блондинка в высоченных кожаных сапожках карамельного цвета, ведя на поводке не менее шикарную русскую борзую. Палмер бросил беглый взгляд на Элеонору и выразительно поднял брови. Она слегка ухмыльнулась, но тут же приняла прежний бесстрастный вид. Интересно, их мимолетный обмен понятными им знаками мог привлечь чье-нибудь внимание?

– Прекрасный парк, – довольно покачав головой, заметил он.

Молодые люди тоже согласно закивали головами, одновременно и совсем как пара заведенных механических попугайчиков. А девушка пояснила:

– Это Chemin de Ceinture du Lac Inférieur. Дорога к Нижнему озеру. Прекрасное место для прогулок.

– А с какой стати оно Нижнее? Тем более, что оно на возвышенности, – поинтересовался Палмер.

Элеонора тихо хихикнула, но ничего не ответила, а тут же прикрыла рот ладонью.

– Кстати, вот мы почти и приехали, – сказала она, когда их «мерседес» достиг развилки и выбрал правую дорогу с указателем «Рэйсинг клаб».

– Лошадиные скачки? Это наше родео или что-то чисто французское? – спросил Палмер.

– Mais, oui! Конечно же чисто французское, причем именно лошадиное, – ответила Элеонора с таким бесстрастным выражением лица, что Палмер сам с трудом удержался от смеха. И слава богу…

– Они как-нибудь связаны с ипподромом «Лонгчамп»?

Она согласно кивнула.

– Да, естественно. Он тут, совсем рядом, около реки. Соответственно, все крупные скачки с препятствиями проводятся именно здесь, в Отейе.

– Между прочим, мистер Палмер, не хотелось бы вам самому посмотреть эти скачки? – вмешался Добер.

– Нет, благодарю вас. – Он снова бросил взгляд в окно, чтобы еще раз взглянуть на теплую весеннюю зелень. – Слушайте, а разве мы не встречались с этим мистером – кажется, его зовут Отей – не далее как сегодня утром?

– Да, встречались, – подчеркнуто спокойно ответила Элеонора. – Это тот, у которого очень большие зубы.

– Матушку которого напугала лошадка, – невнятно пробормотал Палмер. Он не увидел, а скорее почувствовал, как она отвернулась, чтобы скрыть свое лицо. Почему? Чтобы скрыть их отношения? Все эти красноречивые взгляды, хихиканье… Забавно, да, на самом деле забавно, и даже очень. Неужели кто-нибудь заметил?

Шофер остановил машину на стоянке рядом с рестораном и неторопливо, с важным видом вышел, чтобы открыть дверь мистеру Палмеру. Когда они все вышли, Добер провел их через зеленую, коротко и аккуратно подстриженную лужайку к столикам под красивыми разноцветными зонтиками, причем каждый из них, – над каждым столиком! – имел свою собственную причудливую форму и расцветку. Не говоря уж о салфетках, сложенных каким-то особенным фирменным путем.

Они сели за крайний столик, заказали мартини для Добера, перно для Элеоноры и ничего для Фореллена. Палмер попросил официанта принести ему «Сев-Фурнье».

– Может быть, «Grand Marnier», мсье? – вежливо переспросил официант.

– Нет-нет, принесите, пожалуйста, «Сев-Фурнье».

Официант с сожалением покачал головой.

– Простите, мсье, но у нас нет такого ликера. Может, выберете что-нибудь еще?

Палмер слегка пожал плечами.

– Что ж, пусть будет по-вашему. Тогда принесите мне тоже перно.

Когда официант, приняв заказ и вежливо кивнув головой, удалился, за их столиком на какое-то время воцарилось полное молчание. Палмер медленно и не без удовольствия обводил взглядом лужайку действительно прекрасного парка, живописную аллею с ее почти картинными деревьями. Наверное, достойную кисти художника! Затем его внимание приковал огромный вековой бук, широко раскинувший свои мохнатые ветви во всех направлениях. В ярких лучах полуденного солнца он почему-то казался гигантским чернильным пятном, символом тьмы, грозящим накрыть все светлое начало жизни.

– Кстати, самое большое дерево в Париже, мистер Палмер, самое! – перехватив его взгляд, заметила мисс Грегорис.

– Очень старое?

– Говорят, со времен Наполеона. – Она повернулась к Доберу. Очевидно, за подтверждением. – Так ведь? Надеюсь, я не ошиблась?

Тот бросил на нее удивленный взгляд.

– Откуда мне знать, мадемуазель? Это вопрос, скорее, к ботаникам.

Но когда Элеонора, изобразив на своем лице милую гримаску, перевела вопрошающий взгляд на Фореллена, тот, пожав плечами, торопливо сказал:

– Нет, только не я! Простите, но с историей у меня всегда было, по правде говоря, ужасно. Даже в школе.

Бук – это величественное и на редкость раскидистое дерево! От него почему-то всегда исходит нечто-то таинственное, загадочное, нечто-то заставляющее задуматься о прошлом… и значит, о будущем. А Элеонора никак не могла отвести взгляд от этого шедевра истории. Затем каким-то отдаленным голосом, совсем как занудливая школьная училка, монотонно произнесла:

– Видите ли, в 1815 году Булонский лес был чуть ли не полностью уничтожен английскими и французскими солдатами. Во время военных действий. Потом пришлось выкорчевывать корни вырубленных дубов, некоторые из которых относились к временам Карла Великого, а вместо них сажать акации, каштаны, буки, платаны, другие деревья, только размером поменьше.

– Значит, этот конкретный вековой бук совсем не обязательно появился в эру Наполеона?

– Но наверняка тот тогда еще был жив. Может, уже на острове Святой Елены, но все-таки жив. Так ведь?

Палмер слегка наклонил голову в знак согласия.

– Да, можно сказать, хорошая мысль. – Затем повернулся к Элеоноре. – Скажите, отчего у меня было ощущение, что вы совсем не разбираетесь в истории?

Солнце причудливо высветило золотистые блики ее каштановых волос.

– Возможно, я сама тому виной, – сказала она, старательно избегая его взгляда.

Официант принес аперитив, вилки, ножи, ну и все прочее… Пока они допивали первый бокал, Фореллен покопался в боковом кармане своего пиджака, достал небольшой транзисторный прибор, поставил его на стол, нажал на кнопку выключателя. Внутри что-то зашипело. Это диктофон, который к тому же уже включен, понял Палмер. И тяжело вздохнул.

– С вашего позволения, сэр, – произнес Фореллен, – мне казалось, это самый простой, но при этом самый эффективный способ получать информацию. Вы можете начать передавать ее в любой момент, когда посчитаете нужным.

– Хорошо, хорошо, – ледяным голосом сказал Палмер. – Но не лучше было бы подождать с этой игрушкой до конца обеда? К чему портить аппетит? – Он немного помолчал. – Мы что, куда-нибудь торопимся?

– Нет, конечно же нет, сэр. Конечно же никуда… Кстати, у меня есть и размером куда поменьше. Сделан в виде сигаретной пачки. Знаете, его можно носить даже в…

– Продолжайте, продолжайте, что же вы остановились, – заметил Палмер, одарив его ледяным взглядом. – Вы хотели сказать, что его можно включать и вести запись, даже не вынимая из внутреннего кармана пиджака, так ведь?

– Да, само собой разумеется.

Палмер кивнул.

– А этот немного больше, ну и соответственно намного мощнее, я не ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь. Именно так. И с ним легче работать. Особенно при расшифровке конфиденциальных…

– А знаете, у меня к вам совсем другое предложение, – перебил его Палмер, положив руку на диктофон. – Причем куда более рациональное. Во всяком случае, на мой взгляд. Значит, так: сегодня вы по ходу нашего разговора делаете заметки карандашом, так сказать, от руки, ну а я забираю вашу игрушку с собой. – Он положил диктофон во внутренний карман своего пиджака. – Ну а потом попробую записать сюда всю остальную информацию. Затем, до своего отъезда из старой доброй Европы, я попрошу кого-нибудь из наших – ну, скажем, мисс Грегорис – эти записи расшифровать и распечатать. Копия, само собой разумеется, будет направлена и вам. – Он мило улыбнулся Фореллену. – Простите, но под «и вам» я, конечно же, имею в виду сам Фонд. Там, в Соединенных Штатах. – Последовала долгая пауза. – Я так и думал, что вы согласитесь, – слегка усмехнувшись, заметил Палмер. – Поскольку вы, похоже, не совсем одобряете мой как бы небрежный подход к деланию заметок деловой встречи от руки, значит, будем считать, мы договорились. У вас есть какие-нибудь возражения?

Снова молчание. Затем Фореллен медленно перевел взгляд с кармана пиджака Палмера на его лицо. И, прочистив горло, сказал:

– Нет, никаких. Вообще никаких…

Глава 16

По дороге с их последней деловой встречи в небольшую, но уютную квартирку Элеоноры они ненадолго остановились у заведения «Фушон», где Палмер заказал ящик вина «Сев-Фурнье», попросив доставить его к ним на Монмартр. Как можно скорее! Затем кое-что купили в ближайшем гастрономе и теперь лежали, обнимая друг друга, в ее широкой постели.

Одежда Палмера валялась на столе, а ее была разбросана по всей комнате. Включая кресло у окна. На кухонном столике рядом с раковиной стояла так и не открытая бутылка вина; плетеная сумка с купленными продуктами – буханка нарезанного хлеба, брикет масла, кусок швейцарского сыра, несколько груш, персиков, жареная курица, ну и все остальное, – валялась на полу рядом с дверью.

Палмер лежал на спине, а девушка на левом боку под углом к нему, уткнувшись лицом в его живот. По ее ровному дыханию было ясно, что она крепко заснула практически сразу же после того, как достигла оргазма. Он тоже заснул, но затем, несколько минут тому назад, почему-то проснулся и теперь молча лежал, глядя на белый потолок, на то, как за окном меняется свет уходящего дня – сначала розоватый, коралловый, затем оранжевый, а теперь уже багрово-красный.

Элеоноре было с ним спокойно и хорошо, это не вызывало сомнений. Хорошо бы и ему было с ней так же… Он перевел взгляд на плакат с голым мальчиком, писающим в солдатскую каску, затем на плетеную сумку с продуктами у двери. Да, там были груши. Это точно. Их божественный запах, их бесподобный вкус нельзя было перепутать ни с чем! Они снились ему даже в его далекой молодости, когда он проводил каникулы в Висконсине, в загородном доме своих родителей, плавая по озеру на байдарке, бродя с рюкзачком и палаткой по близлежащим сосновым лесам, ловя рыбу, разжигая костры… Нет, самыми вкусными были все-таки местные груши, особенно украденные из соседних садов, из-за которых его, мальчика, несколько раз ловили… Те, привозные, которые их повар покупал в придорожных ларьках, как бы аппетитно и красиво они не выглядели, им в подметки не годились. Ничто не может сравниться со вкусом свежей груши, только что сорванной прямо с дерева.

Палмеру вдруг вспомнился низенький розовощекий старичок, которого они не далее как позавчера видели за соседним столиком в том самом ресторанчике в Компьене, обрывки разговоров о… о качествах салата оливье. И особенно спаржи.

– В Париже вы свежей ее нигде не найдете, уж поверьте. Только здесь, – сказал он тогда. И, наверное, был прав.

Он невольно поворочался, как можно аккуратнее снял ее голову со своего живота, пытаясь найти для нее положение поудобнее, не разбудив. А зачем? Она что-то сонно пробормотала, хотя, слава богу, не проснулась. Каштановые локоны разметались, открыв ее высокий ясный лоб. Ладно, пусть спит. Хуже не будет.

Господи, как же Палмеру хотелось, чтобы он мог спать так же безмятежно, как она! Нет, не удавалось. Ну и что, значит, попытка хоть на время скрыться от грохота, суеты и бессмысленности джунглей Нью-Йорка оказалась напрасной? Во многом благодаря спрятанным диктофонам этого Фореллена. Равно как и неожиданно – совсем как черт из табакерки – появившейся цветной фотографии дочери Элеоноры. Отправленной из Люксембурга, но сделанной где-то там, за Берлинской стеной в Восточной Германии. Не говоря уж об этом безликом господине Ширмере в Бонне, который ждет не дождется услышать три заветные слова, чуть ли не шепотом произнесенные ему Г.Б. в Нью-Йорке.

Он вздохнул и осторожно сел. Элеонора потянулась, что-то невнятно пробормотала, но не проснулась. Палмер медленно, бесшумно слез с кровати, босиком прошел к гнутому креслу у окна, где валялись ее разбросанные вещи. Собственно, проверять особенно было нечего: ни в одежду, ни даже в белье никаких приспособлений не вшито, в записной книжке только те стенографические записи, которые она делала, переводя его беседы. Он открыл ее сумочку и быстро просмотрел ее содержимое. Так, хорошо знакомый ему тонкий бумажник флорентийской кожи, губная помада, пудреница с овальным зеркальцем, еще одна, но миниатюрная и совершенно пустая записная книжечка, – интересно, для чего? – остро отточенный карандаш, дорогой «паркер»…

Тут боковым зрением, совершенно случайно Палмер заметил, что Элеонора вдруг приоткрыла глаза. Нет, она даже не пошевелилась, но он был уверен: она за ним наблюдает!

На секунду его охватил панический страх. Ну надо же так попасться! Совсем как малолетка. И что теперь делать? Повернуться к ней, посмотреть ей в глаза? Но тогда все сразу станет ясным, и события начнут развиваться только по одному пути – он может узнать намного больше того, что хотел бы узнать. Равно как и она. Хотя… если он, как ни в чем ни бывало, продолжит обыскивать содержимое ее сумочки, не поворачиваясь к постели и вроде бы тупо глядя в окно, возле которого стояло это чертово гнутое кресло, то у нее появится время и возможность сделать вид, будто она продолжает спать, ничего не видела и спокойно, взяв себя в руки, не торопясь, принять взвешенное решение: сто́ит ли устраивать скандал. Тайком роется в ее сумочке! Причем кто? Сам Палмер! Что неизбежно повлекло бы за собой определенные решения. Радикальные решения!

Тут ему в голову пришла удачная мысль: есть ведь и третий путь развития событий. Не закрывая сумочки и стараясь не поворачиваться к постели, Палмер подошел к столу, на котором лежали его дорогие, но скомканные брюки, вынул из правого кармана пятидесятифранковую банкноту и вложил в ее бумажник. Затем вернул сумочку на гнутое кресло, где она раньше и валялась.

– Ну и зачем ты все это, черт побери, так старательно проделал? – подчеркнуто спокойным тоном поинтересовалась Элеонора.

Палмер резко выпрямился, повернулся к ней. Как будто его застали врасплох.

– Проделал что?

– Положил деньги в мою сумочку. Счел меня шалашовкой, обычной заказной шлюхой? Заплатил за оказанные услуги? – Она слегка приподнялась, оперившись на локоть, а глаза… глаза сузились и потемнели от гнева. Искреннего гнева. Стали почти черными.

– Да нет же, – он поднял вверх руки, как бы защищаясь. – Все намного проще. Не могу же я допустить, чтобы женщина платила за меня. Где бы то ни было. Это как-то не по-джентльменски. А ты в гастрономе заплатила за нашу еду что-то около пятидесяти франков. Ну, не выяснять же мне такие вещи вслух! Вот я и решил сделать это как-то спокойно, по-тихому.

Ее лицо медленно разгладилось, глаза просветлели.

– Ты сумасшедший, – сказала она. Причем даже улыбнулась. – Это ведь всего-навсего деньги, не более того. Хотя… – Выражение ее лица снова стало серьезным. – Ладно, проехали. Я такая же сумасшедшая, как и ты. У меня такое тоже случается. Ради бога, извини.

– Интересно, за что?

– За то, что подумала… ну, скажем, о том, о чем подумала. – Она перевернулась на спину и пальчиком поманила его к себе. – Ну так как, я прощена?

– Да, прощение сейчас покажу.

– Большое?

– Сама увидишь. – Он уже был на ней, и ее длинные шикарные ноги обвивались вокруг его бедер, притягивая в себя.

Она довольно хихикнула.

– Ну а как насчет помочь тебе сделать его чуть побольше? Не возражаешь?

На этот раз он тут же уснул. Когда часа через два проснулся, то в комнате было уже почти темно. Полностью умиротворенная Элеонора лежала, прижавшись к нему и не подавая никаких признаков жизни. Кроме, конечно, ровного безмятежного дыхания… Палмер дотянулся до столика, взял свои часы, не зажигая света, поднес их к своему лицу и попытался определить время. Интересно, сейчас сколько? Без десяти восемь или, может, без двадцати одиннадцать? Впрочем, бог с ним, не так уж это и важно. Главное, что чувствовал он себя намного лучше – глаза больше не болели, ночные кошмары, связанные с болезненным детством, перестали отравлять жизнь. Во всяком случае, сегодня. Неужели эта неожиданная поездка все-таки начала приносить свои плоды, давать успокоение? Неужели теперь хоть на какое-то время можно будет забыть нью-йоркские проблемы? Увы, увы… легко предание, да верится с трудом.

И что? Хейген и его камарилья в Совете директоров так легко откажутся от криминального слияния? Когда все уже́ ими чуть ли не решено! Когда в результате ЮБТК пострадает куда больше, чем бандитский банк, который они собираются приобрести. Ну и, конечно же, серьезно пострадает репутация самого Палмера – ведь неизбежно будут стирать на людях грязное белье. Хотя у него всегда есть возможность заявить, что вариант этого слияния был инициирован за семь лет до того, как он пришел в банк. Он унаследовал эту чертову проблему, а не создал ее. Но для ее решения все равно потребовалось бы его личное присутствие.

Впрочем, в конечном итоге все представлялось не таким уж и безнадежным. Даже если Хейгену и его сотоварищам удастся ускорить покупку бандитского, но относительно маленького банка и вписать его в систему многочисленных дочерних предприятий ЮБТК, долгосрочных кошмарных последствий этого предательства можно не опасаться. Во всяком случае, нет таких вещей, которые Палмеру не удалось бы исправить по приезде. Не без проблем и неприятностей, конечно, но рано или поздно все вернется на кру́ги своя. Прежде всего надо будет под тем или иным предлогом уволить из Народного банка всех ведущих сотрудников, прямо или косвенно связанных с криминалом, а затем как можно скорее ликвидировать открытые ими официальные счета. Само собой разумеется, это потребует какого-то времени, но ничего невозможного в этом нет.

Ладно, хватит о Нью-Йорке. Палмер открыл глаза, бросил взгляд на квадрат плаката с голым мальчиком, писающим в солдатскую каску. Да, европейские проблемы наверняка будут посложнее. И начинать надо с Элеоноры. Кто она на самом деле?

Сам он был уже́, пожалуй, слишком старым и достаточно циничным, чтобы отказаться от наслаждения ее прелестями только потому, что у нее совсем иные мотивы для общения с ним. У нас у всех есть свои, иногда совсем иные мотивы, подумал он. Кстати, возможно, вполне понятные и в каком-то смысле даже приемлемые.

Но правду о ней надо было узнать в любом случае. Хотя бы для того, чтобы исключить самое плохое.

Первым в его списке наиболее опасных потенциальных противников теперь стал Фореллен. И, похоже, не без оснований. Ему вдруг вспомнились его первоначальные подозрения о Фонде. Интересно, а первые впечатления всегда ошибочны? Или наоборот? Кто знает, кто знает…

Конечно же, для него не было большим секретом, что в Америке пруд пруди всяких якобы благотворительных фондов, научных институтов и исследовательских центров, занимающихся совсем не тем, чем положено. Одни, получив безналоговую крышу, благополучно занимались коммерцией, другие не менее успешно отмывали деньги своих богатеньких благодетелей, третьи тихо и спокойно, причем на полностью законных основаниях работали на правительство, то есть, попросту говоря, шпионили во всех странах мира. Кстати, большинство из них начинали как вполне легальный бизнес, но затем деловые структуры и спецслужбы грамотно привязали их к своим делам. Фонд экономических исследований наверняка был одним из таких. Какие сомнения? Это уж точно.

Появление Фореллена в качестве открытого агента, присланного присмотреть за ним и постараться высосать из него всю возможную информацию, прежде чем он успеет ее забыть, само собой разумеется, не могло его не обеспокоить. Он что, один из парней Г.Б.? Вряд ли. Зачем Гарри такое? К тому же работает слишком открыто и грубо. На него это как-то не очень похоже. И, наконец, больше всего его тревожил то факт, что сам по себе фонд мог быть вполне легитимным, а Фореллен не без грамотной помощи сумел внедриться в него с какими-то иными и пока еще не совсем понятными целями.

Все, настало время решений. Хотя принимать их, как и в случае с девушкой, совсем не хотелось. Зачем знать, кто она такая? Так ли это надо на самом деле? Портить себе удовольствие. Хотя кое-что узнать, наверное, не мешало бы…

Лежа в темноте, он печально вздохнул. Тихо и только раз.