Текст книги "Американец"

Автор книги: Лесли Уоллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Глава 21

Прогулочный катер с его сплошными окнами вместо стен и блестящей стеклянной крышей неторопливо проплыл под тремя, расположенными чуть ли не вплотную мостами с историческими названиями – Сольферино, Рояль и Каррузель, – а затем слегка ускорил ход. Внутри громко играла веселая музыка, официанты с горделивой осанкой и подносами в руках разносили по столикам напитки и еду. В перерыве между главным блюдом и десертом Элеонора увела Палмера на открытую часть палубы. Подышать свежим речным воздухом и полюбоваться великолепным парижским пейзажем, который, постоянно сменяясь, открывался по обоим берегам Сены.

Довольно улыбаясь, Палмер обнял свою спутницу за талию, привлек вплотную к себе.

– Молодые любовники? – ласково пробормотала она. Дуновение легкого бриза на какой-то момент разметало ее локоны, но потом они снова вернулись на место.

Катер проплывал мимо самого узкого места Сены, где в нее буквально врезался небольшой полуостровок. Иногда парижане шутливо называли его «игольным ушком».

– Это сквер Вер-Галан, – пояснила Элеонора, показывая рукой вправо. – Оазис для рыбаков. – Она прижалась к нему еще ближе. – Ты любишь рыбалку?

– Ни в коем случае. А что, я похож на рыбака?

Она покачала головой.

– Ну уж нет, слава богу, скорее, на любовника. – И снова ткнула пальчиком вправо. – Считается, что это старейшая часть Парижа, построенная еще до Рождества Христова и названная Лютецией. В буквальном переводе это означает «парижский город». Тогда тут жили только рыбаки и кельты… Кстати, в нашем герре Фореллене на самом деле есть что-то рыбье, что-то на редкость скользкое, ты не находишь?

Палмер бросил на нее быстрый взгляд.

– А почему ты называешь его «герром»?

– Потому что на немецком языке «Фореллен» означает «форель». То есть рыбу, значит, что-то скользкое.

– Mein Gott! [29]29
  Бог мой! (нем.).


[Закрыть]

Элеонора тихо хихикнула и снова ткнула своим пальчиком, но уже в левую сторону, показывая на величавый собор Нотр-Дам, теперь уже полностью отреставрированный и торжественно сияющий в белой дали.

– Но это последний памятник, который я тебе показываю, мой самый любимый, самый молодой любовник, – прошептала она.

– Ну ладно, хватит о молодых.

– Но сегодня ты на самом деле очень молодой.

– Тогда по сравнению со мной ты просто младенец. Тебе сейчас не дашь даже восемнадцати!

– Значит, я почти как твоя дочь. Как ты тогда говорил? Выглядишь от пятнадцати до тридцати? – Она взяла его руку. – Здо́рово. Но учти, женщинам никогда нельзя доверять, особенно когда речь заходит об их возрасте.

– Только возрасте? А в других вещах?..

– Они уже наверняка подают десерт, – с ласковой улыбкой перебила она его, потянув за собой. – Пойдем вниз. О рыбах договорим потом.

Они вернулись во внутренний салон, со сплошными окнами вместо стен, как раз когда фотограф снимал посетителей. Естественно, если те того хотели. На память. А на их столике уже стояла открытая бутылка белого сухого вина – видно, официант, почувствовав богатых клиентов, расстарался! Палмер, жестом попросив его наполнить бокалы, молча чокнулся, как бы предлагая тост за ее здоровье.

– Мы разворачиваемся, – бросив взгляд в окно, заметил он.

– Да, разворачиваемся. Но у нас все равно есть как минимум еще час. Целый час да еще с хвостиком! За те деньги, которые мы им платим, эти прогулочные катера полностью обеспечивают все виды услуг.

– Что ж, приятно видеть твою рачительность. Умеешь считать деньги и, наверное, тратить их с толком.

– Тратить их с толком? Да, приходится. Единственный из всех, кого я знаю, и кому не надо этого делать, это ты.

Палмер, согласно кивнул.

– Скажи, а тебе не хотелось бы, чтобы я купил тебе особняк на Сен-Луисе?

Зрачки ее глаз резко расширились. Затем, когда через несколько коротких мгновений удивление прошло, Элеонора широко ухмыльнулась.

– Всего один? А почему не два? Или даже больше? – Она тоже подняла свой бокал с охлажденным вином. – Ну, тогда давай за тебя! Да, любить банкира, оказывается, очень забавно.

Чокаясь с ней, он искренне засмеялся.

– Знаешь, для банкира это еще забавнее, уверяю тебя.

Она придвинулась поближе к нему, наклонилась, слегка куснула за мочку уха.

– Вуди, это правда, что ты не любил ни одну женщину так, как меня? На самом деле?

– Да, на самом деле.

– Как мило… Тогда скажи мне, пожалуйста: любишь ли ты меня настолько сильно, что, если я прикажу тебе, ты не побоишься обнять меня, затем встать на колени и осыпать всю страстными поцелуями? Сверху донизу и прямо здесь, вот за этим самым столом.

– Peut-être. [30]30
  Может быть (фр.).


[Закрыть]

– А затем сорвать с меня одежду и заняться любовью? Прямо здесь!

– Immédiatement. [31]31
  Немедленно (фр.).


[Закрыть]

– На виду у всех этих зевак?

– Mais certainement. [32]32
  Да, наверняка (фр.).


[Закрыть]

– Что ж, тогда давай, – прошептала она, снова куснув его в мочку уха. – Я так хочу!

Палмер резко отодвинул свой стул, начал опускаться на колени, но Элеонора остановила его и жестом приказала вернуться на стул.

– Ладно, хватит, поблефовали и будет, – со смехом сказала она. – Хотя, согласись, я все-таки оказалась права. Ты не столько банкир, сколько любовник. Причем, похоже, страстный любовник.

– Sans doute. [33]33
  Без сомнений (фр.).


[Закрыть]

– И к тому же явный языковед.

– Décidément. [34]34
  Точно (фр.).


[Закрыть]

– Более того, судя по всему, языковед по нижним разделам женского тела.

Вудс захохотал так искренне и громко, что люди за соседними столиками удивленно обернулись.

– Полагаю, вам виднее, мадемуазель, – придя в себя и приняв серьезный вид, произнес он.

Они, снова чокнувшись бокалами, отпили по глотку дешевого белого вина. Палмер оглянулся вокруг.

– Да, на этом прогулочном катере, боюсь, теперь нас не скоро согласятся прокатить, – с улыбкой произнес он.

– Интересно, почему?

Бросив на нее быстрый взгляд, Вудс сразу же замолчал. Каждый раз, когда Элеонора не понимала – а может, и не хотела понять – юмора старого анекдота, ему невольно приходила в голову горькая мысль об огромной разнице между ними: возраст, национальность, образование и даже подход к жизни в целом. И как преодолеть все эти глубокие трещины? И можно ли вообще? А жаль, поскольку на столь шаткой основе ничего постоянного не построишь.

– Да ладно, проехали, – пожав плечами, заметил он.

Заметив выражение его вдруг помрачневшего лица, она ласково прикоснулась кончиками пальцев к его щеке.

– Тебя огорчает, что мне все время приходится объяснять слишком много разных вещей. Но ведь это совсем не обязательно. Нам совсем не надо быть равными. Не забывай, мы ведь любовники, а не деловые партнеры.

Палмер взял ее за руку. Вообще-то женитьба, если, конечно, до этого доходит дело, – это всегда нечто вроде делового партнерства.

– У нас в Америке, – сказал он, – мы, во всяком случае, люди моего поколения, как правило, неодобрительно относимся к временным связям, хотя время от времени они случаются. Но в таких случаях мы обычно предполагаем, что в конечном итоге они рано или поздно ведут к алтарю. А это, само собой разумеется, в свою очередь влечет за собой деловой контракт.

Она согласно кивнула.

– Да, мне это знакомо.

– Ах да, чуть не забыл, ты же тоже была замужем. Значит, в этом для тебя не должно быть секретов.

Элеонора приподняла правую руку, изобразив указательным и средними пальцами знак «V» – победа!

– Да, дважды. В семнадцать и двадцать.

– Ты с бывшими мужьями когда-нибудь встречаешься?

– Поскольку Дитер – отец Тани, мы время от времени пересекаемся, обычно чтобы уладить некоторые финансовые вопросы. Ну а я, сам понимаешь, сразу же после развода пошла в паспортный стол и вернула себе свое девичье имя.

– Ну и где, интересно, этот твой Дитер живет?

– Я толком не знаю. – Она отпила немного из своего бокала, затем долила вина и себе, и ему. – Сейчас, может, в Неаполе? Или где-то еще. Он ведь очень много путешествует. По делам и просто так… Во всяком случае, мне тогда стало предельно ясным, что брачный контракт означает смертный приговор любви.

– Вы так сильно любили друг друга?

– Понимаешь, он был очень красив. Высокий, светловолосый. Бывший инструктор по горным лыжам. Чем-то напоминает тебя. Кроме лица. В твоем есть характер и значение. А у Дитера не было ничего. Только гусиная самовлюбленность. Любимчик родителей, всё без очереди и бесплатно, ну и все такое прочее… И тем не менее… Господи, как же я его тогда любила! Словами это даже не выскажешь.

– И тут же выскочила замуж?

– Natuerlich. [35]35
  Разумеется (нем.).


[Закрыть]– Она остановилась, слегка нахмурилась, впрочем, тут же продолжила: – Какое-то время все шло нормально, но затем я начала обращать внимание, что он начал как бы отстраняться от любых разговоров на обычные человеческие, семейные темы. Обо мне, о себе, о нас… Вместо этого одни только планы, программы, проекты! Встретимся с тобой ровно в три пятнадцать, не забудь отправить чек за аренду, ну и все такое прочее. Бесконечные расписания, бронирование билетов, обязательные «нужные» тусовки, субботы и воскресенья, запланированные на месяцы вперед. Сейчас август, значит, мы должны провести его в Осло. Сейчас май, значит, поедем на Капри. Завтрак, обед, ужин – минута в минуту, не раньше и не позже. Грязное белье, чистое белье… Списки, приглашения, заказы, завещания, совместные и раздельные счета… Постепенно у меня голова пошла кругом, и, знаешь, почему-то стало жутко скучно.

Она вдруг замолчала, потому что Палмер крепко сжал ее ладонь. Непроизвольно, как бы пытаясь прекратить поток никому не нужных воспоминаний.

– Прости, пожалуйста, я не хотела.

Он покачал головой.

– Ничего страшного. Я тоже там побывал, в стране законного брака. Причем с тремя детьми.

– Когда я родила дочь, – она слегка пожала плечами, – когда у нас появилась Таня, Дитер изменился еще больше. Естественно, ведь теперь ему приходилось делить меня с Таней! И все быстро распалось. Стремительно полетело под откос.

Некоторое время они не разговаривали. Просто сидели и молчали. Затем Палмер слегка похлопал ее по руке.

– Все еще сожалеешь о разводе?

– Не особенно. Просто мне кажется, у ребенка должны быть и отец и мать. Или, по крайней мере, мужчина и женщина, которые показывали бы ему, кто такие взрослые. Хотя, честно говоря, мне бы совсем не хотелось, чтобы Таня сочла Дитера образцом для подражания.

– Он часто видится с ней?

Элеонора медленно покачала головой.

– Нет, всего несколько раз в год.

– А ты?

Она бросила на него быстрый взгляд, но тут же его отвела.

– Она живет со мной. Я только на лето отправляю ее к моим родителям в Трир.

– Значит, твои родители немцы?

– Не совсем, только мама.

Палмеру почему-то не понравилось, как их беседа незаметно вдруг превратилась в некое подобие допроса. Значит, надо постараться сделать так, чтобы она либо сразу же и полностью ответила на все интересующие его вопросы, либо послала бы его куда подальше. Поскольку он чувствовал себя просто обязанным выяснить кое-какие детали. Которые хотя бы в общем совпадали с разрозненными ответами и дали ему более законченную картину.

– А отец?

– Полуполяк-полурусский.

– А когда он эмигрировал?

– Наверное, где-то в начале тридцатых.

– И познакомился с твоей мамой в Германии?

– Да, в Трире.

– И родилась ты тоже там?

Она покачала головой, но ничего не ответила.

– Значит, не в Германии? – настойчиво повторил он вопрос.

Элеонора подняла на него глаза.

– Я родилась в 1942 году, в Азоло, это маленькая деревушка в предгорьях итальянских Альп. Тогда мои родители бежали из Австрии в Швейцарию. Они надеялись добраться до Цюриха на поезде через симплтонский туннель. Там у них были друзья еще до моего рождения. Но затем моя мама серьезно заболела, здорово простудилась, когда им пришлось переходить через Альпы верхом на двух осликах. По холоду и снегу. Они все-таки добрались через Кортина д’Ампеццо до Беллино, где нашли доктора, который вначале настаивал, чтобы ее срочно отправили в больницу Падуи или Венеции. Но добраться она успела только до Азоло, когда начались родовые схватки. Тогда местная акушерка предсказала мне неминуемую смерть. Но, как видишь, не угадала.

– Прости, – Вудс погладил ее руку. – Я совсем не хотел вдаваться в такие детали.

– Но, тем не менее, ты это сделал. Что ж, теперь ты почти все знаешь. Так что можешь спрашивать меня о Тане.

Палмер откинулся на спинку стула. Катер миновал пристань и теперь приближался к Эйфелевой башне, которая уже отчетливо виднелась по левому борту.

– А что спрашивать о Тане?

– Все. Все, что считаешь нужным.

Элеонора отвела взгляд в сторону и, немного помолчав, кивнула головой в сторону Эйфелевой башни.

– Построена в 1889 году, высота около тысячи футов, хотя давление, которое она оказывает на почву, не более пятидесяти шести фунтов, то есть практически точно такое же, как сидящий на земле человек.

– Слушай, по-моему, я уже попросил прощения! Причем, поверь, вполне искренне.

– Возможно, – она снова отвела взгляд в сторону. – И все же спроси меня обо всем, что хочешь узнать о Тане.

– Извини, но, боюсь, я забыл.

– Забыл? – Она качнула головой, и ее густые длинные волосы взметнулись, словно сполохи пламени. – С любой недосказанностью нам трудно быть вместе. Это будет как заноза, от которой надо избавиться. Как можно скорее. Так что, пожалуйста, не стесняйся и спрашивай.

Палмер ласково погладил обе ее руки. Они почему-то казались очень холодными.

– Честно говоря, я не знаю, что спрашивать.

– Не бойся. – Элеонора посмотрела на него, и он заметил в ее глазах следы слез. Значит, отвернувшись от него, она молча плакала. Даже тени потекли…

– Вуди, я слишком тебя люблю, чтобы бояться ответить на любые вопросы, – уже куда более спокойным голосом сказала она. – Так что спрашивай, я на все отвечу, обещаю, прямо и искренне, и тогда мы, надеюсь, покончим со всем этим. Раз и навсегда!

– Они держат Таню как заложницу?

Ее большие темные глаза заморгали, и Палмер понял, что почти угадал.

– Кто сказал тебе, что она в заложниках?

– Фотография.

– Значит, ты не совсем правильно ее понял. – Элеонора взяла обе его руки в свои и крепко сжала. – В ней ничего не показывает, что Таня заложница. – Ее глаза по-прежнему были широко раскрыты, хотя неожиданно образовавшиеся мелкие складочки у верхних век точно показывали, как больно ей говорить о своей дочери. – Эта фотография всего лишь напоминает мне, что ее жизнь в моих и только моих руках.

– Прости, не понимаю.

– Да нет же, конечно, все понимаешь. И слово «заложница» в данном случае ничего не объясняет. Даже жаль, что ты его употребил. Звучит совсем, как если бы Таню посадили в тюрьму или куда-нибудь заперли. Но она там с моими родителями! – Ее рука возбужденно взметнулась к лицу, затем к волосам, нервно приглаживая их… – На самом деле, мне просто не дают забыть, что это я у них вечный заложник. Пока Таня у меня, я у них! И никуда не денешься. – Она всплеснула руками. – У тебя ведь тоже есть дети, ты должен понимать. Такое может случиться со всеми.

– Кто они?

– Я не знаю.

– Ну хоть какие-нибудь догадки есть?

– Никаких.

– Но ведь они требуют, чтобы ты для них что-то делала. Из этого и надо исходить.

– В последнее время они ничего от меня не требовали.

– А раньше?

– Всякая мелочевка. Незначительная информация, отрывки из отчетов…

– Отчетов из файлов ЮНЕСКО?

– Да, и некоторых других.

– Каких других? Моего банка ЮБТК?

– Прекрати!

– Но я…

– Ради бога, прекрати!

– Значит, на самом деле эта фотография означает: «приготовься выполнить очередное задание». Так ведь?

– Прекрати, я очень прошу тебя, прекрати!

Катер, чуть увеличив скорость, проплывал между левым берегом Сены и длинным узким островком, почти полностью засаженным зелеными деревьями. Палмер неторопливо выпил стакан воды и, бросив взгляд на Элеонору, заметил, что она пристально наблюдает за выражением его лица.

– И все-таки?

– Да, очередное задание.

– Ладно, бог с ним, проехали. – Палмер прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Что с ним происходит? Откуда эта неприятная, противная сухость во рту, совсем несвойственное ему нервозное ощущение опасности… Неужели он настолько влюбился, что причиняемая им Элеоноре боль ранит его самого еще сильнее?!

– С тобой все в порядке? – спросила она, продолжая внимательно смотреть на него.

– Да. Насколько это возможно. – Он открыл глаза и, заметив ее обеспокоенный взгляд, улыбнулся. Во всяком случае, попытался изобразить некое подобие улыбки.

Она тоже улыбнулась. Как бы по-своему успокаивая его.

– Но ведь мы правильно поступили, выяснив все до конца, разве нет? Теперь нам все будет намного легче.

– Я… в обычном случае я, конечно, сказал бы да, но сейчас… сейчас, прости, у меня пока еще нет полной уверенности, что мы выяснили все до конца.

– Мы просто обязаны быть честными друг с другом.

Он медленно покачал головой.

– Увы, и да и нет. Твое поколение превыше всего ценит честность, а вот мое… мое, скорее, лицемерие, притворство и фальшь.

– Нет, нет, это совсем не так! Зачем так наговаривать на себя? И на свое поколение. Потому что…

Он перебил ее, слегка приподнял левую руку.

– Я один из немногих, которые могут позволить себе это. Открыть глаза на правду. – Затем, чуть помолчав, спросил: – Скажи, ты все еще любишь меня? Как и раньше? После всего этого?

– Нет, намного хуже, теперь я обожаю тебя.

– Вся беда в том, что я тебя тоже. – Они прильнули друг к другу, слились в долгом поцелуе. Смотрел ли кто-либо на них или нет, их в тот момент не особенно интересовало. Жизнь имеет и другие измерения. – А знаешь, теперь мне не так уж и важно, сколько и чего ты им передала об ЮБТК. Мы переживем.

– Но они никогда не просили меня об этом.

– Хорошо, но даже если все-таки спросят, то…

Они оба громко расхохотались, даже не обращая внимания на посетителей, сидящих за соседними столиками.

– Хотя насчет детей ты, наверное, не совсем права. В принципе, они совсем не заложники. Разве только если кому-то вдруг не понадобится, повторяю, конкретно понадобится, сделать их таковыми. За деньги или за что-нибудь другое.

– Нет-нет, дети могут быть заложниками по определению. – Она вновь наполнила бокалы вином, хотя в этом не было необходимости. – Вот взять, например, тебя, богатого, наверное, даже очень богатого человека. Ты когда-нибудь боялся, что твоих детей могут похитить? И потом что-нибудь потребуют. Либо денег, либо «услуги»…

– Не очень. Видишь ли, есть целый набор вещей, которые делают похищение детей делом довольно трудным, а иногда и просто невозможным: определенные маршруты перемещений, специальные меры предосторожности, охрана, ну и многое другое. Полностью уверенным, конечно, никогда быть нельзя, но и жить в вечном страхе тоже не сто́ит.

– Да, наверное, все это так, дорого́й, но чтобы гарантировать безопасность потенциального заложника, всегда приходится платить. А если нет денег, то приходится расплачиваться «услугами». Причем самыми разными. Иногда совершенно непредсказуемыми, иногда омерзительными.

Катер, уже развернувшись, снова проплывал мимо длинного, узкого и, похоже, вечно зеленого островка.

– Интересно, у него есть название? – поинтересовался Палмер.

– Да, это остров Лебяжий, – с готовностью ответила Элеонора. – Хотя в это время года лебедей там никогда не бывает. Они прилетят попозже. – Она немного помолчала, затем добавила: – Впрочем, у меня для тебя есть другой сюрприз. Взгляни-ка вон туда. – И показала рукой на статую за мостом Гревиль.

Воздух становился все более и более влажным, свет рассеянным, не таким прозрачным. Палмер прищурился. В статуе ему виделось что-то гротескно знакомое, но…

– Нет, похоже, это не то, – чуть подумав, протянул он. – Или, скажем, не совсем то.

– Да нет же, именно то самое! Это ведь на самом деле миниатюрная копия оригинала великого Бартольди. Вообще-то именно с нее и делалась ваша национальная гордость – великая статуя Свободы. Ну так как, тоска по родине, по Нью-Йорку еще не заела?

– Любимая моя, – чуть усмехнувшись, сказал Палмер. – Нашу национальную гордость мне приходилось видеть только один раз. И то лишь пролетая над ней в вертолете.

– И что, ты, американец, никогда не был внутри вашей статуи Свободы? На самом деле? Никогда не поверю!

Он обнял ее, слегка поцеловал.

– Ладно, пошли наверх. Там все выглядит куда как приятнее.

– Зато на Сене легко простыть. – Элеонора довольно откинулась на спинку стула, закинула руки за голову. – Завтра мы летим во Франкфурт. Мне бы не хотелось, чтобы ты…

Палмер печально покачал головой.

– Планы, программы, проекты, встречи – все расписано.

– Schrecklich! [36]36
  Кошмар! (нем.).


[Закрыть]– Она встала, ласково взяла его за руку и повела за собой на верхнюю палубу.