Текст книги "Безвременье страсти (СИ)"
Автор книги: Лера Зима
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
«Погрешность».
С его интонацией там. Какое отвратительное, оказывается, слово.
Как она умудрилась из всех выбрать именно его?
На руках у Богдана сходство с Андреем, не выраженное, пока ее носом не ткнули, становилось просто каким-то нереальным. Может, потому что сквозь детскую пухлость и округлость уже проступили такие же глазища. Тот же рот, только меньше. Та же ямка на подбородке. Пока еще маленьком. Только нос непонятно чей. Но носы имеют свойство меняться.
Юлька мотнула головой, словно бы снова отрицая то, что видит. И ломанулась на выход под пристальным взглядом Жени. Мимо Романа, который, оказывается, приволок мяч. Замерла посреди коридора, когда услышала негромкий голос Моджеевского-старшего за спиной:
– Ну что, Андрюха! Пока! Давай пять, как я учил.
– Господи, какой бред, – пробормотала себе под нос Юлька, теряя контроль не только над происходящим, но и над собой.
– Зато тебе определенно есть, чем гордиться, – буркнул ей Богдан, поравнявшись с ней.
На этом выдохлись оба. Пока ехали, в машине царила абсолютная тишина. Даже Андрюшка помалкивал, сосредоточенно глядя в окно. И только однажды Юля подала голос, когда поняла, что Богдан везет их к дому Ярославцева. Она сидела на заднем сидении возле сына, не решившись устроиться рядом с Моджеевским, как еще только этим утром, когда он забирал ее из столичного аэропорта. Господи, как давно. В прошлой жизни. Донатсы на заправке и тюльпаны. Тюльпаны – как дурацкое напоминание об этой жизни все еще лежали возле нее.
А вот дорога, на которую свернул Богдан, была не той. Она вздрогнула, сообразив, что он так ничего и не знает о ее грандиозном исходе из квартиры Димона. Женя, получается, не раскололась. И ей ничего не оставалось, кроме как выпалить:
– Стой! Нам на Молодежную надо! – вышло звонко, переполошенно.
– Ты же говорила домой, – удивленно сказал Богдан, взглянув на нее в зеркало заднего вида.
– Мы там больше не живем, – пробормотала она, сдувшись.
Не говоря ни слова, Богдан вернулся взглядом к дороге и на ближайшем перекрестке повернул по направлению к Гунинскому особняку. Припарковался у ворот, а когда входил следом за Юлей и Андрюшкой во двор, с удивлением оглядывался по сторонам. Оказывается, с тех пор, как он был здесь последний раз, с особняком случилась внушительная реинкарнация. А он и не знал. И взглядывая на Юлю с важно топающим рядом сыном – с большой долей вероятности их общим сыном – понимал, что он чертовски многого не знал. И чертовски многое пропустил. Андрей не родится во второй раз. Не сделает первый шаг. Не произнесет первое слово…
– Я приеду завтра в десять, – сказал Моджеевский, оставляя в прихожей Юлькины вещи.
– Мы будем готовы, – послушно ответила она.
Он кивнул, развернулся, спустился на одну ступеньку и, не слыша звука закрывшейся двери, оглянулся. Юля все еще стояла на пороге квартиры.
– Когда ты переехала? – спросил Богдан.
– В тот день, когда мы последний раз говорили перед моей поездкой.
– До завтра, – хмуро попрощался он и вышел из подъезда.
За ним глухо стукнула дверь. После этого Юлька закрыла свою и прижалась лбом к прохладному дереву. Потом с размаху приложилась о него башкой, чтобы только выбить изнутри мерзкое эхо от Бодиного ухода. Но это эхо внезапно сменил Андрюшин писк:
– Мамочка! Будет вава!
Он стоял посреди коридора все еще одетый, с мячом в руках и во все глаза пялился на Юльку.
– Да у меня уже там вава, – вздохнула она, быстро отлепилась от двери, присела на корточки перед сыном и принялась его раздевать, целуя то одну щечку, то другую. Мелкий же, всерьез озадаченный материными словами, пытался найти следы повреждений на ее лбу, но не находил и на всякий случай старательно дул на место удара.
Потом они вместе рылись в холодильнике, изучая, чем тот затарен при помощи деда Андрея. А после готовили ужин. Вернее, она готовила, а сын – контролировал, сидя на своем кресле и перебивая аппетит абрикосовым творожком из яркой баночки с динозаврами. После ужина – ушел смотреть мультики. Это был его законный час. А Юлькиного мужества хватило еще на то, чтобы позвонить отцу – в соседний подъезд на третий этаж, но по телефону. Чтобы отчитаться, что приехала, доставлена и все хорошо. Ну и поблагодарить за продукты.
На этом она окончательно выбилась из сил.
Вот только поняла это в минуту, когда в запале решила разобрать чемодан. Вернулась за ним в коридор, где он все еще стоял на том месте, на котором оставил его Богдан. А на нем сверху оказался букет уже завядших разноцветных тюльпанов. Там она и осела. Просто на пол. Уткнулась носом в цветы и горько разрыдалась. Так, как если бы на этом все окончательно рухнуло. Да все и рухнуло. Как можно пережить то, что она натворила?
… реальность героев постепенно смещается
***
А вот в этом самом месте авторы позволят себе вспомнить, что это все-таки книга МЕЧТАтельной серии. Более того, реальность героев постепенно смещается в привычный нашим читателям ареал обитания – на улицу Молодежную, в Гунинский особняк. Мы пока не знаем, насколько это изменит тональность истории и изменит ли, но не можем не заметить, что сами довольно сильно соскучились по здешним местам и по здешним людям.
Словом, знакомые уже декорации, вынутые со склада и установленные сейчас на сцену, выглядят как новенькие. А персонажи второго плана, неизменные и зачастую не менее яркие, чем главные, готовы сделать шаг из-за кулис к рампе.
Собственно, вот, к примеру, Антонина Васильевна Пищик. Поглядите-ка. Как раз вышла в старом клетчатом пальто, накинутом на домашний халат, из подъезда и уверенно пришаркивает ногами в шерстяных носках и меховых тапочках в направлении своего сарая с двумя здоровенными стеклянными банками. Очевидно, собирается оставить их там. Антонина Васильевна, разумеется, набрала возраста, но не веса, морщин, но не слабоумия, авторитета, но не пофигизма. Ей по-прежнему до всего есть дело, а самое главное, до того, кто вторгается в ее владения. А еще у нее есть трость, которую она зажала под мышкой, поскольку нет свидетелей, что она обходится без нее.
Утреннее почти весеннее солнце весело скользит по стеклам нашего памятника архитектуры. Коты, которые развелись тут в последние годы из-за почившего в бозе приюта, приветствуют ее, бодро мяукая и требуя жрать. Где-то в гараже за домом попыхивает старый, почти доисторический Москвич. А за воротами кто-то зычным голосом зовет какую-то Галю: там за угол привезли домашнее молоко, сметану, сыр и колбасу. Да-да, типа брынзы. Брать будешь?
Баба Тоня от такой какофонии поморщилась, проворчала что-то себе под нос и нырнула под навес. Оттуда долго доносилось звяканье ключей, возня с замком, погромыхивание, шорохи и скребки.
А потом она снова показалась во дворе и вдруг наткнулась на совершенно новое для себя лицо, решительно, хоть и без пришаркивания, вошедшее в калитку. Внимательно оглядев незнакомого товарища и поморщившись его кудрям – фривольной по мнению мадам Пищик длины, одежде – будто с иголочки, а особенно – смазливому лицу, которое вряд ли приличествует иметь мужчине, Антонина Васильевна окликнула оного самой строгой из своих интонаций:
– Молодой человек, ты чего тут бродишь? Турист, что ли? Так это тебе не музей!
Не останавливая шага, Богдан Моджеевский, нечаянно нарушивший покой Антонины Васильевны, поздоровался. По всему было видно, что ответа на свои вопросы старушка не получит. А это бабу Тоню, конечно же, не устроило. Потому она, несколько озадачившись подобным поворотом, но все-таки не растерявшись, включила единственно беспроигрышный вариант. Скрючилась в три погибели, нарисовала на лице самое страдальческое выражение и запричитала:
– Ох, прихватило-то, прихватило! Помоги, голубчик, сама никак!
Моджеевский криво усмехнулся, но бабку под белы руки подхватил, без особенных церемоний дотащил до ближайшей лавки, которых теперь во дворе особняка имелось предостаточно, и равнодушно поинтересовался:
– Скорую вызвать?
– Боже упаси, они ж уморят! Мне бы лучше соседку, чтоб давление померила… Климовых знаешь? Там мамаша фельдшерица.
– Не знаю, – отрезал Богдан и вынул из кармана телефон.
– Так тут рядом. Вон, в подъезде, первый этаж. Ты ж туда шел, голубчик? Во вторую квартиру надо, только с первой не перепутай. Там Маличиха младшая теперь обретается. Может, ты к ним? А то я тебя раньше тут не видела.
– Плохо смотрели, – сказал Моджеевский и, оставив старушку в праведном неведении, продолжил свой путь к Юле. А едва та открыла дверь, выдал: – Там бабка какая-то от любознательности во дворе помирает. Просила привести ей фельдшера, говорит, обитает в доме.
Юлька была уже одета и причесана. Волосы крупной волной падали на кремовый свитер необъятного размера, отчего она сама казалась более хрупкой. Через плечо – сумка. На губах – спокойная улыбка. Бессонную ночь выдавали только глаза, но их она поспешила спрятать за темными очками.
– Антонина Васильевна умирает стабильно раз в неделю по любому поводу. Помнишь, которая за нами в окна подглядывала? Я еще возмущалась всегда.
– Походу, от скуки, – констатировал Богдан. – Вы готовы?
– Практически. Андрюша! – позвала Юлька куда-то вглубь квартиры, и в ответ из комнаты выкатился уже вполне одетый Царевич с моделью самолета в руках.
– Бж-ж-ж-ж-ж-ж! – вещал он, изображая полет летательного средства по коридору, и несся прямиком на Моджеевского. Остановился в полушаге, задрал голову и выдал: – Пливет, дядя Бодя!
– Привет! – ответил Богдан и неожиданно понял, что запинка в виде соседки заставила его несколько забыть о том, что он все еще рассержен на Юльку. Вот только желание заняться ее воспитанием стало, кажется, еще сильнее при виде мелкого летчика. – Тогда одевайтесь и поедем. Только сначала найди врача. Как-то не хочется быть причиной сердечного приступа.
– Сейчас Климовым постучу, – согласилась Юля. Ей тоже не хотелось быть причиной ничьего приступа. Но как-то так вышло, что всюду виновата, хотя и пыталась поступать правильно, кроме единственного раза. Ну, двух.
Через пару минут они с Андреем были уже упакованы – она в пальто, а мелкий в куртку. На него нахлобучили шапку. Обули ботинки. Андрею синие, а Юльке – кремовые. Самолет пришлось брать с собой, потому что ехать без самолета вчерашний футболист отказывался.
Еще минута ушла на то, чтобы вызвать на подмогу мать Гарика Климова. Та заохала, запереживала и ломанулась за тонометром. Но дожидаться, чем закончится, Юля и Богдан не стали. Юлька подхватила сына, и они вышли из подъезда, где и попали в лапы затаившейся в засаде партизанки бабы Тони. Старушка, узрев эту благолепную картину, вытаращила свои глаза и даже очки достала, чтобы проверить, не врут ли ей встроенные в систему приборы видения. Не врали. И в тот же час на весь двор зазвучал ее голос:
– Юлька, Юль, это что же?! Это твой муж, что ли? А я тут сижу, гадаю, кто такой деловой!
Ответил вездесущей госпоже Пищик Богдан, невозмутимо продолжая гнуть собственную линию и одновременно подталкивая Юльку в сторону калитки:
– Соседка сейчас выйдет, давление вам измерит.
– Юленька, детка, ты еще в аптеку заскочи, валидол закончился! – тут же выдала им напоследок поручение немощная старушка.
– Хорошо, баб Тонь, – обреченно выдохнула Юлька и не без облегчения вынырнула со двора на улицу, после чего совершенно безнадежно посмотрела на Богдана: – Черт… она и до папы дойдет с вопросами и рекомендациями…
– А к нему все равно идти придется, – заявил Моджеевский, усаживая ее и Царевича в машину. – И лучше раньше, чем позже.
– Я хочу оттянуть хотя бы до результатов теста.
Результаты теста после короткой беседы с господином Моджеевским-младшим в клинике, как оказалось впоследствии, принадлежавшей корпорации «MODELIT», пришли в максимально краткие сроки. А именно – через восемь часов после сдачи.
Собственно, когда Юлька ткнула пальцем в больничку, расположенную ближе всего к дому, а там выяснилось, что это Бодина больничка, вариантов не было. Клиент из просто клиента – стал главным в жизни заведения клиентом. Богдан помалкивал. Андрюшка летал по коридору со своим самолетом. Юлька мысленно фыркнула что-то про мажоров и блат, но вслух не озвучила. Иначе ее бы прямо тут и сожрали с потрохами. Однако от расплаты ее сдержанность не спасла.
В шесть часов вечера она отбивала атаку бабы Тони, явившейся к ней домой, почти как к себе, с пряниками для Андрея и допросом, где это «муж» отсутствует и почему такой неприветливый.
А в семь, выпроводив старушку, Юлька рылась в неразобранной после переезда сумке, в которой, возможно, оставалась аптечка, которую никак не могла найти, а тут так некстати прихватила мигрень. В висках омерзительно пульсировало в такт песенке, которая звучала из Андрюшкиного планшета. И ломило затылок, из-за чего она вообще ни о чем не могла думать.
И среди этого коротким звуковым сигналом тренькнул телефон.
Какие после этого таблетки?
После этого она сунулась в список контактов. Нашла добытый сегодня номер предполагаемого отца ее ребенка. Хотя какого, к черту, предполагаемого теперь? И решительно нажала на кнопку вызова.
Пара гудков, и в трубке раздался спокойный голос Богдана:
– Шустро ты.
– Видел? – нервно спросила Юля.
– Видел.
Одно слово, от которого в висках долбануло еще сильнее.
– Я не знаю, что сказать, – промямлила она. – Поздравлять тебя с отцовством, наверное, глупо.
– А что, по-твоему, не глупо? – устало поинтересовался Богдан.
Юлька нервно хохотнула. Чуть слышно, но он различил. Не видел только, как она прижала ладонь ко лбу, лихорадочно соображая, как оправдываться. И есть ли достаточное оправдание.
– Понятия не имею. И стоило тут столько времени изображать – я не такая, я жду трамвая…
– Нифига ты не ждешь… И уж точно не трамвай.
– Я не знаю, как буду это расхлебывать.
– Как обычно, – хмыкнул Моджеевский, – сунув голову в песок.
– Я не… – Юля запнулась. Привычное намерение немедленно оспорить его слова куда-то делось само по себе. Потому что прав. Она тяжело выдохнула и медленно проговорила: – Ладно. Я устала. И мне еще Андрея укладывать.
– Ну, спокойной ночи, – попрощался Богдан.
– Спокойной, – отозвалась она и отключилась, не позволяя себе сказать что-то еще, хотя очень хотелось. Но что ни скажи – всего так мало и все так нелепо.
И все перевернулось с ног на голову. Абсолютно все. Включая незыблемую уверенность в том, что она делала все, что могла, и что это было правильно. Ошибками оказались совсем другие вещи. И даже земля изменила ей, уходя из-под ног, когда она поднялась из старенького потертого кресла в комнате, которую определила своей.
Мигрень ее добила. Пришлось лечь. И долго-долго смотреть на изрядно потрепанные и увядшие цветы в старенькой вазе, найденной в допотопном серванте. Странно это – оказаться один на один с собой, когда больше всего, выходит, боишься именно этого – быть одной. Сейчас даже смешно вспоминать, как она воевала за то, чтобы Богдан оставил ее в покое, за то, что ей нужно время, за то, что она хочет разобраться в себе.
Разобралась.
Снова негромко рассмеялась и вдруг подумала, как по-идиотски, должно быть, выглядит в Бодькиных глазах. Ведь до сих пор еще до конца не осознала. И неизвестно, когда осознает. У них общий сын. Андрей – их общий сын. Подумать только, господи!
Интересно, он сам-то хоть понимает или все еще далек от того, чтобы охватить то большое, просто огромное, что из себя представляет новый фрагмент этого мира, открывающий его совсем с новой стороны? Юля и сама не знала, как подступиться. Под каким углом смотреть, с которого можно прикоснуться. У них общий сын. Они оба недооценили того, как может подшутить над ними, заигравшимися, жизнь.
И все же, получив на руки результат, поставивший хоть какую-то окончательную точку, она почувствовала некоторое облегчение. Похрен, что будет завтра. Похрен, что никакую голову ни в какой песок она совать не собирается – та слишком болит, чтобы эдак с ней непочтительно. Похрен даже то, что ее готова или потенциально готова пришибить куча мужиков из ее окружения. У них с Богданом – общий сын!!! И черт его знает, как это получилось. Сейчас она об этом думать не способна совсем.
Следующим, что сделала Юлька, это переслала Женьке письмо из клиники с результатами теста и добавила от себя: «Можешь сказать Роману, если Богдан еще не обрадовал».
А потом отрубилась, пока в очередной раз ее не разбудил Андрей, шумно удивлявшийся, как это так – мама заснула раньше, чем уложила его. Пришлось исправляться. Вести себя нормально. Обыкновенно. В то время как хотелось обхватить мелкого обеими руками, прижать к себе и вообще не отпускать никуда и никогда – потому что завтра наступит неизбежно, и ей придется решать, как жить.
«Завтра» настигло ее в действительности уже в тот же вечер. Ожидаемым, но неожиданным. В одиннадцать подбросило на месте. Андрюшка спал у нее под боком – вторую ночь не хотел ложиться отдельно, да она и не смогла сама отлепиться от него. Пока они заново привыкнут, что теперь самостоятельные и совсем в другом месте.
На тумбочке разрывался входящим звонком телефон. Юлька потянулась к нему, чтобы убрать звук, и сдавленно охнула. Этот бесконечный день должен был закончиться именно звонком Ярославцева. Им он и заканчивался.
Потому вылетая из комнаты в коридор, чтобы не разбудить Царевича, Юлька даже не пыталась глубоко дышать – без толку. Она прикрыла дверь и приняла вызов.
– Твою мать, ты где? – раздался из трубки вопль возмущенного супруга.
Перепуганное «у п-папы» чуть не сорвалось с ее губ, когда в черепной коробке, внутри которой все еще болело и пульсировало, прозвучало язвительное Бодино: «Голову в песок». Она прислонилась затылком к двери, прикрыла глаза и строго сказала:
– Не ори! У меня запасной слуховой системы нет. Ты приехал, что ли?
– А ты сама как думаешь? – продолжал разоряться Ярославцев. – Да, я приехал. И бл*! У меня слов нет. Где ты, я тебя спрашиваю! Что вообще это все значит?!
– Если бы ты сообщил мне, что приедешь сегодня, наверное, я предупредила бы тебя, что все это значит, – проговорила Юлька и сама удивилась, как спокойно и отстраненно звучат ее слова. А потом вдруг поняла – а ведь правда. Это и есть то самое, что она никак не могла высказать. Что не получалось сформулировать до самого конца. Дело ведь не только в том, что Богдан всегда здесь, где сердце колотится. Дело в том, что Димы нет вообще нигде. Ни в реале, ни в телефоне, нигде. И уже давно. Вопрос в том, был ли.
– Охренеть! – ошалело выдохнул все еще муж. – То есть это я виноват, что, вернувшись домой к семье, эту самую семью дома и не обнаружил. А не ты, втихаря собравшая шмотки и свалившая неизвестно куда.
– Успокойся! Я у отца! – что ж, почти правда и наверняка должно послужить хорошим сдерживающим фактором. – Говорю сразу, возвращаться не собираюсь. И я не хотела, чтобы ты пустую квартиру обнаружил, а рассчитывала, что ты позвонишь. Ты этого сколько не делал? Недели две? И пятый день ни слова в сообщениях. Я всегда уважала твое право на личное пространство, но о том, что приедешь, мог бы как-то сказать заранее, чтобы не вышло того, что вышло.
– Это смахивает на пошлый анекдот, когда возвращается муж из командировки, – хохотнул Ярославцев.
Если бы он знал, насколько прав, наверное, так не смеялся бы.
– Я завтра приеду, и мы поговорим, – помрачнев, сказала Юлька. – В котором часу тебе будет удобно?
– Да похрену! Когда приедешь, тогда и приедешь. Сделал, блин, сюрприз любимой жене.
– Тогда я утром… К тебе или где-то встретимся?
– Ну да, по набережной прогуляемся, в кафешке посидим, – съязвил Яр. – Юлян, ты в своем уме?
– Хорошо, я приеду к тебе. Отвезу Андрея в сад и приеду.
– Ну-ну! – хмыкнул напоследок Дима и отключился.
Это дурацкое «ну-ну» будто бы сорвало ей предохранители и заставило шумно выпустить из легких воздух и осознать: да и черт с ним. Чего она так боялась раньше? Давно надо было.
Юлька еще некоторое время постояла в коридоре, успокаивая шумное дыхание, а потом вернулась в кровать. Эта ночь обещала стать бессонной. Она улеглась с краю дивана, протянула руку, чтобы дотронуться до Андрюши. Тот был теплым и мягким. Сгусток энергии, которая сейчас спала. И, наверное, именно он делал ее смелой. Всегда, пусть Бодя и считал, что она трусиха.
Глупо было бы верить, что она совершенно не допускала мысли о том, кто отец Царевича.
Правда, очень глупо.
Тогда, в самом начале, в самый первый день, когда Моджеевский оставил ее одну в гостиничном номере, а она не понимала, растерянная и дезориентированная, как ей жить дальше после того, что натворила, она еще не в полной мере осознала, что совершенно, категорически не готова принять ни своей измены, ни своей реакции на нее. Она ведь не просто изменила, а изменила, получила удовольствие и не раскаивалась в этом. Того, что было с Богданом, она никогда, ни разу, ни на десятую долю не испытывала с мужем, который был ее первым мужчиной и которого, Юлька в это верила, она любила. Ужасно с моральной точки зрения. Да вообще с любой точки зрения – ужасно. Но она не раскаивалась. И, наверное, если бы вернулась обратно, то попыталась бы объяснить это Богдану. И может быть, тогда он не ушел бы так резко и так окончательно, напоследок почти что оскорбив ее.
Потом, прямо в то же утро, Юлька сбежала домой, едва позавтракала, гораздо раньше других гостей, потому что сил видеть Моджеевского и дальше у нее просто не было. Чувство вины было странным – не за то, что совершила, а за то, что не раскаивается. Она называла это про себя закрытым гештальтом, ставшим в какой-то степени травмой еще в юности, но вряд ли это ее оправдывало. А вот вернувшись в столицу, в их с Димкой квартиру, наконец, начала переваривать случившееся, все сильнее приходя в ужас от самой себя.
И будто бы назло своим чувствам с особым рвением взялась исполнять супружеский долг, бегая вокруг Ярославцева так, как не бегала все время их знакомства. Она ластилась к нему, всячески угождала и, наверное, проявляла инициативу в постели куда чаще, чем они оба помнили про нее. Будто бы намеревалась искупить то, что натворила. Дима офигевал от происходящего, радовался и всячески поощрял. И как-то совершенно незаметно их интимная жизнь заиграла новыми красками, которых прежде не было. Даже для нее, хотя до всей этой истории с Богданом она считала себя не очень страстной, даже скорее холодной. И Ярославцев иногда пенял на это.
А тут нарадоваться не мог. Да она и сама… привыкала. И думала, что все входит в нормальное русло.
Правда долго это не продлилось. Закончилось с положительным тестом на беременность и началом токсикоза. Потом стало просто не до секса. И даже не до Германии – командировка ее благополучно сорвалась по состоянию здоровья.
Закрадывалась ли ей мысль о том, что ребенок может быть от Моджеевского? Из-за сроков такое предположение не могло не возникнуть, и Юльку каждый раз ледяной пот прошибал, едва подобное приходило в голову. Она не спала по ночам и не знала, тошнит ее сильнее по естественным причинам или от страха, что ребенок и правда может быть Бодин. Как тогда все это разруливать? Она ведь не смогла бы молчать. Пришлось бы всем признаваться. А как признаться в подобном?
Это же все равно что голову добровольно на плаху. Обидеть, уничтожить Димку. Разочаровать папу. И еще неизвестно, как сам Бодя к этому отнесся бы, если бы вдруг оказался отцом. Одно дело – встречаться с женщиной, что он предложил ей, растревоженной и запутавшейся, в то утро, и совсем другое – получить ребенка, которого уж точно не планировал.
Но что может значить одна ночь против десятков ночей с мужем? Вероятность была настолько невелика, что Юля продолжала молчать, удерживая саму себя от каких бы то ни было лишних действий.
Да и срок, как выяснилось на приеме у врача, был двумя неделями меньше, чем если считать от даты Жекиной свадьбы. А потом, уже очень скоро, эти тревоги резко выместились переживаниями за Андрея – с каждым скринингом и с каждым днем проблем все добавлялось, и врачи честно предупреждали, что риски не выносить плод огромны. А Юля и думать забыла о том, чего боялась раньше. Теперь страх стал огромный-огромный, как земной шар, и заслонял собой все прочее, что еще накануне имело значение. И чтобы преодолеть этот страх, нужно было стать смелой. Андрюша всегда придавал ей смелости. Даже когда еще не родился.
С отцовством окончательно все стало на свои места в роддоме.
Ярославцев взял сына на руки, долго вглядывался в его мордашку, а потом объявил, что мелкий – копия его матери. «Ты только погляди на этот лоб! А нос! Точно мама!» – вещал супруг, счастливый и довольный. И благодарный.
В той старой истории она поставила точку. Димкин. Похож. И слава богу.
А теперь все это – куда-то в песок. Тот самый, в который, по Бодиному мнению, она должна была сунуть голову.
«Ну вот и увидишь!» – мысленно грозила ему Юлька, уже засыпая, промаявшись почти до утра. А когда проснулась – не сразу вспомнила. Пробуждения были хуже всего. Пока еще придешь в себя и поймешь, что в этом мире все с ног на голову!
Это немного подкашивает самые решительные намерения.
Впрочем, войти в очередной круг самобичевания она себе не позволила, настроенная сегодня внести ясность в свою довольно беспорядочную жизнь. И это вовсе не отменяло привычного распорядка. Встать пораньше. Негромко включить музыку на кухне. Приготовить завтрак. Разбудить Андрея и накормить.
Собраться.
Собрать себя.
Отвезти сына в сад. А потом – как на Голгофу. Туда, куда они несколько месяцев назад въезжали с Димой, вернувшись в Солнечногорск, чтобы начать новую жизнь в старом и родном городе их детства.
Машину припарковала под раскидистым кленом, где оставляла ее всегда. Сегодня здесь она планировала оставить ее уже насовсем.
Отпирать своими ключами не решилась. Все-таки это был Димин дом и больше уже не ее. И потому вдавила кнопку звонка, прислушиваясь к звукам внутри.
Дверь открылась не сразу. Не до конца бывший благоверный явил себя Юлькиному взору в самом домашнем виде – лохматый, небритый, в спортивных штанах и с голым торсом. Она лишь вздохнула и проговорила сакраментальное:
– Привет!
Ярославцев хмыкнул и отошел в сторону, пропуская ее в квартиру. Куда она и вошла решительным шагом, игнорируя то, как зудит под ложечкой. Она взрослая женщина. К тому же очень сильно накосячившая женщина. Она все решит сама.
– Ты только встал? – зачем-то спросила Юля.
– Я вообще не ложился, – заявил Димон, устраиваясь в старом кресле, тихонько скрипнувшем под его весом. Закинул ногу на ногу и принялся разглагольствовать: – Беспокоился о собственной жене. Как она там без меня. И с какого перепугу она вдруг без меня-то. Ну давай объясняй, я слушаю.
– Две недели тебя интересовала только работа, потому я решила, что как там я – тебе, в целом, все равно, – пожала Юля плечами. Она прошла за ним в комнату. Но в кресло падать не стала. Устроилась на стуле напротив него.
– И стоило из-за такой фигни сваливать? Будто я первый раз в командировку уехал. Ради нашей семьи, между прочим.
– Я не только из-за этого, Дим. Я тебя не люблю.
– Давно? – ухмыльнулся он.
– Не знаю, – глупо стушевалась Юля, понимая, что у нее нет ответа на этот вопрос. Есть лишь предположение, что годами она обманывала себя. Но тем не менее, чуть вздернув подбородок, проговорила: – Более того, у меня есть основания подозревать, что ты меня тоже не любишь.
– Как ты мастерски перевела стрелки, – медленно проговорил Ярославцев, покачивая босой стопой. Его лицо становилось хмурым. – А я не собираюсь давать тебе развод. В конце концов, у нас ребенок.
– Я не перевожу стрелки, Дим. Я пытаюсь обосновать тот факт, что нам нечего делать друг возле друга. И ребенок… он тут уже ни при чем. Ты же даже по нему не скучал, так? Иначе… иначе звонил бы. Помнишь, мы с папой созванивались постоянно. Я понимаю, что все люди разные, но две недели… ты ведь не скучал, правда?
– Не начинай!
– Не начинаю. Я пытаюсь… закончить. Тебе придется дать мне развод, потому что все это больше не имеет смысла.
– То есть две недели назад имело смысл, а теперь перестало, так? – повысил голос Ярославцев. Подхватившись с кресла, он навис над Юлькой. – Вот так бац! – и развод.
Она задрала голову и посмотрела в его злое лицо. Нужно было сказать. Нужно было прямо сейчас сказать, пусть он рассвирепеет, но покончить со всем разом, пока смелость есть… Она глубоко вдохнула и шагнула в эту пропасть:
– Эти обстоятельства были и две недели назад, и два года назад. Я тебе изменила. Андрей не твой.
Ярославцев завис, переваривая услышанное. Черты его смазливого лица, вслед мыслям, медленно кривились, а глаза сузились и, без преувеличения, наливались кровью.
– Ты совсем ох**ла? – выплюнул он и замахнулся.
От неожиданности Юлька отшатнулась в сторону, и ее глаза, напротив, сделались огромными.
– Только попробуй! Мало не покажется! – вскрикнула она.
Дима хмыкнул, но руку опустил.
– Это ты мне еще и угрожаешь? – рявкнул он и, больно ухватив Юлю за плечи, встряхнул. – Ты мне рога наставила, ты мне чужого пацана подсунула, и еще и угрожаешь? Ты что, бл***, о себе вообще вообразила?
– Ничего! Ничего, кроме того, что отец Андрея – Богдан. И ему вряд ли понравится, если я побитая от тебя выйду. Отпусти!
Вытаращив на Юльку глаза и не ослабляя хватку, Ярославцев крякнул и вдруг громко заржал.
– Незамысловато, однако, – проговорил он сквозь собственный хохот. – То есть сначала он тебя тупо трахает, а потом ты притаскиваешься ко мне. Ну так давай, жена, исполняй супружеский долг! Покажу тебе, как я скучал.
Оборвав смех, он резко схватил Юльку одной рукой за шею, а второй принялся ловко расстегивать пряжку ремня на ее джинсах.
– Ты с ума сошел? Прекрати! – взвизгнула она, отбрыкнувшись ногами и совершенно не веря в то, что это может быть на самом деле. Стул полетел в сторону, а Юлька – на пол, больно долбанувшись затылком. В глазах потемнело, но почему-то в голове глупо крутилось, что если где-то останутся синяки и это заметит Моджеевский, то все точно закончится статьей уголовного кодекса.
Димон стоял над ней, сунув руки в карманы.
– Да нужна ты больно, – презрительно бросил он. – Из тебя не то что шлюхи, жены порядочной и то не вышло. Пошла вон отсюда.
Кровь прилила к вискам – не от удара, не от неожиданности, а от сказанного им в этот момент. Запульсировала внутри, не давая сосредоточиться. Так глупо было надеяться, что получится остаться людьми, считать Диму способным не унизить их обоих этой мерзкой сценой, что сейчас она смотрела на него снизу-вверх и не узнавала ни его, ни себя. И в то же время сознавала, что он прав. Прав – ни черта не вышло. Не разгрести всего, что натворила. И ничего уже не исправить.
