Текст книги "Безвременье страсти (СИ)"

Автор книги: Лера Зима

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– А ты привезешь?

– Если у тебя здесь найдется угол для детской.

Богдан со вздохом опустился в кресло и негромко спросил:

– Ты что-то говорила о деле.

– Говорила… – пробормотала она и, как привязанная, двинулась снова к нему. Думала лишь секунду, прежде чем сесть на ручку кресла и оказаться так близко, как не была уже очень давно. Физически чувствуя, как вокруг них электрифицируется воздух. Или это только для нее?

– Во-первых, – заявила она, – ты две ночи не был на Молодежной. И видимо, третью не планировал тоже. Я только надеюсь, что, по крайней мере, ночевал один. Потому что я уже объясняла, вроде бы, как отношусь к другим женщинам рядом с тобой.

– Я тебе тоже много чего объяснял, – усмехнулся Богдан и, обхватив ее за талию, стащил к себе на колени. – В общем-то, безрезультатно. Поэтому сразу переходи ко второму пункту.

– А во-вторых, если я все-таки правильно все понимаю, что ты объяснял, это значит, что ни у тебя, ни у меня секса, по крайней мере, месяц не было.

– И кому по этому случаю ты втулила Андрюху? – рассмеялся Бодя.

– Сегодня папина очередь, – Юля оплела руками его шею и, почти касаясь губами его уха, доверительно прошептала: – Но я рассматриваю возможность вписать в очередность твою Таню.

– Это вряд ли, – сказал он и повернул к ней лицо.

– Почему?

– У нее все по строгому расписанию. И сейчас у них период чайлдфри.

Юля кивнула. И посмотрела ему прямо в глаза, зарываясь пальцами в волосы на затылке. И с удовлетворением отмечая, что это то, что отменить нельзя. Она сходит с ума. От его кудрей, от его крепкой шеи, от его глаз, точно так же глядящих на нее. От его губ.

Свои она разлепила, чтобы хрипловато шепнуть:

– Не смей больше вот так уходить, ясно?

– А то что? – невозмутимо спросил он. И только его ладонь на Юлиной талии стала чуть тяжелее.

– Я не буду за тобой бегать, – проговорила она у самого его рта, так что Богдан почти чувствовал касание. И чувствовал, как ее ноготки пробежались по позвонкам на шее.

Он резко отстранился и удивленно присвистнул.

– Ты вообще ни одного дня за мной не бегала! Я привык.

– А тебе очень хотелось, чтобы бегала?

– Нет.

– Вот и не уходи. Даже если я буду кричать, чтоб ушел. Потому что на самом деле я никогда, ни дня, ни минуты не хотела жить без тебя, Бодь.

– Оно и видно, – рассмеялся Моджеевский. – Ты поэтому примчалась?

– И еще за этим.

И его губ наконец коснулись ее. Горячие, немного влажные, пахнущие чем-то сладким. Сегодня не податливые, а настойчивые, какими он никогда не знал их раньше. Эти самые губы захватили его, и язык толкнулся в его рот, пробираясь к его языку. В то время как он слышал, как часто трепыхается ее сердце внутри грудной клетки, сейчас плотно прижавшейся к нему.

Но включив все свои отрицательные качества, не единожды озвученные Юлей, Бодя снова отстранился и заговорщицки прошептал:

– И что я получу взамен?

– Все что захочешь в пределах моей платежеспособности, – фыркнула она и приникла теперь к его шее, чертя влажные дорожки языком, захватывая кожу, щекоча дыханием.

– Скучная ты! – рассмеялся он и, подхватив Юльку на руки, резко поднялся из кресла. Поставил и ее на ноги рядом с собой. Короткое мгновение разглядывал ее лицо и, крепко ухватив ее ладонь, повел за собой к лестнице на второй этаж. – Ну пошли подумаем над твоей платежеспособностью, коммерсантка.

Но туда, наверх, они не дошли. Не в этот раз. Юля удержала его еще в районе дивана. Сейчас тот ее вполне устраивал. Особенно в свете ее скучности и Бодиных раздумий. Остановила на полпути, чтобы обойти и стать лицом к лицу. Прильнуть всем телом – ее шерстяное платье немного кололось, возбуждая кожу, делая ее чувствительнее. Требуя. Требуя его.

Проникнуть пальцами под его футболку. Пробежать по мышцам живота, чувствуя, как те сокращаются под ее касаниями. Осознать, что вся его насмешливость и выдержка – спектакль только для нее. Потому что он хочет ее. Черт подери, так же сильно, как хочет его она. Эта мысль была похожей на солнечный удар. Сильный, бескомпромиссный, ошеломляющий, от которого не отмахнешься, и Юля больше уже ни о чем другом думать не могла, заводясь только от осознания, что нужна ему.

И ставило в тупик собственное желание, острое, почти болезненное, несравнимое со всем ее прошлым, оказывается, серым и скудным, потому что все, что было в перерывах между теми днями и ночами, когда она знала Богдана, вытерлось, будто не было.

Наверное, и не было. Как страшно – прожить жизнь, даже не зная, что не живешь.

Юлька задрала край его футболки и быстрыми жалящими поцелуями стала покрывать его грудь и плечи, куда дотягивалась. А когда и этого стало мало, подняла на него затуманенные глаза и попросила:

– Сядь.

Он усмехнулся. Прижался губами к ее настойчивому рту быстрым поцелуем, скользнул руками под край платья и, коснувшись кожи между краем чулок и кружевом белья, выдохнул:

– Мне нравится твое дело.

Она не ответила. Она словно бы загоралась от его ладоней, касавшихся ее бедра.

С одеждой расправилась быстро. Воздушное, будто облако, светлое мохеровое вязаное полотно оказалось лежащим на полу у их ног. То, что на ней осталось, сложно было назвать нижним бельем, потому что в нем она чувствовала себя более обнаженной, чем когда совсем была раздета. Но одновременно с этим никогда в жизни не ощущала себя сексуальней, чем сейчас. Это было непривычно и совершенно ново для нее, даже не подозревавшей, что, оказывается, Юля Малич может быть вот такой. Словно откровение открывалось.

С Моджеевского она стащила футболку тоже. И подтолкнула к дивану, все-таки заставив сесть.

– Я красивая? – требовательным тоном спросила она, стоя рядом и глядя на него сверху вниз.

– Красивая, – хрипло подтвердил Богдан, поймав ее взгляд и притягивая к себе. – Очень красивая. Самая красивая.

И она снова ловила губами его слова, чувствуя, как сбивается дыхание и как скручивает мышцы внизу живота. Сладко и больно. И его руки, считающие ее позвонки, наглаживающие поясницу, спускающиеся ниже, к ягодицам, едва прикрытым просвечивающимся кусочком пепельно-голубой ткани – не то обжигали, не то удерживали на краю. Юлька сама не поняла, как в этом водовороте оказалась между его коленей, на полу. Как стягивала с него брюки вместе с бельем. Как замирала, глядя широко раскрытыми, лихорадочно поблескивающими глазами на его возбужденный член.

Она прерывисто, тихим всхлипом перевела дыхание, понимая, что задыхается. И потянулась вперед, сначала коснувшись пальцем, потом обхватив у самого основания ствол и дотронувшись губами до головки. Языком, пробуя его. Знакомясь. Узнавая. А потом подняла дикий взгляд на Богдана и просипела:

– Если я что-то не так… скажи… я не…

– Юлька… – напряженно прошептал он. Запустил пальцы в ее шелковистые пряди, которые щекотали бедра с внутренней стороны и возбуждали его еще сильнее, и нежно привлек ее лицо к члену. Скользнул сквозь приоткрытые губы в рот и медленно толкнулся внутри, почувствовав головкой горло. Хрипло рыкнул и повторил движение, не отпуская ее затылка.

Подчиняясь ему, она лишь успевала рвано дышать и совсем не успевала думать о том, как болезненно сжимается внутри от глубоких и долгих толчков. Сначала на кончиках ресниц задержались выступившие от неожиданности слезы, а потом она расслабила мышцы как только могла. Одной рукой продолжала удерживать его основание у самого паха, а другой – гладила его живот, напрягшийся, твердый, с рельефно вылепленными мышцами. Приспособилась. Под него. Под его размер. Под его резкость. Под его нежность. Под его ладонь на своем затылке. И заводилась от того, что слышит его рваное дыхание сверху. Чувствовала сама, как жарко и холодно одновременно от намокшей ткани белья, терлась сделавшимися острыми сосками о его ноги сквозь тоненькую ткань бюстгальтера. И между движений – вверх и вниз – успевала тихонько постанывать, то почти полностью выпуская изо рта его член, то наполняя себя им до предела.

Когда поднимала сумасшедший взгляд, видела его. Как в мареве. Дергающийся от хриплого дыхания кадык. Красивое, сейчас искаженное желанием лицо, разомкнутые губы, щетину, поблескивавшую в электрическом свете. Глаза. Наверное, такие же безумные, как у нее, глаза. И от этого хотела его еще сильнее. А он, доводимый ею до изнеможения, глядя, как она втягивает его в себя, исступленно двигался, не в силах заботиться о том, что ей может быть неприятно или даже больно. Чувствовал, как дрожат ее пальцы, горит тело, прижатое к его ногам, и с хриплыми вздохами упоенно проваливался во влажность ее рта раз за разом, приближая разрядку. Отступило воспоминание о ее солоноватом вкусе на его губах, из ноздрей ушел ее запах, который еще несколько мгновений назад он, словно хищник, снова чувствовал так близко от себя. Осталась лишь острая пульсация члена, обхваченного мягким кольцом Юлиных губ, и дразнящий кончик ее языка, порхающий по головке.

И она принимала его удовольствие, сглатывая горьковато-соленую жидкость и удовлетворенно наблюдая за тем, как он сжимает пальцами обивку дивана и постепенно вытягивается. Принимала все, до последней капли, не вспоминая ни о прежних страхах, ни о немом вопросе – получится ли у нее. В ушах пульсировало почти синхронно с ним. И так же трепыхалось все внутри, пока она продолжала прижиматься к нему. И потом тоже, едва, прикрыв глаза, Юля медленно отстранилась, перевела вес с колен, сев удобнее, и откинула голову на его бедро, пряча свою горячку в блуждающей на губах томной улыбке. Ее губы пахнут им. Она вся пахнет им. Она наполнена им. Она – его. Глупость несусветная вся эта ее независимость. Все ее «сама».

Она – его. И в этом особый кайф, которого она никогда прежде не признавала.

Как никогда не признавала и того, что он – ее. Весь, без остатка. И его поступки были с оглядкой на то, чтобы ей было хорошо. Он всегда позволял ей делать все, что взбредало ей в голову. Даже если ни разу не дождался понимания или согласия.

Но дождался ее. В своих объятиях, кожа к коже, на узком диване, снова и снова шалея от тяжести ее тела, ритмичных движений ее ягодиц и впивающихся в его плечи острых ноготков.

И негромкого прерывистого шепота: «Бодя… Бодечка… Хороший мой…»

Потом, очень долго, когда она уже спала, а он еще лежал, глядя в потолок, этот же самый шепот продолжал звучать в его голове, отделяя навсегда их маленькое, короткое прошлое от настоящего, в котором Бодю и Юльку уже не отлепить друг от друга.

… как полагается жаворонкам

***

Проснулась она одна. Отлепленная.

На узком диване, на котором было так хорошо засыпать вдвоем, а одной, оказывается, неуютно и мало места не то что развалиться морской звездой, но даже и расправить все свои ежиные колючки. Из прикрытых штор солнечные лучи не проникали, и Юля подумала, что еще очень рано. Но как полагается жаворонкам, обратно улечься на подушку не позволяла религия.

Странно. Она и забыла давно, что жаворонок в своем вечно беспокойном и лишенном распорядка образе жизни. А здесь, на даче, вспомнилось. Было хорошо. Плохо только, что одна. О недавнем присутствии Богдана говорил лишь запах, исходивший от подушки – так пахнул его парфюм, который, смешавшись с ее запахом, теперь чуточку щекотал ноздри.

Юля потянулась, чувствуя, как едва слышно ноет все тело. Негромко пискнула. И резко поднялась, спустив ноги на пол.

Прислушалась. Было тихо. Только негромкий шорох где-то в другой комнате. Кажется, на кухне. Из-под двери лился свет электрической лампы.

Она улыбнулась, встала, не пожелав натягивать на себя вчерашнее белье, обернулась в плед, которым они оба укрывались ночью. И мечтала о душе и кофе. И о том, чтобы сегодня была хорошая погода – они бы пошли гулять и впервые в жизни все было бы так, как должно быть.

С этими мыслями Юлька выскочила из гостиной и по памяти и в направлении источника света направилась на кухню, надеясь найти там Моджеевского. Ее Бодю.

Тот как раз наливал себе кофе. На столе источала аромат свежая выпечка. Заслышав ее шаги, он поднял голову и улыбнулся.

– Так и знал, что сама проснешься. Кофе будешь?

Она едва не облизнулась, как довольная кошка, глядя на него – немного взъерошенного, с обнаженным торсом, в спортивках, сидящих так низко, что залюбовалась дорожкой волос, уходящей от живота к паху. Вполне себе бодрого и, кажется, в прекрасном настроении. Как, однако, здорово – становиться причиной чьего-то хорошего настроения.

– Буду. Только, наверное, сначала душ, – проговорила Юля, подходя ближе.

Он вскинул руку, глянул на часы и, отхлебнув кофе, сказал:

– Ну полчаса у тебя есть.

– А что потом? – игриво спросила она.

– А потом придет машина.

Он сказал это таким тоном, что у Юли медленно с губ стерлась улыбка. И она не понимала, почему.

– На работу собрался? Зря. Лично я себе объявила выходной.

– Это ты хорошо придумала, – заявил Бодя, легко чмокнул ее в щеку и подтолкнул к коридору. – Дуй в душ!

Юля даже сделала пару шагов – по инерции от его толчка. И замедлилась в дверном проеме. Что-то было не так. В этой его легкости – что-то было не так. Как будто он ее выпроваживает. Как девочку на одну ночь. После всего, что было вчера.

«Кому ты нужна, кроме меня», – мерзко хохотнул в ее голове Димка.

Она настороженно обернулась и внимательно посмотрела на Богдана, который, как ни в чем не бывало, орудовал у кухонного стола и совсем, совершенно на нее не смотрел. Это он всегда так? Со всеми? Какая, к черту, машина?!

– Мне пора уезжать? – тихо спросила она. – Ты на работу, а мне надо уйти, так?

– А? – вскинул голову Бодя и глянул на нее.

– Зачем ты вызвал машину? Ты же в офис сам ездишь обычно. Значит, для меня.

Моджеевский задумчиво запустил в свою и без того лохматую шевелюру пятерню и внимательно воззрился на Юлю. Бессонная ночь и пока еще неутоленный голод определенно лишали его сообразительности. Но по мере того, как до него доходило, по лицу расплывалась довольная улыбка. Юлька же эту самую улыбку, похоже, воспринимала совершенно неправильно, потому как по мере того, как его физиономия до невозможности светлела, ее наоборот – темнела и становилась все более мрачной. Под стать вчерашней погоде, когда от ветра сносило все нафиг.

– Ясно, – проговорила она.

– Че? Неприятно, когда с утра облом, да? – от души рассмеялся он.

– Справедливо. Тогда обойдусь без душа. И без кофе. Как ты.

Она резко развернулась и свалила с кухни.

Богдан ломанулся следом.

– Э-э-э! Куда рванула! Юлька! – он в два шага нагнал ее в коридоре и обхватил руками за плечи. Развернул лицом к себе, продолжая улыбаться. – Блин, тебе дай волю – ты черт знает чего навыдумываешь!

Она вскинула на него глазища, сейчас невероятно огромные, и выпалила:

– Ты мне дал полчаса, а не волю. Хотя, наверное, это одно и то же.

– Я сказал, что через полчаса будет машина, – хохотнул он и обнял крепче, – остальное ты придумала сама.

Она моргнула. Раскрыла рот, чтобы немедленно что-то сказать, но так и зависла, постепенно все больше хмуря свой красивый аккуратный лоб. Пока наконец не облизнула губы и не спросила:

– Значит, ты меня не выгоняешь?

– Ну я еще точно с ума не сошел, – заявил Бодя. – Мы за Андреем поедем.

– О боже…

– В каком смысле?

– В прямом. Как ты собираешься со мной жить? Я же… я же абсолютная… полная… непроходимая… дура, Моджеевский. Просто тупица! – выдала она и с облегчением рассмеялась, спрятав лицо в полукружии его шеи.

– А ты – собираешься? – спросил Богдан, прижавшись щекой к ее волосам.

– А ты умный, – пробубнила Юля. – И если единственная ошибка, которую ты совершил в жизни, это то, что влюбился в меня, то я не имею права этим не воспользоваться теперь. Но заметь. Я десять лет тебя от себя спасала.

– Заметил. Довольна?

– Больше того. Счастлива. И очень люблю тебя, – прошептала она, вдруг ошарашенная тем, что впервые сказала ему о своей любви. Впервые с тех пор, как они были подростками. Впервые за все это время он от нее услышал что-то подобное. И она сама от себя – тоже. Юля снова подняла голову и посмотрела в его глаза – такие обволакивающе голубые, что дыхание перехватывало. Робко улыбнулась ему и проговорила уже громче: – Я люблю тебя.

– И я тебя люблю, Юлька, – ответил Богдан и коснулся ее губ нежным поцелуем. – Но если ты так будешь продолжать, то мы рискуем никуда не уехать.

– Это не беда. Царевич у папы. А вот что у меня зубы не чищены и зубной щетки нет… а ты целоваться лезешь – хуже.

– Если как следует порыскаешь в ванной – то все найдешь.

– И ты сваришь мне кофе?

– Обязательно.

– А круассаны у тебя откуда в такую рань? – приподняла она бровь.

– Мне кажется или это вопрос с подвохом? – уточнил Богдан и так же, как и Юля, приподнял бровь.

– Немножко. Я понимаю, что Алина, Ульяна или Рейчел вряд ли великие кулинары. Но мало ли, кого ты держишь при себе на случай, если просто охота выпечки.

– Если б я знал, что для того, чтобы затащить тебя в свою берлогу, мне нужно всего лишь иметь кухарку, то я бы завел еще экономку и горничную, – расхохотался Бодя. – Ну и ландшафтного дизайнера для надежности и ускорения процесса.

– Только попробуй. Не такое у тебя тут огромное хозяйство. Справлюсь.

– Посмотрим, – кивнул он. – И кстати, Рейчел хорошо готовит.

– Я лучше, – с вызовом постановила Юлька.

– А может, кухарку все же наймем? – вопросительно хмыкнул Богдан.

– Бодя, ты правда думаешь, что я не в состоянии накормить трех человек? Или все-таки стряпня твоей Рейчел тебе больше нравится?

– И горничную, – гнул свое Моджеевский.

– То есть у меня еще и бардак?

– И няню.

Ее брови подлетели высоко вверх, а лицо приобретало выражение крайнего возмущения. И все это, наверное, вполне можно было бы воспринять всерьез и озадачиться тем, что занесло, если бы не смех в ее глазах. Такой же, как у него.

Юля деловито поправила на груди плед и заявила:

– Предлагаю компромисс.

– Я весь внимание.

– Няню возьмем приходящую. Вместо горничной будем использовать клининговую фирму по необходимости. На кухарку я согласна в случае приема гостей… мы же будем, наверное, иногда приглашать гостей?

– Ну хотя бы ландшафтного дизайнера можно? – расхохотался Богдан.

– Моджеевский, ты помнишь, какая шикарная была у Женьки клумба? Хотя, конечно, как ты можешь помнить… мы встречались зимой, там ничего не цвело. Но у них с Ромой тоже есть… Так вот – прекрасное у Маличей в крови. У меня обязательно все получится. Будет не хуже, гарантирую!

– Ты не оставила мне выбора, – вздохнул Бодя. – Придется мне завести новую секретаршу.

– Зачем?!

– Чтобы ты меня хоть к кому-нибудь ревновала.

– Это нечестно! Значит, я тебя ревновать буду, а ты меня – нет?

– Хочешь водителя или бодигарда?

– Не хочу. Но, похоже, придется. Правда есть тысяча других способов, кроме ревности, каждый день объясняться в любви. Может, попробуем?

– Ты даже до душа дойти не можешь попробовать! – рыкнул Богдан и, резво перекинув Юльку через плечо, поволок на второй этаж.

– Бодька! Ты что вытворяешь?! Бодька-а-а! – визжала она, хохоча и болтая босыми ногами в воздухе, а плед, в который была обернута, наполовину размотался и теперь его край подметал ступеньки лестницы.

– Петру все равно уже придется ждать. Поэтому пусть хоть повод будет значимым, – деловито заявил он и распахнул дверь в ванную.

Пол и потолок замелькали перед Юлькиными глазами, как будто она каталась на карусели. А когда почувствовала ступнями прохладный кафель, оказалась стоящей к Моджеевскому вплотную рядом с кабинкой. Самодельное подобие одежды окончательно соскользнуло с нее, и она прижалась к нему грудью, безоговорочно принимая правила, устанавливаемые теперь им. Действительно, вряд ли есть более значимый повод для опоздания, чем быть любимой. Здесь и сейчас.

Она провела ладонью по его лицу, пробежала пальцами по плечу, спустилась по руке к запястью и фыркнула:

– Часы сними, умник.

После чего, коснувшись губами его колючей щеки, нырнула в кабинку.

– Вчера они тебе не мешали, – хмыкнул Бодя, стащил с себя спортивки и, шагнув следом за Юлькой, захлопнул дверцы, отгородившись от всего остального мира. Там, за матово-прозрачной стеной, вдвоем, наедине, они существовали как единое целое, как будто под струями теплой воды смывали навсегда, насовсем – чужое, наросшее, ненужное.

Невозможно исправить ошибки. Можно только постараться не наделать новых. Можно свернуть в правильном месте на нужном перекрестке и пойти совсем в другую сторону, вряд ли зная наверняка, что этот путь верен. Но если признать, что мечта – это не блажь, что человек нуждается в том, чтобы мечтать, то не может быть тщетным любой поход за мечтой.

Куда-нибудь она все равно приведет.

Машина под окнами, просигнализировав о своем прибытии, прождала за воротами столько, сколько понадобилось на то, чтобы Богдан и Юлька все же привели себя в порядок. Пришлось, правда, обойтись без кофе и выпечки. Наспех расчесанная, без грамма косметики, но вместо этого с сияющими глазами, она сама не замечала, насколько вчерашняя Юля и сегодняшняя – отличаются. Но он – видел. И вряд ли это могло бы его не радовать.

Он держал ее за руку, когда вел к автомобилю. И там, на заднем сидении, он тоже держал ее за руку. И через двор Гунинского особняка вел ее, не размыкая замка пальцев. И на третьем этаже, стоя у двери Юлиного отца, они все еще не отпускали друг друга. Такими Андрей Никитич и увидел их, когда отворил после звонка.

– Привет, – выпалила его младшая дочь и улыбнулась. – Мы за Андрюшкой.

– Что? И чаю не попьете? – с самым серьезным выражением лица поинтересовался папа Малич, внимательно оглядев явившихся «детишек».

– Без чая не уйдем! – заявил Богдан и протянул Андрею Никитичу пакет с фирменным логотипом «Миндаля». – Доброе утро!

– Пакет Стефании вручай, – велел Малич, пропуская их в квартиру. – Она у нас главная по плюшкам.

Стеша показалась в прихожей тоже, очевидно, собранная в дорогу, потому как выглядела, как обычно, идеально. Завидя пришедших, она ласково что-то пророкотала, вроде: «Явились, мальчики и девочки», – и, получив в руки «взятку» от Моджеевского, отправилась ставить чайник, обдав всех окружающих ароматом ванили и табака.

А Юлька повисла на папиной шее, поцеловала в щеку и выдохнула ему на ухо:

– Ты меня простил?

– Да я и не обижался, – улыбнулся он, похлопал ее по спине и тоже чмокнул в щеку. – Проходите давайте.

Так они и оказались сидящими на солнечной кухне Маличей с большими чашками чаю и кофе по предпочтениям и желанию за семейным завтраком, и Юлька пыталась уложить в голове – как это такое возможно: Бодя на соседнем стуле за большим столом, подсолнухи на шторах, солнечный зайчик, бегающий по полу. Невероятно. Нет, когда ей было семнадцать, и они целовались у подъезда, пока за ними со второго этажа подглядывала баба Тоня, она не считала такую картину чем-то невероятным. Та вполне укладывалась в ее мир. А сейчас – из разряда чудес, и никак не меньше.

Андрюша у своего тезки и деда на коленях.

Сашка елозит манную кашу по тарелке.

Стефания, изящно держащая чашку пальчиками с красным маникюром, усмехаясь себе под нос и не вмешиваясь, делает вид, что чем-то очень важным занята в своем телефоне.

А Бодя на соседнем стуле. И его ладонь накрыла ее ладонь на столе.

– Царевич хотя бы не сильно долго плясал вечером? – спросила Юлька, глядя на сонного и до сих пор не проснувшегося Сашку.

– К Лизке просился, – рассмеялся Андрей Никитич, – но в целом, все было нормально.

– Свозим к Лизке, – проговорил Богдан, с аппетитом уплетая завтрак.

– Ему лишь бы праздник без передышки, – Юля подмигнула сыну, усердно складывавшему на дедовой тарелке какое-то подобие бутерброда из кусочка сыра, приличного куска булки и, кажется, варенья, которым он усердно поливал и то, и другое.

– На то и ребенок, – фыркнула Стеша, не поднимая глаз от телефона и нахмурив свой хорошенький лоб, время над которым казалось не властным.

– Дядя Бодя, на! – объявил шкет, подсовывая свой кулинарный шедевр извозюканными руками Моджеевскому.

Тот вскинул брови, но взял у Андрея бутерброд, успев подставить под него салфетку, чтобы не ляпнуть вареньем на скатерть.

– Сомневаюсь в полезности этого продукта, но я попробую, – рассмеялся Моджеевский.

– Лучше не надо, а то рискуете подавиться, – снова подала голос Стефания, после чего все-таки подняла глаза, сосредоточенно осмотрела сперва Богдана, потом Андрюшу, а потом повернула к ним телефон, чтобы видно было экран: – Чаю пока тоже лучше не хлебайте. Это уже везде где можно.

Текст, написанный мелким шрифтом под фотографией, можно было и не читать.

Картинки в данном случае достаточно.

На весь экран какой-то желтой самого низкого пошиба страницы Инстаграма растянут снимок с изображенным на нем Моджеевским, присевшим перед ребенком в ярко-синей куртке. Они были сняты в профиль, но Богдана не узнать было нереально, как и Андрюхину курточку. Да и вид здания корпуса для малышей, маячившего на заднем плане, аккурат за голубой елью, высаженной во дворе, говорил сам за себя.

«Внебрачный сын олигарха! Богдан Моджеевский замечен в детском саду!» – гласил заголовок, пересекавший фотографию по диагонали.

– О как! – весело присвистнул главная причина медийной катавасии, откусил от бутерброда, любезно сделанного ему сыном, и запил большим глотком кофе. – А мы неплохо получились, правда?

– По мне – так отлично, – согласилась Стефания Яновна, – но прямо в эти минуты оно несется по всей сети. Я уже в нескольких пабликах наткнулась. Вы же не делали никакого официального заявления, как я понимаю?

– Нечего было пока заявлять, – проворчала Юля, взяла из ее рук телефон и коснулась пальцем экрана, пробегая глазами статью. В той не было никаких подробностей, но автор на сильно травмированном языке гадал, как крупный бизнесмен оказался в дошкольном образовательном учреждении, чьего ребенка он там забирает и вспоминал с полдесятка Бодиных подружек, размышляя над тем, кто мать.

– Мы вообще никому ничего не обязаны заявлять, – сказал Богдан и, забрав у Юли гаджет, вернул его хозяйке. – А в это поиграют – и забудут. Найдется что-нибудь более интересное.

– Он же не актер какой-нибудь, Стеш… – неуверенно начала Юлька.

– Но судя по всему, своя фанатская база имеется, – перебила ее госпожа Малич.

– …а я точно никому не интересна, чтобы сильно доставать. Между прочим, – она повела подбородком в сторону телефона, – это их первый общий снимок, вроде бы. Можно распечатать и в рамочку, а?

– Ага, в коллекционную, – кивнул Богдан. – Найдешь?

– Эта женщина найдет все что угодно, – ткнула Юлька в себя пальцем. – У меня колоссальный опыт и множество связей в моей сфере деятельности. Я крупный специалист, ты в курсе?

– Не знаю я, какой ты специалист, – пожал плечами Бодя, допивая кофе, – я у вас запонки заказывал фиг знает когда. И где они?

– Дома, – фыркнула она, не спасовав и ясно давая понять, что тогда, давно, в прошлой жизни, которой почти что не было, все угадала про его замысловатые маневры. – Они из Кельна приехали, к слову. Тиффани, начало пятидесятых. Выполнены из золота 750-й пробы. Плюс оригинальный футляр и зажим для галстука. Подойдет?

– Понятия не имею. Ты же мне их не показывала.

– Перемудрила ты, Юлька, – усмехнулся Андрей Никитич и отпустил рвавшегося с колен Царевича. Сашка, воспользовавшись моментом, тоже сполз со стула и пытался улизнуть из кухни следом за собственным племянником.

– Александр! Доешь сперва! – раздался голос не дремлющей Стефании Яновны.

– Ничего я не перемудрила! – тут же уверенно заявила Юля. – Я ждала выгодного курса доллара для продажи.

– Я наелся, – возразил Малич-младший.

– Ты не наелся. Потом опять будешь в магазине пиццей догоняться на перемене. Кто в декабре этой дрянью траванулся и на Новый год желудок лечил?

Сашка недовольно уселся обратно за стол, а Богдан, наблюдая за происходящим, не иначе как с целью приобретения опыта, повернулся к Юльке.

– Так кому ты Тиффани своего продавать собралась?

– Разумеется, тебе. Ты же заказывал.

– И придумать сразу устраивающую тебя цену – не судьба.

Богдан хлопнул себя по лбу, Малич-старший рассмеялся, а Андрюшка громко выкрикнул:

– Больна!

– Ничего ему не больно, – поспешила успокоить сына Юля и улыбнулась уже Богдану: – Честно сказать? Я собиралась тебе их подарить на день рождения. Но учитывая все обстоятельства, это было неэтично. Понятно?

– А потом? – прищурился Моджеевский.

– А потом ты на меня обиделся. А я обиделась, что ты обиделся.

– Интересная версия, – кивнул Богдан.

– И очень в стиле Юлии Андреевны, – подтвердил Андрей Никитич.

– Ну вот сейчас пойдем вещи собирать – и ты убедишься, что я действительно нашла твои дурацкие запонки! – возмутилась она.

– Обязательно, не сомневайся, – рассмеялся Моджеевский. – Только сначала у тебя другие дела. Собрать Андрея и подумать, что очень нужно забрать из квартиры.

– Значит, вы уезжаете? И Андрея увозите? – оживился Сашка.

– Ты бы так об уроках думал, – осадил его Малич-старший. – Три минуты – доесть кашу и две – собраться. Начинай!

В ответ Александру Андреичу ничего не оставалось, кроме как затарахтеть ложкой. Стефания только усмехнулась, а Юлька сделала глоток чаю и проговорила:

– Ты ослабил норматив. У меня на собраться было полторы. Или это потому что я проворнее?

– А Андрея за минуту соберешь? – толкнул ее локтем в бок Богдан.

– Подгоняешь?

– Ага! Запонки не терпится получить.

– Так я тебе и поверила, – рассмеялась она и выдала: – Засекай!

После чего подхватилась со стула, поймала радостно хихикающего вместе с ней Андрюху и умчалась с ним в комнату. Сашка заржал.

Солнечный луч снова скользнул по кухне Андрея Никитича и замер на Бодином плече. А потом его растревожил телефонный звонок, прозвучавший из кармана пиджака.

Номер, высветившийся на экране, был знакомым и удивления не вызвал. Чему уж удивляться, что тебе звонит руководитель пресс-центра после новостей, с которыми их ознакомила Стефания.

– Доброе утро, Вячеслав, – принял звонок генеральный директор «MODELIT», – вы сегодня крайне рано.

– Здравствуйте, Богдан Романович, – отозвался на том конце довольно спокойный, несмотря на нетипичное для него время и, видимо, непростые обстоятельства, голос. – Прошу прощения, что тревожу, но у нас есть проблема, решать которую без предварительного согласования с вами будет некорректно. В СМИ появилась публикация относительно вашей частной жизни, и теперь почта и телефоны разрываются. Мы будем давать какие-то комментарии?

– Нет, – категорически отрезал Моджеевский. – Если кто-то захочет интервью – на ваше усмотрение. Сочтете нужным, чтобы я с кем-то встретился, я готов выслушать ваши рекомендации. Но только с предварительно оговоренным кругом вопросов.