Текст книги "Безвременье страсти (СИ)"
Автор книги: Лера Зима
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
Юля беспомощно глянула на Жеку. Потом на отца. Потом снова на Жеку. В ее глазах ясно читалось: «Уже бы все рассказывала, раз все равно сдала».
Но озвучивать это она не стала. Сжав пальцы, она четко произнесла:
– Ребенок общий. Андрей.
– Вот почему я не вижу смысла в присутствии Ярославцева, – добавил Богдан.
– А раньше ты этот смысл видел, – констатировал очевидное для него Малич, но скорее автоматически, чем осознанно. Потому как до него только-только начало доходить…
– А раньше… – начал Бодя.
– А раньше мы не знали, что Богдан – Андрюшин биологический отец, – перебивая его, завершила Юлька.
Наконец в сознании Малича-старшего оформилось понимание. Окончательное и бесповоротное. И слишком невероятное, в которое поверилось без оговорок и лишних вопросов, кроме единственного. Его за каким-то чертом нужно было выяснить до конца.
– Ты поэтому ушла от мужа?
Она отрицательно мотнула головой. Надо было отвечать. А как тут ответить? Все белье напоказ?
– Я ушла до того, как стало известно… – невнятно проговорила Юля. – Понимаешь, про Андрюшу мы совсем недавно выяснили. А с Димой… я тебе уже говорила, что не люблю его. И… я ему изменила. Получается, что снова.
– Ну это точно только ваше личное, – задумчиво качнул головой отец.
– Тогда, может, просто чаю попьем? – предложила Женя.
– Ч-чудесная идея! – подхватила Стеша и быстро взяла Андрея Никитича за руку. – У вас такой чай замечательный. Жень, что за сорт?
– Если честно, не знаю, – весело сообщила хозяйка дома. – Этим у нас Елена Михайловна заведует. И лучше не вмешиваться.
– Я точно знаю, что там смородиновый лист, она от себя добавляет, – рассеянно поддержал «светскую» беседу Моджеевский-старший. – Я всегда любил. Да и мартовский авитаминоз… от весенних простуд. Бодька в детстве болел… Андрей не склонен?
– Не склонен, – потусторонним голосом ответила Юля и снова воззрилась на отца: – Папа, я не скрывала, правда! Как-то само все получилось.
– Но и не сказала, – проговорил Малич.
– Некогда было, – вмешался Богдан. – Но в любом случае мы максимально все исправим. Андрей еще маленький, уверен, обойдется без лишних проблем.
– Я не сказала, потому что у меня голова кругом, – перебила его Юля. – Слишком сразу и слишком много навалилось. Я запуталась, мне трудно. Я ошибалась и ответственности с себя за это не снимаю, но я правда не понимаю, почему вы все здесь собрались и заставили нас приехать, чтобы устроить это шоу. Я же ничего не устраиваю, когда выясняю то, что вы замалчивали годами.
– Юль, – примирительно сказала Женя. – Никто тебя ни в чем не обвиняет и, тем более, не ведет на эшафот. Просто мы все беспокоимся.
– Вряд ли эта показательная порка имеет хоть какое-то отношение к беспокойству. Вместо того, чтобы дать нам… самим все решить, вы хотели немедленно узнать все подробности. О чем подробности? О том, чего я сама не знаю? Или думали, что я буду до Андрюшиного школьного выпускного молчать? По себе судите, да? Семейство молчунов!
– Не заводись, – негромко сказал Богдан, взял ее за руку и улыбнулся. – Еще неизвестно, какие ты шоу будешь Андрюхе устраивать.
Но было бесполезно. Юлю уже несло. Несло на полную катушку, и она прекрасно понимала, что уже через час-другой ей станет бесконечно стыдно, но совладать с эмоциями никак не получалось. Самой себе она казалась тихо пятящимся крабом у маяка, который всю жизнь посвятил тому, чтобы построить свой домик на стене, поросшей водорослями. В щели между камнями кладки. Но каждый раз волна подхватывает его и уносит прочь, и нет никаких его крабовых сил, чтобы противостоять напору моря.
Она судорожно вздохнула, опалила Богдана дерзким взглядом и выдала скорее окружающим, чем ему:
– С Андрюшиным отцовством мы, к счастью, все выяснили. А мне вот до сих пор интересно, почему я единственная из них всех узнала о том, что мы с Женей родные только по матери, через много лет и от тебя!
– Юлька… – вздохнул Богдан и глянул на остальных.
Семейство замерло в немой сцене номер два. И только Стефания хлопала изящными темными ресницами, открывая и закрывая рот. Потом она прокашлялась и подала голос:
– Я тоже не знала. Потому… не единственная.
И она повернула лицо с выражением крайнего удивления на нем к Андрею Никитичу, прошептав:
– Ничего себе индийское кино.
– Да уж есть немного, – согласился Малич. – Только если бы наш Роман Романович не был так неприлично богат, ну или если бы ему в голову однажды не пришла идея заполучить Женьку, то никто никогда ничего бы и не узнал. Но уже как есть… – он посмотрел на Юльку и спросил: – И вот от того, что сейчас ты знаешь – что-то изменилось? Для тебя – изменилось?
– Нет. Но ведь и для тебя не должно меняться… отношение к Андрею и ко мне… Даже если ты сердишься. Это несправедливо – то, что вы нас заставляете оправдываться.
– Я вовсе не прошу тебя оправдываться, – удивленно сказал Андрей Никитич. – И это не влияет на мое отношение к тебе и внуку. Но ты же не можешь не понимать, что творится во дворе.
– Валить оттуда надо, – поддакнул Богдан.
– Вообще-то, Андрюша, – усмехнулась Стефания, похлопав мужа по руке и, очевидно, решив все же установить равенство сил путем поддержки Юльки, – когда в вашем дворе появилась я, творилось и не такое. Потому вовсе не следует делать из мухи слона.
– Вообще-то, даже ты должна бы уже знать, что я спокойно отношусь к любым видам мух, – проговорил Малич. – Но видимо, все же старею. Я думал, тут Богдана воспитывать надо, а оказывается, это Юлька все еще никак не выйдет из школьного возраста.
– Ну это вы чересчур, Андрей Никитич, – возразил Богдан. – И мы обязательно сами во всем разберемся.
– У вас самих это очень долго получается, – подал голос Роман Романович, с любопытством наблюдавший за происходящим. Он, стоя за Жениным креслом, приобнял ее за плечи и периодически тырил ее чай. Признание тестя, что его чадо воспитано лучше, чем младшая из сестер Малич, заставило Моджеевского-старшего улыбнуться, но не комментировать – вполне хватило ума, однако прямо сейчас господин олигарх решил брать быка за рога и потому спросил в лоб: – Что там с разводом, а?
– Они же не блох ловят, Ром, – вздохнула Женя.
– Блохи меня не интересуют. Меня интересует, когда будет результат.
– И на какой результат вы рассчитываете, Роман Романович? – ровно спросила Юля, окончательно желая только одного – прямо сейчас выйти в окно. Ну просто потому что там воздух, море и самый короткий путь на улицу. Первый этаж все-таки. А находиться здесь, чувствуя настойчивое давление семьи – попросту невыносимо.
– Штамп в твоем паспорте с его фамилией, – хохотнул тот, ткнув перстом указующим на Богдана.
– И мое мнение в данном вопросе уже вообще никого не интересует?
– Меня интересует! – заявил Моджеевский-младший.
– А ты не спрашиваешь. Ты ставишь перед фактом, – резко повернулась к нему Юлька. – Ты даже папу моего спросил, а меня – нет.
– Это ты мне сейчас отказываешь? – поинтересовался Богдан, и в комнате повисла напряженная тишина.
Юлька, будто затравленный зверек, переводила взгляд с одного члена семьи на другого, в ужасе осознавая, что сама спровоцировала. Он не мог этого не спросить. Не после всех ее воплей. А как объяснить, что она хоть и дура, но без него уже не сможет… при них при всех? Не хочет она при них. Разве это честно – при посторонних? То, что должно быть между двоими?
То, что должно быть совершенно не так.
Она не без труда сглотнула, облизнула пересохшие губы и сказала:
– Нет… нет, но… ты сам понимаешь, что у нас не самая простая ситуация. Не только жизненная, но и юридическая.
– Ну и прекрасно, – хмыкнул Богдан и повернулся к отцу. – Юристы работают. Это о разводе. И давайте на сегодня закончим. Если бы вы устроили подобное десять лет назад – оно было бы понятно. Но сейчас мы правда – сами разберемся. Даже если это кого-то из вас не устроит.
– Да лишь бы Ярославцева все устроило и он не ставил палки колеса, – развел руками Роман Романович. – Он на контакт идет?
– Очень своеобычным способом, – все еще приходя в себя после того, на что секунду назад согласилась, хотя и не думала соглашаться еще часом ранее, пробормотала Юля.
– Чего необычного-то? – удивился Богдан. – Миром не хочет. Я и не ждал, что будет легко.
– А что он за мной следить додумается – тоже ожидал?
– Так он и не следит. Я бы знал. Да и зачем оно ему сейчас-то?
– Откуда я знаю – зачем? Я вообще не понимаю, что у него с головой творится. На звонки мои не отвечает, зато приставил кого-то… я не знаю кого. Машина ездит по пятам, уже несколько дней наблюдаю. Хонда вишневая. Я в сад – она возле сада. Я в магазин – она возле магазина. Я на обед – она возле кафе стоит. Он, наверное, с ума сошел, у меня других объяснений нет.
– Мне кажется, мы тут уже все сошли с ума, – пробухтела себе под нос Женя.
– Да не он это, говорю тебе, – объяснял одновременно с ней Богдан. – Это люди Савелия.
– Да какого еще Савелия? Я не знаю никакого Савелия! – горячилась Юля, которой тоже было в пору в больничку. Имени Ющенко. Украинского советского психиатра. Одного из основателей биохимического направления психиатрии и что-то там еще про симпатические узлы животных и человека.
– Знаешь. Забыла просто. Это начальник моей службы безопасности.
– И какого черта он… – начала было Юлька и внезапно замолчала, оборвав себя на полуслове. Так и замерла с приоткрытым ртом и широко распахнутыми глазами смотрела на Моджеевского, ощущая совершенно нереальную пустоту в голове. Смотрела на него – и не верила. Ушам не верила. Ничему уже не верила. И самое страшное – ему не верила. Не мог же он на самом деле…
О том, что что-то не так, как ни странно, первым догадался Роман. Прокашлялся, нарушив в очередной раз повисшую тишину, и спросил Женю:
– Там еще ужинать не пора? Что Лена?
– Да у нее давно все готово. Это у нас тут… Трафальгарская битва.
А Богдан, глядя Юле прямо в лицо, проговорил:
– Такого черта, что я велел. Давно велел.
– Ясно, – Юля опустила голову, растерла глаза ладонью, а когда снова посмотрела на Богдана, то почти безмятежно улыбалась. И даже вполне спокойно проговаривала слова, которые нужно было сказать: – На ужин я не остаюсь, простите. Я… нам с Андрюшей домой надо. Слишком многообразным был вечер.
– Значит, сейчас поедем, – кивнул Богдан.
– Сбегаете, – глядя на них, добродушно усмехнулся Андрей Никитич.
– Сами довели, – вздохнула следом Женя.
– Ничего подобного, – отрезала Юлька, улыбнувшись еще шире. – Мы в состоянии себя довести, не прибегая к чужой помощи. И поверьте, куда качественнее вашего. Верно, Богдан?
– Да мы вообще талантливые, – подтвердил тот.
– Можно и так сказать, – неожиданно устало согласилась она. И добавила: – Я за Андреем. Извините.
И с этими словами исчезла из эфира, будто бы единственное, чего она хотела, – это как можно скорее стереть себя с глаз окружающих членов семьи. После всего этого унижения ей мало что еще оставалось. Больше она уже почти ничего не говорила. Прощание с отцом вышло на редкость неловким. То, что папа оставался здесь, с «правильными» родственниками, просто ужинать, сейчас представлялось ей скорее поблажкой, возможностью перевести дыхание, чем определяло для Юли его близость с Моджеевскими-старшими в противовес сегодняшнему «избиению младенца». Но об этом она действительно не думала. Не до того.
В голове шумело и сквозь этот шум пробивалось другое. Ни моря, ни воздуха. Ни воспоминаний, пусть Богдан и считал их слишком маленькими и незначительными. Ей было плохо. Почти как в тот день, когда он впервые выбил почву у нее из-под ног, наговорив о Женьке столько гадостей, что она еще долго приходила в себя. Ему это на редкость удавалось – лишать ее точки соприкосновения с землей и возможности опираться. Либо падать, либо в небо. Но в небо страшно, а падать – больно.
Только вот с завидной регулярностью именно этим она и занималась последние десять лет.
Из-за него.
Когда они оказались в машине, она все еще молчала, и только Андрюша что-то весело щебетал, разряжая обстановку в салоне, пока не заснул, как был – пристегнутый в автокресле. Пришлось выносить его прямо вместе с его троном, чтобы занести в квартиру. Все так же. Молча.
Потом у нее едва слушались пальцы, когда она осторожно отстегивала ремни. И еще хуже слушались, когда аккуратно освобождала сына от верхней одежды под тяжелым взглядом Богдана. Этот взгляд снова лишал ее воздуха и не давал подняться. Каждый раз, когда ей начинало казаться, что без него она не может дышать, оказывалось, что именно он причина того, что она задыхается. Удивительно для человека, который никакого реального зла ей не сделал. Они оба были слишком сложными. Слишком напоминавшими оригами из бумаги. Но не те, которые всякий человек делал в школе на уроке труда, а те, которые имеют отношение к искусству. А они не в музее, чтобы соседствовать в одном зале. Они не совпадают. Ни единым углом, ни единым бумажным сгибом.
И от этого было настолько больно, что, в конце концов, не совладав с очередным шнурком на Андрюшиной куртке, Юлька тихо всхлипнула и расплакалась, уткнувшись лицом в его маленькую ножку.
Наклонившись к ним, Богдан аккуратно развязал не поддавшийся Юле узелок. Сел на пол рядом с ней и негромко проговорил:
– Ты прости меня, надо было послать их к черту и никуда не ездить.
Она быстро подняла глаза и затихла почти с той же безнадежностью, с которой только что рыдала.
– Не извиняйся, – хрипло сказала Юля. – Ты хотел поехать. И поставить меня в то положение, из которого я могу выйти только с тобой.
– Ты говоришь чепуху, – устало возразил Бодя. – Они же никогда раньше не вмешивались. Я и подумать не мог… Скучно им, что ли…
– Подумать не мог, что из меня сделают козла отпущения? И потому подлил масла в огонь, вынудив перед всеми отвечать на вопросы, на которые я не готова была ответить?
– Никто не делал из тебя никакого козла, – он коснулся рукой ее ладони, обхватывая своими пальцами. – Юльк, ты все воспринимаешь слишком преувеличенно. Давай уедем от них, хочешь?
– Ты правда не понимаешь, да?
– Ну объясни.
– Сто раз объясняла. Ты давишь. Давишь. Постоянно давишь. Не слышишь. Не пытаешься услышать. Я – цель. Ты дошел до того, что следишь за мной. Что-то новое узнал?
– Нет, и не собирался!
– Тогда зачем? Для чего? Что я такого сделала, что понадобилось?
– За тобой присматривают, чтобы мать не влезла, – вздохнул Бодя. – Сначала потому что ты вернулась в Солнечногорск, теперь тем более. Вряд ли кто-то может себе представить, что ей взбредет в голову, если она узнает про Андрея.
– Ну узнает про Андрея – и что дальше? Ну явится. Объяснит мне еще раз, почему я не пара и почему не должна. Ты думаешь, я боюсь? Ее – я точно не боюсь, Богдан. Она – куда меньшее зло, чем…
– Я?
Юля зажмурилась, будто ей стало нестерпимо больно. Руки все еще не отнимала. Но с каждой секундой оказывалась все дальше. Он физически это ощущал.
– Ты как-то сказал, что не охотишься на людей. Ты соврал, Бодь. Но я не врала, когда говорила, что мне не нравится. Мне не нравится то, каким ты стал. Для тебя заставить или купить – это нормально. Наверное, это и есть нормально, – она горько усмехнулась, цитируя и подражая его интонациям: – Все и всегда решается объемом инвестиций. Но я не позволю покупать или преследовать меня. Мы стали взрослыми. Любовь и мечты больше ничего не меняют. Это мы разменяли их на то, что нам понятнее и ближе.
Богдан криво усмехнулся и отпустил ее. Потом пружинисто поднялся и, глядя на Юлю сверху вниз, проговорил:
– Разбивая коленку, ребенок приобретает опыт. Конечно, от него дальше зависит, перестанет ли он носиться сломя голову или начнет внимательнее смотреть себе под ноги. Но сознательно падать раз за разом – это больше смахивает на мазохизм.
Если бы он сейчас сказал ей все что угодно, но только не это. Если бы он пообещал ей что угодно, но не произнес этих слов. Наверное, она смогла бы перешагнуть и идти дальше. Наверное, даже с ним. Но он не слышал ее. Или не хотел слышать. Или она не слышала его. Обычно ведь такие вещи работают в обе стороны. Или не работают.
И все, что ей оставалось, это собрать в кулачок оставленную им ладонь, потому что резко стало холодно. И проговорить, опустив голову, лишь бы не видеть его такого красивого лица:
– Не будь мазохистом, Моджеевский. Тебе не идет.
– Ничего другого я от тебя и не ожидал, – пожал он плечами и улыбнулся: – Я, бесспорно, мажор. Но ты – отменная эгоистка, – Богдан подошел к двери и, прежде чем открыть, повернулся к Юле. – Охранять тебя перестанут, с адвокатом определяйся сама. Если захочешь, он решит дело с твоим разводом.
Потом Юлька услышала негромкий стук, не потревоживший сна ребенка. А еще через несколько секунд – звук отъезжавшего от ворот автомобиля. Часы показывали семь часов вечера. Семь часов безысходности и растерянности на циферблате. Потому что ночевать Моджеевский так и не пришел. И всю последующую ночь, проведенную в полной черноте, Юля пыталась убедить себя в том, что все сделала правильно.
Вот только в ушах пульсировало его бесстрастное «эгоистка». Чем бы она ни занималась и куда бы ни пыталась себя деть.
… либо ты, либо тебя
***
Ни для кого не секрет, что пока одни планировщики и стратеги, наворотив ошибок в своих расчетах, доводят себя и окружающий мир до состояния хаоса, другие, напротив, устанавливают порядок, который однажды не может не сказаться на окружающих. Просто потому что либо ты, либо тебя. Закон джунглей, даже если эти джунгли каменные и у моря.
И если серьезно рассмотреть эту проблему, то вывод один: предпочтительно иметь план на любой случай. Основной, запасной и какой угодно. Оперативное планирование позволяет подчинять обстоятельства стратегии жизни, а никак не подстраиваться или прогибаться, если последнее само по себе не является частью плана.
Но когда все идет по сраке, умение выкручиваться и импровизировать, делать неожиданные ходы, атаковать, доводить до непредсказуемых последствий и путать карты всем заинтересованным лицам – не менее важно. Уж кто-кто, а Дмитрий Эдуардович знал об этом слишком хорошо, чтобы отрицать очевидное. И в силу профессии именно этим искусством он еще и виртуозно владел. Школа «Центрального» и работа на «Политической вертикали» сделали свое дело, и Ярославцев стал тем, кем стал.
Нет, первые несколько дней он позволил себе порефлексировать, впустив в распахнутые двери ярость и позволив ей пустить корни внутри себя. В загул не ушел, самоконтроля не утратил, исправно ходил на работу и даже пахал до изнеможения, срываясь на окружающих его провинциальных идиотов и бездарей. И понимал, что нити событий от него ускользают, самопроизвольно переплетаются и превращаются в спутанные клочья, бесполезные, бестолковые и, очевидно, никак не пригодные к тому, чтобы с ними работать. Руки опускались сами собой, потому что весь его идеальный план на жизнь можно было выбросить в урну – из-под него вынули фундамент и стены посыпались.
Не устоять.
Яр бесился. Но проваливался все глубже, пока наконец не достигнул дна черноты – дальше некуда.
Это он понял однажды посреди ночи, притащив в гостиницу очередную девицу, которую подцепил в «Айя-Напе» субботним вечером. Она была веселой и с задоринкой, а он подумал – какого черта перестал получать прежнее удовольствие от мира вокруг себя. Повод – где? Сейчас перевидал половину города, и все знают, что он – на коне. Может глушить самый дорогой вискарь и способен позволить себе любую бабу. В семнадцать лет о таком – только мечтал. Стать кем-то, кто может и кто способен.
А теперь он и есть тот самый человек, который может и способен.
И пока девчонка в номере отрабатывала свое, его все сильнее отпускало, будто бы из мозга выветрилась дурь. Бодрый и незатейливый секс – идея в любые времена превосходная. А уж если барышня, не в пример супруге, попадется с фантазией, то в голове совсем места горьким думам не остается. Испаряются напрочь.
В общем, уже к утру его отпустило. За воскресенье – основательно перезагрузился.
А добравшись до офиса, в тот понедельник гудевшего с ошеломительным эффектом, Ярославцев взялся за дело с особенным рвением, которое было присуще ему, когда он на гребне успеха. На самом верху – плевать на риск. Найти то, за что можно зацепиться мертвой хваткой, и не ослаблять. Не ослаблять. Не разжимать зубов, даже если уже ноют челюсти.
Собственно, некоторые вещи он и за прошедшие дни успел. Немногое, но потенциально перспективное. И теперь, будто бы карты таро, раскладывал на столе цветные стикеры с заголовками, решая с чего начать.
На данный момент в наличии имелось фото Богдана Моджеевского с Андрюхой, сделанное в пятницу воспитательницей в саду, когда «новый папаша его сына» забирал мальчика. С ней Яр договорился, еще не совсем понимая, чего именно хочет и как, но зная точно, что никакая информация ему не повредит. Обычно всеми детскими делами занималась Юлька, но номер воспиталки она заставила внести в телефонную книжку и несколько раз напомнила, что в случае чего – игнорировать звонки Надежды Анатольевны нельзя под страхом смерти. Видимо, примерно то же самое Юлька внушила и воспитательнице, поскольку он ее видел раз в жизни под Новый год, но трубку эта неведомая баба, чью физию он хоть убей не помнил, взяла и, более того, оказалось, что у нее тоже есть его номер – Юлия Андреевна оставила на всякий случай. Как же ему повезло, что у него такая предусмотрительная жена! За отдельную плату Надежда Анатольевна согласилась помочь, если заметит что-то новое, связанное с его сыном.
С его, черт подери, сыном!
Под ложечкой засосало в очередной раз, как это бывало обычно, когда он вспоминал, что мелкого еще недавно считал своим и гордился тем, какой он классный у них с Юляном получился. Но отбросив сантименты, Ярославцев отложил зеленый стикер в сторону и взял желтый. Не его сын. Пусть. Сам по себе пацан еще вполне может пригодиться.
Следующая мысль была связана со строительством стадиона. Там – сложнее. И эту информацию Яр планировал придержать на будущее, чтобы не грохнуло раньше времени, потому что в перспективе – можно было неслабо так взять Моджеевских за яйца. Ну или на понт, как получится. Все же свою командировку Дима провел с пользой не только в смысле формирования команды, но и поднял некоторые связи в провластных кругах, и теперь мог примерно предполагать, чем обусловлена победа проекта MODELIT и почему они обошли остальных. Нет, ничего очевидного, все лишь на уровне слухов, которые еще проверять и проверять, но вероятность, что кто-то отмывает через них хорошие деньги, была достаточно велика. Выложишь сейчас, с бухты-барахты – будет выглядеть фейком. Но если подготовить соответствующую почву – вполне сойдет за версию. В том, что кристально честных людей в большом бизнесе, как и в большой политике, не существует, никто ведь не сомневается? И это Яра более чем устраивало.
Он крутанулся на стуле и уставился задумчивым взглядом на собственное отражение на погасшем глянцевом мониторе ноутбука. Думал. Думал, усердно шевеля извилинами. И чем дальше, тем яснее сознавал, о чем будет говорить после обеда с адвокатом, которого пригласил сюда, в офис. Скандала избежать не удастся при любом раскладе – и он, и Моджеевский достаточно известные лица, чтобы удалось замять все без шумихи. Нет, пресса влезет гарантировано. И его рога – ветвистые, как у оленя – станут видны всем желающим. Это заварушку на Центральном еще удалось так-сяк замять, хоть и удержалось на грани провала. А тут Моджеевский собрался узаконить наследника. Такое не может не всплыть, и вид на его рога неминуем. А значит, придется не просто делать хорошую мину при плохой игре, и как ни отвратительна сама мысль о том, что все это время его держали за лоха, именно на грядущем взрыве от этой новости ему и выплывать, держась за нее как за корягу при сильном течении. И вот тут как раз можно найти способы, как, кого и в каком направлении поиметь, раздувая жарче. Стало быть, никакого развода. И никакого отказа от отцовства. Он хороший семьянин. Он любит жену. Он любит ребенка. Он их не отдает без боя. А все остальное – на совести его неверной половины. Это он – жертва.
Да, он и есть жертва.
И если очень долго и очень громко быть жертвой, в это поверят все окружающие, и тогда цена свободы у Моджеевского будет достаточно высока и ему придется ее заплатить. Нужно только правильно разложить стикеры. В нужной последовательности. Понять, чего не хватает, и придумать, где это взять.
– Лида, сварите два кофе, разговор будет длинный, – высунувшись в приемную и улыбаясь во все тридцать два, велел Ярославцев, когда пришел адвокат – третий стикер, голубой. Его он и встречал энергичным рукопожатием и с самым благожелательным видом. Душка-Яр, не меньше.
И Лидия Петровна совершенно искренне обрадовалась, что у шефа в кои-то веки наладилось настроение. Все же на канале уже слухи пошли, что у Дмитрия Эдуардовича проблемы, только пока было неясно какие именно. Визит адвоката лишь подтверждал это предположение, а вот улыбка на шефовой физиономии – несколько путала. Будучи его правой рукой, а иногда и указательным пальцем, Лидия Петровна помалкивала и не поддерживала общего настроя обсуждать чужую личную жизнь, но это вовсе не значило, что ей самой было не интересно.
Потому, расставив чашки, сахар и печенье на столе перед мужчинами, она вернулась в приемную, прикрыв за собой дверь, села за монитор ноутбука и вбила в поисковик фамилию и инициалы визитера. А еще через минуту, прижав ладошку к приоткрывшемуся рту, с изумлением сознавала, что тот специализируется на бракоразводных процессах.
Именно такой ее и застала Алина Акаева, впорхнувшая в дверь и осветившая солнцем своего присутствия святая святых «Солнечного-1». Выглядела она, надо отметить, как всегда, шикарно. В элегантном шелковом платье глубокого шоколадного цвета и на высокой шпильке, с роскошной гривой блестящих темных волос и с белозубой широкой улыбкой, как никогда похожая на див Голливуда. Впрочем, отметила про себя Лидия Петровна, будь у нее в любовниках сам Моджеевский и будь она помоложе, выглядела бы не хуже. Внешность – результат работы над собой и правильных вложений. А уж умение работать языком в данном случае вторично. Хотя и как посмотреть, конечно. Ясное дело, Акаеву в телевизоре смотрят за красивое личико и высокую грудь.
– У себя? – между тем, весело спросила звезда канала, кивнув в сторону предполагаемого местонахождения их общего шефа.
– Занят! – отрезала Лидия Петровна. – У вас что-то срочное?
– Ну как сказать… – загадочно усмехнулась Алина, – небезынтересное!
И с этими словами перед носом помощницы генерального директора оказалась папка ярко-красного цвета, в которую тоже так и тянуло заглянуть. Но этого не понадобилось, потому что Алина озвучила все сама:
– Увольняюсь. Пусть Димочка подпись черканет?
– Но… а как же… договор? – опешила Лида.
– Ну… как-нибудь разорвем, пошла работать, – подмигнула ей Акаева и с той же солнцеподобной улыбкой вылетела из помещения, разве что не пританцовывая на ходу.
А Лида, уже нисколько не смущаясь собственных принципов, открыла папку, и правда обнаружив внутри заявление об увольнении по собственному желанию. Дата. Подпись. Лида икнула. И в замешательстве снова уставилась на дверь.
Точно так же икнул полутора часами позднее едва-едва освободившийся после переговоров с адвокатом Ярославцев. Но только в отличие от своего секретаря, он прекрасно понимал, что Алиночка – тоже определенный козырь, розовый стикер, который все еще находился в его рукаве во время этой партии, которую он затеял против Моджеевских и за себя. И сбрасывать Алиночку со счетов пока что не собирался.
Достоверно ему ничего не было известно о том, закончились ли отношения Акаевой и Моджеевского. Знал только, что еще недавно она брала отпуск и ездила на кастинг в шоу Егора Лукина. Судя по желанию расторгнуть договор – прошла. Хорошо это или плохо? Яр издал неопределенный, все же характерный скорее легкому скептицизму звук, решив не вызывать Акаеву к себе, поработать немного на ее территории. Судя по стрелкам на циферблате, до четырехчасового выпуска новостей, в котором она нынче должна была играть лицом и трепать языком, время у него еще имелось в запасе.
Он снова застал ее в гримерной. Дежа вю или что-то в этом роде.
Как и тогда, осенью, она была одна. Полностью одетая и загримированная, сидела перед зеркалом, вполне себе при параде и, глядя прямо перед собой, «забивала гвозди»:
– Гбду! Гбдо! Гбдэ! Гбды!
– Похвально, – перебил ее Яр и закрыл дверь, опершись на нее спиной и скрестив на груди руки. – Артикуляционной гимнастикой занимаешься?
– Ежеутренне, Дмитрий Эдуардович, – широко улыбнулась Алина. – Уделяю этому процессу предельно много внимания.
– Ну и умница. Если хочешь, дам тебе пару мастер-классов по упражнениям.
– Зачем, если у меня уже есть несколько отличных курсов, да и уроки сценического мастерства в школе моделей свою роль играют?
– Поверь, детка, не стоит пренебрегать возможностью попрактиковаться, когда предлагают, – хохотнул Димон и, отлепившись от двери, прошел ближе к ней, приземлившись пятой точкой на соседний стул. Реально, ни дать, ни взять – дежа вю. Он внимательно осмотрел ее красивое личико, отдельно остановился на улыбающихся губах и сделал вполне закономерный вывод – хоть сколько-нибудь огорченной или чем-то обеспокоенной Алина не выглядит. Удачный кастинг? Или хороший секс накануне? Или там… маникюрщица угодила?
Яр мысленно хмыкнул и пошел ва-банк:
– Мало ли, что может пригодиться на пути в звезды Центрального канала.
– Обойдусь без твоих услуг, Ярославцев, – отмахнулась Акаева.
– Зря. У меня большой опыт. Все же столько лет там работал.
– Но ведь сейчас ты не там. А мне есть у кого учиться.
– Намекаешь на Егора Лукина? – приподнял Димон бровь. – Да, он профи. Но его формат для тебя – чуток нафталин, не находишь?
– А что не нафталин? Вечерние новости на Солнечном? Смешно. Ты заявление подпишешь-то? Или мне искать твои болевые точки, на которые можно надавить для стимулирования процесса?
– То есть вот ни капельки благодарности родным пенатам и нашей команде, которая тебя в люди вывела?
Алинка отвлеклась от зеркала и заинтересованно воззрилась на Ярославцева. Все-таки красивая баба. Дорогая. Если Моджеевский реально променял ее на Юльку… тут только руками развести. Сколько бы ни было в Малич чего-то такого, отчего он себя иной раз чувствовал недотягивающим до ее класса, но Акаева – реально хороша. Жаль, что не срослось.
– Мне прямо любопытно, – наконец сказала она, – какое отношение лично ты имеешь к нашей команде при условии, что сам-то тут рулишь без году неделю?
