Текст книги "Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов"

Автор книги: Леонид Первомайский

С НАМИ ЛЕНИН

 
Только на мгновенье
Флаги приспускали,
Только на мгновенье,
В сердце – на века,
А потом опять железными руками
Пусть зажмет фашизм рабочая рука.
 
 
Пусть гудки паровозов в депо,
В гаражах автомобилей сирены
Только раз прогудят
Разъяренным ртом:
– Умер Ленин!
 
 
Пусть звучит революции лира,
Грохотом пушек скорбя,
Миллионы пролетариев мира
Понесут вождя.
 
 
– Он живой!..
Дело Ленина в сердце носите,
Мы сорвем фашистский фрак,
Мы последний шуруп завинтим
(На могиле с надписью «враг»!),
Мы – РКП, комсомол, Спартак!
 
 
Мастерская, завод!
Работай!
Покажи свою силу миру,
С капиталом своди свои счеты,
В рупор ленинский агитируй!
 
 
Армия!
Шагом марш!
Ленин жив, Ленин с нами навеки,
Это имя – как символ наш
И победных свершений вехи!
 

СЕМАФОРЫ

 
На всю Украину
Красная роза…
Не видеть потомкам страны руину,
А в лесу – угроза.
 
 
Железные рельсы
Всю землю обвили, как спрут,
Люди от немочи черной
И неизвестной
Бьются о камни,
Но все же куда-то идут…
А у спекулянта – хлеба пуд.
 
 
Расползлись гадюками
Железные пути,
Нельзя проехать сутками,
Нельзя по ним пройти.
Вагоны под откосами
Молятся колесами
Фанатично богу.
 
 
Семафоры руки протянули
До неба,
От отчаянья…
Гнева ждут и победы.
 
 
Не бьют барабаны,
Труба не кричит,
Кровь рекой… И дыба…
Плещется бандит
В ней, как рыба.
Пузырем – огня рубаха,
Улюлюкает страх окрест,
И даже безбожник от страха
На шею повесил крест.
 
 
И только мы светло и бодро,
Срывая мяту
И розы песен,
По железным идем дорогам,
Только нам семафоры светят
В мир, который чист
И светел.
 

ОКТЯБРЬСКИЙ РОМАН

1

 
Нам «голубые кисти» угрожали,
Грозили уничтожить «Арсенал»,
Но желто-синий прапор[6]6
  Прапор – флаг (укр.).


[Закрыть] разорвали
Рабочий гнев и их штыков металл.
 
 
Стекло витрин легло на тротуары,
Как слезы женщины над гибелью сынов,
От потных улиц поднимался старый
Дух темной местью споенных голов.
 
 
Вот гайдамак с повадкой злого волка
У хаты старой осадил коня,
Глядь: девушка,—
Кудряшки, как из шелка.
– Дивчина, эй! Попотчуй-ка меня!
 

2

 
Аэропланом в небо вонзила
Революция штык винтовки…
Кому не интересно, как любила
Синеглазая дочь торговки.
 

3

 
Коня у калитки он привязал,
Борода на лице цветет камышом:
– Я, дивчина, не зря сюда скакал,
Я, дивчина, не зря к тебе пришел.
 
 
Дарю на платок с большевика сапоги,
За один поцелуй красотки,
Я же знаю, я слышал, что ты —
Дочь известной базарной торговки.
 
 
Я там, на углу, – к тебе спешил —
Кому доля, а кому дольца,
Вот этой самой рукой порешил
Хваленого комсомольца…
 

4

 
Покачнулась, как в бурю тополь, она,
Побледнела – белее смерти,
– Погубил любимого, сатана!
Уши!.. Глаза!.. Не верьте!..
 
 
Желтою стружкой лежат на кустах
Листья в осеннем инее,
Смотрит с улыбкой она, а в глазах
Прыгают тени синие.
 

5

 
– Пан гайдамак, заходите в хату,—
Сладкой вишней улыбка манила,—
Дайте моим устам усладу,
Как давала вам сабля силу.
 
 
Хищником бандит с коня слезал,
От радости ног не чуя,
Он к ней подошел и уже ощущал
В мечтах вкус ее поцелуя.
 
 
А девушка быстро шагнула в дом,
Винтовку взяла с запалом,
И пуля тяжелая крупным свинцом
Врасплох гайдамака застала.
 

6

 
Желтою стружкой лежат на кустах
Листья в осеннем инее,
Смотрит с улыбкой она, а в глазах
Прыгают тени синие.
 
 
Смерть схватила бандита куцая…
Кто посмеет сказать, что зря.
Разве в сердце ее революция
Не горит огнем Октября?!
 

СЕРДЕЧНАЯ РАНА

1

 
Красноармеец сказал жене:
– Не плачь и жди меня с фронта!..—
И туча пружиной стальной в окне
Повисла над горизонтом.
 
 
Слова – как тихий порез ножа:
– Слышишь, вернусь я скоро! —
И сердце замрет в груди, дрожа,
Как поезд у семафора.
 
 
Хватит женский рот целовать,
В горе праздновать труса,
Довольно слова расточать и считать
На тоненькой шее бусы.
 
 
Уж осень стучится в двери, как враг,
И даль нас зовет степная,
И вот на фронт, печатая шаг,
С рокотом полк выступает.
 
 
Стеною туман. Ни шагу назад!
И тени мелькают снова.
И пулемет строчит наугад,
Ища человека живого.
 
 
Словно еж ощетинился взвод
Щетиною цвета стального:
Стой, стреляю! Эй, кто идет?!
Друг! – крылатое слово.
 
 
Взвод, презирая страх,
Клин земли удобрял телами,
Дредноут Республики шел на парах
И звал рабочих гудками.
 

2

 
Гром глумливый тумб,
В бок бьет бык,
В ромб лбом главбум —
Рабочей Республики язык.
 
 
А взвод все вперед
На Лувр, на Рим, на Рур,
А взвод на штык берет
Мировую в рулетку игру.
 
 
А когда, устав надеяться,
Закатилось солнышко летнее,
Упавший красноармеец
Целовал лоно цементное.
 

Валерьян Полищук
© Перевод Г. Фролов

«Пусть идет дождь, спешит…»

 
Пусть идет дождь, спешит,
Каждой каплей звенит,
По листам шелестит —
                            Разбегается,
Этот дождь мне – как брат,
Я ему так же рад:
Мое сердце дрожит —
                          Вырывается.
Я с природой вокруг
Обнимаюсь, как друг,
Мы с дождем встречу празднуем
                                                     Славную,
Дали видятся мне
В легкой дымке сейчас,
Словно в вечера пору
                         Туманную.
Крепче с ним обнимусь,
Над бедой рассмеюсь,
Рву черешню —
                        Красна, словно девица,
А навстречу летят
С веток капли, блестят,
Будто камни они
                       Ожерельица.
Когда ветер рванет,
Небо дождь обоймет,
Полон мир стоголосого
                      Лепета,—
Вот земная краса:
Это нас небеса
Всю природу любить учат
                                            Трепетно.
 

ОТЦУ

 
«Мы погибнем, чтоб славу, и волю, и честь
Для тебя добыть, край родной…»
Сколько силы и правды в словах,
Сколько чистой любви святой.
Мы погибнем за братьев своих…
Мы за равенство в битву пойдем,
Полыхнут пусть раздоры на миг —
Счастье вечное всем мы несем.
Эта жертва не будет грехом.
За любовь нам простится запал.
Мы хотим, чтобы правда сияла кругом,
Чтоб зажегся в сердцах идеал.
За тебя мы сразимся, страна,
Хватит сердцу томиться и ныть.
Выпьем чашу страданий до дна,
Нет, рабами нам больше не жить!
 

1918

В РЕВОЛЮЦИЮ

 
Блажен, кто может гореть,
Ибо от него останется пепел,
А не гниль.
 

МАТЬ

 
Не пришел с германской старший,
         Спит в чужом краю.
Средний сын в борьбе за волю
         Смерть нашел свою.
В плен попался самый младший,—
         Палачом убит,
Где-то он во рву безвестном
         Средь других лежит.
Без детей… Одна на свете,
         Сердце полно мук.
Но дрожи, проклятый недруг,
         Подрастает внук!
 

2. Х. 1920

НИКОГДА

 
Хотите отобрать у нас вы волю,
Навесить груз оков?
Распять хотите снова
Восставших рабов?
Нет, не дождетесь вовеки,
Вовеки!
Кто хоть раз увидал средь дыма
Свободы зарю,
Будет до смерти идти неутомимо
К ее алтарю.
Для нас борьба лишь – двигатель прогресса…
Под орудийный гром грядущий день встает!
Пусть колесом судьбы, закованным в железо,
Расплющит старый мир, что на корню гниет.
 

ПАСЕКА

 
В саду. Теплынь.
На груше тихо шелестят,
Как будто металлические, листья,
Бока зеленые их глянцево блестят на солнце.
Осанисто, степенно места свои заняли ульи.
Теплом их солнце приминает сверху,
Как апельсины мальчик,
Чтоб слаще пахли медом.
От рам душистых ввысь
Взлетают пчелки друг за дружкой:
Бзум, бзум —
Бьет каждая, взмывая из летка,
В одну из тысяч нам незримых струн,
Натянутых от неба до земли,
                                             как на цимбалах,—
Не проскользнешь никак, чтоб не задеть их.
От этого весь воздух аж гудит:
И солнце, и земля, и лен зеленый,
Что вдаль уходит в нежно-голубом
                                                  муслиновом убранстве.
И так с рассвета
Целый день
Гудит.
 

ОСЕННЯЯ МЕЛОДИЯ

 
Еще тепло, но что-то исчезает.
Уж запахи не те, не так пьяняща тень.
И новой музыке осенней слух внимает —
И нет желаний, все сковала лень.
Нет, зелень не сошла, но кое-где лучами
Задетые листы горят как бы в огне,—
И рад я оттого, что все стоит в печали
И осени покой врачует душу мне.
Шиповник на себя не может надивиться,
Как бы кораллы, ягоды горят,
Задумалась ветла, на выданье девица,
А лета бабьего деньки летят, летят…
 

«Поэт – открытая душа…»

 
Поэт – открытая душа
И громогласные уста
Всего народа.
 

НЕБЕЗРАЗЛИЧНО МНЕ

 
Достаточно мне посмотреть на тебя,
типографский рабочий бледный,
На женщину с глазами серны, зеленое деревцо,
На тебя, существо живое – будь ты конь или муравей,—
И образ любой зарубку
                                       делает в моем мозгу,
Что-то во мне меняет
на всю остальную жизнь.
Как на непроявленной пленке,
Вы незримо таитесь во мне.
С этой минуты никто из вас уже не чужой для меня,
С этой минуты каждый из вас и все вы вместе – мои,
Частица меня, моей души,—
Навеки богатство мое.
Когда ты будешь в горе – я почувствую тут же его,
Любую перемену в твоем лице
Замечу сразу —
                          и сердцем на нее отзовусь,
Если облик твой чем-то поразил меня,
                                                            встреченный человек,
Значит, видел я глазами предков моих
                                                    тебя в столетьях иных другим.
Или, вернее, ты снился другим мне три ночи назад.
Бухгалтер с лицом аскета,
                                         ты небезразличен мне,
Ведь совсем иным я помню тебя.
Когда с дерева сорвана ветка,
                                                 что зеленым опахалом качалась весной,
Мне больно за нее, как за руку солдата,
оторванную осколком в бою,
Ведь они для меня родные, не такими я их когда-то знал.
Ты седеешь, женщина, седеешь – седина эта в моей душе.
Я не могу быть равнодушен, ибо все вы —
                                                                         это тоже я
С той минуты встречи, когда частица души моей зазвенела
                                                                  от вечных волн,
Волн, ударивших в глаза мои, или в уши, или по нервам моим.
Ведь вы и на свет родились, и существовать стали
                                                    лишь тогда, когда увидел вас я,
А до этого вас и не было – ничего я не знал о вас.
 

МИЛАЯ

 
Пусть выкаблучивают модные поэты,
Воспеть изящнее стремясь твое дыханье,
Пусть с бриллиантами равняют очи,
Грудь с мрамором,
Ресницы твои с шелком,
А я с простым, я с детским лепетаньем
Споткнусь, тебя увидя, и замолкну,
И на колени упаду, и тихо
Скажу тебе одно простое слово —
Вмещающее всю мою любовь:
«Милая…»
 

ГИМН ЖЕНЩИНАМ

 
О, как я люблю тебя, женщина!
Ты полна беспредельного величия,
Как океан, которого я никогда не видал,
Только представлял.
Ты глубока, как и он,
Скрывающий дно под толщью студеных волн.
Все вы – яростный ливень чувств:
Человечество захлебнется этим нектаром,
Как ребенок вином.
Я знаю, ой как я знаю,—
Так же, как то, что травы дышат,—
Что ты можешь остановить войны,
Едва лишь ладони твои коснутся
Жестких, как рашпиль, солдатских щек;
Я верю, когда бы у вражьих станов
Раскрылись ваши сердца
                                                 лепестками роз,
Когда бы обвил их плющ ваших рук,—
Вовеки б не тронулись воины с места:
Так и дремали бы, как колокольчики в травах над яром,
Так и мечтали бы в очарованном сне.
Всех вас я вижу сейчас:
Марусь серооких,
Горпин крутобедрых с кувшинами икр,
Что растят человечество, словно ивняк,
Нежных Люси,
Что ревущего зверя Дантона
Кладут, как жучка, на ладонь
И уносят, куда захотят.
Как опьяняют,
Ох, как опьяняют
Там где-то чувств переливы,
Или то крови порывы,
Или мускулов вязких бугры,
Или лимфы вишневый клей,—
Что же именно – нет, я не знаю.
Знаю только – довольно того,
Чтобы маленькая Теруань
Взгляд метнула вдруг из-под ресниц
На врагов —
И земля покачнется
От грома!
 

Я

 
Нет, я не Уитмен.
Новый я, еще безвестный.
Что бунтом полоснул меж волнами знамен.
Я духом воспылал и воплотился в вас,
Чтобы народа дух, как ветр, пророчески взметясь,
До солнца всех донес, когда наступит день.
Нет, я не Уитмен,
Новый я, еще без имени:
Во мне и сила вся, и боль натруженных плечей.
В ряду переднем с теми я иду,
Кто поступью стихийной среди грома
Идет мильоны лет – не ведом никому.
Нет, я не Уитмен,
Хоть, как он, веселый,
Лишь солнечный привет страсть утолит мою.
Везде улыбкою меня встречают села:
Холмы могил в степи и древний лес Волыни,
Луга Карпатских гор, напившиеся сини,
И хутора слобод, и Днепр с его волною,
И влажный плеск дубрав казачьих надо мною,—
Украйны трудовой живет во мне душа,
И ей моя любовь – как песня камыша.
 

ОСЕНЬ ЗА ГОРОДОМ

 
Город в пятнах зеленых —
Желто-черная рама.
Тысячи труб взметенных
Дали теснят дымами.
 
 
Порасползлись хатенки,
Поразлеглись домишки.
Полдень осенне-звонкий
Духом заводов дышит.
 
 
Кратеры здесь бушевали,
Море сушу теснило,—
Время все это оралом
Перепахав – изменило.
 
 
Где бронтозавры ходили —
Пела дикарская сила,
Забытые ныне могилы
Чугунка разворошила.
 
 
Уже самолету на смену
Атом-мотор ожидаем…
Вечные перемены
Ветром гудят над краем.
 

19. VII.1923, Харьков

ПАЦАНОК

 
Шляется по улицам
День изо дня —
Нет у него дома,
Никто не ждет,
Пугнет собаку,
Плюнет на коня,
Свищет да в опорках
Куда-то
Бредет.
Пузо сквозь дыры
Голое блестит,—
Голод в пузе
Котенком пищит.
На базар заскочит —
Отбросы горой,
Наберет объедков,
Запьет водой.
Бегал пацанок,
Мерз – да как! —
Летом веселее
Каждый шаг:
Там манифестации
Сделал «смотр»,
Там залез на станцию,
Что-то спер.
Но приходит осень,
Зиму зовет,
На листву опавшую
Снег идет,
Голод да стужа
Сводят с ума,
Мачехою стала
На улице тьма.
«Песню про Алешу»
Холод затер,—
Сбились хлопцы в кучу,
Палят костер,
Им бы распроститься
С улицею,
Да идти не хочется
В милицию.
«Что там еще будет,—
Ведь жили до сих пор! —
На ночь заберемся
В асфальтовый котел!»
Выгнали раз,
Выгнали два,
На завод пробрался —
Дурная голова.
Сон в мастерской
Стал поджидать —
Может, теплом
Начнет пригревать…
– Товарищи, гляньте,—
Ишь пацанок! —
Залез, шпанюга,
Под самый
Станок.
Зачем забрался?
– Да жулик он! —
Прут на парнишку
Со всех сторон.
В труде задубелые
Руки у всех,
Но ехидный
Раздается смех.
– Тащи ужаку,
Давай его к нам!
Вывесть за ворота
Да по шеям! —
Вывели скопом;
Толпа шумит;
Плачет парнишка —
Бледен вид.
Уже кулаком ему
Кто-то грозит.
Вдруг видят: военный
Рядом стоит.
– Эй, товарищи,
Что за скандал?
– Пацана поймали,
Кажись, воровал.
– Да ты не бреши,—
Сказал другой.—
Ночью он влез
В окно мастерской.
Учим бродягу,
Знал чтоб наперед…
– Отпустите парня —
Пускай идет! —
Это военный
Им говорит,
На зеленом шлеме
Звезда горит.—
Был таким и я,—
Он продолжал:
– А теперь – гляди,—
Красный генерал! —
Живет себе парнишка,—
День изо дня
Шатается по улицам —
Кто его ждет! —
Пугнет собаку,
Плюнет на коня,
Свищет, но в лохмотьях
Сила поет.
 

15. XII.1923, Харьков

СПЛАВ

 
Только вместе жизнь мою
Вы можете сделать полной:
Ты, реальность Украины,
Что живешь и чувствуешь людским кипеньем,
Ты, что мои нервы свиваешь, как пряха,
Чтоб соединиться в одном сплетенье
Со всеми народами на земле;
Друг друга мы зовем, торопим
На ниву зрелых культур;
Ты детей-крикунов
На твердую хочешь наставить дорогу
И моими устами взываешь к ним.
А другая дорога в зазвездный дым
На свет уводит коммун,
Что с голубых высот
Заглядывает в сердце мое, как в колодец;
А оттуда, из глуби его,
Радужным отраженьем
Отблеск другого сиянья
Лунно рокочет
В срубе просторных дней.
Вместе сливаетесь вы,
Два чувства неугасимых,
Вы будто бы в сплаве едином:
И вас невозможно разъять.
Каждое тянет к себе —
Но неподвижен канат.
И только смерть одна
Беспамятной немотою
Вас сможет разъединить,
Разорвав мое сердце на части:
В родную землю уйдет одна половина,
В воздух всей планеты – другая…
…………………………
 

1924, Харьков

ЛЮБОВНЫЙ МОСТ

 
Я зажал сердце, зажал уста,
И охватило молчанье: так тошно, тошно.
Нет уже трепета, боль стала пуста,
Ибо нет у сердца огненного моста.
Ах, молчанье мое, ты взвейся песней?
Хоть любовь от сердца далеко теперь —
Над воспоминаньем – дымкою тумана —
Шелковую ниточку перебросит пусть.
Пусть разбудит новой болью
Силы в моем теле.
Дни мои взрастают,
Дни мои созрели.
Крылья голубиные
Прилетят откуда?
Кто склюет беспечно
Спелых ягод чудо?
Кто между сердцами
Мост из чувств построит?
Тихо. Сердце плачет,
Боль свою не скроет,
И молчанье охватило: еще так тошно, тошно.
 

V.1924. Харьков

ПАРУС

 
И парус белый в дали моря,
Косой, с изогнутым концом —
Как бы плавник огромной рыбы —
Летит, откинувшись назад,
По-над ритмичными валами.
А то как бы раскрытое крыло
Неведомого демона сверкает,
Что с лета в волны занырнул
И тонет в море в судорогах смертных,
И лишь крыла последней дрожью
Еще трепещут над прибоем.
Так мотылек, упавший в лужу,
Еще пытается взметнуться тельцем в воздух,
И трепыхается, и силы напрягает,
И бьет о воду гаснущим крылом.
 

ЦВЕТ МОРЯ

 
Сегодня море, словно поле льна в цвету,
Под ветром тихим, ветром кротким
Звенело нежной синевою
В далекий грустный небосвод.
 

ВОСТОЧНОЕ УТРО

 
Легким дыханьем
Заклубилось зарево.
Утро прозрачными крыльями света
В небе, что скрывалось в мутно-сером дыме,
В замутненной синеве,
Пыль рассыпало золотую.
Оно, смело выйдя из-за гор,
На струны-паутины спрятанного солнца
Тумана клочья торопливо нижет.
Уже и солнце к выходу готово,
Сейчас покинет звездные покои,
Вот голос долетел его
Протяжной песней труб горящих…
Как сонная татарка молодая,
Садится на постели моря
Заря-смуглянка
И пучками рыжеватых тучек
Себе капризно протирает глазки.
А ноготки овальные ее,
Как у Байрам, накрашенные ловко,
Что ранние черешни —
Алым соком блещут.
Упругой силой ввысь
Взметнуло солнце —
Светило яркое
Сорочку распахнуло
Горячею рукою,
И вот уж волн искристый блеск
От ног его бежит прибоем,
И багряницы жаркой вязь
Спадает с тела молодого…
 

МЕДУЗА АКТИНИЯ

 
Как бы людское семя, жидкий студень
Дрожит, оторванный от зыбкости стихии,
Что голубым муслиновым покровом
Качается ритмично на упругих волнах.
Вода морская ласково объемлет
Созданье дней начальных мира —
Из хрусталя редчайшего медузу.
А та вбирает в зябкий свой дымок
С небес высоких отблески опала,
Дробит в себе луч солнца алый,
Переливаясь хрусталем.
В воде плывет она, как блюдце,
Качая снизу щупальца лениво
Своих безвольных, вялых чувств.
То чашей выгнется уныло,
То в гриб прозрачный превратится —
И так, меняясь каждый миг,
Она, как дума, проплывает.
А вот сейчас в девичью грудь
Она себя преображает.
И сеть тончайшая фиалковых прожилок
В медузном студне управляет жизнью,
Распределяя крови токи
Меж клеточек простейших.
Пускает слюни, как ребенок,
Она сейчас в моих руках.
Иль в теле трепетном ее
К сознанию возник порыв?
Иль в этот миг всемирный разум
Ее дыханьем опалил?
Иль что воспринимает эта особь,
Скрывающая вечно тайну?
В хрустальном первородстве драгоценном
Ломается и множится искристый проблеск дней,
Как бы мужская сила в миг любовный.
Дробится тысячами искр в венце креста
Ее алмазной и студеной крови
Могучий солнечный каскад.
Небрежный палец мой
Поранил ткань ее сырую…
Рана без боли и боли тоскливость?
Примиренье со смертью или незнанье о ней?
Или это только я,
Прижатый скальным гнетом,
Мгновения распада ожидаю
Сознанья моего,
Прикован силою природы
К извечному терпенью своему – безумью,
Я – человек,
Вершина сонмов всех
Живых и прорастающих творений:
Медуз, слонов и тощих мха побегов,
Всех атомов, еще не осознавших
Могущества летящих электронов?
Что ж я в терпенье смертном так тоскую?
В коре двух полушарий
Моих – родне медузам,—
В моей коре изрытой,
Как бы прибрежный камень,
То осознание себя – высокое безумство —
Сквозь мириады горьких дней и меж
Пробилось наконец-то, силы полно,
То осознание себя единым светом,
Какого темная природа ожидала,
Сегодня пролилось лучами в человека,
Чтоб дальше он страдал,
Идя сквозь смерть свою.
 

БУНТ МАТЕРИИ

 
Клетка животворная материи упругой,
Что усложнила неясное свое желанье,
Из дали отошла теперь в такую даль,
Что может наблюдать сама оттуда
Тот сгусток, из которого возникла,
Себе свою же сущность уясняя,
Свой луч кидая в седину времен,
Куда ведут незримые ступени
До клеточек простейшей из медуз —
В сырой тот, в вязкий, в первозданный студень.
Клетка человеческого мозга —
Вершина эта, где маяк горящий
Лучей слепящих полосы бросает
И видит, что они пронзают
Острейшими иголками огня.
Дрожите, мои клеточки, покуда
Химических процессов яркость
В соединеньях не погасла.
Осмысленность природную вбирайте,
Познанья жаждой трепещите
На весь на мир сладчайший.
Он сделал представителями вас здесь
Сил мощных механических своих.
Но так раскол материи теперь огромен,
Что все сильней мои бунтуют клетки,
Им все трудней с насилием смиряться,
Что сверху насаждает
Бесчувственная власть стихий,
И боль меня терзает там,
Где гибельный распад
Захлестывает страхом наблюденья.
Оглохшая природа, я опоры
Ищу себе в слепых твоих законах,
Как в математике, неизменимых
И равнодушных, как скалы паденье.
Во мне извечный гений Люцифера
Поднялся против них,
Творящих – не жалея,
По планам по чужим подъемлется строенье,
Свои холодные лишь планы
Берет в расчеты космос первозданный,
Создав меня, спросил он: что хочу я?
Хочу бессмертья!
Вечно созерцая,
Вбирать всю красоту цветов и красок,
Движения живых существ,
И вольный бег, и ропот бурунов,
И молнии пугливые объятья,
Что потрясают очи
И сердце выжигают,
И милой половодья тьму густую
В любовью застилаемых глазах —
Вот что хочу, хочу я до безумства!
Хочу я вечной, бесконечной жизни!
 

«Благословенный серый мой рассвет…»

 
Благословенный серый мой рассвет,
И день, и час,
И ты, к работе тяга в человеке,
Я вас таких
Не разлюблю вовеки,
Покуда жизни пламень
В сердце не погас.
То нежны, то бурливы – вы со мною,
Шумите, пеньтесь ярою грозою,
Пусть знаменьем встает,
Своими факелами черными пятная окоём,
Строй рассыпной
Труб в небе голубом.
Ах, как роскошно, жизнь, твое кипенье!
Ах, как восторг уносит в облака!
Да пусть – раздавлены! – лежат цветы мученья,
Немая пусть развеется тоска!
Ведь что ни говори, а все же,
Оставив закуты, всем бедам вопреки,
К законам разума одной и той же
Идут дорогой дети, старики.
Да что там рассуждать, короче:
И в созидательном азарте городов,
И в селах, что очнулись ныне —
Под электрические вспышки
Встает народ по Украине
И вся земля труда
Рассветным гулом полнится рабочим.