Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов
Текст книги "Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов"
Автор книги: Леонид Первомайский
Соавторы: Микола Бажан,Михайль Семенко,Майк Йогансен,Валериан Полищук,Михаил Рудницкий,Максим Рыльский,Владимир Сосюра,Богдан Лепкий
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
«Как мне дойти до края поля…»
Как мне дойти до края поля,
Вдохнуть зеленой красоты
И, позабыв недугов боли,
Взглянуть на темные кресты.
Услышать реквием трембиты —
Хранительницу доли гор,
И над могилами забытых
Луною высветить простор.
Пить терпкий плач влюбленным ухом,
Прижать к груди зарю сильней
И крепнуть мужеством и духом
Земли родимой, как Антей.
Чтоб превозмочь невзгоды смело,
Тревоги, грозы пережить,
Чтоб из глаз Каина сумел я
Слез покаяния добыть.
Прийти, обнять родного брата,
Освободить себя от пут,
Собрать все муки, все проклятья
И отнести на Божий суд.
«Поразметали бури, громы…»
Поразметали бури, громы
Нас по дорогам разных стран.
Тоскливо окнами хоромы
Глядят, как буйствует бурьян.
Гей! Гей!
Никто не знает, сколько боли
В сердцах усталых проросло.
Да, потрепало наши доли,
А счастье в сны лишь занесло.
Гей! Гей!
К забору не падем под небом,
Глотая пьяную печаль.
Кидают богачи нам с хлебом
Насмешки, брань… О, как их жаль!
Гей! Гей!
Года мы носим за плечами
В мешках и продолжаем жить.
Нет, мы не сделались рабами —
И вольными не смеем быть.
Гей! Гей!
«Уши опустивши, смиренно хвост поджав…»
Уши опустивши, смиренно хвост поджав,
Ко всем мы ластимся при встречах на дороге,
Юлим мы перед теми, кто: тю, тю! – сказав,—
Даже тогда, когда нас обругают строго.
Храним и день и ночь хозяйское добро,
Облаиваем всех, кто подойдет поближе.
Лелеем рабское пятно, как гусь перо.
Нас крутит жизнь в кольцо, сгибает ниже, ниже.
Мы, как собаки, рады кости панских ласк.
Скулим порой, что жизни путь у нас не близкий.
Но снимут с кола плеть – и в теле дрожи пляс,
Покорны вновь, как псы, и кланяемся низко.
Бывает, снятся нам весенние поля,
Но с поводка нас почему-то не спускают.
Мы и не против, нет… Мы лишь глядим, моля:
За что же люди нас медведями считают?
CODA[19]19
Заключительная часть (ит.).
[Закрыть]
Кричите вы, что в песенном моем надрыве
Нет жизни, есть лишь плесенная гниль гробов.
Что на своей постылой, чуждой людям лире
Я воспеваю только стон и плач рабов.
Но я – сын времени. Боль моего народа,
Скорбь гневная его и дум усталых гуд
Звучат в моей душе сильнее год от года,
И песнь моя – их справедливый суд.
И я клянусь, покуда сердце бьется, буду
Не только в ожиданьях розовых мечтать —
Нет, нет! – я честным словом праведным повсюду
В бой за святое дело не устану звать.
И не учите вы, что петь мне подобает
И с кем я должен продолжать свой трудный путь.
Кругом кромешный мрак. Но сердце точно знает.
С кем надлежит мне быть…
Гнев – разрывает грудь!
«Вы видели тот край, где царствует неволя?..»
Вы видели тот край, где царствует неволя?
Окутала народ обманом слепота.
Под крышей хилых изб ютится злая доля
И бьется крик людской: куда идти, куда?
Вы знаете ли этот забытый миром край?
Вы видели тот край, где смех и голос скорби,
Безумствуя, в слезах танцует на гробах,
Где свет – являет грех, народ бесчестьем горбит,
Где отчуждение, страх застыли на губах?
Вы знаете ли этот забытый богом край?
Вы видели тот край, где в облаках годами
Украдкой ходит солнце на тоненьких лучах,
Где зависти толпа пророков бьет камнями
И, буйствуя, богов ниспровергает в прах?
Вы знаете ли этот покрытый смрадом край?
Вы видели тот край, где ненависть в почете,
Где все живут в грязи, друг к другу охладев,
Где блеска красоты вы просто не найдете,
Где к милосердью клич встречает дикий гнев?
Вы знаете ли этот пропащий, бедный край?
Вы видели тот край, где водопадом тризна
Шумит, простой народ дурит страшней вина,
Где возмущенья взрыв – лишь белой пены риза?
Вы знаете, где эта треклятая страна?
О, это же моя забитая Отчизна!
ШЕВЧЕНКОВСКИЙ ПРАЗДНИК
Зал в свете канделябр. Все в пестроте цветов.
Тараса на руках сквозь зал несут из ложи.
Под ним сиянье лиц и море голосов.
Лихое декольте и строгий фрак… О, Боже!
Пришли Шопен и Григ. Здороваются с ним.
Сей праздник здесь собрал любимчиков салонов.
Стоит он между них, счастливым и немым,
Но мысленно он там – средь публики балконов.
Приветствует его оркестр и народ.
Тарас – в кругу великих украинских сынов!
Глядит на все шутя, кривит улыбкой рот:
«О, как же очутился я средь таких панов?»
А вдруг бы правда ты пришел сюда, поэт!
Ты всех любимей нам – но это лишь сладкий сон,
К тебе не подбежит задиристый эстет
И не поправит фрака, не скажет в нос: «Pardon».
Их поразил бы всех твой старенький кожух,
Вид грубоватых рук, мужицкие манеры.
Они враз закричали б: ты – вредней холеры!
И вновь загнали б в гроб… Им надобен – твой дух!
ГРАЧИ
За столом зеленым с пьяной страстью
Шумит никчёмный нервный разговор.
Вы, беззаботно веря в свое счастье,
Снимая с душ забот ненужный вздор,
Играете над тихою рекой.
А люди стонут скорбью вековой.
В дрожащих пальцах тайный веер страсти —
Горят глаза, в сердцах бунтует кровь,
Принять готовые и карт напасти,
И боль судьбы – сулящую любовь.
Пас!.. Взятка!.. И – споткнулись, и – ушиблись.
Ничего не сделаешь – ошиблись.
И так – идет азартная забава,
Надеждой глупой полнится игра.
Здесь равнодушие живет без права,
Здесь завтра будет так же, как вчера.
Хотя земля уходит из-под ног —
Вновь карты, ставки… Помоги вам бог.
Смотрю на них: как загребущи руки,
Зуд алчности на бледноте лица.
В глазах дрожит невысказанность муки
Под маскою застывшего свинца.
Не знаю, плакать, что ли, мне сейчас
Иль жечь коленым словом этот класс.
«Если б слышал я смех, что кинжала острей…»
Если б слышал я смех, что кинжала острей,
Что сердца режет холодом стали —
Я смеялся бы так, как сто тысяч чертей,
Чтобы вы о покое не знали.
А потом я скрутил бы увесистый кнут
И, чтоб кровью вы враз прослезились,
Отстегал бы вас всех, отстегал бы вас тут,
Чтобы вы и любви научились.
Если б видел я плач, что сердца леденит.
Как аккорды могучей сонаты,
Я ревел бы, как море, что скалы дробит.
Безутешней, чем малый дитяти.
И всю грусть, что за жизнь накопилась во мне,
Я собрал бы, как строчки канцоны,
И орал бы пророком, чтоб вас и во сне
Била дрожь надмогильного звона.
Если б знал я лицо, что поможет забыть
Все душевные боли и муки,
Поспешил бы я крест забытья положить,
Протянуть для согласия руки.
И простил бы вас всех, безрассудных слепцов,
Кто о голоде в церкви лишь судит;
И в бездонность души гнев запрятать готов
Со словами: «Опомнитесь, люди!»
К РАЗГРОМУ ПОЛЬСКОГО ИМПЕРИАЛИЗМА
(Июль, 1920 г.)
Свиреп могучего Аттилы гнев.
Но рядом смерть – с лицом его раба.
Он понял это и окаменел:
Вот и его предрешена судьба.
Затих… В глазах – земля горит огнем;
В душе постылой – дрожь, смертельный страх.
Окончен карнавал. Обман кругом.
Лежат сокровища французские – всё прах.
Вдали – руины, слез кровавый дождь,
Проклятья, ненависть и дикий стон —
Все это на земле оставил вождь.
На доброе был неспособен он.
Такой от дедов получил завет:
Грабеж, насилие… Конец мечтам.
Тысячу лет пугали гунны свет.
Подвел черту всему Аттила сам…
Закончен эпилог Ягайлового сна:
Последний землекрад от нас ушел…
Судьба его коварна и грязна.
И пал еще один кровавых дел престол.
«Читаю книгу сердца твоего…»
Читаю книгу сердца твоего.
Но что ты думаешь, я не узнал.
И не увидел в книге я того,
О чем с тревогой эти дни мечтал.
Ты предо мною грустная стоишь —
Оранжерейным тоненьким цветком,
Глаза туманит горестная тишь
О будущем иль, может, о былом.
В железной клетке держишь крик души,
Как в дым вулкана, прячешь тайны мук.
Не скрытничай, прошу тебя, скажи,
Про все скажи, ведь я твой верный друг.
Пойми, молчанье не заглушит боль,
Не зарубцуют ран росинки слез.
Не вечны наши дни с тобой… Позволь
Узнать, кто столько бед тебе принес?
«Перед тобой – улыбки расцветают…»
Перед тобой – улыбки расцветают.
В тебе такая молодость огня,
Что у меня, как жалюзи спадают
Стальные с сердца, радостью звеня.
Ты для других – сокровище лихое
Своею солнцесильной красотой.
А мне твое сиянье неземное —
Как для цветка рассвет с живой росой.
Прошу, если я стану вдруг немилым,
Ты не спеши жестоким словом бить.
Позволь уж – хоть и буду я постылым —
Мне рядом тенью бессловесной быть.
Я мысли тайные, конечно, скрою,
Ища в глазах твоих веселый жар,
Чтоб, отразив его, тебя зажечь собою —
И малая искра родит пожар!
«Спасибо я принес любимой…»
Спасибо я принес любимой:
За то, что нет страданьям меры,
За то, что я живу без веры,
Что одинок, как пес паршивый.
Будь счастлива, благодарю!
Тебя ни в чем я не корю.
И все же хоть один лишь день
Прими моих терзаний тень
И проживи его, как я.
И вдруг тогда, отбросив лень,
Ты вспомнишь, может, про меня —
И будь веселой, как весна!
Гуляй и смейся так, как я
С тобою лишь в мечтах гуляю
И без надежды страх скрываю…
«Когда тебя встречаю я в трамвае…»
Когда тебя встречаю я в трамвае
Средь безразличных и чужих людей,
Глаза невольно сразу прикрываю
И бессловесно выхожу скорей.
Спешу забыть, когда мы были рядом.
Те дни пьянили крепче, чем вино.
Я тщусь запрятать их смятенным взглядом
В завалы сердца, в темноту, на дно.
Пусть там лежат ненужными вещами.
Их блеск померк, уже не тот, что был.
Ищи веселья с новыми друзьями,
Меня ж забудь, как я тебя забыл…
Степан Чарнецкий
© Перевод Г. Некрасов
ГУЦУЛЬСКАЯ ПЕСНЯ
Над зыбкой моею склонялись не няньки, а ели,
Им Прут помогал.
Под музыку ветра, кружась, танцевали метели,
Шум хворь отгонял.
При стаде овец я рос под присмотром мужчин
На полонине.
Я с детства влюблен в остроконечные шапки вершин
В солнечной сини…
ГОВЕРЛА
Вновь ты передо мной! Слепит меня твой снег.
И, мнится, я иду в долину, как в весну.
Жар солнечных лучей и ветра тихий смех —
О чем же ты грустишь там, в ледяном плену?
Взгляни: как веселит нас зеленью Хомяк,
Как Поп-Иван короной бледною блеснул,
Как шумный Прут в волнах полощет лета флаг —
О чем же ты грустишь там, в ледяном плену?
Гора, моя гора! Мне ль не понять тебя.
В объятьях вечных льдов лежит твоя судьба,
Душа ж твоя огнем горит в рассветный час.
И летом, и зимой ты прячешь щедрость дум,
Не веет над тобой ветров горячий шум.
О, как же это все роднит, Говерла, нас.
ГРУСТНЫЕ ИДЕМ
С родинкой терпения явились мы на свет.
С лицом, что отразило увядших листьев цвет.
Жизнь нашу озаряло звезд гаснущим огнем —
Грустные идем.
В осенней серой хмари прошли наши года.
Безлунной ночи ветер нас нянчил иногда.
В тисках судьбы жестокой мы жили и живем —
Грустные идем…
Над нами не играли оркестры бурных дней,
Не грело солнце лета, гром был травы немей.
Безропотно мы жили, забывшись полусном,—
И с грустью отойдем…
НАД ГОРНОЙ РЕКОЙ
Над горною рекою
Я с думами стою.
Душа течет тоскою
В бегущую струю.
Как облака повисли
На камни брызги звезд.
Искрятся в шуме мысли,
Словно кометы хвост.
Вода поет и стонет
О чем-то о своем.
И в волны глухо тонет
Избитых далей гром.
С застывших круч в долины
Спешит – не удержать.
Ее бурлящей сини
И стужам не сковать.
Когда льет непогода
Дождей крутой навал —
Как грозы с небосвода,
Вниз рвется лесосплав.
Каменья, словно души,
Сорвавшись эхом с гор,
Спадают с плеч Давбуша
В вечнозеленый бор.
Стою над пенной рябью.
Ты – счастье, дикий рок.
Больное сердце рабье
Уносит твой поток.
Оно средь бревен в дрожи
Летит в слепящий блеск.
Да, мне всего дороже
Твой неумолчный плеск.
«Я иду… Над ночной почерневшей стерней…»
Я иду… Над ночной почерневшей стерней
Ветер свищет разбойною пулей.
Я, как блудный скиталец, бреду стороной,
Жажду сини взлохмаченной бурей.
Я плыву… Мне бы остров свободы найти,
Обрести бы желанную сушу.
И с собою любовь бы туда привести,
Отогреть бы застывшую душу.
Я лечу… Я лечу сквозь бураны огня.
Вечен путь мой средь сумрака смрада.
Бессловесной печалью рокочет волна —
Но мне жалости этой не надо.
«Село в тоске…»
Село в тоске…
Понурые деревья,
Окаменев, качаясь, спят.
А тучи рваные висят
Над избами как древние поверья.
Однообразны дней осенних лица.
В душе – гнездится пустота.
Спадает бисер слез с куста,
Где пес бездомный по ночам ютился.
Он убежал за теплым ветром в поле
По жухлой, слипшейся траве.
Мечтаю с болью в голове:
Где ж мне найти хоть миг счастливой воли?
Надежно бродит холод по подворью,
А солнца не было и нет.
Я у дождя ищу ответ —
Он бьет и бьет по лужам с нудной дрожью.
Вчера о прошлом лете месяц плакал.
Сегодня целый день дождит.
Стерня прибитая блестит,
Да ветер воет бешеной собакой.
«Твой голос – рыданье без слов…»
Твой голос – рыданье без слов,
Молитвы крутая боль,
Мелодия белых цветов,
Дыхание утренних зорь…
Твой голос – жестокий укор —
И сердце болит сильней…
Твой голос – надгробный аккорд
Разбитой жизни моей…
В ТЕМНУЮ ВОЛНУ
Вы представляете, как гаснут волны,
Закутанные в тихий плач полей?
В долину мирно сходит сумрак томный,
На смену свету розовых лучей,
Спешащему на запад, где за лесом
Закат горит в густой тени ветвей…
Давно уснуло солнце за навесом
Сползавших туч по склонам синих гор —
И ночь вошла великим геркулесом…
Но кое-где ласкали звезды взор,
И падал свет спокойствия на души —
Манил к себе невидимый простор…
В тиши слепой не уловили уши
Шагов идущего с любовью сна.
Лишь посвист ветерка покой нарушил…
Волнение, что ж – осень не весна.
Дыхание зимы – острей, чем гвозди.
Короны гор укрыла белизна.
Слова беспамятства блестят, как звезды,
Молитвами – без звуков и без слов,
А с неба падают уж снега грозди.
А там гуляла журавлей любовь,
Которые тогда над нами плыли.
Но прошлое не возвратится вновь…
А впрочем, в моем сердце не остыли
Бушующие волны прежних дней.
Они пока еще слышны и милы,
Как песня улетевших журавлей…
СПЕШУ В МЕЧТАХ К ТЕБЕ Я
Спешу в мечтах к тебе я под тихий плач березы,
Страдаю одиноко во тьме беззвездной ночи,
Никто не замечает невидимые слезы —
Я тайны доверяю лишь стуже зимней ночи.
Часами в снах лелею твои глаза и губы.
О! как мила их сладость в тиши глубокой ночи!
О! как, моя родная, твои касанья любы!
Про это знает только лишь стужа черной ночи.
«Я вижу, как сейчас, веселый шумный зал…»
Я вижу, как сейчас, веселый шумный зал
И слышу голоса и нежный шелест шелка.
Под ярким светом ламп с тобой я танцевал,
И мы, кружась, тогда болтали без умолка.
Та музыка звучит во мне и по сей час…
Все помню, все храню и лишь одно жалею:
Что дрожь руки твоей, огонь счастливых глаз
Не смел прервать словами: «Будь, о будь моею!»
«Я знаю, в жизни нам не по пути с тобою…»
Я знаю, в жизни нам не по пути с тобою,
И не делить нам больше счастье звездной ночи.
А впрочем, только я свое признанье скрою,
Что за тобою следом ходят мои очи…
Как тайных бубенцов серебряные звуки,
Мне не поймать твой робкий стан рукою,
Не высветить тебе мои святые муки.
Я знаю, в жизни нам не по пути с тобою.
ЛУННАЯ СОНАТА
Когда в полутьме смерть крылья расправит
И дом мой заполнят длинные тени,
Ты приходи, взгляд твой горе расплавит
И сердце взволнует благом весенним.
Розы украсят божественным чудом
Волосы – солнцу подобной дугою.
В милых глазах, за розовым гудом,
Песня дрожит серебристой росою.
Ты осторожно и молча присядешь,
Скромно уронишь в меня свои очи.
Белым цветком на груди запылаешь —
Пока не погаснут лунные ночи.
Вновь позовешь в сладкий сон озаренья
Солнцу навстречу, под золото неба…
Откуда же эта грусть у прозренья,
Грусть, будто шорох, что ветер доносит
Синью вечерней от сонного моря…
И снова на струны – покрыты ржою —
Кладу потихоньку белые руки.
И слышу песню…
Люблю я тебя. Живу лишь тобою.
В тебе говорит печаль вековая,
В тебе говорит свет зорь над горою,
Багровым закатом, как кровью, пылая.
Люблю я тебя, как шепот природы,
Как дали степей, покрытых снегами,
Люблю я тебя, как час непогоды,
Люблю я тебя!..
………………………
И все ж, когда смерть крылья расправит
И дом мой заполнят мрачные тени,
Ты приходи, взгляд твой горе расплавит
И сердце взволнует благом весенним.
Ты осторожно и молча присядешь,
С печальной усмешкой посмотришь в очи.
Белым цветком на груди запылаешь —
Пока не погаснут лунные ночи…
ПОЛУСВЕТ
Свободы тень – мечта моей печали,
Крик сердца – тихо в комнату вошла
И, где лежала безнадежность дали,
Все алыми цветами убрала.
Понурая – свет с солнечной игрою,
Что тонет в мгле осенней серебром —
Ушла… И панихидною тоскою
Лихая доля стонет о былом.
В КАЗАРМЕ
Бродит по темной казарме вечер,
Неслышно ступает, трется о стены.
От фонаря, что качает ветер,
Бегают длинные нервные тени.
А в уголке – солдаты у печки.
Ведут беседу – предвестницу грома,
Гневный огонь их ярче свечки,
О письмах, что не приходят из дома,
О близких своих (томятся в неволе),
О том, как ночами мучают раны,
О тех, недавно зарытых в поле,
Про милый Чертков, Бугач, Бережани.
ГДЕ ШЛИ БОИ
Далеко, но не в сказке,
Где травы зло растут,
В дикой прибрежной ряске
Дремлет забытый пруд.
Запахом сгнившей тины
Пахнет его вода.
Месяц в дремотной сини
Плавает иногда.
Когда же в день весенний
Гаснут зори в волнах,
Встают убитых тени,
Кресты держа в руках.
ПОДСЛУШАННОЕ ОТКРОВЕНИЕ
Пришла, села за стол
Боль моя, хмуря бровь.
Сказала, как же, мол,
Ты оставил свой кров.
Ответил: был пожар,
Дотла сгорел мой дом.
Жестоких смерчей жар
Сжигал тучи огнем.
От этой беды там
Осталось восемь хат.
Страшно! Я видел сам,
Как погиб родной брат.
Сказала боль:
Постой!
Ткешь наивный ответ.
Кто бросил край родной,
Тому и веры нет!
ИВАНУ
Иван без рода, Иван без племени,
Скажи, как прожил век, где был и что видал?
В снегах студеных и в жаркой зелени —
Как раб работал ты, а славу кто забрал?
На сербских зорях потерял ты силы,
А на волынской глине нажил себе горб.
В родном Подолье брошены в могилы
Все твои родичи – твоя любовь и скорбь.
Стоят устало, седы от времени,
Твои свидетели: березы, тополя.
Иван без рода, Иван без племени,
Как раб работал ты, а слава где твоя?
Отец в петле погиб – не вынес доли.
А ты, скажи, за что страдал: für Kaiser… Land?[22]22
За кайзера – родину? (нем.).
[Закрыть]
Вам дали всем одни могилы в поле
И надпись красочною: «Name unbekannt»[23]23
Имя неизвестно (нем.).
[Закрыть]
«ОЙ, НЕ ХОДИ, ГРИЦ…»
На сцене умер Гриц… Ходил по залу страх.
Казалось, и моя душа упала ниц.
И щеки, и глаза – в сочувственных слезах.
Немая тишина… Лежал на сцене Гриц.
Я в свете фонарей увидел муки рук,
На бледноте лица дрожала тень ресниц.
Он не был мне знаком: он мне ни сват, ни друг.
Я на игру смотрел, как умирал наш Гриц.
Его мне стало жаль. Да и себя мне жаль:
Когда я упаду у пропасти своей,
Не будет ни хлопков, ни безутешных слез.
Вдруг увидал тебя – ты поправляла шаль,
Твой смелый взгляд блеснул под чернотой бровей…
О, боже! Пусть ее хоть прослезит мороз!
«ТРАВИАТА»
Сон безголосый, онемелый,
Вошел в поношенной рубахе
И тенью серой в тихом страхе
Метался в запахе камелий.
Свет падал на девичьи щеки,
Болезненным румянцем тая.
Мечты дрожали, повторяя,
Печальный бой часов жестоких.
С кроватью рядом в белом платье
Присела смерть в игривой позе,
На гребне весело играя.
Все о любви и все о счастье —
О том венке, что на морозе
Из душ людских сплетен для рая.
НОКТЮРН G-MOLL
Эх, закутаться б в дым из крестьянской трубы,
Одурманиться запахом руты, шалфея…
Сад вишневый, ольхи серебро у избы —
Мне бы слушать их шепот, хмелея.
Думы шли бы, как сумерки с буйных полей,—
Чтоб, прильнув к ним, стать звуками сытым.
Эх, воспрянуть бы памятью радостных дней,
Тех, что сердцем еще не забыты.
ПРЕЛЮДИЯ DES-DUR
Я вижу в снах село весною:
Сады в цвету, черемух белый пух,
Кудряшки верб над тихою водою
И, смежив веки, в волнах спящий луг.
Уже пастух пригнал в деревню стадо.
Закатный луч сгорел средь облаков.
Родной покой – звенящая отрада —
И синий дым над крышами домов.
Все мнится – ты бежишь ко мне тропинкой
По зеленям пшеницы, ячменя
И ветерком певучим тянешь руки.
В душе воспоминания. Тростинкой
Качнулась боль – и обожгли меня
Старинной дудки плачущие звуки.
Михайло Рудницкий
© Перевод Г. Некрасов
ОСЕННЕЕ
В долину бойкой пряжей дождь течет
С куделей уходящих туч.
Но вот закатный солнца луч
К вечерне звоном пригласил приход.
Свежее стал на взгорке темный бор,
И воздух, как стекло, лучист,
И шум ветвей, и птичий свист —
Сливалось все в единый дружный хор.
Окутал сон умытые поля,
Погас багряный свет небес,
И ветер отдыхать залез
В стога, покой с вечерней мглой деля.
В заботах спорых небо, супя бровь,
Смотрело на осенний дол.
Народ с надеждою с молебна шел,
Топча устало падших листьев кровь.
ЗИМНИЙ СОНЕТ
Вы любите зиму, я – знойный день.
О холодах стихи писать я не могу.
Меня не радуют: лежащий дол в снегу,
и неба решето, и туч плывущих тень.
Когда вокруг, сверкая как эмаль,
слепит жестокой стужей белизна меня,
я лишь сомкну глаза и вижу зеленя,
простор и стежку, убегающую вдаль.
И греет сердце мысль: не вечны холода,
что солнце щедрое продлит мои года.
И молодость, и жизнь прославлю я не раз.
А может, глупо ждать весны погожих дней?
Я, видно, позабыл – не вечна жизнь у нас.
Об этом же кричат сединки все сильней.
НА ПЛЯЖЕ
Забывшись в полусне, слегка прикрыл глаза —
и сразу всполох искр – горячий сладкий свет.
Лишь бьются две волны, бунтуя и грозя,—
рождает солнце в них слепящий, яркий цвет.
Смотрю на их игру и слышу голос твой.
Мне вязкая печаль сжимает грудь свинцом,
и думы – лодки след за быстрою кормой,
и небо, и вода – лежат с одним лицом.
Меж нами горизонт – летящая стрела.
И небо, и вода – завидую я им!
Меня целует солнце. Щедрость обожгла…
А мне б у ног твоих лежать песком морским.
Иль птицею взлететь в простор голубизны,
тебя, кружа, согреть своей души теплом,
рассыпаться песком, стать огоньком блесны —
но лишь бы ты могла вновь вспомнить о былом.
