Текст книги "Единственный свидетель (Юмористические рассказы)"

Автор книги: Леонид Ленч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Легкий экзамен

Леночка Полякова, студентка одного московского института, сидела у себя дома и завтракала. Мрачно поглощая вкусные вареники со сметаной, она горестно говорила своей матери, Варваре Васильевне:

– Ох, мамочка, дорогая, чует мое сердце – провалю я послезавтра физическую химию!

– Ну, почему ты должна ее провалить, почему?

– Потому что он очень придирается, наш Куликовский. Мы его все боимся, как огня!

– Если человек знает предмет – ему бояться нечего! А ты – знаешь, Ленка, не выдумывай!

– А если у человека предчувствия какие-то нехорошие? – призналась Леночка. – Вот сегодня… всю ночь снилось, будто я спускаюсь на лыжах с высокой-высокой горы, а внизу – яма. Я еду и думаю: только бы не в яму! И вдруг – бах! – прямо туда! Просыпаюсь – на полу! Вот что он со мной делает, профессор Куликовский!

– Стыдись, Лена!.. Твое счастье, что отца нет в городе, – он бы тебя так высмеял… с этой ямой!

– Я, конечно, не верю ни в какие предчувствия! – поспешила заявить Леночка. – Но ведь вот странно: перед органикой мне ямы почему-то не снились! Даже кусок в горло не идет! – жалобно прибавила Леночка, кладя себе на тарелку новую порцию вареников.

Материнское сердце остается материнским сердцем. После ухода Леночки Варвара Васильевна сама стала нервничать. Ей уж казалось, что Леночка очень похудела, побледнела, что нервы у нее никуда не годятся и что нужно немедленно «принимать меры». Но какие?! Не может же она, Варвара Васильевна, пойти и сдать за дочку эту проклятую физическую химию, когда она, Варвара Васильевна, арифметику и ту позабыла! Отложить экзамен «по состоянию здоровья»? Невозможно, да и обидно – последний экзамен!

Эти тревожные мысли были прерваны приходом Матильды Яковлевны – примечательной особы, которую все ее многочисленные знакомые называли «скорой помощью».

Матильде Яковлевне – за пятьдесят, но она утверждает, что ей «сорок с небольшим кусочком». Это плотная, крепко сколоченная, румяная женщина с голубыми навыкат глазами и размашистыми неукротимо энергичными движениями.

Сказать, чем она занимается, трудно, потому что Матильда Яковлевна занимается всем: помогает желающим обменять жилплощадь и путевки («нервную» на «желудочную»), сторожит пустые квартиры в дачное время, мирит поссорившихся супругов (а иногда ссорит их) и выводит пятна на брюках и юбках с помощью какого-то секретного, ей одной известного снадобья.

…Проницательная «скорая помощь» сейчас же заметила, что у Варвары Васильевны на душе неладно. Узнав причину тревоги, она почему-то обрадовалась и сказала:

– Ну, Варвара Васильевна, голубушка, вам просто повезло, что я к вам сегодня приехала. Я же отдыхала прошлым летом в Кисловодске с Сергеем Сергеевичем Куликовским. Святой человек! Очень современный. И так любит молодежь!.. Я сегодня же поеду к нему и попрошу за Леночку. Не имей сто рублей, а имей сто друзей!..

– Постойте, Матильда Яковлевна! – испугалась Варвара Васильевна. – О чем вы будете с ним говорить?

– Уж я знаю – о чем и как с ним надо говорить. И пусть Леночка не волнуется. Это будет для нее самым легким экзаменом. Я ей это гарантирую, я – Матильда Яковлевна!.. Он очень многим мне обязан, профессор Куликовский: он все для меня сделает. Что вы так смотрите на меня? Если б вы видели пятно у него на пиджаке, которое я вывела, вы не сомневались бы ни одной секунды! Он меня иначе как чудотворцем и не зовет. Можете мне в глаза плюнуть, если он будет держать Леночку больше пяти минут на экзамене!..

– Лучше все-таки не говорите с ним! Леночка узнает… Нехорошо получится.

– Леночка ничего не узнает. Положитесь на меня!

В тот же вечер энергичная «скорая помощь» нанесла визит Куликовским. Профессор занимался у себя в кабинете.

Моложавый, подтянутый, в очках с золотой оправой, делавших его лицо несколько сухим и строгим, он встретил Матильду Яковлевну приветливо.

– А, «чудотворец», здравствуйте! – сказал профессор, поднимаясь из-за стола. – Чем могу служить?

– Сергей Сергеевич! – с чувством произнесла «скорая помощь», молитвенно протягивая сложенные вместе руки. – Умоляю, помогите!

– С удовольствием, Матильда Яковлевна!.. Сколько вам нужно?

– Боже упаси, я не об этом!.. Сергей Сергеевич, у меня есть дальняя родственница, студентка вашего института – Леночка Полякова.

Профессор Куликовский нахмурился, вспоминая.

– Полякова! Есть такая… Немножко «мамина дочка», но… ничего. Не плохая девушка.

– Чудесная, профессор!.. И так любит вашу… эту… химическую физику.

– Физическую химию, вы хотели сказать?!

– Вот, вот – ее… физическую химию!.. Умоляю вас… профессор!.. Обратите на Леночку внимание! Она так волнуется, бедняжка!.. Боже мой, профессор, ваш пиджак, как новый! Даже намека на мое пятно нет!.. Помогите ей!.. Сделайте так, чтобы она не волновалась!.. Вы меня понимаете?

– Понимаю! – серьезно сказал профессор Куликовский.

– На нее жалко смотреть, на нашу Леночку, так она изменилась! «Я, – говорит она, – не человек сейчас». Помогите ей… стать человеком, профессор!

– Это мой долг, Матильда Яковлевна! – сказал Куликовский.

– Вот, вот! Как это сделать, профессор, я не знаю, не мне вас учить. Но ведь мы все были молодыми, все сдавали экзамены… все сажали пятна!..

– Хорошо, Матильда Яковлевна, я понимаю, что вы хотите, я помогу ей… – сказал Куликовский, и по тому, как смягчилось его лицо, «скорая помощь» поняла, что ее просьба дошла до сурового профессорского сердца.

…Наступил день экзаменов. Варвара Васильевна и Матильда Яковлевна сидели рядом на диване и, нервно вздрагивая при каждом стуке, ожидали Леночку. Наконец, раздался знакомый продолжительный звонок, и Леночка, бледная, в небрежно сдвинутом на затылок берете, появилась на пороге комнаты.

– Ну как, сдала? – спросила дочку Варвара Васильевна.

– Сдала! – сказала Леночка и, обняв мать, закружилась с ней по комнате в каком-то невероятном вальсе.

«Скорая помощь» смотрела на них довольная, гордая, и на лице у нее было написано: «Вот видите! Что я вам говорила?»

В полном изнеможении Леночка упала на кресло и вытянула нош.

– Мама, но что это был за экзамен! Он меня сорок пять минут гонял! По всему курсу. Как зайца!

Леночка перевела дух.

– Других спрашивал десять минут, а то и пять. А меня – сорок пять! Целую вечность!.. Вот она, яма-то!.. А главное, что потом было!.. Уже после экзамена он мне вдруг говорит: «Не удивляйтесь, что я вас так долго спрашивал, – я только выполнил просьбу вашей родственницы». «Если, говорит, вы любите мой предмет и действительно хотите стать настоящим человеком, вы должны, во-первых, его знать хорошо, а во-вторых, не волноваться, если знаете». В общем, целое нравоучение!.. Мама, кто с ним обо мне говорил? Неужели ты?..

– Честное слово, Леночка, не я! – залепетала Варвара Васильевна. – Понятия не имею – кто! Какое-то недоразумение!..

– А впрочем, мне теперь уже все равно! – объявила Леночка, поднимаясь, и вдруг пропела:

– Сдала, товарищи, сдала!

Когда Леночка ушла к себе, Варвара Васильевна посмотрела на «скорую помощь» уничтожающим взглядом и сказала:

– «Я вам гарантирую, что это будет для нее самый легкий экзамен». Кто мне это говорил?.. Что стоят ваши гарантии, Матильда Яковлевна?

Лицо у «скорой помощи» было несчастное, растерянное и выражало досаду и отчаяние. Такое выражение лица бывает у человека, опоздавшего на поезд, когда, размахивая тяжелыми чемоданами, он бежит по вокзальной платформе. А зачем бежит – и сам не знает: во-он где уже насмешливо мелькают красные огни хвостового вагона!

Матильда Яковлевна прижала носовой платок к увлажнившимся глазам.

– Он обещал помочь, Варвара Васильевна, даю вам слово. Но кто же их разберет, этих… современных. Они все понимают… шиворот-навыворот!

Но признать себя банкротом было выше ее сил.

– Ну, погодите у меня, профессор Куликовский! – звонко сказала Матильда Яковлевна. – Посадите себе еще пятно на пиджак, позовете меня, – я вам… десять свежих присажу!

И на лице у нее было написано, что она страстно жаждет немедленной мести.

1950

Письмо

I

Началась вся история с того, что старуха Крылышкина Анфиса Сергеевна, проживавшая на покое в районном городке Р., послала письмо своему сыну от первого брака Степану Петровичу Сударину, заведующему одним учреждением по ведомству социального обеспечения в областном городе С., не на домашний, а на служебный адрес.

Сделала она это потому, что долго не получала никаких вестей от Степана Петровича, хотя сама писала ему много и часто. Старуха забеспокоилась, подумала: «Уж не стряслось ли чего со Степушкой по семейной части», – и, посоветовавшись с соседями, написала прямо на учреждение. Так оно вернее будет!..

Письмо было обычное старушечье.

«Дорогой сынок! – писала Анфиса Сергеевна. – Пишу тебе в этом месяце третий раз, а ответа все нет и нет. Здоровье мое по-прежнему раздребезженное. Рука ноет, в особенности к погоде, в ногах – ломота, и голова тяжелая. И еще прибавилась приятная новость: как вечер – я икаю…»

Затем следовали всякие расспросы, советы и пожелания, а в конце письма, после тонких дипломатических рассуждений на тему о бережливости и экономии, излагалась просьба: прислать триста рублей на ремонт квартирки, «чтобы к праздникам все сделать, как у людей – и побелить, и покрасить, и починить кое-что…»

Письмо старухи Крылышкиной в канцелярии областного учреждения вскрыли и, не разобравшись в нем (отчасти это произошло, надо полагать, потому, что фамилии у матери и сына были разные), передали его в отдел жалоб и заявлений – Брускову Зиновию Ивановичу.

Это был полный, средних лет мужчина в очках на большом розовом носу, очень строгий на вид.

В отделе работали главным образом молодые девушки, которых Зиновий Иванович любил учить уму-разуму.

– Жалобы и письма, девочки, – говорил он, грозно поднимая указательный перст, – это сложная штука. Даже читать письма надо умеючи. Самое главное для нас, девочки, – это сразу схватить суть. Люди пишут длинно, отвлеченно, семь верст до небес, и все лесом. Эти экивоки, девочки, надо отбрасывать беспощадно, а то утонете в подробностях, но так и не схватите суть. Я лично сразу схватываю суть в любом письме. А когда ты схватил суть, тогда уже все ясно – что к чему и куда…

Надо видеть Зиновия Ивановича в действии! Он сидит за своим столом с красным карандашом в руке. Розовый нос его от сильного умственного напряжения лоснится и сияет. Перед ним папка с письмами и жалобами.

Зиновий Иванович берет письмо, мгновенно пробегает его глазами, «схватив суть», подчеркивает красным карандашом нужные места и тут же сочиняет ответ. Ответы он пишет кратко, не мудрствуя лукаво, по раз и навсегда установленному образцу: «Вам отказано»… «Ваша жалоба будет расследована»… «Ваше заявление мы переслали в район на рассмотрение, куда Вам и надлежит обратиться».

На то, чтобы внести в эти закостенелые канцелярские формулы хотя бы капельку человеческого тепла, смысла, показать жалобщику, что письмо его действительно прочитали и действительно в нем разобрались, – на это у Зиновия Ивановича не хватает ни сердца, ни воображения.

Для него главное – побыстрее разделаться с папкой, лежащей на столе!

Быстрое, почти молниеносное движение карандаша – раз-раз! – и с письмом покончено. Из папки извлекается новое письмо, карандаш снова приведен в действие: раз-раз! – и со вторым покончено. С такой быстротой только степной ястреб когтит цыплят, падая из поднебесья на зазевавшихся курицыных детей. Удар – и лишь желтый пух носится в знойном мареве летнего полудня!

Не раз молодые сотрудницы отдела жалоб и коммунисты учреждения говорили Степану Петровичу Сударину, что Брусков обюрократился и что, дескать, пора его «освежить», даже в стенгазете его продернули, но Сударин каждый раз брал его под свою защиту.

– Брусков – хороший работник, – отвечал критикам Степан Петрович. – На жалобы вовремя отвечает? Вовремя!.. Заявления разбирает быстро? Быстро!.. Завала у него нету? Нету!.. Товарищ четко работает!

Ему возражали:

– А вы посмотрите, как он отвечает на жалобы, Степан Петрович!

– Нельзя же от него требовать, чтобы он писал, как… Лев Толстой.

…Над письмом Анфисы Сергеевны Брусков раздумывал недолго. Обращение «дорогой сынок» его ничуть не смутило: пенсионеры и в особенности старухи пенсионерки и не так еще величали Сударина в своих письмах и заявлениях.

Фразу: «Пишу тебе в этом месяце третий раз, а ответа все нет да нет» – он жирно подчеркнул красным карандашом и, оторвавшись от письма, громко, на весь отдел, заявил:

– Девочки! Надо проверить, почему Крылышкиной А. С. не отвечали на письма. Безобразие!

Всю середину письма он пропустил и уже в конце «схватил суть»: старуха просит пособия на ремонт квартиры.

Красный карандаш мелькнул, как молния, – раз-раз! – ответ Анфисе Сергеевне был готов:

«Ваше письмо направлено в райсобес, куда вам и надлежит обратиться».

В тот же день Степан Петрович, не читая, подписал в числе других бумаг, заготовленных Брусковым, две бумажки: одну – в райсобес, а другую – собственной матери.

II

…Получив из области письмо Крылышкиной с препроводительным отношением, подписанным самим Судариным, заведующий райсобесом Герасим Никитич Конский – новый человек в городе Р., тихий, склонный к созерцательности и большой любитель ловли окуней на удочку, – впал в состояние некоего умственного столбняка.

– В чем дело? Определенно частное письмо! Но зачем тогда к нему пришпилено официальное отношение? Направляется на рассмотрение?

Он прочитал письмо Анфисы Сергеевны еще раз – и ничего не понял. Прочитал третий раз – и опять не понял. Что за напасть!

Недоумение его рассеяла секретарша Любовь Николаевна Козликова, толстощекая хохотушка, местная уроженка, которую Герасим Никитич с отеческой простотой звал просто Любашей.

– Герасим Никитич! – сказала Любаша, войдя в скромный, с фанерными стенами, кабинетик Конского. – Там вас эта старуха дожидается, Крылышкина. Примете?

Герасим Никитич посмотрел на румяную секретаршу и жалобно произнес:

– Я, Любаша, никак не могу в толк взять: зачем область письмо Крылышкиной нам переслала?.. Крылышкина пишет какому-то своему сынку… о семейных делах… При чем здесь райсобес – хоть убей не пойму!

– Так ведь Крылышкина-то приходится мамашей товарищу Сударину, Герасим Никитич! – сказала осведомленная Любаша. – Вам потому и переслали. Понятно?

– Понятно… Странно только, что товарищ Сударин семейные свои дела… Хотя… просите!

Анфиса Сергеевна, получив из областного учреждения бумажку, предлагавшую ей обратиться в район, тоже ничего не поняла и недоумевала не меньше Конского. Войдя в его кабинет, она хотела было сказать что ей, собственно говоря, ничего не нужно от райсобеса, но Герасим Никитич не дал ей даже рта раскрыть.

– Садитесь, Анфиса Сергеевна, садитесь! – радушно суетился он, усаживая старуху. – А я, признаться, и не знал, что вы приходитесь мамашей Степану Петровичу… Нехорошо с вашей стороны такое инкогнито соблюдать, Анфиса Сергеевна, нехорошо… Пришли бы прямо ко мне, я бы и без письма меры принял…

– А я, товарищ Конский…

– И слушать не хочу!.. Все будет в порядочке, Анфиса Сергеевна! Завтра пришлю мастеров, и… запустим машину. Сделаем вам ремонтик!.. Вы не стесняйтесь, говорите прямо, что вам нужно! А будете писать Степану Петровичу, передайте привет!

Старуха Крылышкина подумала, что «Степушке с горки виднее», и сказала:

– Я никому нигде не говорю, что я Степина мать. Кто знает – пусть знает, а кто не знает – тому и знать незачем, – и не стала протестовать.

Р. – маленький городок. Люди в нем живут на виду друг у друга. Вскоре многие жители узнали, что квартирку старухи Крылышкиной райсобес отремонтировал по распоряжению ее сына, областного начальника, за государственный счет, и, конечно, нашлись такие, которые этот поступок Сударина строго осудили.

А сотрудник местного музея краеведения Соков послал в областную газету письмо, в котором весьма живописно описал это происшествие, обвиняя С. П. Сударина в использовании служебного положения, а тихого Конского – в подхалимстве.

III

Редактор областной газеты, прочитав письмо Сокова, обрадовался и сказал работнику отдела писем:

– Интересный материальчик! Фельетон, пожалуй, можно будет соорудить. Но кое-что тут еще не ясно. Надо запросить Сударина, на каком основании и по каким мотивам был произведен ремонт у Крылышкиной. Посмотрим, что он ответит. И тогда уже!..

Запрос редакции поступил в областное учреждение и попал… на стол к Брускову!

Зиновий Иванович «схватил суть» и в одно мгновенье ока сочинил ответ редакции: «По вашему запросу производится расследование» – и бумажку в райсобес, в город Р. – Конскому: «Сообщите, на каком основании и по каким мотивам был произведен ремонт квартиры гр. Крылышкиной, проживающей в городе Р.». Обе бумажки подписал сам Брусков, так как Сударин был на каком-то совещании, и отправил по назначению.

Герасим Никитич Конский, получив новую цыдулку из области, струхнул. Он понимал, что цыдулка написана неспроста и что «началась какая-то история». Он позвал к себе Любашу, и они стали совещаться.

– Как вы думаете, Любаша, в чем тут зарыта собака? – тревожно спросил Конский свою опытную в таких делах секретаршу.

– Сигнал поступил! – сказала проницательная Любаша.

– Допустим. Но вот что странно: зачем же область запрашивает меня об основаниях и мотивах, когда эти основания и мотивы ей, области, прекрасно известны?.. Если сигнал поступил – область сама должна отбиваться. И я-то при чем?.. Мне тогда предложили рассмотреть – я и рассмотрел.

– Но ведь первая бумажка подписана самим Судариным, а вторая – Брусковым. Понимаете?

– Понимаю… Хотя нет, ничего не понимаю. Как им ответить – вот что вы мне скажите!

– Поговорите по телефону с Судариным, – посоветовала Любаша.

Вечером Конский соединился по междугородному телефону со Степаном Петровичем.

– Здравствуйте, Степан Петрович! – довольно бодро начал Герасим Никитич. – Это Конский говорит, Р-ский райсобес. Мы тут получили от вас одну бумажку…

– Хорошо, что вы позвонили! – перебил его Сударин.

– Я, Степан Петрович, сразу сообразил, что дело тут…

– Обождите! – рявкнул в трубку Степан Петрович. – Я только что получил письмо от своей старухи. Зачем вы делали у нее ремонт? Кто вас просил?

– Вы!.. То есть вы, Степан Петрович, непосредственно не просили, а, так сказать, намекали… через письмо.

– Через какое письмо? Вы что, с ума сошли?

– Нет, еще не сошел, – уже без прежней бодрости ответил Конский, – но, так сказать, близок… Вы же сами переслали нам письмо Анфисы Сергеевны…

– Какое письмо? Кому оно было адресовано??

– Дорогому сынку… Вам, значит… А потом, значит, мне…

– Слушайте, вы действительно с ума сошли. Как я мог послать вам личное письмо матери, подумайте?!

– Не знаю, Степан Петрович. Возможно, что сейчас я уже… того… действительно рехнулся. Но когда я его получил, я был в свежем уме и здравой памяти. Как сейчас помню! Даю вам слово, что письмо у меня. На препроводительном отношении стоит подпись…

– Чья?

– Ваша!.. А теперь товарищ Брусков требует от меня объяснений…

Говорили они долго (телефонистка несколько раз грозила прервать их разговор), пока, наконец, не поняли друг друга и не разобрались во всей этой истории.

– Ну, спасибо вам, товарищ Конский! – с укором сказал на прощанье Сударин. – Видите, к чему приводит, извините меня, подхалимство. И себе устроили неприятность и меня подвели.

– Принимаю ваше «спасибо» только отчасти, Степан Петрович, – резонно ответил ему обиженный Герасим Никитич, – а главное «спасибо» вы своему Брускову скажите!..

* * *

Дело это разбиралось в надлежащих инстанциях. Сударину был объявлен строгий выговор с предупреждением, а Конского и Брускова сняли с работы.

В конце заседания Степан Петрович, державшийся спокойно и с выдержкой, поднялся и сказал:

– Считаю, товарищи, что я наказан по заслугам. Меня неоднократно предупреждали насчет Брускова, но я не обращал внимания на критику. Беда таких руководителей, как я, заключается в том, что мы часто не замечаем бюрократизма под самым своим носом!

С места ему сказали:

– Вы лучше расскажите, как это вы, руководитель, не читая подмахнули бумажку к собственной матери!

Степан Петрович вспыхнул, потупился и пролепетал:

– Доруководился!.. На всю жизнь будет уроком!.. Теперь по десять раз буду каждую бумажку читать… прежде чем подпишу.

– Читайте один раз, но не как гоголевский Петрушка, а со смыслом! – сказал ему председатель собрания.

…Брусков сейчас работает на городской почте, тоже в отделе писем… только заказных и спешных. Здесь его быстрота и решительность пришлись к месту. Многие жители города С. специально заходят на почту только затем, чтобы полюбоваться, как ловко и точно – раз-раз! – он стучит штемпельной печаткой, принимая корреспонденцию от граждан. Возле его окошечка очередей не бывает.

1950