Текст книги "Единственный свидетель (Юмористические рассказы)"
Автор книги: Леонид Ленч
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
Первый приказ
Откровенно говоря, до этого случая я думал, что отдать приказ – дело простое. В особенности – в мирное время.
«Если ты знаешь уставы, – рассуждал я, – то командовать нетрудно. Нужно только, чтобы в голосе была стальная непреклонность, в глазах – строгость, как у сокола, во всех движениях четкость и уверенность. „Исполняйте!“ – и все! А об остальном пускай думает тот, кому надо исполнять».
Теперь я так не думаю… Впрочем, расскажу по порядку.
…Вызвал меня к себе сам командир хозяйственной роты, капитан Солодухин.
– Вот что, товарищ Дроздов, – сказал мне капитан, – возьмете рядовых Ночкина и Потапова, поедете с ними в Круглянский лес, где наши заготовляют дрова. Надо доставить туда литературу, музыкальные инструменты и еще кое-что. На время командировки назначаю вас начальником отдельной команды с правами старшины. Задача ясная?
– Так точно, ясная, товарищ капитан!
– Документы и аттестаты получите в канцелярии. Грузовик отправляется завтра в восемь ноль ноль утра. Водитель тоже поступает в ваше распоряжение. Понятно?
– Понятно, товарищ капитан!
– Надеюсь на вас, Дроздов! Вам дается серьезное поручение. Не ударьте лицом в грязь. Вы отвечаете не только за себя, но и за всю команду: за точное исполнение приказа, за поведение, одним словом за все. Понятно?
– Понятно, товарищ капитан!
– Исполняйте!
…Утром без десяти восемь Петя Ночкин, Леня Потапов и я стояли на дворе в ожидании грузовика, готовые к путешествию.
Тюк с литературой и свежими газетами, завернутый в плащ-палатку и крепко увязанный веревками, лежал у моих ног. Подмышками у Пети Ночкина торчали гитара и балалайка, а Леня Потапов надел на себя футляр с баяном. Ансамбль песни и пляски, да и только! Смех смехом, но мы понимали, как приятно будет нашим ребятам, выехавшим в лес на тяжелую работу, получить мощное подкрепление для своей культпалатки, и оценили заботливость капитана Солодухина. Но я смотрел на своих дружков, таких же солдат, как и я сам, и думал: «Как же я буду ими командовать, когда они для меня Петя да Ленька, а я для них – Миша?!»
Только подумал – вдруг Петя Ночкин обращается ко мне и говорит:
– Надо бы, Миша, пойти справиться насчет машины. Что-то она не едет.
И тут я сам не заметил, как в моем голосе появилась эта самая непреклонная сталь. Я сказал:
– Вот что, орлы, «Миша» на сутки кончился. Был «Миша», да весь вышел. Налицо не Миша, а начальник отдельной команды. Понятно?!
Переглянулись мои орлы, но довольно дружно отрубили:
– Понятно, товарищ начальник!
А я со стальной непреклонностью продолжаю их, как говорится, «жучить», чтобы с первой же минуты путешествия вправить им мозги.
– Товарищ Ночкин! – говорю. – У вас шинель не заправлена как следует. Заправить как следует! А вы, товарищ Потапов, как вы ушанку надели? Куда у вас звездочка смотрит?! Надеть головной убор как следует!..
Петя Ночкин покраснел и начал одергивать шинель, а Леня схватился за ушанку. Глядя на них, я и сам стал проверять собственную шинельку, и пришлось мне покраснеть пуще, чем Пете Ночкину: чувствую – у самого складки сзади топорщатся.
«Хорош, думаю, начальник отдельной команды, на котором шинель сидит, как на верблюде! А еще команду свою подтягиваешь!..»
На мое счастье, в эту минуту во двор въехал грузовик, и ребята не заметили, как я – под шумок – быстро привел себя в образцовый порядок.
Надо вам сказать, что больше всего меня в этой поездке тревожила фигура водителя машины.
Дело в том, что шоферы (в том числе и военные) – особый народ. Шофер сидит у себя в кабинке один. Отсюда у некоторых из них появляется «ячество», или по-научному – индивидуализм. Сидя один в кабине, шофер чувствует себя полным хозяином машины, в особенности когда газует километров на восемьдесят в час. Отсюда у некоторых недисциплинированность и лихачество. Шоферам приходится много разъезжать, они много видят и много знают. К тому же они – я это заметил – пользуются, как говорится, «шумным успехом» у девушек. Отсюда у некоторых – зазнайство.
Однако мои опасения рассеялись, когда машина, въехав во двор, остановилась и из шоферской кабины вышел водитель – рядовой Николай Семенов и, обратившись ко мне, четко доложил:
– Товарищ начальник команды! Прибыл с машиной в ваше распоряжение.
Мне понравилась четкость Семенова, и я с удовольствием ответил на его приветствие. Краешком глаза я заметил, что на Петю Ночкина и Леню Потапова поведение нашего водителя тоже произвело должное впечатление.
Я все же осмотрел чистенькую, как ласточка, машину, потыкал носком сапога в крепко надутые покрышки, проверил, все ли в порядке, и гаркнул басом:
– По машинам!
И только тогда, когда уже скомандовал, спохватился: машина-то у нас одна, значит надо было просто сказать: «Садись!»
Ночкин и Потапов, как я успел заметить, переглянулись с усмешкой, и я опять почувствовал, что краснею.
Мы расположились с нашим грузом в кузове, Семенов дал газ, и машина тронулась.
Молча мы проехали несколько кварталов. Я сидел и мысленно ругал себя за то, что так неудачно скомандовал при посадке.
Вдруг Леня Потапов сказал:
– Товарищ начальник команды, разрешите обратиться?
– Говорите!
– Надо же заехать на склад, получить сухой паек на дорогу!
Недовольный тем, что Леня напомнил мне о моих обязанностях, о которых я, признаться, забыл, я сухо сказал ему:
– Сам знаю, рядовой Потапов. Доедем до Кузнечной, скажите водителю, чтобы свернул к складу.
– Миша! – вскрикнул Петя Ночкин и тотчас же поправился, – то есть, товарищ начальник команды, мы же давно проехали Кузнечную!..
Я посмотрел по сторонам и увидел, что Ночкин прав: поворот на Кузнечную остался далеко позади.
– Скажите водителю – пусть повернет назад и едет на склад! – буркнул я, не глядя на Петю, понимая, что совершил еще одну ошибку, недопустимую для командира: командир, по-моему, не имеет права ни на минуту забывать о людях, которыми командует, каковы бы ни были его личные переживания и огорчения.
Вскоре мы бойко подкатили к длинному серому зданию военного продсклада.
Мы вылезли из машины. Я отдал Лене Потапову наши аттестаты и со стальной непреклонностью (опять она у меня появилась!) скомандовал:
– Рядовой Потапов, получить паек на всех! Живо!.. Чтобы через пять минут здесь быть с продуктами! Понятен приказ?
– Понятен, товарищ начальник команды! – не хуже, чем я при посадке, гаркнул Потапов. – Через пять минут быть здесь с продуктами.
– А ну, – на носочках! Исполняйте!..
Потапов опрометью кинулся к складу, но тут, как на грех, вылез из своей кабины Семенов, который не слышал, какую команду я подал, и сказал благодушно:
– Имеем возможность полчасика покурить, товарищ начальник, а то и больше!..
– Почему это… полчасика?!.
– Посчитайте: пока выпишут продукты на четырех человек, пока взвесят, пока оформят… да, полчаса, не меньше!.. Успеем накуриться!
Он сел на бревна, лежащие на дворе склада, вытащил из кармана шаровар кисет и стал сворачивать самокрутку чуть ли не с четверть метра длиной. Я посмотрел на Петю Ночкина и прочитал в его глазах укор и насмешку.
«Эх ты… стальная непреклонность! – говорили, казалось, Петины, карие, с золотыми искорками, глаза. – Отдаешь команду, не подумав! „Живо“, „На носочках!“, „Через пять минут!..“ Ты бы еще секунду дал на исполнение!.. Вот и сел в лужу!»
Мне снова стало неловко. Я не выдержал и сам пошел на оклад – помочь Потапову получить продукты.
И мы уже мчимся по гладкому асфальту отличного шоссе. Весна в наших краях замечательная, веселая, дружная, и я с удовольствием дышал чистым полевым воздухом. Настроение у меня улучшилось, а Семенов еще поддал газу, и мы летели, как снаряд. Я вспомнил Николая Васильевича Гоголя: «Какой же русский не любит быстрой езды?..» Леня Потапов и Петя Ночкин сидели, вытянув ноги, в стороне и о чем-то с жаром беседовали.
– Ну как, орлы? – спросил я, подсаживаясь к ребятам. – Самочувствие хорошее?
– Подходящее, товарищ начальник! – ответил Петя Ночкин, подмигнув Лене Потапову.
– Ладно, ладно, Петя! – сказал я. – Дай-ка закурить!
Петя достал свой кисет, мы свернули, по примеру Семенова, по здоровенной козьей ножке и задымили, как смолокурня. Потом Леня Потапов вынул из футляра баян и, перебирая клавиши, затянул тенорком: «Летят перелетные птицы». Мы с Петей подхватили и, пока совсем не охрипли, исполняли одну песню за другой из нашего обширного репертуара. Мы спели и «Одинокого гармониста», и «Пшеницу золотую», и «Не пылать земному шару», и «Брянский лес», и «Приходите свататься!»
Вдруг машина остановилась. Семенов вылез из кабины и, положив руку на борт грузовика, обратился ко мне. Лицо у него было очень серьезное и озабоченное, черные брови нахмурены.
– Товарищ начальник, – сказал Семенов. – Счастье наше кончается: пора сворачивать с шоссе на проселок. В Круглянский лес можно попасть или через Михайловну – это первый поворот, или через Дубовское – это второй поворот. Как прикажете ехать?
И вот тут я совершил, можно сказать, главную ошибку как командир.
Перед отъездом я хотел расспросить насчет дороги в Круглянский лес сержанта Павлюкова, который туда ездил не раз, но не успел это сделать, и поэтому, честно говоря, прямо ответить Семенову на его вопрос не мог. Конечно, мне надо было узнать его мнение о дороге, посоветоваться с ним, но я решил, что такое совещание уронит мой авторитет как начальника команды в глазах Ночкина и Потапова, и поэтому брякнул первое, что пришло в голову:
– Поедем через Михайловку!..
В эту минуту на шоссе впереди появился идущий тихим ходом грузовик, и Леня Потапов сказал мне:
– Машина едет… Остановить бы, расспросить о дороге, – может быть, местные люди едут!..
Замечание было дельное, но мне опять показалось, что мой командирский авторитет пострадает, если я сам же начну ревизовать мой приказ. Я так посмотрел на Потапова, что он сразу съежился и опустил глаза. А я со стальной непреклонностью повторил приказ:
– Через Михайловку!.. Поехали, товарищ Семенов!..
Через полчаса мы свернули с шоссе на проселок, а еще через двадцать минут крепко засели в большой колдобине, наполненной жидким талым снегом, смешанным с грязью. Дорога на Михайловку оказалась, мягко говоря, неважной. Пришлось нам вылезти из машины прямо в воду, которая доходила почти до колен, заткнуть полы шинелей за ремень и помогать Семенову вырваться из проклятой ямы. Из-под буксующих колес прямо в лицо летела жидкая грязь (хорошо, что предусмотрительный Семенов плотно закрыл брезентом наш ценный груз), но я не замечал ничего: так мне было неловко от своей оплошности и так мне хотелось поскорее выпутаться из беды!
Петя Ночкин и Леня Потапов, грязные, как черти, промокшие так же, как и я, до нитки, тоже старались изо всех сил: окапывали лопатами глину под колесами, подбрасывали в колеи срубленные сосновые и еловые ветки, наваливаясь на кузов сзади, натужными голосами кричали: «Взяли!», «Еще раз взяли!», но машина упорно не брала и не вылезала из ямы. И при этом я не заметил ни одного косого взгляда в мою сторону, не услышал ни одного слова упрека – шепотом – в свой адрес. Вот когда я оценил дисциплинированность и деликатность моих боевых дружков!
Не знаю, чем бы все это кончилось, но неожиданно на наше сиротское счастье из лесу выехала трехтонка. Колеса ее были опутаны цепями. Трехтонка, как потом выяснилось, шла из Михайловского совхоза в город. Водитель ее – молодой парень с казачьим чубом, в серой смушковой «кубанке» набекрень – отворил дверцу кабины, посмотрел на наш несчастный грузовик, на нас, свистнул и сказал авторитетно и веско, словно врач, определяющий болезнь:
– Сами до ночи не вылезете! Куда же это вы направляетесь, страннички?
– В Круглянский лес! – ответил я.
Веселый водитель снова свистнул (видно – такая у него была привычка) и сказал:
– Какой это чубук посоветовал вам ехать в Круглянский лес через Михайловку?
Я почувствовал, как вся кровь бросилась мне в лицо.
– А разве не ездят в Круглянский лес через Михайловку?
– Ездят! – ответил он. – Но только туда и только один раз в жизни!..
Дружный хохот моей команды покрыл его слова.
– Летом можно, конечно, и через Михайловку ездить, – прибавил веселый водитель уже серьезно, – а сейчас только через Дубовское! За Михайловкой дорога еще хуже. Давайте так сделаем: я вас возьму на буксир и вытащу задним ходом на шоссе. Потеряете час, но зато доберетесь до Круглянки. А так – пропадете, как швед под Полтавой или как Гитлер под Сталинградом.
– Моя это вина! – сказал Семенов, явно выручая меня. – Не узнал про дорогу – вот и сунулись в воду, не зная броду. Давай, парень, буксир! Разрешите действовать, товарищ начальник? – прибавил он, обратившись ко мне.
Безо всякой «стальной непреклонности» я ответил: «Исполняйте».
На буксире у трехтонки мы выехали назад на шоссе, поблагодарили нашего спасителя за помощь, а через три часа уже сдавали литературу и инструменты начальнику культпалатки в Круглянском лесу сержанту Бурачкову.
Он был счастлив и говорил, что завтра же вечером закатит в лесу концерт самодеятельности.
Отдохнув немного, мы еще засветло выехали домой – я решил вернуться в полк в ту же ночь.
Откровенно говоря, настроение у меня было скверное. Я считал, что провалился на первом же, по сути дела очень легком экзамене на звание командира. Я перебрал в уме все свои ошибки одну за другой, сравнивал себя с нашими командирами, и сравнение это было настолько не в мою пользу, что я не находил себе оправдания. А Петя Ночкин и Леня Потапов, прижавшись друг к дружке, между тем спали сном праведников.
В полк мы вернулись глубокой ночью. Утром меня вызвал к себе капитан Солодухин.
Я отрапортовал ему по форме, как полагается, что задание выполнено.
Он сказал:
– Я доволен вами, товарищ Дроздов. Вы выполнили мое поручение хорошо. Объявляю вам благодарность от лица службы.
Я вытянулся и отчеканил:
– Извините, товарищ капитан, но я благодарность вашу принять не могу!
Капитан даже слегка побледнел после моих слов.
– Что такое? Что вы там натворили?! – спросил он меня тревожно.
Я рассказал капитану все и добавил:
– Что же выходит теперь, товарищ капитан? Выходит, я не могу быть командиром?!
Капитан улыбнулся, но потом стал серьезным и сказал:
– Нет, Дроздов, не выходит! Хорошо уже то, что вы сами осознали свои ошибки. Для того чтобы командовать, мало одного знания уставов. Ведь приказ командира – святое дело, он подлежит безусловному исполнению. А это прежде всего обязывает нас, отдающих приказ, быть на высоте своего командирского звания! Все надо учитывать, вплоть до самой чепуховой мелочи, прежде чем звякнешь повелительным наклонением. Командирское слово на ветер нельзя бросать! Надеюсь, что в следующий раз вы ошибок делать не будете. Можете идти!..
Я повернулся – налево кругом! – щелкнул каблуками и пошел к себе. Мне хотелось как можно скорее передать капитанскую благодарность моим дружкам – Пете Ночкину, Лене Потапову и первоклассному шоферу Николаю Семенову.
1952
Счастливое свидание
Ковров и Зубков – шоферы, москвичи, подружились еще на фронте во время войны. Много тысяч километров прошли по фронтовым дорогам лихие их полуторки, много раз приходилось друзьям лежать в кюветах – усами в грязь! – слушать всем потрясенным своим существом отвратительную какофонию бомбежки, видеть краешком глаза, как взлетают к небу фонтаны земли, как подлец-пикировщик, промахнувшись в первый раз, идет на второй заход, злобно урча мотором: «Достану-у, достан-у-у, достан-у-у!..»
Нет, не достал! Ковров и Зубков, «побывав за границей» вместе со всей Советской Армией, вернулись целехонькие и невредимые, с медалями во всю грудь, в родную Москву к своим семьям, демобилизовались и вместе поступили на работу – на строительство новых жилых домов в столице.
Только наш, советский человек, много на своем веку потрудившийся, много повоевавший, знающий «почем фунт лиха», не раз со спокойной усмешкой глядевший смерти прямо в глаза, поймет то истинное наслаждение, которое испытывали Ковров и Зубков, когда они гнали свои грузовики, нагруженные контейнерами с кирпичом, по великолепным подмосковным магистралям с кирпичных заводов на стройку.
Нагретый асфальт скатертью стелется под колеса, ветер свистит в ушах, промелькнул и исчез сосновый красавец бор, придорожная березка махнула вслед зелеными кудрями, метровым пальцем погрозил с дорожного плаката строгий товарищ с ненатурально красивым лицом (а чего там грозить – машина бежит по всем правилам!) – и вот уже впереди возникает сказочное марево Москвы и гордые силуэты высотных зданий. Пошли московские улицы – шумные, деловые, неугомонные. Скорей, скорей, к себе на стройку!..
Машина въезжает через знакомые ворота во двор, где стоит выложенный уже до шестого этажа будущий дом. Снуют по двору веселые девчата в мужских штанах и резиновых сапогах, с запачканными известкой лицами. Десятник, плотный, в расстегнутой спецовке, обрадованно машет рукой: «Давай сюда!» Плавно и мягко движется в знойном воздухе огромный голенастый кран. Крановщица Маруся, высунув из орлиного гнезда головку, повязанную алым платочком, во весь рот улыбается шоферу с высоты, кричит, напрягая голос:
– Молодец, Ваня, во-время поспел! А то каменщики уже вчистую подобрали.
Мирная жизнь, мирный созидательный труд – да что же лучшего может пожелать себе человек за короткие в сущности сроки своего существования на земле!
Ковров и Зубков трудились так же хорошо, как и воевали, – обходились без аварий, без капитального ремонта: стали передовиками не на словах, а на деле. Портрет Коврова даже в газету попал: стоит шофер у своего до блеска отмытого «ЗИСа» – пятки вместе, носки врозь, кепочка – слегка набекрень, по-гвардейски!..
По выходным дням друзья обязательно встречались: или Ковров с женой Клавой и детьми Леной и Нюрой придет к Зубкову, или Зубков со своей Лелей и сыном Алешкой (уже после войны родился) пожалует в гости к Коврову. А то в театр соберутся или в кино. А летом уж обязательно на лоно природы: в Сокольники, Измайлово или по каналу теплоходом в Березовую рощу, или в Солнечную поляну. Сядут на вольном воздухе под дубок, расстелют скатерть-самобранку, смотрят на голубую воду канала, на белые паруса спортивных яхт, на своих ребятишек, играющих в пятнашки на берегу, и ведут неторопливый разговор.
– Хорошо! – скажет Вася Ковров.
– Чего лучше! – подтвердит Ваня Зубков.
– А почему – хорошо? Можешь ответить, Ваня?
– Философствовать хочешь, Вася? Изволь! Хорошо нам потому, что солнышко наше мирное, ласковое. Посмотри, как речка играет, как березки красуются, послушай, как люди поют, как ребята смеются…
– Мысль твою я понимаю, Ваня! – перебьет дружка нетерпеливый Ковров. – Мир – это великая вещь! Но главное, по-моему, еще в том, что рабочая наша совесть чиста. Работаем мы с тобой на своем участке хорошо, – потому и чувствуем себя хорошо! Возьмем тебя. Я, как твой товарищ, должен тебе прямо сказать: ты в своей транспортной работе кое-чего достиг! Достиг, Ваня, достиг!..
– А ты, Вася, разве не достиг?! О ком в газетах пишут? О Василии Коврове!..
Тут, конечно, Клава Коврова вмешается:
– Хватит вам уже друг дружку хвалить, гвардейцы!
Леля Зубкова подхватит:
– Вы, ребята, как в басне Крылова: кукушка хвалит петуха. И так уж красные сидите. Нахвалились!..
– На свежем воздухе – можно! – скажет Ковров.
– Ветерком провеет – и ничего! – подтвердит Зубков.
И опять вьется кудрявым дымком душевный разговор.
– Только бы, Вася, война не помешала! – скажет Зубков.
– Нас не тронут – мы не тронем! – ответит Ковров.
– Но если уж тронут – пусть не обижаются!
…Однажды, в воскресенье, пришел Ковров в гости к Зубкову и еще с порога, не здороваясь, закричал:
– Ваня, знаешь, кого я встретил вчера?! Сухонкина!
– Что ты говоришь?! Живой?
– Живой наш кашевар!.. Здравствуй, Леля! Ленька, Нюрочка, берите Алешку, бегите на двор!.. Обожди, Ваня, сейчас все расскажу по порядку.
Ковров сел, закурил, стал рассказывать:
– Ну-с, гоню, значит, с грузом по Можайке, вижу – у обочины загорает «победа». Капот раскрыт, в моторе копается водитель. Помахал мне рукой и опять носом в мотор. Торможу, съезжаю на обочину. Замечаю: вид у водителя очень грустный: значит, думаю, плохие у него дела. А он продолжает копаться в моторе, бурчит себе под нос крепкие слова. Спрашиваю: «Что там у тебя, дружок?» Он оборачивается, смотрю: батюшки мои, это же Сухонкин. «Кашевар, ты?!» – «Я, старшина, я!..» – «Что ты здесь делаешь?» – «Да вот, видишь, не идет машина никак, а почему не идет – понять невозможно…» – «Сейчас получишь авторитетную техническую консультацию…»
– Какой он из себя, наш кашевар? – спросил Зубков.
– Да все такой же: тощий, смирный, нос, как руль, только будто еще длиннее стал. Вылез я из кабины, посмотрел у него мотор: искра есть, зажигание в порядке. Спрашиваю: «Ты подачу-то проверил?» – «Нет». – «Какой же ты после этого водитель, голова садовая? Дай шланг!» Взял шланг, продул – мотор заработал. Пяти минут не прошло. Он в затылке чешет: «А я, говорит, уже минут сорок бьюсь!» Разговаривать нам некогда было: оба спешили. Я его адрес записал, звал в гости. А работает он на ткацкой фабрике.
– Водителем? – спросил Зубков.
– Думаю, на «персоналке» у директора или у главного инженера. Но какой же он водитель, сам посуди. Горе одно!.. Не сегодня-завтра выгонят!..
Долго говорили друзья об этой встрече, жалели беднягу Сухонкина, который, видать, отстал от товарищей, не сумел выйти на широкую дорогу жизни, вспомнили фронтовые деньки, окончательно расчувствовались, и Ковров сказал:
– Я считаю, что мы должны помочь нашему боевому товарищу. Наш долг – сделать из Сухонкина настоящего водителя. Возьмем его на буксир, Ваня, будем учить!..
– Возьмем, Вася, – тотчас согласился с другом Зубков. – Прямо сейчас пойдем к нему и возьмем!..
Жены зашумели было против, дескать – поздно уже, но Ковров и Зубков так решительно поднялись из-за стола, что Клаве с Лелей пришлось смириться. Женщины остались дома, а мужья их поехали к Сухонкину.
Кашевар принял друзей хорошо, познакомил со своей женой – Антониной, показал спавшую блаженным сном двухлетнюю Майю и усадил за стол. Проворная, красивая Антонина быстро приготовила все необходимое для встречи старых боевых товарищей. Сухонкин предложил тост за счастливое свидание, но Ковров остановил его и сказал:
– Обожди, кашевар! Сначала мы должны тебе сообщить кое-что. Мы с Ваней будем тебе помогать, это ты имей в виду!..
– Мы тебя, Петя, на буксир берем! – подтвердил Зубков.
Сухонкин поморгал глазами, но ничего не ответил.
– Мотор будешь с нами изучать по выходным! – продолжал Ковров сурово, по-старшински. – А то какой же ты водитель, когда в самых пустяках не разбираешься! Ты меня извини, но за вчерашнее тебя, Петя, надо было носом твоим длинным в подачу потыкать!..
– Сейчас, Петя, нельзя без технических знаний! – подхватил Зубков. – Время не то! Учиться тебе надо, расти!.. Тем более что ты на «персоналке» работаешь!..
– На какой «персоналке»? – сказал Сухонкин, все еще моргая глазами. – Я на фабрике наладчиком станков работаю, а не водителем!
– Постой, а машина чья же?
– Машина – моя собственная! – сказал Сухонкин. – На премию купил!..
Теперь пришлось самим друзьям поморгать глазами.
– А вы что, товарищи, газет не читаете? – сказала Антонина с улыбочкой. – Он ведь у меня знаменитым стал…
– Вместе с инженером Комаровым и еще некоторыми нашими ребятами… станочек один мы сконструировали, – пояснил Сухонкин.
– Проглядели! – сказал Ковров и строго взглянул на Зубкова.
– Проморгали, – подтвердил Зубков и виновато посмотрел на Коврова.
Много в этот вечер смеялись в комнате Сухонкина, долго шел душевный разговор. А потом Ковров предложил тост за хозяина, который «достиг вершины на производстве и в жизни». Но Сухонкин тост этот решительно отклонил.
– Я, товарищи, дорогие мои, не считаю, что я «достиг вершины», – сказал Сухонкин. – Я, если хотите знать, собой ни разу еще доволен не был. Вот сидит во мне какой-то червяк и точит, и точит, и точит!.. Беспокойство такое за сердце берет, – места себе не нахожу!.. Взять – этот станок наш!.. Хороший станок, – нечего, как говорится, бога гневить. А ведь – не предел! И появилась у меня новая одна мыслишка. Вы хоть в нашем деле мало понимаете, как и я в вашем, но все же – вы ведь техники и ребята мозговитые… Я вам сейчас один чертежик покажу…
…Возвращались Ковров и Зубков от Сухонкина поздно ночью, пешком. Шли по уснувшей Москве и молчали. Не хотелось говорить – какая-то смутная тревога заставляла друзей тяжело вздыхать да посматривать на далекие звезды.
Уж не червяк ли беспокойства проснулся в их сердцах после встречи с бывшим кашеваром?!
1952
