Текст книги "За кулисами диверсий"

Автор книги: Леонид Колосов

Соавторы: Михаил Михайлов,Вадим Кассис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

Недалеко продолжалось еще с километр. Наконец мы поднялись на пятый этаж высотного дома. Отдельная двухкомнатная квартирка. Уютная. В столовой накрыт стол на двоих. Виски, водка, сухое вино, семга, севрюга, икра и прочие атрибуты для ужина. Полуоткрытая дверь второй комнаты давала возможность узреть половину широченной кровати… Алла сразу же взяла на себя роль хозяйки.

– Раздевайтесь, Александр Александрович. Чувствуйте себя, как дома. Можете снять пиджак.

– Спасибо, мне не жарко.

Мы сели за стол. Поначалу беседа не клеилась. Потом через несколько рюмок отчуждение прошло. Алла буквально забросала меня вопросами: «В каких колониях был? Кто сидит? Фамилии начальников? Кто из сотрудников КГБ вел следствие?» Но особенно ее интересовал, как ни странно, период более чем тридцатилетней давности, когда я работал в печати…

– Напишите нам о журналистских и партийных работниках того периода. Ведь вы встречались с очень интересными людьми. Что вы думаете о них? О их работе в прошлом, характере…

Я молчал. Я не мог не молчать, понимая, чего от меня хотят…

– Мы вам очень хорошо будем платить. Я уж не говорю о том, что все ваши литературные работы будут широко опубликованы и популяризированы на Западе. О работе на радиостанции «Свобода» вам уже говорили?

Нет, не получалось у нас беседы с Аллой – Эйлин Натансон. Она, видимо, почувствовав, что я не очень иду на крючок, прибавила страсти к своему монологу.

– Александр Александрович, мы хорошо знаем вас, ибо интересовались вашим прошлым. Наши цели совпадают, ибо эта цель – святая борьба против советской системы, которая не устраивает и вас. Соглашайтесь на сотрудничество с нами, и мы пойдем рука об руку до самого конца…

До конца мне идти не хотелось, а захотелось домой… Мы попрощались, условившись встретиться через десять дней. Алла осталась на квартире. Решила не уходить вместе со мной.

Через десять дней мы встретились с Натансон еще раз. Теперь уже у метро «Маяковская». Снова вопросы о людях, с которыми работал, о советских писателях, с которыми встречался, о «диссидентах»… Опять звала на «Свободу»…

– Нет, вам в этой стране делать нечего… Только к нам! Только к нам!

– К вам в Америку или на радиостанцию «Свобода»? – полушутя–полусерьезно спросил я.

– Америка и радиостанция «Свобода» – это и есть мы, – отпарировала она. Когда я спросил, не скучает ли она по Америке, – заплакала:

– Скучаю. Очень скучаю. Но вы, пожалуйста, не забывайте, что я – Алла. То есть я – русская. И никакого отношения к американскому посольству не имею… Не подумайте, пожалуйста, что я боюсь. Но так будет лучше. Осторожность никогда не мешает.

Еще через десять дней мы должны были с Аллой пойти в Большой театр на «Лебединое озеро».

– Ьилеты будут у меня, – пояснила она. – Захватите все свои рукописи, сложив их в коробку из–под конфет. Но в дальнейшем так часто мы встречаться не будем. Это не очень полезно. Держите связь с Григоренко и Алексеевой. Они наши люди. Все через них. В острых критических случаях можете позвонить. Желательно по–английски, конечно, не называя себя. Скажете: «Джон просит». Запишите телефон…

Я записал. Но в театр не пришел, хотя за день до намеченного свидания Тамара Гальперина напомнила мне по телефону: «Не забудьте: завтра у вас Большой театр…»

Почему я не пришел в театр, порвав тем самым связь с Эйлин Натансон? Да просто не захотел быть предателем! И к Григоренко, и к Алексеевой, которые, кстати, уехали за границу и продолжают там бурную антисоветскую и антирусскую деятельность, и ко всем другим «диссидентам» – тоже больше не пошел. По той же причине: не захотел быть предателем… Стыдно признаться, но неоднократные разъяснения сотрудников прокуратуры, органов государственной безопасности, с которыми мне, конечно, приходилось встречаться при арестах своих, о том, что «диссиденты» работают на иностранные разведки, я расценивал как клевету, пропагандистский прием. А на поверку это оказалось правдой. Страшной правдой…»

* * *

Так закончилась история знакомства А. Петрова—Агатова с американским вице–консулом Аллой Натансон, которая оставила столько грязных следов от своей грязной работы на Центральное разведывательное управление, сидя под крышей американского посольства в Москве.

Отщепенцы

Зимой на венецианском Лидо делать нечего. Впрочем, как и в самой Венеции… Свинцовые тучи вместе с едким туманом и мелким дождем съедают не только голубизну каналов, но и кружевную ажурность мостов, повисших над ними. От воды несет гнилью, от насупившихся дворцов замшелой старостью. Сыро, зябко и грустно. В отелях и пансионах полно свободных номеров. Цены на кустарные поделки из знаменитого муранского стекла падают почти до номинала. Без солнечных лучей их фантастические краски тускнеют и уже не побуждают легкомысленно вытаскивать портмоне.

Венецианцы не любят это время года. «Басса стаджоне», – печально говорят они. Первое слово имеет разные значения: «низкий», «мелкий», «тихий» и даже «подлый»… сезон. Говорят так потому, что сокращается число туристов, за счет которых процветают ремесла и торговля, и набегает очередная волна ревматических заболеваний – недуга предков, от которых страдают и старые и малые обитатели «Серениссимы» – «Светлейшей» – так называли Венецию во времена дожей.

А на Лидо и того хуже. Маленький островок, который силы природы растащили за два конца на двенадцать километров, превратив в узенькое лезвие суши на морском мелководье, становится пустынным от людей, как временное местожительство Робинзона Крузо. «Лидо защищает Венецию от Адриатики и помогает ей опустошать карманы туристов». Так утверждают жители «Серениссимы». То ли в шутку, то ли всерьез. А может, и всерьез. На Лидо нет ни каналов, ни мостов, ни дворцов. Но тут регулярно устраивается международный кинофестиваль, проводятся художественные и спортивные выставки, работают фешенебельные пляжи с золотым песком, ночные кафе с представительницами «второй древнейшей», которых в силу их внешней респектабельности не решаются трогать бравые ребята из полиции нравов, и крутится колесо рулетки муниципального казино… Но все это шумит, кружится, сверкает и беснуется в весенне–летне–осенний сезон, когда светит солнце и с моря дует освежающий ветерок. Зимой в промозглую противность сюда редко кто приезжает, хотя круглогодично работает казино. «Басса стаджоне» – сезон бедных или очень экономных туристов, которые не то что на казино, но и на извозчика тратить денег не станут… Традиционные черные пролетки с красными колесами часами стоят у небольшой пристани Лидо в отчаянном ожидании клиентов. Кажется, что и лошади всем своим понурым видом вопиют: «Садись, прокачу».

В один из ненастных февральских дней попали на Лидо и мы. Собственно, на острове делать нам было нечего, потому что приехали по делам в Венецию. Но так уж получилось, что от площади Сан—Марко отходил «диреттиссимо» на Лидо, то бишь прямой пароходик, а это – всего пятнадцать минут ходу. Поездив на грустном извозчике, постояв около дверей работающего, но пустого казино и побродив по забитым сувенирами магазинчикам самой торговой улицы острова, зашли мы в небольшую тратторию перекусить. Уютные столики в белоснежных мантиях скатертей, во всеоружии стекла бокалов и нержавеющей стали приборов были пустыми. Лишь за одним из них сидели трое – две пожилые дамы и еще более пожилой синьор. Кто–то из западных психоаналитиков, кажется Зигмунд Фрейд, которого считают большим специалистом по части всяких сексуальных теорий, утверждал, что если человек входит в пустое кафе, он обязательно сядет в углу спиной к стене, а если увидит одиночного посетителя, то постарается занять место поближе к нему. Такой феномен Фрейд объяснял пещерным атавизмом в психологии современного индивидуума. На заре человечества наши далекие предки в первую очередь старались защитить спину и быть поближе к соплеменнику на случай неожиданной опасности. Не знаем, так ли это, но, войдя в тратторию, не раздумывая выбрали столик неподалеку от начавшей свою трапезу троицы и сели на стулья, которые стояли у стены…

И тут нас ждал сюрприз. Наши случайные соседи говорили без всякого акцента на чистейшем россиянском языке.

– И все–таки удивительно глупо сравнивать Венецию с Петербургом, не правда ли, Мишель?

– Петербург с Венецией, хочешь ты сказать, дорогая. Не знаю, право. Туман от Невы имел другой аромат, да и вообще тогда мы воспринимали все по–другому: и туман, и архитектурные красоты, и нас самих. Будь так любезна, Анна, положи мне еще салату.

– Да, Петербург, Петербург, золотая пора. Помнишь, Любочка, как мы мечтали попасть на бал к Кшессинской? Интересно, что стало с ее дворцом?

– Кто-то из наших побывал в Петербурге туристом и говорил, что «товарищи» превратили дворец в милицейский участок...

– Не говори так громко, Аня, эти синьоры, как мне кажется, прислушиваются к нашему разговору.

Нам показалось, что сохранять инкогнито неудобно.

– Простите, пожалуйста,– сказал один из нас,– мы не прислушиваемся, а даже понимаем, о чем вы говорите. Видимо, мы соотечественники?

Пожилой господин перестал жевать и подозрительно посмотрел на нас.

– С кем имею честь?

– Мы советские журналисты.

Гладковыбритые щеки господина стали наливаться синевой.

– Мы не соотечественники, милостивые государи! Мы – враги-с! Да, да, враги-с! Думаете, что если вы вышвырнули нас из России, то мы не вернемся? Не мы, так наши дети или наши внуки, но вернемся и покажем вам, краснопузым...

Изо рта господина начали вылетать ошметки салата. Нам стало противно. Спорить с ним не имело смысла. Мы встали из-за стола, извинились перед официантом и пошли к выходу. А он продолжал хрипло орать нам вслед: «Не мы, так наши внуки! Запомните это! Вы еще услышите об НТС!»

Об НТС – Народно-трудовом союзе, возникшем из остатков белой армии, находившемся ранее в услужении фашистских разведок, ныне – у натовских секретных служб,– тоже слышать приходилось. И не только　слышать, но и беседовать с некоторыми из представителей этой организации: «отцами», «детьми» и даже «внуками». По-разному оказывались эти «представители» в Советском Союзе. Одни приходили открыто, раскаявшиеся и готовые понести наказание за преступления против Родины, другие – тайно, нелегально, еще пытавшиеся пакостить и вредить на советской земле...

Евгения Ивановича Дивнича, с которым довелось встречаться, называли патриархом энтээсовцев. И это не случайно. Отец – офицер царской армии. Погиб на фронте в первую мировую войну. 1920 год. Дивнич вместе с семьей эмигрировал в Югославию, где кончил кадетский корпус. В студенческие годы одним из первых принял участие в создании Народно-трудового　союза нового поколения (НТСНП), впоследствии переименованного в НТС. С 1934 по 1940 год был председателем НТСНП. В марте 1940-го формально отошел от организации. Формально, ибо был не согласен с практическими методами борьбы с Советской властью, хотя и оставался ее злейшим врагом... После освобождения Югославии от гитлеровской оккупации был арестован и осужден советским судом. С тех пор и до конца своих дней Е. И. Дивнич жил в Советском Союзе, а более точно – в городе Иваново, где и умер в ноябре 1966 года.

Незадолго до своей кончины он говорил: «Некоторые считают меня, что я симпатизирую большевикам. Утверждать подобное не только неверно, но и нечестно. Ни годы изоляции, ни риск расстрела не сломили меня. Не только я, но и те, кто шел рядом со мной и знает мою подноготную в любых критических ситуациях на подпольной работе, поведение на следствии и перед трибуналом, могут лишь возмутиться столь нелепым обвинением в мой адрес. Я просто не вправе скрывать то, в чем пора объясниться. Этого требует правда. Этого требует мой долг перед теми, кто ушел «туда» в угоду наших утопий и безрассудно погиб. И вообще настало время протереть губкой наши отношения. Уроки жизни многое изменили. Немало произошло и перемен. Накопились и коренные расхождения между нами. Я целиком включился теперь в жизнь своего народа».

Евгений Иванович недаром выбыл из НТС накануне войны. И отнюдь не по формальным соображениям... «Итак, во имя правды мы отдались борьбе,– отмечал он.– Но как далеки были наши представления от тех сюрпризов, которые ждали нас в дальнейшем. Тогда Советский Союз представлялся нам как «терра инкогнита». Мы мечтали разгадать, что творится за запертой от нас заветной границей. Интересовала не только экономическая сторона вопроса, а тот психологический процесс, который происходил в душе русского народа».

Экономические и психологические процессы, происходившие в Советском Союзе, интересовали не только энтээсовцев. Большой интерес к ним стали проявлять тайные службы. Сначала панской Польши, затем Японии, потом фашистской Германии... Началась вторая мировая война, к. и. Дивнич так реагирует на этот период: «Мы узнавали о героизме советских людей, мы были немыми свидетелями зверств немцев над ними, бессильные им помочь. Мы видели умиравшие от голода пленных и наблюдали обезьяньи издевательства гитлеровцев над перемещенными. И от этого меня не покидало сознание собственной проституированности. Как больно и бесконечно стыдно было нам, русским людям по ту сторону фронта от русского народа, смотреть в глаза мобилизованным рабочим, пленным и голодающим соотечественникам, стыдно от сознания того, что мы находились на привилегированном положении у их палачей. Кусок хлеба застревал в горле при мысли об этом. Они, эти люди, единственные в мире, дерутся с нечеловеческим напряжением за свободу Европы и человечества под стенами Сталинграда, другие – мужественно переносят голод и холод в осажденном Ленинграде, третьи томятся в невыносимых условиях фашистских застенков, а ты, точно посторонний, пользуешься преимуществами, данными тебе врагом. А ведь совесть не молчала. Она нашептывала: «Беги! Твое место не тут. Ты русский, ты должен быть или на фронте, или среди партизан, или за колючей проволокой концлагерей, но только не в гнусной позе умывающего руки Пилата».

Скажем прямо: совесть пробудилась не у многих. Большинство «отцов» и «детей» российской эмиграции стало активно сотрудничать с гитлеровцами. Если первоначально они оправдывали свою позицию тем, что немцы, мол–де, идут «освобождать» Россию от большевиков, а некоторые всерьез верили в то, что, въехав на немецкой спине в Советский Союз, сумеют восстановить «Россию без Советской власти», то последующий ход событий начисто опрокинул все эти «лозунги» и «концепции». Действительно, достаточно было заглянуть в «Майн кампф», чтобы убедиться в том, что гитлеровские солдаты полезли в Советский Союз отнюдь не для того, чтобы сражаться за интересы русской реакции. Кое–кто из ее лидеров проповедовал первоначально теорию «второго Брест—Литовска»: мол–де, советский народ или воткнет штыки в землю, или повернет оружие, как в прошлую войну, но уже против большевиков. Но и здесь энтээсовских «теоретиков» ждал очевидный провал. Совсем иной была природа начавшейся войны. Недаром ее сразу же назвали «войной народной, отечественной войной».

«И когда этот героический, измученный невиданной бойней народ, – писал Е. И. Дивнич, – ограбленный врагом, на пепелище родного дома торжествовал заслуженную победу и каждый советский человек мог с любовью и радостью честно посмотреть другому в глаза с благородным сознанием выполненного долга, эмигранты, в том числе и члены НТС, в роли преступников водворялись в лагеря или шли уныло, понуря голову, в обозах разгромленных героическими борцами России остатков враждебных ей армий. Вот когда во всю ширь сказался позор нашего откола от народа. Утомленный народ ликовал вовсю. По всей стране красовались плакаты: «Слава народу–победителю!» А мы? Мы оплакивали собственное ничтожество, с унизительным чувством пасынков победы!..»

Впрочем, плакать энтээсовцам разных мастей и поколений пришлось совсем недолго. Предатели во все эпохи находили спрос, как тот залежалый и, как правило, дурно пахнущий товар, который покупают для особых целей.

Когда началась Великая Отечественная война, Виктору Астемирову исполнилось двадцать лет. Воевал. Попал в плен к гитлеровцам. Сменил несколько концлагерей. Все делал для того, чтобы как–нибудь выжить. Выжил. Из плена освободили американцы. Можно было бы вернуться на родину. Но побоялся. Американская военная администрация упорно распространяла слухи о том, что тех, кто сдался в плен, ждет Сибирь… В американской зоне оккупации было несладко. Жил впроголодь, без крыши над головой, без языка. Когда появились вербовщики из НТС, ухватился за них, как утопающий хватается за соломинку. Так началась карьера энтээсовца «нового поколения», которое комплектовалось в основном из предателей Родины.

Не сразу пришел Виктор Астемиров к прозрению. Понадобились долгие годы тесного сотрудничества с «вождями» НТС, чтобы понять их истинное лицо, лицо циников, продажных, разложившихся людей, обманывающих рядовых энтээсовцев и полностью находящихся на содержании натовских секретных служб. Итог тяжелого и драматического в своей сущности пути Астемирова – разочарование в энтээсовских идеях, полный разрыв с главарями этой организации и, как естественное следствие, возвращение на Родину.

С этим человеком нам тоже довелось встретиться несколько раз. «За время пребывания в НТС, – сказал В. Астемиров в одной из бесед, – мне волею обстоятельств довелось хорошо познать закулисную жизнь и практическую деятельность НТС. Руководители этой организации утверждают, что она является независимым политическим формированием, имеющим свою «оригинальную» программу. Все это ложь. За годы, проведенные в НТС, я смог воочию убедиться, что у Народно–трудового союза нет ни своих идей, ни свободы действий, ни тем более материальных средств для содержания аппарата и проведения дорогостоящих антисоветских акций. НТС целиком и полностью зависит от американской и других секретных служб НАТО, которые финансируют, направляют и контролируют всю его деятельность, подчас от начала до конца липовую. Везде и всюду энтээсовские главари распространяют версию о том, что организация существует за счет значительных доходов, которые поступают от издательства «Посев». Все это явное вранье. «Посев» никогда, с первого дня рождения по сей день, не приносил доходов. Более того, издательство всегда было убыточным. Только 20 процентов расходов «Посева» погашаются за счет реализации «продукции», а остальные 80 процентов поступают в долларах из специальных фондов ЦРУ. Об этом, кстати, открыто говорил на закрытых совещаниях энтээсовцев один из главарей союза, ныне покойный Гаранин.

…Миф о «революционности» НТС и его самостоятельности также довольно быстро развеялся в моих глазах, как только я приступил к практической работе. Мне довелось быть очевидцем полного морального разложения энтээсовских вождей…»

Работая в НТС, В. Астемиров имел возможность знакомиться с личной жизнью и поведением главарей этой организации. Вот почему его убеждение в том, что все они являются платными агентами империалистических разведок и готовы служить кому угодно и продать кого угодно, основывается не на эмоциях, а на конкретных фактах, которые, как утверждают англичане, весьма упрямая вещь. Мы попросили Виктора Астемирова поделиться с советскими читателями известными ему фактами о жизни и деятельности энтээсовских главарей.

«Начнем хотя бы с Поремского, – начал свой рассказ В. Астемиров. – Владимиру Дмитриевичу уже под семьдесят. Его родители оказались в Париже, как он сам утверждал, «при сомнительных обстоятельствах». По окончании учебного заведения он работал клерком в парижской уголовной полиции. Однако это не мешало ему находиться в самой тесной связи с бывшим руководителем французских фашистов де ля Рокком. Вот тогда–то Поремский и стал известен гестапо. Гитлеровцы оккупировали Францию. Поремский из Франции направляется в Берлин в распоряжение управления имперской безопасности, а последнее переадресовывает его в ведомство Геббельса. Длительное время Поремский – комендант в школах немецких пропагандистов Циттенгорста и Вустрау и «основной» преподаватель по так называемому «еврейскому вопросу». Здесь он разъяснял будущим «пропагандистам» фашистскую расовую теорию и доказывал необходимость полного уничтожения еврейской нации. Незадолго до капитуляции фашистской Германии Поремский бежал к англичанам. Вначале он был арестован и посажен в лагерь как военный преступник. Однако вскоре англичане освободили его, поручив сколотить ядро НТС. Поремский был. полностью в курсе всей шпионской и провокационной деятельности НТС против СССР и его представительств за границей. Был. Потому что сейчас его акции в Народно–трудовом союзе весьма упали. Кончился порох у старого энтээсовца. В семейной жизни, как и в вопросах морали, бывший «вождь» не отличался щепетильностью: кутил, блудил, сожительствовал даже с женой «идеолога» НТС Артемова…»

Позволь, читатель, представить теперь Романова (он же Островский) Евгения Романовича. Ему за шестьдесят. Ходит в ранге председателя исполнительного бюро НТС.

До нападения гитлеровцев на Советский Союз Романов проживал в городе Днепропетровске. За изнасилование мальчика должен был предстать перед советским судом. Но избежал наказания в связи с приходом в город немецко–фашистских оккупантов. Романов тотчас же предложил им свои услуги. Его назначили редактором фашистской газеты, которая начала выходить в Днепропетровске. Романов пришелся по душе гитлеровцам. Беспринципен и исполнителен. По заданию немецкой контрразведки он открыл книжный магазин, где гестаповцы встречались со своей агентурой. Романов доносил гитлеровцам на честных советских граждан и выдавал евреев, укрывавшихся от массовых расстрелов. В 1943 году немцы были выбиты из Днепропетровска. Романов попадает в Берлин, где получает место ответственного секретаря редакции газеты «Новое слово». Его сотрудничество с гестапо продолжается По доносам Романова несколько сотрудников газеты были арестованы за «пораженческие настроения».

В первые послевоенные годы Романов становится одним из организаторов так называемой «оперативной» деятельности НТС. Контакты с американцами поддерживал в основном Романов. Через него уже осуществлялось и финансирование НТС американской разведкой. Надо сказать, что тесное сотрудничество Романова с американской тайной службой началось давно. Кстати, именно американские разведчики неоднократно спасали своего подопечного от западногерманских властей, которые привлекали его к ответственности «за нарушение нравственности». Мы уже говорили, что Романов – гомосексуалист. Эта ненормальность в психике Романова особенно развилась, когда он оказался на Западе и почувствовал свою безнаказанность. Нахождение Романова на свободе, прямо скажем, опасно для окружающих. Если ко всему тому, что было сказано, добавить пристрастие Романова к посещению им ночных ресторанов, кабаре и других увеселительных заведений и игорных домов (он заядлый игрок в рулетку, причем игру ведет на крупные суммы, благо для этого располагает неограниченными средствами), то перед нами будет законченный портрет еще одного «вождя» НТС.

Следующий на очереди Околович Георгий Сергеевич. Это старый агент разведок Англии и панской Польши. В тридцатых годах засылался на советскую территорию со шпионскими заданиями. В годы второй мировой войны перешел на службу в гестапо. После нападения фашистов на Советский Союз был направлен гитлеровцами на оккупированную территорию. Являлся резидентом гестапо и руководителем группы провокаторов–подрывников в Смоленске, Витебске, Орше, Минске, Борисове, Бобруйске. Выступал под разными фамилиями. Чтобы прикрыть провокаторскую деятельность Околовича, гитлеровцы назначили его начальником одного из отделов городской управы Смоленска.

В 1943 году немцы расформировали контрразведывательный орган «Зондерштаб-Р», в котором Околович занимал пост резидента. Но он не остался без «работы». Гитлеровцы назначили его начальником политического отдела вновь созданного разведывательного и контрразведывательного органа «Ингвар», в задачу которого входила борьба против партизанского движения на территории Белоруссии и выявление евреев, которым удалось избегнуть физического уничтожения во время массовых расстрелов. Околович неоднократно принимал участие в карательных операциях против мирного населения. После окончания войны он, как и многие из тех которые работали на гитлеровцев, сменил хозяев. Околович становится агентом английской и американской разведок.

Рар Лев Александрович до войны проживал в Риге. Во время немецкой оккупации Латвии сотрудничал с гитлеровцами. В конце войны бежал в Германию и был направлен немецкими властями на работу в секретариат так называемого «власовского комитета». Об этом периоде своей жизни Рар рассказывать не любит. После капитуляции гитлеровской Германии оказался в городе Фюссене. Затем перебрался в Англию, где долгое время работал на радиостанции Би–би–си и возглавлял местный отдел НТО. Рар – кадровый агент английской разведки, чего в общем–то не особенно скрывает. Часто выступает в роли этакого «дипломата–профессионала», «специалиста» по созданию различных «антикоммунистических блоков», объединений, коалиций, организаций и проведению конгрессов, конференций и митингов. Вся эта мышиная возня и игра в «блоки», «конгрессы» и т. д. нужна главарям НТС для того, чтобы пустить пыль в глаза своим хозяевам – американцам и англичанам – и выколотить из них побольше денег. Рар имеет семью. Однако для «укрепления авторитета» в массах долгое время сожительствовал с активисткой НТС Ширинкиной, тем более, что у них совпадали и деловые интересы. Ширинкина, как утверждал Рар, также связана с английской разведкой. Через нее англичане получали агентурные сведения на Романова, Крушеля и других руководителей «закрытого сектора» НТС.

Сверстник Рара – энтээсовец Редлих Роман Николаевич, немец по происхождению, фашист по убеждению. Б прошлом кадровый разведчик гитлеровской тайной службы. В начале войны работал в так называемом «восточном министерстве» старшим преподавателем в школах германских агентов в Цитенхорсте и Вустрау. Впоследствии, как он сам хвастался, якобы являлся руководителем шпионско–диверсионной школы, которая готовила шпионов и диверсантов для засылки в тыл Советской Армии, а также для борьбы с партизанским движением. Неоднократно выезжал на оккупированную фашистскими войсками территорию различных стран Европы. Одно время служил в дивизии «СС» и принимал активное участие в истреблении мирных граждан. После войны оказался в Западной Германии и переметнулся к американцам. Впоследствии завербовался также в разведку Гелена. Среди верхушки НТС слывет опытным «оперативником». В системе «закрытого сектора», то есть внутренней энтээсовской контрразведки, занимал видное положение. Когда отсутствовал во Франкфурте–на–Майне Околович, он решал все вопросы контрразведывательного характера. В личном плане Редлих любит веселую жизнь. Систематические попойки и посещение ночных увеселительных заведений – привычное явление. Благо на эти вещи ему не приходится тратить свои собственные деньги, поскольку хватает американских, отпускаемых на «оперативную» работу.

Следующий энтээсовский тип предстает под двумя фамилиями: Артемов, или Зайцев. Настоящая фамилия его все же Зайцев. Александру Николаевичу под семьдесят. Если не врал, он родился в Рязанской области. До войны якобы учился в аспирантуре Московского института микробиологии. Летом 1941 года был призван в Советскую Армию и направлен на фронт. Там перебежал к немцам. Гитлеровцы направили его в так называемую школу «восточного министерства». Окончив ее, он стал работать преподавателем в другой школе, где обучались фашистские агенты–пропагандисты. Позже гестапо ввело его в состав так называемого «власовского комитета». Можно полагать, что и в НТС Артемов вступил в 1942 году не без ведома гестапо. Надо же было негласно присматривать за Околовичем, Поремским и другими энтээсовскими главарями, которые в свое время состояли на службе у английской, польской и других разведок, о чем гестапо знало из надежных источников. Не без основания ходили разговоры о том, что гестапо арестовало некоторых главарей в самом конце войны по доносу Артемова. После разгрома гитлеровской Германии Артемов вновь активизирует свою деятельность в НТС и, как ни странно, становится его «идеологом», ибо в теоретических и идеологических вопросах он полнейший профан. Его «теоретические» выкрутасы довели идеологию НТС до таких «вершин», что даже самые «посвященные» не могут разобраться, где начало и где конец, где вопрос и где ответ, где вход и где же, наконец, выход! На одном из закрытых собраний руководящих членов НТС его обвинили, и в первую очередь Поремский, в том, что он, Артемов, уж слишком любит глубокое и мягкое кресло и что в таком положении не все логические выводы делает головой. Он близко сошелся с Романовым. Поговаривали, что «дружба» их покоится на гомосексуальной основе. Так ли это, мы утверждать не беремся, однако факт «неразлучности», совместного проживания в одной квартире и ряд других деталей заставляет думать, что эти разговоры имеют под собой почву. Артемов не только составляет «идеологические брошюрки», но и активно участвует в комбинациях по надувательству американцев. Этим он способствует, как ни странно, получению от них добавочных денежных субсидий. Дело заключается в следующем. Каждое письмо, якобы получаемое из Советского Союза, НТС расценивает на «вес золота». Такими письмами они стараются убедить американцев о наличии «своих людей в тылу врага»…

Как может заметить читатель, в «моральном» облике главарей НТС, о некоторых из которых рассказал В. Астемиров, имеется весьма много сходных черт. Эта, так сказать, общность проявляется и в том, что все они работают на несколько разведок сразу, всем им свойственны карьеризм, обман, пьянство, разврат, попрание элементарных человеческих норм. Все они подхалимничают перед хозяевами из натовских разведок, стремятся на костях ближних своих построить собственное благополучие. Наконец, общее для них – отсутствие каких–либо идей, которыми они могли бы оправдать свое грязное существование и гнусную, беспринципную деятельность. Их пугает разрядка международной напряженности, они ищут любую лазейку для того, чтобы их, не дай бог, не перестали использовать в качестве «передовых» шавок в антисоветской кампании и особенно в той шумихе о «правах человека», которая всеми силами подогревается теперь на Западе.