Текст книги "Крупская"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

ВЫСТРЕЛ В КРЕМЛЕ

В ноябре 1932 года Крупская, как и остальные обитатели Кремля, испытала потрясение. Покончила с собой жена вождя Надежда Сергеевна Аллилуева. Застрелилась из дамского пистолета «вальтер», привезенного ей в подарок братом Павлом из Германии.

Последствия этого рокового выстрела стали ясны не сразу. Сначала показалось, что это чисто семейное дело.

В тот день Сталин и Аллилуева побывали в Большом театре. Надежде Сергеевне вроде бы показалось, что муж уделяет слишком много внимания одной из балерин. Увлечение балеринами было модным в советском руководстве. Потом супруги отправились ужинать к наркому обороны Ворошилову. По давней традиции 7 ноября, после парада и демонстрации, члены политбюро и высшие командиры Красной армии собирались у Климента Ефремовича. У него была в Кремле большая квартира.

Жена Ворошилова в своем дневнике ностальгически вспоминала те времена: «Песни, танцы. Да, да – танцы. Плясали все, кто как мог. С. М. Киров и В. М. Молотов плясали русскую с платочком со своими дамами. А. И. Микоян долго шаркал ногами перед Надеждой Сергеевной (Аллилуевой), вызывая ее танцевать лезгинку. Танцевал он в исключительном темпе и азарте, при этом вытягивался и как будто становился выше и еще тоньше. А Надежда Сергеевна робко и застенчиво еле успевала ускользнуть от активного наступления А. И.

Климент Ефремович отплясывал гопака или же, пригласив партнершу для своего коронного номера – польки, танцевал ее с чувством, толком, расстановкой. А. А. Жданов пел под собственный аккомпанемент на рояле. Пел и Иосиф Виссарионович. Были у И. В. любимые пластинки с любимыми ариями из опер и песнями. Особенно ему нравилось смешное».

Обедали, выпивали. Все пришли с женами. Вечеринка затянулась, веселились до упаду, много выпили. Сталин пребывал в превосходном настроении, чему способствовало не только привезенное с Кавказа красное вино, но и приятное общество.

Потом утверждали, что Сталин вроде бы уделил особое внимание жене одного из военачальников. Это не прошло незамеченным для окружающих, прежде всего для Аллилуевой. Обычно скупая в эмоциях и даже несколько суховатая, Надежда Сергеевна не могла сдержать своих чувств. Разгоряченный вином и самой атмосферой удавшейся вечеринки, Сталин не придал значения ревности жены. Увидев, что она недовольна, бросил ей в тарелку корку от апельсина и в своей грубоватой манере обратился к ней:

– Эй, ты!

Аллилуева вспылила:

– Я тебе не «эй ты»! – И вышла из комнаты.

За ней последовала Полина Семеновна Жемчужина, жена Молотова. Аллилуева и Жемчужина долго вдвоем гуляли по осеннему Кремлю. При Сталине он был закрыт для посещения. Никого, кроме охраны, там не было.

Жемчужина расскажет потом, что Надежда жаловалась на мужа. Она ревновала Сталина и считала, что у нее есть для этого основания. Дочери вождя Светлане Полина Семеновна впоследствии говорила:

– Твой отец был груб, ей было с ним трудно – это все знали; но ведь они прожили уже немало лет вместе, были дети, дом, семья, Надю все так любили… Кто бы мог подумать! Конечно, это не был идеальный брак, но бывает ли он вообще?

Во время прогулки Аллилуева вроде бы успокоилась и пошла домой. О том, что произошло позже, можно только догадываться. Сталин и Аллилуева спали в разных комнатах. Она у себя. Он – в кабинете или в небольшой комнате с телефоном возле столовой. Там он и лег в ту ночь после банкета. В те роковые часы, часы отчаяния, тоски, сжигавшей ее ревности, Надежда Сергеевна осталась совсем одна.

Если бы Сталин, вернувшись, зашел объясниться или вообще посмотреть, как там жена, она, возможно, осталась бы жива. А он вернулся от Ворошилова в прекрасном настроении и, надо полагать, не хотел его портить неприятными объяснениями с женой. Утром Надежду пришла будить экономка и обнаружила ее мертвой.

Писательница Галина Серебрякова вспоминала: «Скромность Надежды Сергеевны Аллилуевой граничила с застенчивостью, сдержанность и внешнее спокойствие сопутствовали ей всюду. Красота ее была не броской, а строгой и классически совершенной. Знакомый нам по древнегреческим фрескам точеный нос, высокая шея, большие карие глаза. Смотрела она прямо, подолгу не опуская густых ресниц, редко смеялась, умела молчать и слушать и, несмотря на отрочески худенькую фигуру и по-детски сжатые плечи, казалась физически крепкой…

Не только к Владимиру Ильичу, но и к Крупской была она горячо привязана. Долгое время Аллилуева даже одевалась так же, как и Надежда Константиновна, предпочитая темный шерстяной сарафан и белую простенькую блузочку всем иным нарядам. Помню, весной – в Мухалатке – Надя часто повязывалась пуховым платком крест-накрест, поверх кофты, так же, как это любила делать Надежда Константиновна…»

Крупская тяжело переживала смерть молодой Аллилуевой. 16 ноября 1932 года «Правда» поместила личное письмо Надежды Константиновны Сталину. Вдова обращалась к вдовцу: «Дорогой Иосиф Виссарионович, эти дни всё думается о Вас и хочется пожать Вам руку. Тяжело терять близкого человека. Мне вспоминается пара разговоров с Вами в кабинете Ильича во время его болезни. Они мне тогда придали мужества. Еще раз жму руку».

Она сильно лукавила, чтобы сделать приятное Сталину. Публичное выражение сочувствия не спасло ее от постоянного недовольства вождя. Вдовец по-прежнему испытывал к вдове Ленина плохо скрываемую антипатию. Но не мог отказать Крупской в том, что ей полагалось по номенклатурным правилам.

«Внешне, – вспоминал Лев Троцкий, – ей оказывались знаки уважения, вернее, полупочета. Но внутри аппарата ее систематически компрометировали, чернили, унижали, а в рядах комсомола о ней распространялись самые нелепые и грубые сплетни. Что оставалось делать несчастной, раздавленной женщине? Абсолютно изолированная, с тяжелым камнем на сердце, неуверенная, в тисках болезни, она доживала тяжелую жизнь».

Седьмого марта 1933 года Крупская в числе других видных женщин-партиек была награждена орденом Ленина – «За выдающуюся самоотверженную работу в области коммунистического просвещения работниц и крестьянок».

Мария Ильинична Ульянова побывала в Татарии на слете колхозников-ударников. Там ей передали для Надежды Константиновны испеченный ими пироге надписью: «Н. К. Крупской. Национальный по форме, зажиточный по содержанию».

Приближался ее юбилей. Общество старых большевиков решило отпраздновать 28 февраля 1934 года 65-летие Крупской. Но она заявила, что возражает против всяких юбилеев. Когда Крупскую спросили, как ей понравилась книжка Людмилы Сталь о ней (Людмила Николаевна Сталь прежде работала в женотделе ЦК, потом стала заместителем председателя Всероссийского общества «Долой неграмотность»), Надежда Константиновна ответила:

– Неприятно читать свой собственный некролог.

Партийный работник Татьяна Федоровна Людвинская предложила действовать через старую подругу Крупской Зинаиду Павловну Невзорову-Кржижановскую. Но и у Зинаиды Павловны ничего не получилось. Она ответила:

«Дорогой товарищ Людвинская!

Говорила с Надеждой Константиновной, но, как и ожидала, она всеми силами протестует против празднования юбилея, желает уехать в Ленинград, спасаться. Говорит: “Пусть имеют терпение подождать до 75-летнего юбилея!” Как это Вам кажется?! Я лично ничего не могу с ней поделать, хотя и старалась ей выявить общественную сторону этого юбилея. Может быть, кто-то лучше сумеет к ней подойти? Или, может быть, надо было начать с переговоров с ЦК? А не с ней?»

Всё-таки Крупскую уговорили. Торжественный вечер организовали в Обществе старых большевиков, располагавшемся в переулке Стопани, где потом устроили Дом пионеров Бауманского района. Открыл вечер Емельян Ярославский. Поздравить Надежду Константиновну приехал болгарский коммунист и член Исполкома Коминтерна Георгий Димитров. Он руководил берлинским бюро Коминтерна. В 1933 году нацисты обвинили его в поджоге рейхстага вместе с двумя другими видными деятелями болгарской компартии – Благоем Поповым и Василом Таневым.

Но суд в Лейпциге всех троих оправдал, после чего они уехали в СССР, который предоставил им советское гражданство. Благой Попов уже в 1920-х годах жил в Советском Союзе и в 1929 году окончил Академию коммунистического воспитания им. Н. К. Крупской. В 1937 году Попова арестовали и держали в ГУЛАГе до 1954 года. Васил Танев погиб во время Второй мировой войны. Счастливо сложилась только судьба Димитрова….

В тот вечер и его, и Надежду Константиновну приняли в почетные пионеры.

– Миллионы молодых комсомольских и пионерских рук доведут наше дело до конца, – сказала растроганная Крупская, но пообещала: – И мы, старики, еще постараемся.

Два крупных прозаика – Валентин Петрович Катаев и Лев Вениаминович Никулин – опубликовали в «Известиях» 8 марта 1934 года панегирик вдове Ленина: «Большая радость слушать замечательного революционера, женщину, жизнь которой может быть высоким образцом для нашей молодежи. Вот почему молодежь с такой теплотой встретила на трибуне эту скромную, мудрую, простую женщину с орденом имени ее соратника, товарища и друга – с орденом Ленина на груди».

Крупская редактировала руководящий орган женотдела ЦК журнал «Коммунистка», пока он существовал с 1920 по 1931 год. Статьи, написанные для журналов «Коммунистка» и «Работница», собрала в книжку «О работе среди женщин», которая вышла в 1926 году. Она призывала женщин устраивать «культурно-бытовые походы» за создание новых клубов, столовых, общежитий, яслей. На совещании в женотделе ЦК говорила:

– Женщина должна стараться, если она настоящая коммунистка, воспитать и своего мужа, и своих детей, и своих братьев и сестер коммунистами…

В разгар коллективизации Крупская писала женщинам в коммуну «Ленинская искра» в Курской губернии: «Вести, которые приходят из Германии, Польши, Англии, Северной Америки, говорят о том, что рабочие там организуются для борьбы. Наши успехи на фронте коллективизации будут воодушевлять их, помогать им».

В мае 1934 года Надежду Константиновну посетили американские педагоги. Крупская рассказала им, что с начала года получила больше восьми тысяч писем. Кстати, среди них было послание из Донбасса. Ее просили написать женам шахтеров, чтобы они разводились со своими мужьями, если те не будут работать как ударники…

В июле Крупской сделали операцию на глазах. Она почти всегда писала от руки, отказываясь от стенографисток и машинисток, это вредило и без того слабому зрению.

Седая, болезненная с виду, сутулившаяся, с узелком зачесанных и заколотых на затылке белых волос – такой увидела Крупскую в 1934 году Мариэтта Шагинян. Писательницу поощрили мандатом депутата Моссовета. Мариэтта Сергеевна, как и другие депутаты-новички, не очень понимала, чем ей предстоит заниматься. Крупская им объяснила.

«Она говорила о снятии какой-то тумбы с какого-то проезда, о трамвайных висунах, о горячих завтраках, – вспоминала Шагинян. – В перечне этих мелочей и была заложена самая суть нашей будущей работы – реальные нужды москвичей… Надежда Константиновна ввела нас в великий ленинский стиль работы, в культуру настоящего большевизма».

А если вдуматься, что же вытекало из слов Крупской? Депутатам-москвичам позволяли заниматься лишь какими-то мелочами, а не реальными проблемами огромного города.

Двадцать третьего августа 1935 года Крупская отправила Сталину письмо:

«Иосиф Виссарионович!

Я как-то просила Вас поговорить со мной по ряду текущих вопросов культурного фронта. Вы сказали: “дня через четыре созвонимся”. Но нахлынули на Вас всякие дела, так и не вышло разговора…»

Сталин не принял вдову Ленина. Переслал ее письмо Николаю Ивановичу Ежову, недавно избранному секретарем ЦК: «Прочтите приложенное письмо т. Крупской и двиньте вперед затронутые в нем вопросы… Посылаю именно Вам это письмо потому, что у Вас обычно слово не расходится с делом, и есть надежда, что мою просьбу выполните, вызовете т. Крупскую, побеседуете с ней и пр.»

Надежда Константиновна вставала очень рано, еще до шести и садилась работать. Писала статьи, выпускала книги. В частности, подготовила сборник «Что писал и говорил Ленин о библиотеках». Решила разослать только что вышедшую книгу членам политбюро. Помощник Крупской обратил ее внимание на то, что в сборнике упущено одно важное высказывание вождя. Она велела срочно перепечатать эту цитату на машинке и сама вклеила ее в экземпляры, предназначенные для членов политбюро. Продолжая популяризировать наследие своего мужа, подготовила, например, книгу «Ленинские установки в области культуры». Часто выступала на предприятиях.

В 1936 году Крупской без защиты присудили степень доктора педагогических наук. Она сама просматривала учебные планы школ для взрослых. Прочитав один из них, дала негативный отзыв: «Программа аполитична, никак не связана с задачей строительства социализма, с необходимостью овладеть техникой, не вскрывает классовый характер борьбы за индустриализацию».

В апреле 1936 года Корнея Чуковского пригласили на съезд комсомола. «На съезде все эти дни бывала Н. К. Крупская, – записал он в дневнике. – Наши места оказались рядом. Мы разговорились. Она пригласила меня к себе побеседовать. Очевидно, хочет загладить свою старую статью о моем “Крокодиле”. А мне хочется выложить ей – всё, что у меня накипело по поводу преподавания словесности в школе. Бубнов и она воображают, что в этом деле виноваты какие-то “методы”. Нет, в этом деле раньше всего виноваты они, Бубнов и милая Н. К., – виноваты тем, что у них-то у самих нет подлинной внутренней любви к поэзии, к искусству». Но высказать всё это Крупской он не решился…

Художник Татьяна Николаевна Жирмунская знала Крупскую, потому что с ней дружила ее мать Ольга Алексеевна Филатова (в замужестве Яковлева), они вместе преподавали в Смоленской вечерней воскресной школе. «Я видела ее уже старой, седой, сильно ссутулившейся, а передо мной вставал тот образ: юная девушка в простом черном платье, со скрещенными на груди руками, с глубоким целеустремленным взглядом светлых, чуть косо поставленных глаз», – вспоминала Жирмунская.

«Еду на шестое сегодня заседание, не помню, как меня зовут, – шутливо говорила мне Надежда Константиновна в 1936 году».

«Одевалась она более чем просто. Помню ее шерстяной сарафан, который она носила много лет. И еще вспомнилось: майский летний день 1936 года в Москве. Весь город словно окутан нежно-зеленым пушистым туманом – лопнули весенние почки, распускаются первые листья, солнце припекает. По улицам спешат люди в летних платьях. Подъезжает машина. Надежда Константиновна выходит в старенькой шубке».

– Что это вы в такую жару в шубке? – поразилась Татьяна Жирмунская.

– Знаю, что тепло, Танечка, да некогда искать летнее пальто. Мария Ильинична уехала в командировку и куда-то запрятала ключ от шкафа.

Выступая, Крупская делилась опытом жизни без любимого человека:

– Книгу за книгой, статью за статьей, его речи – я перечитала всё, что написал Владимир Ильич. Я никогда не теряла ощущения присутствия его. Его мысли как бы вновь приобрели для меня новизну, я значительно глубже стала познавать их и часто ловила себя на том, что я как бы продолжала с ним беседу. При этом я представляла себе его выражение. Вот так я привыкла коротать свободное от работы время.

Но в разговоре с глазу на глаз призналась:

– Все просят меня поделиться воспоминаниями о Владимире Ильиче. И никто не хочет понять, как мне это тяжело!

Знакомому библиотекарю рассказывала, что Ленин всегда предоставлял ей лучшую комнату. Так было в их квартире в Кремле, так было и в Горках:

– Владимир Ильич никогда не соглашался жить в большой комнате. Он считал, что мне нужно больше солнца, больше воздуха.

Одиночество ее мучило. Крупская говорила Нине Исааковне Стриевской, сотруднице «Учительской газеты»: «Все хорошо, дело идет на лад, социализм будет построен, и люди растут прекрасные, а меня иногда берет за сердце тоска: я знаю, что никто не позвонит мне на работу и не скажет:

– Надюша, приезжай домой, я без тебя не сяду обедать».

НОВЫЙ НАРКОМ

В 1926 году состоялась первая Всесоюзная перепись населения, которая показала, что в СССР проживает 147 миллионов человек. На XVII съезде партии в 1934 году Сталин заявил, что население достигло 168 миллионов и каждый год увеличивается на три с лишним миллиона. В таком случае в 1937-м советских людей должно было бы стать 180 миллионов. А перепись 1937 года дала значительно меньшую цифру – 162 миллиона.

Сказались коллективизация и раскулачивание, то есть уничтожение деревни, массовые репрессии. Перепись сочли «дефектной», и ее материалы засекретили.

Грамотными в стране считали себя 86 процентов мужчин и 66 процентов женщин. Верующими – 45 процентов мужчин и 77 процентов женщин. В марте 1937 года Крупская откликнулась на эти данные в газете «Известия»: «Недавняя перепись показала, что массы, и особенно женщины, были встревожены параграфом опросного листа, касающегося религии. Большинство тех, кто давно не придерживается обрядов, не решились написать “неверующая” и в конце концов написали “верующая”».

Хотя скорее было наоборот: удивительным образом при накале антирелигиозной пропаганды и репрессий против церкви столько людей назвали себя верующими! Но лицемерие давно восторжествовало, писали и говорили то, что считалось правильным.

Григорий Иванович Петровский, еще недавно – председатель Всеукраинского ЦИК Советов и кандидат в члены политбюро ЦК ВКП(б), встретил Крупскую в 1937 году, когда его лишили высокого поста и перевели в Москву на унизительно маленькую должность заместителя директора Музея революции по хозяйственной работе.

«Печально смотрели на меня ее милые грустные глаза», – вспоминал Петровский много позже. А что она могла ему сказать? Даже сочувствие исключалось, это могло быть воспринято как сомнение в правоте партии. Вспомнил ли Петровский в тот момент, как он сам когда-то на партийном съезде высокомерно отчитывал Крупскую, позволившую себе непозволительную крамолу? Не все ли они собственными руками сооружали режим, жертвами которого потом и стали?

Старшего сына Петровского Петра Григорьевича, редактора «Ленинградской правды», арестовали. Он умер в заключении. Младшего – Леонида Григорьевича, профессионального военного – уволили из Красной армии. Перед войной вернули на службу, и он погиб в Великую Отечественную войну.

Тем временем закончился жизненный путь старых друзей Надежды Константиновны – Зиновьева и Каменева. В последние годы они не виделись.

Льву Борисовичу Каменеву принадлежит крылатая фраза: «Марксизм есть теперь то, что угодно Сталину». Но Лев Борисович одним из первых отказался от политической борьбы против генерального секретаря. Сталин дал указание государственному издательству: «Можно помаленьку издавать сочинения Зиновьева и Каменева (антитроцкистского характера) и платить им гонорар тоже помаленьку».

Зиновьев недолго проработал в Наркомате просвещения, рядом с Крупской, и был отправлен в ссылку в Кустанай. Потом его вроде бы простили, вернули в Москву, назначили членом правления Центросоюза, ввели в редколлегию журнала «Большевик». Каменева тоже вернули из ссылки. Лев Борисович с удовольствием взялся руководить Институтом мировой литературы им. А. М. Горького и книжным издательством «Академия». По его совету Зиновьев тоже писал статьи на литературные темы и даже сочинял сказки.

Григорий Евсеевич и Лев Борисович наивно надеялись, что черта под прошлым подведена и больше претензий к ним не будет. Но Сталин не мог успокоиться, пока не добивал противника, даже если тот не сопротивлялся. Через две недели после убийства Сергея Мироновича Кирова в декабре 1934 года Зиновьева, Каменева и еще несколько человек, прежде входивших в ленинградское руководство, арестовали. Политическую оппозицию приравняли к террористам, уголовным преступникам.

Зиновьев не понимал, что происходит. Из тюрьмы писал Сталину: «Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял всё, что я готов сделать всё, чтобы заслужить прошение, снисхождение?»

Сталина такие послания только веселили. Сентиментальным он никогда не был. В августе 1936 года военная коллегия Верховного суда приговорила Зиновьева и Каменева к смертной казни. Ночью их расстреляли.

Репрессии шли и в Наркомате просвещения. Брали сотрудников и подчиненных Крупской. Андрей Сергеевич Бубнов как нарком должен был санкционировать их арест. Он обрек несколько сотен сотрудников наркомата на лагеря или тюрьму. Но верная служба генсеку не спасла Бубнова. Кресло под ним зашаталось.

Пятого июля 1937 года Крупская обратилась к Сталину: «Власть наркома в наркомате безгранична… Нельзя, чтобы нарком грозил не только уволить с работы, но и исключить из партии. Это безмерно усиливает бюрократизм, подхалимство, и без того процветающие в наркомате… Получается атмосфера подсиживания друг друга, сплетен… получается безысходная склока… Всё это пагубно отражается на деле».

В августе 1937 года руководитель сектора горьковского отдела народного образования Эле Исаевич Моносзон получил вызов в Москву. Выяснилось, что его переводят на работу в Наркомат просвещения первым заместителем начальника управления начальных школ. А он не хотел покидать город Горький. Пошел советоваться с заместителем заведующего отделом школ ЦК Иваном Андреевичем Каировым (будущим министром просвещения и президентом Академии педагогических наук РСФСР). Тот сказал, что решение принято наркомом и отделом школ ЦК и не обсуждается, а его ждут в Кремле, в секретариате председателя Совнаркома РСФСР.

Правительство России только что возглавил Николай Александрович Булганин, которого ждало большое будущее.

«В первом часу ночи меня пригласили в кабинет Н. А. Булганина, – вспоминал Моносзон. – Он подробно познакомился со мной; спросил, где я работал раньше, попросил кратко охарактеризовать состояние школьного дела в Горьковской области. В заключение он спросил, сколько мне лет, на какую должность намечает меня Бубнов».

И вдруг бдительно поинтересовался:

– А как у вас насчет биографии? Нет в семье репрессированных?

Моносзон машинально ответил:

– Пока нет.

Булганин вскипел:

– Что значит “пока”?!

Пришлось извиниться за случайно оброненную фразу.

– Вам, вероятно, непонятно, почему предсовмина лично занимается комплектованием руководящих кадров Наркомпроса? – спросил Булганин. – Дело в том, что мы не доверяем Бубнову.

Провинциальный просвещенец поразился: казалось, ничто не предвещало падение столь крупной фигуры. А 13 октября 1937 года появился указ: «Снять с поста народного комиссара просвещения товарища Бубнова как не справившегося со своей задачей и систематически срывавшего работу по просвещению, несмотря на колоссальную помощь со стороны органов советской власти». Формула, явно продиктованная самим Сталиным: это его язык, его лексика. Обычно такие указы пишутся иначе.

Арестовали Бубнова 17 октября 1937 года. В Наркомпросе недавние подчиненные на собраниях привычно клеймили уже бывшего наркома. Репрессии бедственным образом сказались на состоянии учительского сообщества.

Особый отдел ЦК 4 декабря 1937 года разослал всем членам и кандидатам в члены ЦК ВКП(б) письмо за подписью Сталина: «На основании неопровержимых данных Политбюро ЦК ВКП(б) признано необходимым вывести из состава членов ЦК ВКП(б) и подвергнуть аресту, как врагов народа: Баумана, Бубнова, Булина, Межлаука В., Рухимовича и Чернова, оказавшихся немецкими шпионами, Иванова В. и Яковлева Я., оказавшихся немецкими шпионами и агентами царской охранки, Михайлова М., связанного по контрреволюционной работе с Яковлевым, и Рындина, связанного по контрреволюционной работе с Рыковым, Сулимовым. Все эти лица признали себя виновными. Политбюро ЦК просит санкционировать вывод из ЦК ВКП(б) и арест поименованных лиц».

Каждый из членов ЦК писал «за» и расписывался. «Против» – не было. Крупская тоже должна была поставить свою подпись. Письма возвращались во вторую часть особого отдела ЦК, через который шли все секретные документы.

Первого августа 1938 года военная коллегия Верховного суда приговорила Бубнова к расстрелу с конфискацией имущества за участие в мнимом заговоре «правых» с целью убить Сталина. Приговор привели в исполнение в тот же день. Посадили и его жену, она умерла в заключении. В 1944 году арестовали дочь, Елену Андреевну, которая училась на четвертом курсе университета. Тогда группу молодежи, 12 человек, обвинили в подготовке покушения на Сталина….

Неожиданно для Крупской новым наркомом просвещения РСФСР 26 октября 1937 года назначили Петра Андреевича Тюркина, ее недавнего подчиненного.

Тюркину было 40 лет. Он окончил реальное училище, подрабатывал репетиторством, поэтому считался профессиональным педагогом. После революции поступил в промышленный экономический институт, но и года не проучился. В Самаре Тюркина определили в губернский отдел народного образования, который он вскоре и возглавил. В 1926 году его пригласили в Москву, в центральный аппарат наркомата – заместителем начальника главного управления по социальному воспитанию. А в 1929-м отправили руководить отделом народного образования в Нижегородскую губернию. В 1933-м утвердили директором Горьковского механико-машиностроительного (позднее индустриального) института. Нижним Новгородом руководил молодой Андрей Александрович Жданов, будущий хозяин Ленинграда.

В июне 1935 года Наркомат тяжелой промышленности перевел Петра Тюркина в город на Неве – руководить Ленинградским индустриальным институтом. В ту пору это был крупнейший в городе и стране технический вуз, в нем училось 40 с лишним процентов всех ленинградских студентов.

Начальство Петра Андреевича ценило. В приказе главного управления учебными заведениями Наркомата тяжелой промышленности говорилось: «Сочетая строгую требовательность к организации учебного процесса и к успеваемости с внимательным отношением к нуждам профессорско-преподавательского состава и студенчества, Тюркин добился ощутимых результатов в качестве директора самого крупного вуза тяжелой промышленности – Ленинградского индустриального института».

Приказом наркома просвещения Бубнова Петра Андреевича Тюркина премировали автомашиной «М-1». Роскошный по тем временам подарок.

Ленинградом руководил Андрей Жданов, помнивший Тюркина по Нижнему Новгороду. В июне 1936 года Тюркина как опытного чиновника поставили заведовать областным отделом народного образования. На следующий год сделали заместителем председателя Леноблисполкома.

А 31 августа 1937 года Тюркин внезапно оказался главой всей Ленинградской области. На заседании исполкома обсуждалась готовность школ к новому учебному году. Но это оказалось не единственным вопросом, который прямо затрагивал Петра Андреевича. В тот день освободили от должности председателя Леноблисполкома Алексея Петровича Гричманова. Его назначили заместителем наркома финансов СССР. Когда он приедет в Москву, то будет арестован и уничтожен. Исполнять обязанности председателя поручили Тюркину.

Опыта для того, чтобы управлять экономикой края, у Тюркина не было. Но на этом высоком посту Петр Андреевич не проработал и полутора месяцев. 12 октября он уже стал наркомом и поехал в Москву. А экономику и хозяйство области поручили Петру Сергеевичу Попкову, выпускнику Института инженеров коммунального строительства. Он на многие годы станет председателем Леноблисполкома.

Кто же раскладывал этот кадровый пасьянс?

Несложно предположить, что Тюркина на пост наркома предложил член политбюро Андрей Александрович Жданов, который не только руководил Ленинградом, но и был секретарем ЦК. В этой роли ведал всеми кадрами идеологической сферы.

В предвоенные годы Сталин симпатизировал Андрею Александровичу. Жданов был веселым и компанейским человеком, играл на гармони и на рояле, пел. Когда Сталин устраивал ужины, он сажал рядом с собой Жданова и назначал его тамадой. Правда, всякий раз говорил ему, когда и за кого пить, а иногда и буквально диктовал текст тоста.

Жданов активно переводил в Москву ленинградские кадры. Годом позже, 1 января 1939 года, по его рекомендации союзным наркомом текстильной промышленности стал Алексей Николаевич Косыгин. А заместитель председателя горисполкома Николай Алексеевич Вознесенский возглавил в Москве Госплан.

В марте 1939 года Андрей Александрович Жданов, выступая на XVIII съезде партии, с гордостью говорил о своих выдвиженцах:

– Если несколько лет тому назад боялись выдвигать на руководящую партийную работу людей образованных и молодежь, руководители прямо душили молодые кадры, не давая им подниматься вверх, то самой крупной победой партии является то, что партии удалось, избавившись от вредителей, очистить дорогу для выдвижения выросших за последний период кадров и поставить их на руководящую работу.

Кто мог тогда предположить, что наркомом Петр Тюркин пробудет всего три года, после чего 1 марта 1940 года его столь же неожиданно освободят от министерской должности. Ему предложили пост директора Московского инженерно-экономического института им. Серго Орджоникидзе, а через три месяца вернули в город на Неве на прежнее место. Сменилось только название – теперь это был Ленинградский политехнический институт им. М. И. Калинина.

Во время блокады Ленинграда генерал-майор Тюркин был начальником политуправления Ленинградского фронта. После войны – заместителем председателя Ленгорисполкома, директором областного Института истории партии.

В автобиографии Тюркин уверенно писал: «За время своего непрерывного пребывания в рядах членов партии Ленина-Сталина я никогда не имел каких-либо колебаний, не примыкал к каким-либо антипартийным группировкам – наоборот, всегда активно боролся со всеми врагами партии, неуклонно осуществляя в своей практической работе генеральную линию партии».

Но он стал жертвой печально знаменитого ленинградского дела, когда после смерти Жданова уничтожались его кадры. 19 ноября 1949 года Тюркина арестовали. Министерство государственной безопасности обвинило бывшего наркома просвещения в том, что он «в период своего пребывания на руководящей советской работе поддерживал близкую связь с участниками антипартийной группы, существовавшей в г. Ленинграде, и проводил враждебную ВКП(б) и советскому правительству деятельность».

Бывший нарком и полгода не прожил в заключении. Петр Тюркин умер 2 мая 1950 года в тюремной больнице. 25 июня 1954 года следственное управление КГБ при Совете министров СССР прекратило дело за отсутствием состава преступления…