Текст книги "Крупская"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

«СЕМЕРКА» ДЕЙСТВУЕТ

Практически сразу же после смерти Владимира Ильича Крупская оказалась вовлечена в острую борьбу за власть. 31 января 1924 года пленум ЦК призвал членов партии «изжить создавшееся обострение и укрепить полное единство рядов». Но внутрипартийные баталии продолжались. Столкнулись правящая группа во главе со Сталиным и оппозиция, лидером которой оказался Троцкий.

В партии шли тогда еще открытые и гласные дискуссии. «Партию лихорадило, она не спала, – вспоминал Григорий Зиновьев. – Дискуссии продолжались целыми ночами. Партия была взбудоражена, как улей».

Целые партийные организации – Московская, Пензенская, Одесская, Киевская, Самарская, Челябинская – принимали резолюции в пользу оппозиции. На стороне Троцкого оказалась учащаяся молодежь, студенты, преподаватели, ученые, то есть образованная и интеллигентная часть партии. Она жаждала полнокровной политической, духовной и интеллектуальной жизни, борьбы различных мнений, Троцкий импонировал своей критикой уже успевшей опостылеть партийной бюрократии.

В ответ Сталин принял решение провести «орабочивание» партии – принять в РКП(б) за год не менее ста тысяч рабочих «от станка». А «непролетарские элементы» не принимать вовсе! К XIII съезду по разнарядке из Центра партбилеты получили почти 200 тысяч рабочих, которые об этом не просили.

«Впервые партия к своему очередному съезду более чем на половину состояла из кандидатов, – пишет историк Валентина Петровна Вилкова. – По предложению Сталина апрельский пленум ЦК предоставил всем кандидатам право решающего голоса при выборах делегатов на съезд. Это было грубейшее нарушение устава партии, однако оно давало сталинской группе возможность целенаправленно формировать такой делегатский состав съезда, которым легче было манипулировать…»

Партия менялась. Люди получали партбилеты просто потому, что это давало шанс в жизни. На пленуме Центральной контрольной комиссии в 1926 году Емельян Ярославский докладывал: в деревенских ячейках 23,4 процента партийцев не имели никакого представления о партии; 27,7 процента имели «смутное» представление…

«В результате массовых наборов 1924–1927 годов партия заполнилась в основном маргинальными элементами», подчеркивает историк Оксана Степановна Березкина. Это порождало «внутренний дискомфорт, неуверенность в себе, поиски твердой опоры, стремление к защищенности». Безработица, тяжелое материальное положение, «приниженность и забитость» рождали страх и «слепое подчинение начальству».

Молодые карьеристы в кожанках жаждали власти и комфортной жизни и славили того, кто им всё это обещал. Жизнь советских чиновников с каждым днем всё больше отличалась от жизни народа. Потребности аппарата росли на глазах.

Второго января 1920 года Корней Чуковский побывал в Смольном у одного из начальников: «У его дверей сидит барышня-секретарша, типичная комиссариатская тварь: тупая, самомнительная, но под стать принципалу: с тем же тяготением к барству, шику, high life’у. Ногти у нее лощеные, на столе цветы, шубка с мягким ласковым большим воротником, и говорит она так:

– Представьте, какой ужас, – моя портниха…

Словом, еще два года – и эти пролетарии сами попросят – ресторанов, кокоток, поваров, Монте-Карло, биржу и пр., и пр., и пр.».

Корней Иванович Чуковский не ошибся в своих прогнозах.

Молодые члены партии стремительно продвигались по карьерной лестнице. Принцип «кто был ничем, тот станет всем» реализовывался на практике. Выходцы из низов становились большими начальниками.

«Партия для таких людей, – считает Оксана Березкина, – была своего рода религиозным орденом, требующим беззаветного служения и полного подчинения. В обмен партия давала ощущение твердой опоры, цели и смысла жизни… Аппарат делал безошибочную ставку на рабочих (в большинстве своем вчерашних крестьян)».

ЦК бесконечно тасовал кадры. Ответственный работник оставался на одной и той же должности не больше года. Как выразился один из старых большевиков: в ЦК работают «прямо-таки маньяки перебрасывания». Это был надежный метод борьбы с оппозицией. Делегаты партийного съезда в кулуарах оправдывали свое голосование против оппозиции страхом «попасть в Мурманск или Туркестан». Поддержка линии Сталина была необходимым условием продвижения по службе.

На местах образовали так называемые проверочные комиссии («провкомиссии») из «наиболее авторитетных» рабочих. Они безжалостно и фанатично исполняли указание Центральной контрольной комиссии – очистить партию.

«На поверхность общественной жизни, – отмечает Валентина Вилкова, – выплеснулись худшие черты тогдашнего, далеко “не чистенького”, рабочего класса. Стали культивироваться доносительство, подсиживание. Судя по документам, можно предположить, что проверочные комиссии получили негласное указание исключать из партии интеллигенцию».

Член ЦК Христиан Георгиевич Раковский, сторонник Троцкого, писал: «…в низах против оппозиции пускались главным образом аргументы неудержимой демагогии… не стеснялись выезжать и на антисемитизме, и на ксенофобии, и на ненависти к интеллигенции и т. д.».

Промышленных рабочих принимали в ВКП(б) на льготных условиях, им достаточно было представить две рекомендации от членов партии с двухлетним партийным стажем. Остальным, в том числе интеллигенции, требовались пять рекомендаций от коммунистов с пятилетним партийным стажем, то есть от тех, кто вступил в партию не позже 1917 года. Не так много их было. Под лозунгом борьбы с оппозицией из партии вымывался образованный слой. В результате у власти оказывались некомпетентные и необразованные люди.

Троцкий выступал на XIII съезде с серьезным докладом. Секретарь Нижегородского губернского комитета партии Николай Александрович Угланов с трибуны возмущался:

– Те длинные схемы, которые он нам рисует о плановом хозяйстве, они полуграмотным слоям рабочих, управляющих нашей страной, чрезвычайно трудны. Мы их не понимаем, как чрезвычайно было трудно понять и сегодняшнюю речь товарища Троцкого.

Новые партийные работники тянулись к Сталину, который отличался умением давать на все вопросы простые и однозначные ответы. Насаждалась бездумная дисциплина: подчиняйся и не задавай лишних вопросов.

Старый большевик Давид Рязанов, директор Института Маркса и Энгельса, говорил на партийном форуме:

– Все товарищи, которым приходится выступать с критикой (я, боже сохрани, далек от оппозиции), критиковать политику ЦК, попадают в затруднительное положение. Наш ЦК совершенно особое учреждение. Говорят, что английский парламент всё может; он не может только превратить мужчину в женщину. Наш ЦК куда сильнее: он уже не одного очень революционного мужчину превратил в бабу, и число таких баб невероятно размножается.

Едкого и умного академика Рязанова Сталин сначала отправит в ссылку, а потом расстреляет…

Настроения молодежи беспокоили сталинскую группу. Иосифу Виссарионовичу очень не нравилось, что все интриги становятся известны членам партии. На пленуме ЦК в январе 1924 года генеральный секретарь недовольно говорил:

– Молодые члены партии, они ищут правды, они говорят на собраниях: «А мы знаем, как у вас на политбюро, в ЦК и ЦКК вопросы разрешаются, вы распяли на кресте товарища Троцкого»…

Генсеку вторил Анастас Микоян:

– Учащаяся молодежь пошла за оппозицией, пошла потому, что оппозиция пошла в массу со всеми запрещенными документами. Проявились попытки привить в нашей партии принципы формальной демократии, формального равенства и прочее. Применение демократии даже с ограничениями чревато величайшими опасностями.

Секретарь Нижегородского губкома Николай Угланов, приехав в Москву, побывал в Коммунистическом университете им. Я. М. Свердлова. Рассказал на пленуме, что его неприятно поразила студенческая свобода:

– Студенты старшего курса приглашают лектора по экономическим вопросам, никого не уведомляя. Демократия демократией, а организационные формы организационными формами. Тут нужно бить по зубам. Нам нужно конкретным образом изменить отношение и к комсомольцам. Нам нужно перестать таскать их на рабочие собрания. Безобразие, разврат форменный, когда на Московской партийной конференции сидят рядом с делегатами свердловцы, которые не имеют права присутствовать на этих собраниях. Это безобразие. Не лезь, куда тебя не приглашают!

Сталин отметил готовность Угланова дать в зубы, сделал его секретарем ЦК и руководителем Московской партийной организации. Потом, впрочем, расстрелял…

Хуже всего пришлось академическим институтам и высшим учебным заведениям, откуда выкинули лучших студентов и наиболее квалифицированных преподавателей. Эта чистка самым бедственным образом отразится на состоянии отечественной науки.

Десятого мая 1924 года нарком просвещения Анатолий Луначарский жаловался наркому внешней торговли Леониду Красину: «Не буду говорить о том, что мой наркомат приведен тоже в состояние заметной дезорганизации устранением из партии нескольких ответственнейших наших работников, подчеркну только общее значение всего этого явления.

Я, конечно, относился с величайшим сочувствием к идее Ленинского призыва. Я считаю чрезвычайно важным достичь благоприятного процентного соотношения пролетариев и непролетариев в нашей партии, но я никак не думал, что это будет достигаться одновременным разгромом интеллигентской части партии. Я глубоко убежден, что Владимир Ильич ни в коем случае не допустил бы до такого подхода к делу, будь он жив…

На днях Надежда Константиновна подняла вопрос о том, что, по-видимому, начинается систематическое требование удалять очень близких нам товарищей-специалистов в целях замены их коммунистами… И Вы, и я одинаково уверены, что без интеллигенции вообще новое государственное строительство пойти не может и что средний уровень нашей партии в смысле культуры и в смысле знания отдельных высококвалифицированных специальностей достаточно-таки низок…

Вообще же атмосфера, создавшаяся за последнее время в партии, чрезвычайно тягостная… Я должен сказать, что большего распада я от нашей великой партии никак не ожидал. Люди начинают бояться друг друга, боятся высказать какую-нибудь новую свежую мысль, судорожно цепляются за ортодоксию, судорожно стараются заявить о своей политической благонадежности, а часто подтвердить ее бешеными нападениями на соседей… Я не знаю, Леонид Борисович, что мы можем предпринять».

Красин вскоре уйдет из жизни, Луначарского отстранят от большой политики. От интеллигентной части партии мало что останется после борьбы против оппозиции. Ее заменят новые люди, которых вождь лично переведет в разряд интеллигенции.

Выступая на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда, Сталин говорил:

– Все наши люди состоят из интеллигенции, это надо вбить в голову. Интеллигенция у нас должна быть солью земли. Раньше издевались над интеллигенцией, что она считает себя солью земли, а на самом деле пустышка, потому что она служила не земле, а небу, не народу, а эксплуататорам. У нас, наши кадры, мало сказать, что они бывшие рабочие, бывшие крестьяне. Коль скоро товарищ Шкирятов ушел от станка и стал заниматься в Центральной контрольной комиссии, вы уже интеллигент. Я извиняюсь. (Смех в зале.) Никому дела нет, кем вы были десять лет тому назад, а вы сейчас интеллигент.

Шкирятов с готовностью откликнулся:

– Правильно, товарищ Сталин, я с вами согласен…

Сталин привел самый фантастический пример нового интеллигента. Матвей Федорович Шкирятов, которого вождь, извинившись, назвал интеллигентом, служил по ведомству партийной инквизиции и вел борьбу с оппозицией. Мало того, что он был безжалостен и жесток, Матвей Федорович никогда не учился и грамотой не овладел. Сохранились некоторые его письма того периода.

Десятого октября 1927 года он писал Орджоникидзе (цитирую без правки):

«Здравствуй дорогой Серго.

Пишиш и не знаеш прочтеш ли, буду надеятся, что прочтеш. Дорогой Серго как плохо, что тебе нет вообще в данное время. Я уже работаю несколько дней, отдых провел всё время с Климом, хорошее зее кончили с удовольствием. Трепались в Крыму, приехал среду, окунулся в работу, а работы сейчас так много и не легкая. Я знаю как ты там переживаеш все эти соббытия происходящие здесь.

Дорогой Серго. Что они делают. Если был пириод когда они скрывали, что они ведут фракции работу, то в данное время этого уже нет. Они не скрывают и привлекают к своей работе всякого, лиш был бы против ЦК. Они борятся всячискими способами чтобы подорват авторитет к парти и расшатат ея дисциплину…»

В 1925 году Народный комиссариат просвещения переехал в здание на Чистопрудном бульваре, 6, где Надежда Константиновна проработает до самой смерти.

В январе 1925 года Крупская перенесла новый приступ базедовой болезни. Болело и сердце. Как заметила ее сотрудница, в «связи с ленинскими днями и со всеми этими воспоминаниями она опять растравила свою душевную рану». В феврале ее свалил жестокий грипп. И вновь прихватило сердце.

В апреле 1925 года Крупская поехала отдыхать в Мухалатку, под Ялту – опять же с золовкой: «Тут хорошо: горы и море, есть где погулять, что и делаю… холод стоит добропорядочный, и все на меня удивляются, что я целый день держу окна открытыми… Я занимаюсь “естественными науками”, натащила полную комнату шишек, камней, ракушек».

Надежда Константиновна и Мария Ильинична после смерти Ленина почти не расставались. Если кто-то из них уезжал из Москвы, переписывались. Крупская шутливо подписывалась: «Твой Собакевич». Мария Ульянова в плохом настроении подписывалась просто «МУ», а в хорошем – «Твоя Маня-медведь».

«Мы называли Марию Ильиничну “медвежонком” – вспоминала Крупская, – за какую-то особую молодую застенчивость, слившуюся с громадной убежденной напористостью».

Педагог Алиса Ивановна Радченко записала в дневнике, как 12 июля 1925 года навестила Крупскую в Кремле. Показала ей три редких портрета Ильича. Надежда Константиновна стала вспоминать, где и когда они сняты. И вдруг расплакалась безутешно. Гостья ее крепко обняла. Немного успокоившись, Крупская стала в знак благодарности тихо гладить по голове свою гостью, произнося при этом по-польски стихи Адама Мицкевича «Матерь Божия». Застенчиво и очень невнятно произнесла что-то по-французски, чего Алиса Ивановна не расслышала. Поразилась: как Надежда Константиновна трогательно-застенчива в проявлениях своей нежности!

– Ох, знаете, я старая кошка стала, привыкшая к своему месту, уж никуда не хочется ехать. Мы с Владимиром ужасно не любили всяких переездов, а нам всю жизнь только и приходилось, что переезжать с места на место. Поэтому мы хоть в своей комнате никогда ничего не переставляли…

А от Крупской требовали исполнить долг перед партией, не слишком для нее приятный. В начале 1925 года американский журналист (и коммунист) Макс Истмен опубликовал книгу «С тех пор, как умер Ленин». Он хорошо говорил по-русски, женился на сестре наркома юстиции Николая Крыленко и хорошо знал ситуацию в Москве.

Макс Истмен описал интриги в высшем руководстве страны, попытки скрыть ленинское «Письмо к съезду», беспринципную травлю Троцкого, которым явно восхищался. Об остальных советских вождях писал без всякого пиетета: «Их речи и статьи… были бы выброшены из литературного соревнования даже в школе для дефективных детей». На книгу американского журналиста откликнулась марксистская печать по всему миру.

По требованию Сталина политбюро 18 июня 1925 года постановило: «Предложить т. Троцкому решительно отмежеваться от Истмена и выступить в печати с категорическим опровержением по крайней мере тех извращений, которые изложены в восьми пунктах записки т. Сталина».

Сталин настаивал на том, чтобы не только Троцкий опроверг слова Истмена как «злостную клевету», но и Крупская как вдова Ленина. Требовал, чтобы она исполнила его волю. 25 июля 1925 года писал Бухарину из Сочи, где отдыхал: «Какова судьба статьи Надежды Константиновны об Истмене, – сообщи, если не лень».

Не дождавшись ответа от Николая Ивановича, 1 августа Сталин наставлял верного Молотова: «Во-первых нужно опубликовать статью Крупской… Сообщи, наконец, какова судьба статьи Крупской об Истмене, напечатана она в Англии или нет. Трижды запрашивал, и всё нет ответа… Я выздоравливаю. Мацестинские ванны (около Сочи) хороши против склероза, переработки нервов, расширения сердца, ишиаса, подагры, ревматизма».

Статью Крупской поместили в главном партийном журнале «Большевик».

Девятого августа Сталин напомнил Молотову: «Печатание статьи Крупской было решено семеркой, просмотр был поручен мне, Бухарину, Рыкову, Зиновьеву. Я вместе с Бухариным и Рыковым просмотрели ее и одобрили… Семеркой было решено опубликовать статью Троцкого и письмо Крупской, не открывая, однако, ни в коем случае дискуссии по этому поводу».

«Семерка» – политический термин того времени. Это шесть членов политбюро (Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Томский) и председатель Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Куйбышев. Семерка собиралась накануне заседаний политбюро и всё решала. На официальное заседание выносилось уже готовое решение. В результате Троцкий неизменно оставался в полном одиночестве и ни на что не мог влиять. Существование «семерки» всегда отрицалось, но в личной переписке Сталину незачем было таиться.

СРАЖЕНИЕ ЗА ГОРОД ЛЕНИНА

Надежде Константиновне Крупской не позавидуешь. Сначала у нее на руках тяжело умирал Владимир Ильич, потом на ее глазах уничтожили почти всех его соратников, которые были и ее друзьями. Она рискнула на первых порах поддержать Зиновьева и Каменева против Сталина, когда еще не понимала, насколько это опасно.

Григорию Евсеевичу не хватало качеств политического бойца. Зиновьев был человеком напыщенным, но недалеким и – главное – бесхарактерным. В минуты опасности начинал паниковать. По словам людей, знавших его, от Зиновьева исходило ощущение дряблости и скрытой неуверенности.

Зиновьев настоял на том, чтобы очередной съезд партии прошел не в Москве, а в Ленинграде. Это означало бы, что если столица и не возвращается в Ленинград, то как минимум оба города обретают равный статус. Соответственно, глава Ленинграда получает в стране дополнительный вес. Но Григорий Евсеевич недолго довольствовался своим положением. Как только с его же помощью Сталин расставил на ключевых постах своих людей, он – всего через несколько месяцев после смерти Ленина – обвинил Зиновьева в крупных ошибках и отменил решение провести съезд в Ленинграде.

Полтора года по указанию Сталина партийный аппарат сокрушал авторитет ближайшего ленинского соратника. Сопротивлялся только Ленинград.

В ночь с 5 на 6 октября 1925 года Дзержинский отправил письмо Сталину о Зиновьеве и Каменеве, в котором сообщал: они «подняли борьбу за свою власть». И еще: «Удалось Зиновьеву предварительно, по-заговорщически, деморализовать всю официальную Ленинградскую организацию и привлечь Надежду Константиновну».

Копию письма Дзержинский сам же переписал для Орджоникидзе. Хотел послать другую копию и Крупской, но передумал.

XIV съезд партии проходил 18–31 декабря 1925 года. Это был съезд борьбы против Зиновьева и Каменева.

«Накануне съезда, – рассказывал Александр Мильчаков, – когда комсомол и его актив играли немалую роль во внутрипартийной борьбе, Сталин особенно часто беседовал с нами, секретарями ЦК. Раз он пригласил первого секретаря ЦК РКСМ Николая Чаплина и меня к себе домой. В назначенный час мы стояли у дверей сталинской квартиры. Позвонили. Дверь открыла Аллилуева, пригласила войти, а сама ушла в другую половину квартиры.

Мы оказались в комнате, уставленной книжными полками. В глубине через раскрытую дверь виден кабинет, письменный стол, лампа. Сталин разговаривал по телефону. Он вышел к нам, поздоровался, пригласил сесть:

– И курите, не стесняйтесь.

Сталин решил в домашней обстановке, спокойно и неторопливо поговорить с нами о положении в партии. Он говорил об оппортунизме Зиновьева и Каменева и об их “штрейкбрехерстве” в Октябре, брал с полки книги, зачитывал ленинские характеристики Зиновьева и Каменева и останавливался на последних ошибках зиновьевцев, на их “вылазках” в ленинградской печати. Он едко высмеивал их отрыв от практики, от жизни, называя их интеллигентами, вельможами, ничего не смыслящими в деревенской жизни.

Далее раскритиковал Бухарина, снова привлекал ленинские оценки его теоретических заблуждений. “Досталось" Бухарину и за правый уклон, и за “всегдашнее трусливое примиренчество”, и за совпадение его взглядов с настроением Н. К. Крупской, “которая скатывается в объятия оппозиции”.

Казалось, секретарь партии учит уму-разуму молодых коммунистов, секретарей. Но не мог скрыть, да и не скрывал личной неприязни к названным лицам. Получалось, что лидеры оппозиции и “примиренцы к ним” – люди конченые, отпетые враги. Заранее известно, что в лоно партии они не вернутся, вопрос их отсечения – лишь дело времени».

Поразил руководителей комсомола заключительный штрих в беседе. Сталин прошел в кабинет, взял со стола картонку, как оказалось, со списком членов и кандидатов ЦК и показал ее:

– Абсолютное большинство в ЦК – за генеральную линию партии, оппозиционеров всех мастей – меньшинство. Есть еще незначительная кучка людей, представляющих «болото». Таким образом – всё ясно. Оппозиционерам – крышка.

Когда Чаплин и Мильчаков собрались уходить, Сталин сказал:

– Я провожу.

Накинул на плечи меховую куртку, надел на голову шапку-ушанку и вышел с ними. Часовому показал книжечку члена президиума ЦИК СССР:

– Пропустите товарищей, они были у Сталина.

Чаплин и Мильчаков медленно шли к Дому Советов.

– Ну как, что скажешь?

– Всё бы хорошо, да уж больно он злой…

– Да, их он ненавидит.

– Он для себя, как видно, давно решил вопрос об их судьбе, из ЦК их уберут…

– А список цекистов с пометками: «за», «против», «болото»?.. Организатор он отменный, у него всё подсчитано…

– Но Ильич не хотел, чтобы лидер партии обладал такими чертами характера, как грубость, нелояльность к товарищам…

– Он их давно не считает товарищами, он и нам внушает: это – враги, враги, враги…

Николая Чаплина расстреляли в 1938 году. Александра Мильчакова в том же году арестовали. Он отсидел 16 лет…

Надежду Константиновну Крупскую избрали на съезд делегатом от Ленинградской партийной организации. Она пыталась поддержать своих личных друзей и друзей ее покойного мужа. На первом заседании с политическим отчетом ЦК выступил Сталин. На втором с организационным отчетом – Молотов. На третьем с содокладом – Зиновьев, потом дали слово Бухарину.

А на четвертом заседании, днем 20 декабря, начались прения. Председательствовал Алексей Иванович Рыков. Крупская получила слово третьей. Это была ее самая знаменитая речь. Больше она так откровенно не высказывалась. Надежда Константиновна призвала делегатов съезда и всю партию сохранить атмосферу свободного высказывания различных точек зрения:

– Товарищи работают в очень разных условиях и разных областях работы, и поэтому они видят действительность с несколько разных точек зрения. Надо как-то дать возможность этим точкам зрения выявиться. Это необходимо не только для отдельных членов партии, это необходимо для правильного нащупывания партийной линии. В борьбе с меньшевиками и эсерами мы привыкли крыть наших противников, что называется, матом. Конечно, нельзя допустить, чтобы члены партии в таких тонах вели между собой полемику. Необходимо поставить определенные рамки, научиться говорить по-товарищески. Сомнения, взгляды должны обсуждаться на страницах прессы. Последнее время этого не было, отдельные мнения не получили выражения на страницах нашего центрального органа… Я думаю, тут неправильно раздавались выкрики по адресу товарища Зиновьева, что это позор, когда член политбюро высказывает особую точку зрения. Съезду каждый должен сказать по совести, что волновало и мучило его последнее время.

Она говорила долго, превысила регламент. Председательствующий поинтересовался:

– Надежда Константиновна, сколько времени вам еще нужно?

Раздались голоса:

– Продлить время!

И тут Крупская произнесла слова, взорвавшие зал:

– Наш съезд должен озаботиться тем, чтобы искать и найти правильную линию. В этом его задача. Нельзя успокаивать себя тем, что большинство всегда право. В истории нашей партии были съезды, где большинство было не право. Вспомним, например, стокгольмский съезд. Большинство не должно упиваться тем, что оно большинство, а беспристрастно искать верное решение. Если оно будет верным, оно направит нашу партию на верный путь.

В зале зашумели. Все поняли, что она имеет в виду. На IV (объединительном) съезде партии, проходившем еще до революции в Стокгольме, большевики имели меньше мандатов, чем меньшевики. Раздались недовольные голоса делегатов:

– Это тонкий намек на толстые обстоятельства.

Кто-то из делегатов в зале ернически обратился к Троцкому:

– Лев Давидович, у вас новые соратники.

Крупская не смутилась выкриками:

– Я думаю, тут неуместны крики о том, что то или это – истинный ленинизм. Владимир Ильич писал: «В истории были случаи, что учение великих революционеров искажалось после их смерти. Из них делали безвредные иконы, но, предоставляя их имени почет, притупляли революционное острие их учения». Я думаю, что эта горькая цитата заставляет нас не покрывать те или иные наши взгляды кличкой ленинизма, а надо по существу рассматривать тот или иной вопрос…

Вдову Ленина проводили без аплодисментов. Ее слова очень не понравились сталинской группе. Почти каждый выступавший на съезде счел своим долгом ей ответить. Укорить или осадить – в зависимости от темперамента.

Глава ЦИК Украины Григорий Иванович Петровский отчитал Крупскую:

– Надежда Константиновна сделала такое замечание, смысл которого такой: хотя вопросы и будут решаться огромнейшим большинством, но если кто-нибудь будет не согласен, – это, может быть, и не будет истина. Это не в традиции большевиков, а вы, Надежда Константиновна, должны понять, что вы заблудились.

Петровский рассказал, как Крупская приезжала к нему в Харьков. Жаловалась, что хотела выступить со статьей в «Правде» о политике в отношении кулака, но ей не дали выступить:

– Товарищи, я прочитал статью Надежды Константиновны, и я тоже сказал, что эту статью в «Правде» помещать не нужно.

Емельян Ярославский составил список прегрешений ленинской вдовы:

– У нас на заседании президиума ЦКК тов. Крупская сказала: «Совершенно напрасно обидели Троцкого»… Зачем тов. Крупская напомнила стокгольмский съезд? Для того чтобы сказать: там тоже было решение большинства, а это решение было неправильно. Единственный смысл этого напоминания о стокгольмском съезде, – если был смысл в заявлении Надежды Константиновны, – это то, что и настоящий съезд может явиться таким же съездом. И тогда право меньшинство, – а этим меньшинством на стокгольмском съезде были большевики, – право меньшинства не подчиниться решениям съезда. Зачем об этом напоминалось? Разве мы меньшевики? Мы никому, даже Надежде Константиновне, не позволим, чтобы нас сравнивали с меньшевиками!

Зал откликнулся аплодисментами.

Серго Орджоникидзе:

– Мы должны прямо со всей откровенностью сказать Надежде Константиновне: при всём нашем глубоком уважении к ней мы не можем согласиться с тем, чтобы она намекнула кому бы то ни было, что решения XIV съезда партии могут быть нарушены так же, как нами были нарушены решения стокгольмского съезда.

Продолжительные аплодисменты.

Лазарь Каганович:

– У нас, товарищи, пытаются взять монополию на толкование ленинизма. Почему, я спрашиваю, товарищи Каменев, Зиновьев и Надежда Константиновна берут на себя монопольное право толкования ленинизма?

Михаил Томский:

– Надежду Константиновну Крупскую мы все знаем и очень ценим как старейшего партийного работника. Никто из нас, конечно, так не знает биографию Ленина, всю его жизнь, как Крупская; у нее большой партийный опыт, но она из этого опыта вынесла мало действительно необходимых знаний для практической жизни… Тов. Крупская сказала, что понятие о том, что истинно и что неистинно, – понятие субъективное. У нас же есть одно мерило – воля большинства ленинской партии…

Друзья старались отвлечь ее от грустных размышлений о перипетиях политической жизни. Старые знакомые усиленно уговаривали ее поехать с ними на дачу близ Твери. Спрашивали о ее предпочтениях в еде:

– Нам надо знать, чем вы питаетесь, чтобы ваш режим не очень расходился с нашим.

Гастрономические пристрастия Крупской были самыми простыми:

– Ем всё что угодно, кроме яиц, лука и очень сдобного мучного.

Но отвлечься надолго не удавалось.

Вечером 21 декабря 1925 года председательствовавший на очередном заседании съезда Ян Рудзутак первой предоставил слово Марии Ильиничне Ульяновой. Она тоже укорила вдову покойного брата:

– Товарищи, я взяла слово не потому, что я сестра Ленина и претендую поэтому на лучшее понимание и толкование ленинизма, чем все другие члены нашей партии.

В зале аплодисменты.

– Я думаю, что монополии на лучшее понимание ленинизма родственниками Ленина не существует и не должно существовать… И напоминать здесь, товарищи, о стокгольмском съезде нельзя. Это вредно, это опасно!

Аплодисменты и одобрительные крики:

– Правильно!

Мария Ульянова:

– Для того чтобы выполнить те крупные задачи, которые стоят перед нами, нужна полная сплоченность. И необходимость подчинения решениям съезда должны осознать не только вожди, но и все рядовые члены нашей партии!

Бурные аплодисменты.

Почему вдова и сестра Ленина разошлись во взглядах?

«Младшая сестра Ленина, по-домашнему “Маняша”, старая дева, сдержанная, упорная, она всю силу своей неизрасходованной любви сосредоточила на брате Владимире, – вспоминал Троцкий. – При жизни его она оставалась совершенно в тени: никто не говорил о ней. В уходе за В. И. она соперничала с Н. К. Крупской.

Ревность Ульяновой началась, помимо ее ограниченности и фанатизма, еще соперничеством с Крупской, которая долго и упорно сопротивлялась необходимости кривить душой. В этот период Ульянова стала выступать на партийных собраниях, писать воспоминания и пр., и надо сказать, что никто из близких Ленину лиц не обнаружил столько непонимания, как эта беззаветно ему преданная сестра.

В начале 1926 года Крупская (хотя ненадолго) окончательно связалась с оппозицией (через группу Зиновьева – Каменева). Именно в это время фракция Сталина – Бухарина всячески приподнимала, в противовес Крупской, значение и роль М. Ульяновой».

Двадцать шестого декабря на съезде обсуждали доклад Центральной контрольной комиссии. Крупская вновь попросила слова. Это выступление носило еще более серьезный характер, потому как было направлено против всевластия аппарата: