Текст книги "Крупская"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Сталин рад был поводу убрать из «Правды» Преображенского. Генсек 25 июля написал Зиновьеву, отдыхавшему в Кисловодске: «Вы, должно быть, знаете, что в связи с известным фельетоном Наркомвоена (в “Правде”) против водки политбюро предложило “Правде” воздержаться от дискуссии по вопросу о водке. В ответ на это Преображенский прислал заявление в политбюро об ошибочности этого решения, “принятого частью ЦК” (то есть – политбюро), с просьбой отозвать его из “Правды”».

Евгений Преображенский поехал в Горки. Видимо, не без задней мысли найти поддержку у вождя. Рассчитывал на понимание. Тем более что с Крупской они еще недавно вместе трудились в Наркомате просвещения.

Впечатления от поездки в Горки Преображенский 29 июля описал Бухарину:

«Дорогой Ника!

Во время первого посещения Старик находился в состоянии большого раздражения, продолжал гнать даже Фёрстера и других, глотая только покорно хинин и йод, особенно раздражался при появлении Надежды Константиновны, которая от этого была в отчаянии. И всё-таки к нему ходила.

Второй раз, четыре дня назад… Я не знал точно, как себя держать и кого я, в сущности, увижу. Он крепко мне жал руку, я инстинктивно поцеловал его в голову. Но лицо! Мне стоило огромных усилий, чтоб не заплакать, как ребенку. На его лице как бы сфотографировались и застыли все перенесенные им страдания за последнее время…

Через пять минут меня позвали за стол пить вместе с ним чай. Он угощал меня жестами малиной и сам пил из стакана вприкуску, орудуя левой рукой. Он всё понимает, к чему прислушивается. Но я не всё понимал, что он хотел выразить.

У него последние полторы недели очень значительное улучшение во всех отношениях, кроме речи. Я говорил с Фёрстером. Он думает, что это не случайное и скоропроходяшее улучшение, а что улучшение может быть длительным».

Но поговорить о важном Преображенскому не удалось.

К возражениям Троцкого против спаивания народа дешевой водкой не прислушались. Доходы от продажи алкоголя пополняли бюджет страны до самой перестройки.

А в «Правде» Преображенского заменила коллегия из шести человек во главе с Бубновым. Бухарин возмущенно писал Каменеву, что Сталин «даже меня вывел из терпения, передав “Правду” Бубешке, даже не запросив меня. В результате М. И. Ульянова вызывает меня в Москву, все бунтуют. Не написали даже толком, почему выставили Преображенского. Так швыряться людьми нельзя, даже если они неправы».

Но смертельно больной Ленин не мог промолвить ни слова. И Сталин не обратил внимания на протесты ни сестры вождя, ни его соратников. Преображенский отошел от политической деятельности, работал в Наркомате финансов, Госплане, Наркомате совхозов. В 1937 году его расстреляли…

В конце июля 1923 года опять наступило улучшение. Крупская считала: муж выздоравливает. Вера в то, что Владимир Ильич поправится, помогала ей. Стала лучше работать левая рука. Ленин начал ходить. Сначала ему помогал санитар, потом было достаточно палочки. И настроение сразу улучшилось. В комнате поставили кресло – напротив окна, откуда видно было село Горки.

За ним ухаживали три санитара: Николай Семенович Попов, Владимир Александрович Рукавишников и Зиновий-Казимир Ильич Зорька-Римша (эстонский коммунист) – студенты-медики Московского университета.

Но 1 августа 1923 года Ленин обреченно сказал жене:

– Дело иметь с врачами бесполезно, так как всё равно вылечить они не в состоянии – ходить не могу, руки не действуют, речи нет.

«К тому времени у меня явилась надежда на выздоровление, – вспоминала Крупская. – Я рассказала Владимиру Ильичу, как умела, почему я думаю, что он выздоровеет. И говорили мы еще о том, что надо запастись терпением, что надо смотреть на эту болезнь всё равно как на тюремное заключение».

Медсестра Екатерина Ивановна возмутилась:

– Как можно сравнивать болезнь с тюрьмой?

Крупская пояснила. В 1914 году, когда началась Первая мировая война, Ленина арестовали в Австро-Венгрии. Он сидел в тюрьме и как юрист по профессии помогал заключенным. И они его прозвали «бычий хлоп» – в смысле крепкий, сильный.

«И Владимир Ильич переносил свою болезнь так же бодро, как раньше он переносил тюрьму, – вспоминала Надежда Константиновна. – Был и тут таким же “бычьим хлопом”».

Ленин ходил по лестнице, держась за перила левой, действующей рукой. Крупская, профессиональный педагог, занималась с ним речью – под присмотром логопедов.

«Занятия давали ему уверенность в выздоровлении. Радовался он и возможности самостоятельно ходить, спускаться и подниматься по лестнице без поддержки. Пугали только время от времени начавшиеся повторяться припадки дурноты. Каждый раз охватывал ужас нового ухудшения. Владимир Ильич сам просматривал газету, я прочитывала ему телеграммы, передовицу, статьи по его указанию. Читали и книжки. Нам присылали все вновь выходящие книжки».

Через десять с лишним лет Надежда Константиновна попросит сотрудника Наркомата просвещения Петра Васильевича Руднева помочь ей привести в порядок ее рукописи и материалы. «Меня потряс, – рассказывал Руднев, – дневник ее занятий с Владимиром Ильичом по восстановлению его речи в 1923 году. Я вдоволь наревелся, читая дневник. В этом же свертке был и дидактический материал для занятий, подготовленный из разрезной азбуки».

Утром Надежда Константиновна вывозила мужа на прогулку, потом занималась с ним. В час дня они обедали. Владимир Ильич часок отдыхал, а Надежда Константиновна готовилась к занятиям с мужем. Врачи встревожились: она сама спит очень мало, а ночью сидит и разрезает для мужа азбуку.

Из подмосковного санатория для начальства «Чайка» перевели в Горки медицинскую сестру Таисию Михайловну Белякову. Около пяти часов утра в комнате, где она дежурила, появлялась Надежда Константиновна:

– Пойди, Таиса, отдохни, теперь я побуду с Володей.

Надежда Константиновна отправляла ее спать в свою комнату, повторяя, что у нее значительно теплее, чем в помещении, отведенном медсестрам.

Крупская писала дочери покойной Инессы Арманд: «Живу только тем, что по утрам В. бывает мне рад, берет мою руку, да иногда говорим мы с ним без слов о разных вещах, которым всё равно нет названия».

Она училась его понимать. По отдельным словам, мимике, жестам. Делилась с младшей Арманд: «Милая моя Иночка, не писала тебе целую вечность, хотя каждодневно думала о тебе. Но дело в том, что сейчас я целые дни провожу с В., который быстро поправляется, а по вечерам я впадаю в очумение и неспособна уже на писание писем.

Поправка идет здоровая – спит всё время великолепно, желудок тоже, настроение ровное, ходит теперь (с помощью) много. Руке делают ванны и массаж, и она тоже стала поправляться. С речью тоже прогресс большой – Фёрстер и другие невропатологи говорят, что теперь речь восстановится наверняка, то, что достигнуто за последний месяц, обычно достигается месяцами.

Настроение у него очень хорошее, теперь и он видит уже, что выздоравливает, – я уж в личные секретари к нему прошусь и собираюсь стенографию изучать. Каждый день я читаю ему газетку, каждый день мы подолгу гуляем и занимаемся».

Он сам просматривал газеты и указывал те, которые его заинтересовали. Надежда Константиновна читала их вслух.

Санитар Владимир Рукавишников отметил своеобразное разделение труда. Надежда Константиновна всё время проводила с мужем, читала ему книги и газеты. Мария Ильинична взяла на себя организационные хлопоты. Она имела дело с врачами и всем персоналом. Заботилась о лекарствах, дежурствах. Всё было в ее руках, и все ей беспрекословно подчинялись.

А прислуги набралось порядочно – кухарки, прачки, уборщицы, садовники, технический персонал; один человек, например, показывал в Горках кинофильмы. Ленин, Крупская и Мария Ильинична с удовольствием смотрели кино. Заказывала ленты Мария Ульянова. Она выбирала видовые и дореволюционные комедии, чтобы всех развеселить.

Все отмечали трогательное отношение Владимира Ильича к жене: «Ильич сидит с Надеждой Константиновной. Она читает, он внимательно слушает. Иногда требует перечитать то или другое место. Настроение, кажется, у обоих прекрасное. Но вот она вышла. Ильич уселся, закрыв несколько лицо рукой, облокотившись на стол в задумчивой позе… И вдруг из-под руки катятся слезы… Чу, шорох. Шаги. Кто-то идет. Ильич выпрямился. Смахнул слезы. Как будто ничего не было».

Болезнь Ленина стремительно развивалась. Для Крупской худшее было впереди.

«Раз в припадке отчаяния, что не могу догадаться, что он хочет сказать, я малодушно заплакала, – рассказывала она. – Владимир Ильич посмотрел на меня, вынул из кармана носовой платок и подал мне».

То, что она сделала для мужа в последние годы его жизни, – подвиг. Лишь тот, кто сам прошел через такое, понимает, какая эта мука и страдания – видеть, что болезнь творит с близким и любимым человеком.

«Ему иногда бывало очень-очень плохо, – рассказывал один из чекистов, охранявших Горки. – Иногда он чувствовал себя великолепно, а иногда ночью такие приступы были, что если кто стоял в кустах, на посту, слышно было, как он кричал».

Ленин спросил однажды Глеба Кржижановского:

– Знаете, какой самый большой порок?

Кржижановский не знал.

– Быть старше пятидесяти пяти лет.

Ленин до этого возраста не дожил…

Тринадцатого сентября 1923 года Крупская писала дочери Иннессы Арманд Варваре:

«У нас дела ничего себе, хотя временами кажется, что только обманываешь себя. Во всяком случае, всё движется гораздо медленнее, чем хотелось бы… Ездим за грибами в далекий лес на автомобиле, читаем газетки. Сестер отменили окончательно. Доктора сведены до минимума. Живем ничего себе, по существу, если бы не думать, и то стараюсь этим делом как можно меньше заниматься».

Владимир Ильич начал ходить, произносил некоторые простые слова – «вот», «что», «идите», пытался читать газеты, учился писать левой рукой. Но влиять на политическую жизнь страны больше не мог.

Ленинское «Письмо к съезду», как его ни толкуй, содержит только одно прямое указание: снять Сталина с должности генсека. Остальных менять не надо. Хотя Ленин и отметил – довольно болезненным образом – недостатки каждого из самых заметных большевиков. Но получилось совсем не так, как завещал Владимир Ильич. Сталин – единственный, кто остался на своем месте. Всех остальных он со временем уничтожил. Более того, само письмо Ленина стали считать «троцкистским документом», чуть ли не фальшивкой. Сталин предпочитал говорить о так называемом «завещании Ленина».

Очень многим в те времена нравилась диктатура. Пока им казалось, что диктатура служит их интересам.

– Для того чтобы поддержать пролетарскую диктатуру, – доказывал на пленуме ЦК мягкий по характеру Николай Бухарин, – необходимо поддержать диктатуру партии, которая немыслима без диктатуры старой гвардии, которая, в свою очередь, немыслима без руководящей роли ЦК как властного учреждения…

Троцкий противопоставил себя очень влиятельной секретарской когорте. Они с Лениным и оглянуться не успели, как созданный ими же аппарат повернулся против своих создателей. Председатель Реввоенсовета хотел всего лишь укротить аппарат, но тот тявкал и огрызался. Чем дальше, тем агрессивнее. В конце октября 1923 года одному из вождей Октябрьской революции устроили проработку на объединенном пленуме ЦК и ЦКК.

Переживая увиденное, 31 октября Крупская написала Зиновьеву: «Совершенно недопустимо то злоупотребление именем Ильича, которое имело место на пленуме. Воображаю, как он был бы возмущен, если бы знал, как злоупотребляют его именем. Хорошо, что меня не было, когда Петровский сказал, что Троцкий виноват в болезни Ильича, я бы крикнула: это ложь, больше всего Владимира Ильича заботил не Троцкий, а национальный вопрос и нравы, водворившиеся в наших верхах.

Вы знаете, что Владимир Ильич видел опасность раскола не только в личных свойствах Троцкого, но и в личных свойствах Сталина и других. И потому, что Вы это знаете, ссылки на Ильича были недопустимы, неискренни. Их нельзя было допускать. Они были лицемерны. Лично мне эти ссылки приносили невыносимую муку. Я думала: да стоит ли ему выздоравливать, когда самые близкие товарищи по работе так относятся к нему, так мало считаются с его мнением, так искажают его?

А теперь главное. Момент слишком серьезен, чтобы устраивать раскол и делать для Троцкого психологически невозможной работу. Надо пробовать с ним по-товарищески столковаться. Формально вся ненависть за раскол свалена на Троцкого, но именно свалена, а по существу дела – разве Троцкого не довели до этого? Надо учитывать Троцкого как партийную силу и суметь создать такую ситуацию, где бы эта сила была для партии максимально использована».

Истинное состояние Ленина тщательно скрывали. В октябре 1923 года нарком здравоохранения Николай Александрович Семашко выступал в Одессе, рассказывал партийному активу о вожде:

– Речь его настолько улучшилась, что он почти совершенно свободно говорит. Ильич шутит, интересуется общественными делами, чувствуя, что скоро будет принимать в них непосредственное участие. Ильич рвется к работе…

Крупская в письме дочери Арманд возмущалась: «Ужасно безответственно сообщения печатаются в газетах и делаются товарищами о здоровье В. И. Мы просили ЦК постановить, чтобы так не было, так что теперь будут печататься только бюллетени».

Восемнадцатого декабря 1923 года Ленина в последний раз привезли в Кремль. На въезде все предъявили пропуск, а у Ленина пропуска не было. Часовой наклонился, чтобы рассмотреть пассажира, узнал, вытянулся в струнку и взял под козырек. Владимир Ильич осмотрел свой кабинет, заглянул в зал заседаний Совнаркома, но там оказалось пусто. Прогулялся по Кремлю, где взвод красноармейцев отдал ему честь. Переночевал в своей квартире и утром вернулся в Горки.

Зимой Ленина возили на охоту. Сам он стрелять уже не мог. Наблюдал за другими охотниками и дышал свежим воздухом.

«Он интересовался тем, что писали о нем, читал приветствия, пожелания о выздоровлении, – рассказывала Крупская. – Ему, видимо, доставляло большое удовольствие сознавать связь-любовь между собой и массами».

Всё, что он мог сделать, это левой рукой приподнять кепку.

«Раз его провезли по дороге, – вспоминала Надежда Константиновна, – он видит, что рабочий красит крышу. Он быстро здоровой рукой снимает фуражку… Когда ездил на прогулку за пределы сада, Владимир Ильич особенно как-то старательно кланялся встречавшимся крестьянам, рабочим, малярам…»

Из-за болезни мужа Крупская редко бывала в наркомате, хотя дела отвлекали ее от мрачных мыслей. Анатолий Васильевич Луначарский написал ей: «Дорогая Надежда Константиновна, я не могу отказать себе в удовольствии сказать Вам, что как Вы раньше были душой Наркомпроса (помните, так называли Вас на 1-м съезде народного образования), так остаетесь ею и до сих пор».

В декабре 1923 года, когда Ленин уже был совсем плох, Крупская отвлеклась от ухода за мужем, чтобы в качестве председателя Главполитпросвета подписать инструкцию по изъятию литературы из библиотек, читален и книжного рынка: «Еще в 1920 году Политико-просветительным отделом Наркомпроса была на места разослана инструкция о пересмотре каталогов и изъятию устаревшей литературы из общественных библиотек.

Однако до сих пор доклады Губполитпросветов и Гублитов за редким исключением совершенно не упоминали о работе по пересмотру и изъятию книг из библиотек. В некоторых губерниях потребовалось вмешательство ГПУ, чтобы работа по изъятию началась. По-видимому, Политпросветы и Гублиты недостаточно уяснили всей необходимости и важности указанной меры. Между тем она имеет большое политическое и культурно-воспитательное значение.

Усиление политико-просветительной работы не может быть выполнено, если не освободить от контрреволюционной и вредной литературы книжный состав библиотек. Конкретно должны быть изъяты:

а) По отделу психологии, философии и этике – книги в духе, враждебном социализму и диалектическому материализму.

б) Отдел религии должен содержать только антирелигиозную и противоцерковную литературу.

в) По отделу естествознания – книги, смешивающие науку с религиозными вымыслами, с рассуждениями о безнравственности дарвинизма и материализма.

Для очистки библиотек создать комиссии из представителей Отдела народного образования, местных органов Главлита, а где таковых нет, представителей ГПУ».

Подписанная Крупской инструкция была опубликована в журнале «Красный библиотекарь» (1923. № 12). Началась массовая чистка библиотек совместными усилиями главполитпросветовцев и чекистов.

Через несколько лет в Москву приехала профессор Калифорнийского университета Гарриет Эдди. Она попросила о встрече с заместителем наркома просвещения. Надежда Константиновна ее приняла. «Во взгляде Крупской, – вспоминала профессор, – я прочла скрытое удивление тем, что американка может быть так заинтересована в развитии советского народного образования».

Профессор Гарриет Эдди описала Крупской систему окружных бесплатных библиотек в Калифорнии. А та в ответ, по словам американки, «стала рассказывать о библиотечном обслуживании, которым она и Ленин пользовались в Лондоне и в еще большей степени в городах Швейцарии и которое произвело на нее большое впечатление тем, что было бесплатным и охватывало весь город».

Пустившись в приятные воспоминания о том, как им с мужем славно работалось и в Англии, и в Швейцарии, Надежда Константиновна, верно, даже не отдавала себе отчета в том, что ее собственные слова свидетельствовали об успехах системы просвещения и образования при капитализме.

СМЕРТЬ НА РУКАХ У ЖЕНЫ

В последние месяцы уже очень тяжелобольного Владимира Ильича возил в коляске по саду начальник охраны Петр Пакалн. Иногда Ленин насвистывал какую-нибудь мелодию. Но обычно часами сидел, задумавшись, замечали врачи. Даже в присутствии посторонних погружался в свои мысли. Иногда на глаза его навертывались слезы, особенно если он думал, что его никто не видит.

Будучи в Москве, полпред в Германии Николай Николаевич Крестинский приехал в Горки. Хотел увидеть Ленина. Но охрана ему не позволила. Владимира Ильича как раз вывезли в парк. Мария Ильинична сказала чекистам:

– Не понимаете, что Владимира Ильича нельзя видеть?

Николая Крестинского спрятали за ширму. Ленина ввезли в дом на коляске. Он глянул на сестру:

– Что случилось?

Ему ничего не объяснили. Он вылез из коляски и медленно сам поднялся по лестнице в свою комнату на втором этаже.

Из дневника лечащего врача: «Надежда Константиновна снова заявила, что Владимир Ильич, по ее мнению, плохо видит. После завтрака сидел на балконе, выходящем в парк. Надежда Константиновна читала ему газету, которую он слушал с большим интересом».

Самому Владимиру Ильичу прописали очки для чтения, но он их не любил. В октябре 1922 года пришел на заседание Совнаркома в очках, которых стеснялся.

Из дневника лечащего врача: «Бледен ужасно, взгляд затуманен, плохо ориентируется в пространстве. По-видимому, что-то вроде головокружения. Посидел. Нехорошо себя чувствует, откидывается на подушку… Желает идти в уборную. Идет тяжело – ослаб… Стоять почти не в состоянии. Дошел до кровати очень плохо. Сейчас же улегся».

Один из охранников, исполняя роль парикмахера, спросил:

– Владимир Ильич, как прикажете вас подстричь?

Ленин неожиданно громко расхохотался. Санитар Владимир Рукавишников, изучивший своего пациента, показал, что следует сделать. Голову постригли машинкой. Бородку сделали клинышком, подравняли усы. Владимир Ильич повернулся на коляске и уехал к себе в спальню.

Крупская вспоминала эти последние дни: «Стало чувствоваться, что что-то надвигается: вид стал у Владимира Ильича ужасно усталый и измученный. Он часто закрывал глаза, как-то побледнел, а главное, у него как-то изменилось выражение лица, стал какой-то другой взгляд, точно слепой. Но на вопрос, не болит ли что, отвечал отрицательно.

В субботу 19 января 1924 года вечером он стал объяснять Николаю Семеновичу, что видит плохо. Николай Семенович посмотрел его глаза, сказал, что у него конъюнктивит, надо промыть глаза борной и завести темные очки».

«Я сдал пост, – рассказывал один из чекистов. – Не успел отдохнуть, как за мной пришел снова товарищ, который меня сменил. Мария Ильинична вызывает, нужно ехать за Фёрстером. Тот сразу же, как увидел меня, выбежал из кабинета в халате. Я говорю:

– К Ленину надо ехать.

Он тут же пальто надел, поехали мы в Горки. А тут уже привезли много врачей. Вся охрана ходит пасмурно. У Ильича был приступ. Был без сознания долго. И снова пришел в себя. Дома страшная такая, напряженная обстановка, люди ходят на цыпочках».

Мария Ильинична ворчала на чекистов:

– Что вы дверями хлопаете, что вы стучите тут?

Двадцатого января, в воскресенье вечером, вспоминал Рукавишников, «у Владимира Ильича в комнате сидела Надежда Константиновна и читала ему газету – отдел партийной жизни. Владимир Ильич слушал очень внимательно. В четверть восьмого отправились ужинать. Владимир Ильич выпил чаю и съел кусочек лимона, находящийся в чае. После ужина Владимир Ильич направился к себе в комнату. Посидел спокойно немного, а потом к нему зашла Надежда Константиновна, рассказывала ему и читала».

Крупская знакомила его с материалами XII Всероссийской партийной конференции. По ее словам, Ленин стал «волноваться».

Атаки на Троцкого усиливались по мере того, как становилось ясно, что Ленин уже не вернется к работе. Партконференция осудила высказывания Троцкого. Его обвинили в том, что он создает в партии оппозицию, представляющую опасность для государства, поскольку в поддержку председателя Реввоенсовета высказались партийные организации в вооруженных силах и молодежь. Судя по всему, решения партконференции, разносящие Троцкого в пух и прах, доконали Ленина. Возможно, страдания были усугублены тем, что в периоды просветления он видел, что потерпел поражение. Он проиграл Сталину, который в полной мере воспользуется его смертью.

На следующий день, 21 января 1924 года, в понедельник, Ленину стало плохо. Вечером он ушел в мир иной.

Владимир Рукавишников: «Слабость его утренняя меня беспокоила, и я всё время прислушивался к дыханию. Профессор Фёрстер тоже беспокоился, то и дело подходил к двери и прислушивался. Но дыхание было ровное. И мы все, то есть Фёрстер, я, Надежда Константиновна, Мария Ильинична, были уверены в том, что всё обстоит хорошо, что сон исцелит, слабость, происходящая от непорядка в желудке, пройдет».

Надежда Константиновна: «В понедельник Владимир Ильич утром еще вставал два раза, но тотчас ложился опять. Часов в одиннадцать попил черного кофе и опять заснул. Когда проснулся вновь, он уже не мог совсем говорить, дали ему бульон и опять кофе. Он пил с жадностью, потом успокоился немного, но вскоре заклокотало у него в груди. Всё больше и больше клокотало у него в груди. Бессознательнее становился взгляд».

Владимир Рукавишников: «Без пятнадцати три Ильич проснулся, не освеженный, а утомленный, слабый, пассивный, совсем нехороший. Пульс 120, температура 36,5. Меня это сильно встревожило. Сказал Осипову и Фёрстеру, что надо пойти к Ильичу и посмотреть. Мария Ильинична принесла рисовый бульон и кофе. Владимир Ильич выпил около стакана бульона и полстакана кофе. Потом опять лежал с полузакрытыми глазами.

Виктор Петрович Осипов вошел к Ильичу. Он посмотрел пульс и нашел его учащенным, но наполнения хорошего. По утверждению Надежды Константиновны, Ильич отрицательно отнесся к приходу Виктора Петровича, но я такой реакции не заметил, считаю, что он отнесся очень пассивно. Я хотел, чтобы Фёрстер хоть увидел Владимира Ильича из-за ширмы, а потом будет видней, как поступать. Мария Ильинична согласилась».

День смерти Владимира Ильича запомнился и его охране. Они увидели бегущих профессоров Фёрстера и Осипова. Обычно они приходили к пациенту в семь вечера, а тогда не было и четырех.

Профессор Виктор Осипов вошел к больному и его исследовал: «Цвет лица хороший, пульс хорошего наполнения, 86 в минуту, деятельность сердца правильная; язык Владимир Ильич не показал; был спокоен, живот слегка вздут». Профессор Фёрстер «не приметил ничего нового».

Владимир Рукавишников: «Сознание Владимира Ильича угасало. Пульс был част. Владимир Ильич тяжело дышал и был без сознания. Но мысли о конце не было ни у Фёрстера, ни у Осипова. Пульс хороший, и даже частота его уменьшилась.

Без двадцати пяти шесть я обратил внимание, что вдруг температура у Владимира Ильича поднялась. Поставил термометр. Сразу был ошеломлен. Что я, ошибся – температура страшно низкая? Конца ртути не было видно, но нет – блестящая ниточка ртути заполняла термометр и оканчивалась у самого верха – 42,3. Профессура сразу не поверила, решили, что это ошибка. Но нет, это не было ошибкой».

Профессор Виктор Осипов: «В шесть вечера он потерял сознание, начались судороги, резкое учащение дыхания и сердцебиения и настораживающий симптом – нарушение дыхательного ритма (тип чейн-стокса), что свидетельствует о приближении конца. Термометр показал – 42,3! Выше ртуть не поднимается».

Надежда Константиновна: «Владимир Александрович и Петр Петрович держали его почти на весу на руках. Временами он глухо стонал, судорога пробегала по телу. Я держала его сначала за горячую мокрую руку, потом только смотрела, как кровью окрасился платок, как печать смерти ложилась на мертвенно побледневшее лицо. Профессор Фёрстер и доктор Елистратов впрыскивали камфару, старались поддержать искусственное дыхание. Ничего не вышло. Спасти нельзя было».

Его жизнь окончилась после мучительной агонии. Предсмертные мучения были ужасны. В какой-то момент казалось, что припадок кончается. Но тут прилив крови, глубокий вздох и… конец. Отмучился, как сказали бы прежде.

В 6 часов 50 минут утра профессор Отфрид Фёрстер, профессор Виктор Петрович Осипов и доктор Павел Иванович Елистратов, консультант Лечебно-санитарного управления Кремля, констатировали смерть.

Мария Ильинична Ульянова побежала к телефону. Звонили из Москвы. Она только и произнесла:

– Ленина больше нет.

Попросила одного из чекистов:

– Придется Владимира Ильича обмыть.

Надежда Константиновна писала дочери Инессы Арманд: «Милая, родная моя Иночка, схоронили мы Владимира Ильича. Еще в воскресенье мы с ним занимались, читала я ему о партконференции и о съезде Советов. Доктора совсем не ожидали смерти и еще не верили, когда началась уже агония. Говорят, он был в бессознательном состоянии, но теперь я твердо знаю, что доктора ничего не понимают».

Старой знакомой Крупская призналась, что смерть Владимира Ильича не была неожиданной. В те месяцы с мыслью о приближающейся смерти самого близкого человека она ложилась и вставала, и у нее постоянно было чувство, словно она ходит над обрывом.