Текст книги "В ожидании счастливой встречи"
Автор книги: Леонид Кокоулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
Мороз продирал до нутра. Снег слепил Валерию глаза и, словно манная каша, застревал в волосах. Валерий побежал вверх между домами и очутился на проспекте. Вниз ноги его сами понесли. Он наскакивал на прохожих, шарахался на проезжую часть дороги. Бежал до тех пор, пока не устал. Остановился, затравленно заозирался по сторонам, боясь поднять глаза, чтобы снова не увидеть тот же заколдованный дом, лестницу, «01».
Прохожие, не замедляя шаг, спешили мимо Валерия со значительным спокойствием или с деловой торопливостью. Никто на него не обращал внимания. В целом свете он был один. Бросься головой вон в тот сугроб, замерзни он, никому нет дела.
– Мама! – вырвалось с отчаянием, и он поднял глаза. На этот раз перед ним высилось крыльцо ресторана «Северный». В окнах горел свет, приглушенно играла музыка. Валерий постоял, стараясь припомнить адрес товарища, который полгода жил в Магадане и в каждом письме приглашал Валерия заезжать. Но как Валерий ни старался, не мог вспомнить. А ведь знал адрес: «Что это со мной происходит? Совсем обалдел. Так можно и свихнуться».
Валерий поднялся на крыльцо. Туман еще гуще навалился на город и накрыл его с головой. Снег перестал, слепо мерцали пузатые фонари.
Он дернул дверь – закрыто, табличка: «Свободных мест нет». Валерий, заглянул в окно – есть. Снова взялся за ручку двери, подергал.
– Читать не умеешь? – высунулся швейцар.
– Вот мордоворот! – озлился Валерий. – Что ж, по-твоему, теперь околевать?!
– Ты один? – швейцар неохотно открыл дверь.
Валерий сдал куртку и еще некоторое время постоял перед гардеробной, оттаивая. Защипало уши. Он прошел в туалет, умылся.
– Ну, и физиономия, – покачал он головой, глядя на свекольное отражение в зеркале.
Перед глазами стояла недовольная Татьяна, маячил полосатым столбом моряк.
– Вырвать бы из души, как зуб, – подумал Валерий. Прошел в зал, сел за стол и заказал водки.
– Если вам скучно, можете пересесть вон за тот столик, – показала наметанным глазом официантка на стол, за которым сидели две девушки, Валерий не раздумывая поднялся.
– Не помешаю? Зовут Валерий.
– Садитесь, пожалуйста, – улыбнулась ярко накрашенная девушка. Другая пристально посмотрела на Валерия.
Валерий заказал ужин на всех. Он выпивал и танцевал то с одной, то с другой. Тоска не проходила. Поначалу будто притупилась, но потом заныла душа с новой силой. Валерий впервые присмотрелся к себе. И почувствовал неприязнь к тому Валерке-пижону, что бездумно радовался каждому дню, собственной удали, лихости, товариществу, к тому, кто как-то проглядел, когда доверие и нежность Татьяны перешли в отчужденность, раздражение и неприязнь.
«Маму переводят», – назойливо лезли в голову Татьянины слова. Валерий стал сам себе до того противен, что тут же подозвал официантку, бросил на стол деньги и, взяв сигареты, вышел. У подъезда стояло такси.
– Повезешь в Синегорье? – Валерий приоткрыл дверцу.
– Куда, куда? – не понял шофер.
Валерий повторил.
– Ты что, парень, пятьсот верст… До аэропорта, Пожалуйста, плати в оба конца.
Валерий упал на сиденье. В ушах еще ухал ресторанный барабан, но так и не мог заглушить Татьяниных слов: «Совести у человека нету». Валерий застонал.
– Заверни на сорок седьмой, в Уптар, – натужно попросил водителя.
…Дверь Валерию открыла Вера. Была она в халате, небрежно наброшенном на нижнюю рубашку.
– Ой, Валер! – радостно вскрикнула Вера и прикрыла ладонью грудь. – Вань, Вань!..
Иван не торопясь вышел из комнаты в трусах и облапил Валерия.
– Ну, брат, и накачался, – потянул он носом. – Снимай ботинки, влезай в мои тапочки, а то ноги задубели. – Он помог раздеться Валерию, повесил его куртку на вешалку.
– Неси, Вера, квасу! – крикнул Иван в комнату. – Сей момент мы тебя в люди выведем.
Вера принесла трехлитровую банку квасу. Она уже успела причесаться и надеть платье. Сбегала на кухню за стаканом.
– Пусть через «борт» пьет, сколько влезет… Землетрясение! – засмеялся Иван, разглядывая Валерия.
– Обвал, Ваня! Вот что, Ваня! Если не возражаешь, на пол упаду, а потом все по порядку…
– Это еще чего выдумал! На полу валяться. Безродный, что ли, – засуетилась Вера. – Только сменю белье, и ложись на кровать. Нам все равно уже вставать скоро… А вначале поешь с дороги. И не вздумай отказываться.
Вера убежала на кухню, а Иван склонился над Валерием.
– Мутит? Хлебни еще, отмачивай душу. Знаешь, как квас хорошо с похмелья.
Валерий помотал головой, словно у него зуб зашелся.
– Танька, – выдавил он из себя, – хвостом ударила.
– Понятно, – покивал Иван.
Подошла Вера, погладила Валерия по голове.
– Не горюй…
– Погоди, не мешай, когда мужики разговаривают, – отстранил Иван Веру.
– А то я не знаю Таньку, – взъерошилась Вера. – Я и сейчас скажу: красивая, не глупая, но с лица воду не пить. Всю жизнь за мамкиной юбкой. Все мама, мама…
– Пошли чай пить, холодец есть, – потянул Валерия Иван.
Вера встряхнула одеяло.
Валерий сходил под душ, вымыл жидким синим мылом голову, растерся полотенцем и бухнулся в кровать.
Прибирая на кухне, Вера тараторила:
– А Таньку, была бы моя воля, – кожаным бы ремнем…
– Не дал бог рогов? – подначивал Иван. – Завтра, считай уже сегодня, на рыбалку сгоняем. Собери, Вера, рюкзачок. В самый раз Валерке отвлечься.
– А отпустят тебя? – забеспокоилась Вера.
– Отгулы есть, – сказал Иван, – на лето приберегаю.
Он попробовал натянуть на валенки резиновые галоши – чуни.
– Подойдет. – Он снял чуни, рядом поставил пару для Валерия.
Вера укладывала в рюкзак еду.
Иван, сходил на работу, вернулся, а Валерий все еще спал.
– Вставай, засоня, крабов проспишь, – Иван потормошил Валерку за плечо.
– Дай попить, Вань!
Иван принес квасу.
– С Белугиным дотолковался, поедем, Валера, крабов ловить. Я вот и ряпушки на наживку расстарался, – Иван похлопал по целлофановому мешочку, торчащему из кармана. – Во! Уху будешь?
Валерий помотал головой, словно отгонял муху.
– Душа просит бури!.. Мы со Славкой договорились, – не обращая внимания на страдальческое лицо Валерия, продолжал Иван, – он нас оттартает на машине в залив. – Иван бросил Валерию брюки: – Одевайся!
Вячеслава Валерий хорошо знал, вместе на ЛЭП тянули провод. Валерий надернул брюки, умылся и только сел за стол, как на пороге появился Слава с корзинами.
– Привет, Валера! А мне сказали, ты дуба даешь, – Вячеслав пошел на кухню, тиснул Валерию руку.
– А это зачем? – кивнул Валерий на корзинки. – По грибы?
– Краболовки. Из моря крабов вычерпывать, цедить будем. Ты жуй веселее, Валера, время-то… засветло бы добраться, – поторопил Вячеслав. И было уже собрался выйти из кухни, но снова вернулся. – Что бесплодно переживать: набьем морду, заберем Таньку. У нас раньше всегда так было.
«Уже и Славке рассказал», – подумал неодобрительно о Иване Валерий, а сказал другое;
– У нее уже морячок-подводник.
– Ну и что такого? Эти моряки – кашалоты, – завелся Вячеслав. – А что, не так, что ли? На самом деле, думают, любовь хахоньки! Я бы влюбленным бюллетени давал. Одевайся, Валерка, там, на морском воздухе, я сам тебе сварю королевского краба.
Иван принес подбитый белой цигейкой костюм: штаны, куртку – и бросил к ногам Валерия.
– Надевай, Валера!
– Попроще, Ваня, вроде бушлата, нет?
– Да надевай. Или плохо живем, или мало кому должны? Вон Славка раньше на танцы в ондатровой шапке, и то по воскресеньям, ходил, а теперь нацепил на ухо соболя в крутит баранку.
– А куда мне беречь? Я только за колесом и на людях, а далее кто меня видит? Напяливай, Валер, ну что мы как неживые собираемся. Будешь разглядывать…
Татьяна как будто отпустила Валерия, боль отошла. Опять он вместе с друзьями, со Славой, у которого тоже была беда – бросила его Галина. Ничего, выжил. А ехать так ехать. Валерий напялил штаны, куртку. У куртки рукава оказались длинноваты.
– Это мы сейчас. – Иван подвернул рукава, и с белыми манжетами куртка стала наряднее.
– Ну, братва, все крабы наши. На приманку тебя, Валер, – зубоскалил Вячеслав.
Краболовы
Бухта Недоразумения открылась глазам не вдруг. Не один подъем и спирально крутой спуск одолел «газик» по главной трассе, пока дорога не втянулась в ущелье, в кипящую наледью речку. Повыше спуска, где речка суживалась, перекат, оголенный между белыми снегами, словно плакал синими чернилами. Речка проваливалась за камень, парила жиденьким прозрачным туманом. Обледенелый камень светился, будто облитый сливочной помадкой. Там, где речка выпирала буграми лед, под колесами гудело как барабан, за машиной стреляли и ухали пустоты. Речка в этом месте переламывалась, и от плеса начиналась шивера – голая каменная наброска. Камень, а между камнем вода под тонким льдом. Колеса между камней проваливались, буксовали. Пришлось взяться за лопаты, за ломы. Машина, одолевая одну преграду, садилась задним мостом на другие камни. «Газик», пробуксовывая, осыпал ледяными брызгами. И тут Валерий оценил обувку. Если бы не резиновые чуни, к машине бы ни за что не подступиться, не подобраться, а ведь пришлось не только лопату, но и ваги, домкрат, лебедку применять.
Стиснутая отвесными сопками речка, черные на синем снегу лиственницы, похожие на древние могильные курганы сопки – все это вызывало в душе чувство неосознанной тревоги. Казалось, что речка вот-вот упрется в тупик и дальше не будет ходу. До странной жуткости томило ожидание, что еще там, за поворотом, в глубоком проране причудливых свал, выхватят желтые противотуманные фары? И Валерию казалось, что горы непременно сомкнутся и путь будет не только отрезан, но и машину не развернуть и придется «загорать». И тут как ожог напоминали о себе три дня, которые он выговорил у Ивана Ивановича за рационализаторское предложение и из которых осталось только два. Валерий уже хотел просить Славу повернуть машину. И вдруг, именно вдруг, горы расступились, и распахнулась перед глазами отсвечивающая белым заревом льда бухта Недоразумения. И среди этого бесконечного, безоглядного простора торчал, словно черный клык, остров.
В заливе виднелись редкие костры. Светились подфарники автомашин. Вячеслав вывел машину на лед. Проехали еще немного по льду и только тогда он остановил «газик».
– Вот здесь и будем до утра. Распалите костер, я скоро вернусь. – И Вячеслав исчез в темноте.
Иван со свойственной ему степенностью вынул из багажника железную подставку на коротких ножках. Валерий постучал по ней.
– Зачем это? – поинтересовался он.
– Костер жечь – это поддон.
Из багажника выбросили кучу дров, комель сосновый. Валерий понюхал полено – голое смолье. Вынули таган, топор. «Все как у заправского рыбака, у Ивана», – отметил Валерий. На льду костра иначе не распалишь.
Иван занялся костром. На подставку он уложил поленья, кусок ветоши через горловину обмакнул в бензобак. Сладко запахло бензином. Этот квач Иван подсунул под растопку, и только поднес спичку, как тьма отлетела и загустела на расстоянии. Иван выставил над костром, словно высоковольтную опору, таган из арматурной стали.
– Батарея к бою готова…
Из темноты вывернулся Вячеслав. Он принес от рыбаков целое беремя крабов. Крабы на свету переливались – видно, недавно из воды.
– Улов! – бросил на лед крабов Вячеслав. – Королевские. А за водой кто? Пушкин?
– В канистре вода! – напомнил Иван.
– Тоже скажешь, крабов в пресной воде варить – весь вкус в отвар уйдет.
Вячеслав подошел к машине, погремел в багажнике, достал ведро, поднял топор и опять сгинул в темноте.
– Мудрит этот Славка, – оправдывал друга Иван. – Видишь, как костер поедает дрова, а еще ночь впереди, будет шляндать теперь…
– А мне что делать? – Валерий подживил костер. – Правда в морской воде вкуснее?
– Правда, – подтвердил Иван и подсунул под ножки поддона ровненькие поленья, чтобы от нагрева ножки не проваливались в лед.
С моря потягивало пахучей, кисло-соленой, пропахшей рыбой сыростью. Где-то далеко-далеко то ли лед шуршал, то ли звенел воздух или, может, гудели распадки.
– Мы пробовали варить: в одном ведре с морской водой, в другом с пресной – никакого сравнения. В морской вкуснее краб, – заключил Иван.
– И этими корзинами черпать крабов?
– Цедить море-океан станем, а ты как думал, – засмеялся Иван. – Именно этими корзинами.
– А нажива тогда зачем? Что, краб корзину вместо крючка заглотит?
– Рассветет – посмотришь.
Настроение Валерия и волнение понятны. Как все-таки сложен, и как хрупок, и как гибок человек. Бывает, так солоно придется, хоть волком вой, а с другом и беда – полбеды. Увезли Валерия к морю, и он возвращается к жизни. Ведь, по существу, это первое в его жизни потрясение… Да, сложна жизнь. Мало ли лукавим порой и думаем только о себе, о своем благополучии. Бывает, и невдомек, что живущему рядом с тобой плохо, и в голову не приходит, что заставил близкого страдать, и, только когда коснется тебя, ты начинаешь все это чувствовать, анализировать. И горе тому, кто остается без друзей и товарищей.
По-своему понял состояние Валерия Иван. Он и сам, когда первый раз приехал на ловлю крабов, сгорал от любопытства, надоедал с вопросами, готов был сию минуту бежать в море. Но время было позднее, позднее, пожалуй, теперешнего. Тогда отужинали тушенкой и забрались в спальные мешки. А Ивану не спалось, не лежалось. Поднялся, фонарик в руки – и айда по льду к морю. Шел, огонек вдали. Над угасающим костерком, сидя на ящике, спал краболов-одиночка. Будить краболова Иван не стал. Только оглядел. В шубе, шапке, меховых рукавицах, через шею на веревке, в валенках с глубокими галошами, краболов был громаден и толст. Рюкзак рядом, на рюкзаке огрызок колбасы, заиндевевший кусок хлеба, кружка с недопитым чаем.
Иван постоял над краболовом и пошел дальше по припаю, подсвечивая дорогу фонариком. Уже далеко позади остались огни. Он еще постоял, посмотрел, они таяли, редели, а моря все не было, и любопытство стало сменяться тревогой. Иван и не заметил, когда горизонт слился с морем, остров растворился и исчез в густом непроглядном мраке.
Иван пошарил по сторонам фонариком, но луч света слабо рассеивался на сиреневом льду. Он выключил фонарик и сразу словно провалился в темный колодец. Снова включил свет и повернул обратно. Прошел несколько шагов, огляделся, правильно ли взял курс. Огней не видно. Мертвый залив, едкая тишина моря пронзительно отозвалась в душе. Иван потушил фонарик и несколько раз повернулся кругом, но огонька нигде не увидел. Он потянул носом, стараясь угадать, в какой стороне море. На льду не было никаких следов – так чисто замел его ветер. Ни ориентира, ни палки дров. Иван машинально нащупал спички. Трудно унять сердце, когда подступает тревога. В голову лезли бывальщины о парнях, что, заблудившись, замерзли у самого порога, у балков, не найдя в ночи дороги. Иван сдернул с головы шапку, вслушался в ночь, и тут справа несмело мигнул огонек. Иван со всех ног бросился к нему. Около огня хлопотал старик, в сторонке мальчик лет десяти торопливо складывая в мешок дневной улов. Иван подошел, стараясь ничем не выдать пережитого страха, поздоровался с краболовами.
Мальчишка от смущения никак не мог впихнуть расщеперенного клешнистого краба. Старик хлопотал над котелком. Он скосил на Ивана глаза, потом посмотрел на мальчика.
– Да брось ты ево, Гринька. Этих спрутьев – ломай им бок. Брось обкалывать руки – утром соберем в ящик.
Старик нацелил жиденькую сивую бородку на Ивана.
– Что творится – по три рубля с руками отрывают. – Старик вперил в Ивана бесцветные глаза. И ржаво захихикал, закашлялся, похмыкал, прочистил горло. – Да разве это ловля – хуже нужды. – Старик почмокал губами. – А вкус у этой холеры есть, хошь и смотреть не на что, а съедобна. Мы с Гринькой сегодысь чуть было душу за это озорство не отдали. – Он сыпанул из мешочка в котелок горсть соли, подчерпнул ложку отвара, попробовал на язык, остальное выплеснул из ложки. – А ведь действительно чуть не утонули. А как шел краб. – Старик мечтательно закрыл глаза и стал похож на покойника. Открыл, поморгал, как будто удивляясь, что Иван стоит перед ним, не ушел еще. – Да ты садись, добрый молодец, – постучал ногой по ящику, на котором уже сидел Гринька и строгал перочинным ножом палку. – Так вот она, едрена вошь, краб пер – по три штуки влезали в краболовку, такое, творилось, что не слыхал, как и оторвало нас на льдине от припая и унесло в море. Хватились – вокруг ни души, и тут как полоснет меня: «Сгубил мальца». Посмотрел на Гриньку: сидит над лункой. У меня кровь зашлась, а он как ни в чем не бывало. «Что же, выходит, – говорю я Гриньке, – дело наше швах».
Иван и сейчас слышит в голосе старика дребезжание.
– А прилив, якорь его в бок, все дальше и дальше относит нас от припая. Считай, молодой человек, приговор! – Старик тряхнул бороденкой. – И обжалованию не подлежит. Думаю: как треснет льдина пополам – на одном куске я, на другом Гринька. «Поди, – говорю, – Гринька, червяком ползи ко мне». А он, холера его забодай, – старик рассмеялся скрипуче: – «Мы с тобой, дедусь, как папанинцы». Стащил шапку и как флагом размахивает, а у меня печенка скулит. Во разбойник, дите малое, оно и есть дите… – Старик пожевал, ртом. – «Ты, – говорит, – дедусь, не бойся, я с тобой, держись! Я тебя, – говорит, – дедусь, в обиду не дам».
Старик снял с огня котелок.
– Гриня, достань-ка из рюкзачка маленькую.
Мальчишка проворно подал четвертинку и стаканчик.
Тем временем старик вынул из котелка краба и положил на то место, где сидел Гриня. Мальчик подсунул под колени рукавички и, опустившись перед ящиком, стал разбирать краба.
Старик поднес Ивану стаканчик водки и придвинул котелок с крабами. Сам присел на рюкзак к ящику, как за стол.
Иван выпил водку, но от краба отказался. Засобирался уходить.
– Да ты не туда, – остановил его старик. – Если с последней машиной прибыли, то вот мысок обежать надо, – показал он в темноту.
Иван никакого мыса разглядеть не мог.
– Вон против трех зубчиков, – показал старик на гору, – и сворачивай, тут и ваша машина.
Иван немного прошел, и действительно из-за черной полоски мыса, на которую указал старик, показались подфарники машины, поодаль виднелось несколько еще не потухших костров.
Иван так ушел в воспоминания, что не сразу услышал голос Валерия.
– О чем задумался, Иван?
Иван очнулся.
– Да так, вспомнил молодость.
– Вот уж действительно, вроде и не жили, а уже молодость поминаем. Пора деток нянчить. В кумовья возьмешь? Заказываю мальчишку – рыбака заядлого из него бы сделали.
– Верка моя бузит, подождать велит. Мы ведь, Валера, в секрете одно дело держим. – Иван подправил костер, повглядывался в темень, а потом притушил голос. – В техникум она меня стропалит. Поначалу ни в зуб ногой. Ты знаешь, Валер, какая она въедливая, – ого-го, ты ее еще не знаешь. Она только с виду лоснится, а как поднимет шерсть…
– Недоволен, что ли? – вздохнул Валерий.
– Я разве сказал, что недоволен. Я без нее не знаю и не мыслю, как и жил. Честно, Валера. «Окончишь техникум, – говорит, – рожу тебе хоть двух». А как она сказала, так и будет. Вот какие пироги с котятами.
– Что техникум, в институт повлечет, – определил Валерий.
– А двойнят куда?
– Как куда, – засмеялся Валерий, – одного ты, другого она нянчить.
– Большое дело, Валер, когда с пониманием жена. Тогда все нипочем: ни трудность, ли невзгода не берет. Это я тебе как другу. Тебя часто вспоминаем. Вдруг без тебя бы и не нашли друг друга. Старики все на руднике, да только вот обижаются, что не едем. Надо бы навестить. Мировые люди. Отец – рубаха-мужик. Летом по пути в отпуск заехал к нам, так остался на все лето, путевка на курорт пропала. Ну и порыбачили мы с ним. Расскажешь – никто не поверит.
Валерий слушал Ивана, душа оттаивала, становилось как-то легче дышать.
– Ты лучше про крабов! – Валерию трудно было слушать счастливого Ивана.
– А что про крабов рассказывать? Завтра, – Иван посмотрел на часы, – то есть уже сегодня, сам увидишь.
Да, трудно удержаться от соблазна и не вспомнить свою первую крабью охоту. Ему, заядлому рыбаку, как-то не приходилось ловить крабов. Помнит Иван, как поехали на море рано утром. Из бухты открывался простор Охотского моря. Только вершины сопок глянцево блестели на солнце, и смотреть на них было больно глазам. И еще морянка. Он еще немало этому удивлялся. Зима и утка. Оказывается, морянка на зиму остается и зимует в промоинах, полыньях, которых хватает здесь – приливы и отливы каждые сутки ломают лед. Когда он первый раз увидел стаи морянок, то принял их поначалу за серые тучи, нависшие над водой.
По льду подъехали к самому припаю. Его попутчики выгрузили на лед корзины, всякие снасти. Шофер подсунул ему под мышки по корзине, в руки две, сам взял топор, ложку из проволочной сетки, другой спутник моток проволоки, мешочек замороженной рыбы и тоже пару корзин, и, когда по припаю подошли к живому льду, он, признаться, оробел.
Живой лед образовался за последние десять-двенадцать часов. И, припаиваясь к постоянному льду, был прозрачен, как стекло, и зыбок, как спина оленя. Синий воздух струился надо льдом, как бы еще больше оживляя его. Нужно было пересилить, принудить себя, ступить на гибкий дышащий лед. Не отрывая ног, он стал скользить за ребятами, которые уже ушли на приличное расстояние; товарищ, по следам которого он шел, уже успел опустить на проволоке в каждую лунку по корзине. А на дно каждой корзины положил ряпушку. Теперь оставалось обходить проруби и заглядывать в корзины: не попался ли краб.
Иван осмелел, лег на лед и заглянул в морскую глубь. Зрелище открылось такое прекрасное и необычное, что и не расскажешь.
Его отрезвил выстрел. Он вскочил на ноги. Ничего не соображая, бросился к берегу. Но берега не было. Лед крошился и лопался, льдина оторвалась от припая. Ему пытались бросить веревку, но, не долетев. Она упала в воду. Он сбросил полушубок, намеревался снять и сапоги. Лед, словно намыленный, скользил, льдина стала разворачиваться. Не раздумывая перескочил на другую льдину и побежал к припаю. Только занес ногу, как его подхватило несколько рук, а льдина с грохотом обломилась и нырнула под припай.
Все стояли и смотрели, как уносило полушубок Ивана в море. На минуту он словно ожил, приподнялся и тут же исчез. Конечно, раз на раз не приходится на рыбалке. Какой бы риск ни был, если уж пристрастился, вошел в азарт, как-то забываешь, что ли, все передряги и с еще большей тягой идешь на рыбалку или охоту. И каждый раз открываешь и в себе и в друзьях неожиданное. Вот и Валерию не терпится.
– «Увидишь, увижу…» – приставал он, – но я еще и знать хочу.
– Проще пареной репы, – задается Иван, – опускаешь корзину на дно морское, смотришь – залез краб, вытаскиваешь. Вот и все.
– И пока тащишь, сидит он в корзине? – сомневается Валерий.
– Сидит, ждет, когда его вытряхнешь на лед…
– Ну и рыбалка, – разочарованно вздыхает Валерий. – Я люблю азарт, подсечку, чтобы удилище в коромысло, – поерзал на запасном колесе Валерий.
– Еще какой азарт – присвистнул Иван, – еще как захватит, разожжет. Я тоже поначалу так думал, а хватил морской охоты, и не знаю, как утра дождаться. Слава, скажи ты, как главный рыбак, – обратился Иван к вылупившемуся из темноты с ведром Вячеславу. Он принес ведро воды и ящик из-под бутылок.
– А это зачем? В костер, что ли?
– Сидеть.
– Правильно, Слава, – подхватил Иван ящик и уселся на него к костру, – а то от этой резины, – он пнул запаску, – враз взыграет радикулит.
– Я что вам, слуга двух господ? Давай-ка, Ваня, поднимайся, приготовь краба, да так, чтобы Валерий пальцы объел.
– Чего проще, горсть соли…
– Ты учти, Ваня, морская вода.
Иван подмигнул Валерию и стал солить из мешка горстью.
– Ты, Ваня, не переусердствуй.
Иван помешал монтировкой в ведре.
Краба сварить – это тоже искусство, и немалое: переборщил соли, горечью будет отдавать, недосолил – трава: переварил – труха, недоварил – кисель. Краба по цвету варят. Пошли по панцирю оранжевые всполохи, чуть клешня побелела – снимай с огня, пока вынимаешь – дойдет, в самый раз будет.
Иван над таганом как гора над норой. Еще соли щепоть подбросил.
– Гуще будет. – Прикурил от головешки, поправил под ведром огонь – глаз с краба не сводит. – Похлебка «морская стихия».
– Сладковатый запах, – потянул носом и Валерий. – Что-то между ухой и дичью.
Валерий расстегнул куртку.
– Тепло тут у вас.
– Всю зиму утка держится, утром посмотришь – как мошки.
– Морянка, что ли?
– А кто ее знает: раз на море – морянка.
Ведро заплевалось.
– Внимание, – Иван поднял несколько крабов и бухнул в ведро.
– Лаврух, лаврух, Ваня, перчику не забудь, – подсказывает Вячеслав.
– Я больше в собственном соку люблю.
– А для аромата маленько не повредит.
Крабы словно ожили: они лезли из ведра, надуваясь и краснея.
– Во! Фирменная похлебка «морская стихия», – радовался Вячеслав. – Ты, Ваня, не перепарь, – посмотрел он на часы. – Да и сам не упади в ведро.
Иван подхватил ведро, вылил бульон на лед. Пахучий отвар струйкой сверлил лед, растекался маслом.
– Ну зачем выливаешь, – закуксился Вячеслав. – Утром умылись бы для форсу.
– Извини, Слава, забыл. – Иван зацепил самого крупного краба: – Держи, Валера.
Валерий подставил шапку.
– Да не-е.
Валерий схватил лопату:
– Клади!
Иван засмеялся.
– Давай, давай, – Иван положил на лопату краба, – ешь, ешь, а то быстро остынет.
– Да ты вот так, Валера. – Вячеслав отломил клешню, сладко высосал сок и белое, нежное, слегка розовое мясо, а потом ложкой из панциря стал выскребать мякоть. Валерий последовал его примеру.
– Ничего, съедобно, – оценил он.
– Не то слово, Валера, – не согласился Иван. – Вкусней ничего и не едал и не представляю даже…
– Если бы остограммиться, – разбирая второго краба, сказал мечтательно Вячеслав, – то лопнуть можно от вкусноты.
– Есть бутылек. Тебе, Валера, брал, будешь? – перестав жевать, спросил Иван.
Валерий поморщился:
– Остограммиться, оболваниться… Слова-то какие?..
– Нам-то нельзя, – по-своему истолковал Иван. – Вячеслав за рулем, мне Верка не разрешает. У меня и так аппетит: больше ем, больше охота.
Иван полез в ведро за очередным крабом.
– Что же, Валер, не расскажешь, как там у вас дела идут, на основных. Говорят, мост вдоль речки строите.
– Строим, я думал, ты поумнел, Иван, как женился, а ты все старыми анекдотами начиняешься – «вдоль речки»… Петро Брагин женится.
– Интересно, интересно, – поторопил Валерия Иван. – Ты его, что ли, сосватал? Сам-то он вроде меня.
Валерий пропустил мимо ушей этот вопрос.
– Егор Акимович жив, здоров, свирепствует. Иван Иванович все выступает…
– Брагинскую-то хоть видел? – свернул к Брагину Вячеслав. – Как она?
– Вроде все при ней, а потом трудно сказать, за что мы любим. – Валерий собрал на лопату остатки от крабов, намереваясь бросить в костер.
– Стоп, Валер, вони не оберешься, – остановил его Вячеслав. – Утром подберем – и в прорубь…
Вячеслав знал, да и все на ЛЭП знали это. Котов в лесу следил за чистотой больше, чем за полом в общежитии. Если перекочевывал на другое место, то все до последней бумажки собирал, банки в землю зарывал. И место под стоянку Валерий всегда выбирал сам. Любил он ставить лагерь на пригорке, над речкой или над пропахшим смородиной ручьем. Так впишет в пейзаж вагончики, что кустика не нарушит. Парни поначалу злились; мало ему леса. А он и уборную велит поставить из дефицитных досок, и место для курения выберет; потом и самим понравилось: глаз радует, вроде как на курорте. Однажды кто-то из ребят решил сапоги посушить на макушках елочек, стоящих у входа в вагончик. Так Валерий раскипятился. «Если тебе на голову надеть резиновый мешок – понравится?!» Парни хохотали. Лэповец хоть и поерепенился, а сапоги снял с елок.
Вячеслав подкинул в костер дров и опять сел на ящик.
– Верно, что никто не может сказать, за что мы любим, ни сказать, ни ответить, – вздохнул Вячеслав. – В них разве залезешь. Вон моя, все было ладно, а потом брык – и поминай как звали. А попервости так «Слава, Слава». Не без того, конечно, когда и коготки покажет. Вот Иван знает, да и ты, Валера, – еще глубже вздохнул Вячеслав. – Что там говорить, в жизни не бывает, чтобы все как по маслу. Такого в природе нету. Думал, – рехнусь. – Вячеслав достал папироску. Валерий чувствовал, что Вячеславу хотелось, ой как хотелось и выговориться, и поддержать как-то его, Валерия. – Ну, хрен бы с ней, – почти выкрикнул Славка, – коль детей бы не было или, скажем, умерла вдруг, погоревал бы, памятник поставил. Ребятишки знали бы, где их мать…
– А надо было сразу плюнуть, – вставил Иван.
– Что получилось-то? Какая муха укусила? Галина твоя такая симпатичная, и пара вы были ладная, – спросил Валерий.
– Пусть Иван расскажет, – хмыкнул Славка.
– Здравствуйте, «Иван расскажет», сам и рассказывай, твоя баба была, не моя…
Вячеслав пристроил на таган чайник и снова подсел к Ивану на ящик.
– Значит, так, Валера: приехали к нам художники, клуб новый чеканить, всякие картины рисовать, красоту наводить. А моя-то ведь тоже художник, панели в клубе красила. Ну, вот с того дня мою Галину подменили. На дню две косынки меняет, шесть сортов губной помады. Прибежит с работы, в новое платье влезет. Хвост веером – и только ее видел. Спрашиваю: «Ты чего?» Посмеивается. Однажды разговорились о чеканке в клубе. «Ты, Слава, серость! Вот он интеллектуал». И слова-то выкопала, скажи, Валер? Ну, раз моя баба закусила удила, ты же знаешь, никакая сила не удержит. Сходил, поглядел, что это там за интеллектуал. Обалдеть, Валерка, можно, – Вячеслав с ящика привстал, – хоть картину пиши! Тощеват, правда, а так любую с ума сведет. Ладно, говорю. Чтобы пальцем не тыкали, гроши у тебя на книжке, и валите на все четыре стороны, рвите когти. Пацанов, конечно, не отдал, да она и не требовала.
Вячеслав рассказывал, а Валерий слушал его вполуха. Думал о своем. Что-то он недобирал, умом одно, а в душе другое чувствовал, и было ему так и неясно. А разве Вячеславу ясно? Хоть и говорит, что отболело, а отболело ли на самом деле?
– Ну, а дальше? – сам не сознавая, о чем хочет спросить, задал вопрос Валерий.
– А теперь просится, – живо ответил Вячеслав. – Забери, пишет. А куда заберешь? А куда Лиду денешь? Вот баба – цены нет. Где она раньше была? И ребятишкам мать. А я ведь по той дуре, хоть аркан на шею… Мы, Валерий, дураки. Надо возмутиться, а мы пятки лизать.
Валерия от этих слов бросило в жар. Он распахнул куртку. Но ему сейчас, как никогда, были необходимы слова, ему хотелось понять, в чем он оплошал. Кроме этих друзей, ему никто не скажет правду. Пройдет ли чувство у него к Татьяне, зарубцуется ли или так и будет кровить душа?
Валерий прежде легко встречался и легко оставлял девчат. Так было до Татьяны. А вот теперь, вопреки всему, что случилось, он был готов все простить Татьяне. Позови она его вот сейчас, и он побежит не задумываясь. Ночью по наледи, через пороги, через сопки. В голове вертелись обрывки мыслей – таких коротких и куцых, узел на узле, и те без конца развязывались. И он никак не мог уловить, нащупать, опереться на что-то твердое, стойкое… подняться и посмотреть как бы со стороны на себя, на случившееся.
