Текст книги "В ожидании счастливой встречи"
Автор книги: Леонид Кокоулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
«Операция «Жук»
Фомичев положил письмо на стол. Оглядел присутствующих начальников отделов, инженеров, бригадиров, и ему показалось, что под его взглядом опускаются головы…
– Ваши предложения?
В кабинете стало слышно, как скреблась на стене стрелка барометра.
Кабинет начальника стройки выглядел парадным и торжественным. От окна тянулся стол заседаний, длинный, неширокий. Он напоминал взлетную полосу, а возле двери, как зайдешь – слева, рабочий стол с приставным столиком и с двумя мягкими глубокими креслами.
По левую руку пульт связи и на подставке несколько телефонов. На стене только барометр. Картин Фомичев не любил, как не любил и долгих заседаний. Потому, наверно, и кабинет казался нежилым. Здесь собирались лишь в экстренных случаях. Сегодня приглашенным не хватило мест. Несли стулья из соседних комнат. И как-то не вязались С дорогим паласом и полированной мебелью забрызганные бетоном робы строителей и лоснившиеся от масла, словно кожаные, телогрейки механизаторов. С ними соседствовали белоснежные рубашки и галстуки.
Опоздавшие проскальзывали в дверь и, пригибаясь, словно под пулями, жались к стене. Фомичев не признавал опозданий и все причины считал неуважительными: раз пришел человек, значит, мог прийти и вовремя. Заседания в рабочее время считал безобразием. «Если хочешь задушить дело, – говорил он, – начинай говорильню». Жильцов не раз слышал от него эти слова. Вспомнив их, он посмотрел на Фомичева. Раз днем собрал, значит, припекло. И, налаживаясь на долгий разговор, он по привычке прикрыл веки. Еще только месяц назад они перебазировались из Уптара…
Фомичев медленно оглядел всех, и глаза его, карие, глубокие, сейчас были налиты холодом и казались светлыми, а взгляд, тяжелый, цепкий, переходил с лица на лицо. Тишина угнетала.
Да, тишина бывает разная. Есть тишина леса, во время охоты. Эта тишина до звона в ушах. Казалось, сам становишься одним большим ухом. Тишина в консерватории перед началом концерта. Тишина неловкости, когда секунды бьют наотмашь по нервам. Наконец, тишина перед атакой. Тишина в кабинете, пожалуй, напоминает тишину перед боем, когда томительное ожидание перерастает в жажду, когда глушатся инстинкты страха и самосохранения – поскорее бы бой, все, что угодно, лишь бы не ждать…
Фомичев остановил свой взгляд на Жильцове. Жильцов его почувствовал, но глаз не открыл, было неясно, слушает он Фомичева или дремлет. Тогда Фомичев перевел взгляд на Крайнова. Начальник участка, по своему обыкновению, рассматривал свои руки и исподволь косил глазом на Яшкина.
– Ну, – нетерпеливо подтолкнул Фомичев.
Главный инженер Яшкин кашлянул.
– Да что тут долго решать, – голос Яшкина окреп. – Раз проектную организацию не устраивает наш вариант, то мы умываем руки, и это снимает ответственность со строителей.
Егор Жильцов постарался вникнуть в слова главного. Ему показалось, что-то не то говорит Яшкин. Он посмотрел на Шустрова; тот ерзал на стуле, кривил губы в ухмылке. «Если Иван Иванович промолчит, тогда я скажу», – подумал Жильцов.
Жильцов различал людей не по должностям, а прежде всего смотрел, как человек работает. Для него главным было – лежит ли у человека к работе душа. Ценил он и хватку. Шустров – этот будет рыть носом землю, не посчитается ни с какой трудностью, вывернет себя наизнанку для дела. Вот ведь один на створ поехал, а сколько успел наворочать. Экскаватор и мастерские задействованы. А вот Яшкин любит тенек, прохладцу в деле.
Бытует мнение: хороший производственник – плохой организатор. «Чепуха, – считал Жильцов, – объясни человеку задачу, чтобы тот тебя понял, и сам не отлынивай, работай, вот и все». «Ну и что ж, что инженер, подал идею, ввел курс исполнителя, – скажет Жильцов, – не дергай, не шпыняй, не мешай работать, люди сами сделают. Не боги горшки обжигали».
– Вот как!! – не дал договорить главному Фомичев. – Снимает ответственность? Будем играть в ответственность. Это безответственно!
Владимир Николаевич шагнул к Яшкину, тот невольно привстал.
– Все знаете правительственный срок! Когда пускаем первые агрегаты? Отзовитесь, поднимите руку, кто не читал материалы съезда. Съе-зда, – он произнес по слогам и опять выждал. Все, потупясь, молчали. – Может, Жильцов не читал, не слыхал, не знает? Напоминаю. Всего одна строчка: пустить первые агрегаты Колымской гидростанции в десятой пятилетие!
Жильцов открыл глаза, огляделся, пожал плечами, промолчал.
Конечно же Жильцов читал эти материалы. Обсуждали их и в бригаде не раз, радовались: повоюем с Колымой. Но руку тянуть нелепо. Фомичев-то подумал, что он, Жильцов, дремлет. Но это совершенно не так. Вот его Мария Павловна могла бы объяснить: за двадцать лет ой как изучила она Егора. Если уж ее Егор прикрыл глаза, значит, ворочает мозгой. Жди перемен, и немалых. Так и сюда попали. Сколько она долдонила о Черном море, а он вроде все сидел с закрытыми глазами. А утром сказал: «Ты готова, мать? Поехали на Колыму…»
Егор опустил тяжелые веки, набрякшие бессонницей.
– Я вас спрашиваю, Егор Акимович, жду от вас деловых предложений, – нажал на слово «деловые» Фомичев и поглядел на Жильцова: «Ишь, Кутузов в Филях, спать пришел».
Жильцов поднял веки, покосился на Яшкина, дескать, покрупнее меня начальники и то на попятную пошли. И Яшкин, поймав взгляд, подвинулся ближе к столу.
– Я не оговорился, – продолжил он. – Предложение наше рискованное, что скрывать. А неудача? Не простят. – Яшкин привстал. – И при удаче – тоже. «Победителей не судят» – старо. Мы своим рискованным предложением перечеркиваем все ранее разработанные и утвержденные институтом проекты.
– Ничего мы не перечеркиваем, что вы все вокруг да около, – вспылил Фомичев. – Нам нужен мост. Не через восемнадцать месяцев, а через четыре, до паводка, вот и все! – Владимир Николаевич взял со стола папиросу и отшвырнул пачку. – С каких это пор мы стали бояться риска?
Егор при этих словах поднял глаза и некстати подумал: почему нет Игоря Александровича Милентьева, мог бы человек прояснить ситуацию, ведь начальник техотдела, и не пришел.
– Кто поддерживает мой проект, останьтесь, – долетели до Жильцова слова.
Убей, Егор и сейчас не сообразит, как получилось, все встали, и он встал.
Фомичев сидел, прикрыв рукой глаза. Егор, проходя мимо, увидел на его голове серебристый короткий ежик. «Ого, укатали мы своего начальника, в прошлом году ежик был как смоль». Егор приостановился. Яшкин шел следом за ним и невольно вытеснил его за дверь…
Фомичев поднял глаза: в кабинете никого не было. Около порога потоптался главный и тихо закрыл за собой дверь.
«Значит, все ушли от рискованного проекта». И Фомичев тяжело вздохнул.
Некоторое время он еще сидел, тупо уставившись на письмо. Сколько прошло времени, он не знал. В окнах уже загустел настой ночи. От мороза потрескивали стекла. А он все сидел и не мог оторваться от белого клочка бумаги. Письмо еще некоторое время отбеливало и наконец слилось в темноте со столом. А Владимир Николаевич видел каждую букву – особенно слово «недопустимо», которое и в темноте светилось красным, как стоп-сигнал, – но не мог вникнуть до конца в смысл. Ему казалось, что смысл слов был заключен в какую-то непроницаемую оболочку.
«Ну, хорошо, – старался быть предельно объективным Фомичев, – в конце концов, предположим, все в этом письме правильно. В институте люди тоже отвечают за свои дела и слова. Специалисты, ученые, авторитеты, а кто он, Фомичев? Кто? Ни званий, ни степеней. Через край берет. Мостов ведь никогда не строил. И в Ленинграде с глазу на глаз шел об этом разговор. Но ведь я, – и мысли Фомичева вдруг резко повернули на защиту своей идеи, – я ведь предлагаю не сам мост, а схему монтажа, основу, на которую при монтаже обопрется мост. Гидротехническое решение – это уже моя епархия».
Фомичев встал, зажег свет, вроде бы и не было ночи.
– Извините, но это мое, я даю основу. Мне нужен мост, – продолжал уже вслух доказывать Фомичев пустым стульям. – Вот же расчеты. – Фомичев поднял увесистую папку и хлопнул ею по столу. Глухой звук отрезвил. И он удивился: «С собой разговариваю, истерику закатываю. Ну, дела-а». Он сжал цапку тонкими цепкими пальцами и уронил голову на стол, посидел так. «Нет, не время киснуть». Владимир Николаевич сел поудобнее в кресло и нажал кнопку. Никто не отозвался. «Где же Галя?» Фомичев глянул на часы – ого, сколько набежало. Он снова посмотрел на письмо, но уже как на вещь, совершенно ненужную, надоевшую. Бухающее в ушах слово «недопустимо» потухло, выветрилось исчезло. Он стоя закурил. В дверь постучали, на пороге остановился Милентьев.
– Вижу, огонек, дай, думаю, зайду.
– Заходи, заходи.
– Не поздно?
– Раз уж тоже полуночничаешь, проходи, садись.
Милентьев бесшумно переставил стул, подсел ближе.
– Читал. Извините, на совещании не мог быть, а письмо внимательно прочел.
– Знаю причину, но речь не об этом. Вот письмо. Этот вопрос мне надо бы решить с Евгением Романовичем, но так уж вышло, – Фомичев придвинул к себе письмо, написал несколько слов и протянул письмо Милентьеву.
Игорь Александрович сквозь толстые стекла очков прочитал резолюцию: «И. А. Милентьеву хорошо продумать, просчитать отсыпку, предусмотреть после монтажа моста разбор насыпи без взрывных работ. Фомичев». Начальник техотдела снял очки, близоруко поднес их к самому носу и долго пальцами протирал стекла.
– Зачем же вы, – негромко сказал он, – я и так с вами.
– Это тебе охранная грамота, – улыбнулся Фомичев. – Ведь и тебя в покое не оставят – ни сейчас, ни потом. Желаю удачи, завтра начинаем, вернее, уже сегодня.
– Завтра? Сегодня? Я не ослышался? – переспросил Игорь Александрович. Милентьев хорошо знал своего начальника, его решительность, умение мыслить масштабно, прогнозировать будущее, но чтобы вот так сразу и за такое дело взяться, не укладывалось.
Владимир Николаевич уловил замешательство своего «технаря», весело спросил:
– Что-нибудь неясно, Игорь Александрович?
– Да вроде бы все, – замялся Милентьев, – если не считать уточнений.
– Говори.
Игорь Александрович придвинулся к столу и попросил лист бумаги. Фомичев подал. Начальник техотдела щелкнул шариковой ручкой, обозначил Колыму, контуры плотины – насыпь и с левого на правый берег заштриховал половив русла реки, как раз до центральной опоры, на которую должна стать половинка моста, и подвинул чертеж Фомичеву.
– Язык инженера – чертеж, – принимая рисунок, сказал Владимир Николаевич, скользнув по нему взглядам. – Да, да, проектировщики больше всего этого и боятся, – он ткнул пальцем в насыпь, – Именно этого, ты прав, Игорь, – перешел на «ты» начальник стройки. – Если только пересыпать половину русла, как ты предлагаешь, моста не будет. Не будет моста, Игорь Александрович, Будет ровно одна его половина, ни больше ни меньше, а кому это надо? Стройке нужен мост. Полноценный, полновесный мост. Возить грузы, ездить по мосту. Ходить на свидание, в конце концов. Мы перекрываем все русло, – Владимир Николаевич схватил карандаш и стал густо затушевывать другую половину русла и под самым берегом еще яростнее нажал на карандаш. Жало карандаша хрустнуло и пулькой отскочило, завертелось на полировке стола.
– Мост должен стоять. Нам на это отпущена самой природой зимняя спина реки, точнее, оставшиеся четыре месяца, и ни дня больше.
– А если не успеем разобрать плотину?
– Как это не успеем? Такого не может быть. Такого не допустим.
Милентьеву показалось, что Фомичев даже побледнел.
– Мы же должны иметь надежный тыл, – упрямо сказал «технарь». – Повесим половину моста, время останется, вытащим подсыпку и переместим ее на вторую половину реки, откроем паводку полрусла, на всякий случай… И накинем вторую часть моста.
– Пойми, Игорь, – со вздохом сказал Фомичев, – пока мы будем вытаскивать из-под первой половины моста грунт и пересыпать его, монтажники будут стоять. Потеряем время для монтажа. А потом монтажники не успеют наверстать упущенное. При такой постановке дела, я еще раз повторяю, моста не будет и работа пропадет. Я ведь доказывал это в Ленинграде, но там меня согнули и слушать не захотели. Вернее, слушали, но не слышали. – Фомичев поднялся со стула. – Там просто не учли, не знают наших людей, нашего коллектива, народ наш, а я уже четверть века с этими людьми и знаю, знаю, Игорь. Тут меня никто не согнет, не сломит. Сомневаешься? – он оборвал себя на полуслове. – Скажи… Не стесняйся.
Теперь Милентьев улыбнулся.
– После взрыва-то, Владимир Николаевич, придется студить грунт. А то завезем «теплый», смерзнется плотина.
– А я спорю? Я разве против этого? С тринадцатого карьера можно брать камень, хороший, крупный, мелкой фракции почти нет, не будет смерзаться. Пока грузим, везем, сгружаем, остывать будет.
– Можно поговорить с экскаваторщиками, – добавил Милентьев, – пусть лопатят.
– Можно, пусть перед погрузкой и лопатят. Мало экскаватора – два загоним, три…
– Я об этом думал, – поддержал Милентьев.
Фомичев с Милентьевым засиделись, и уже все, казалось, было обговорено, решено, и тут, как бы между прочим, Игорь Милентьев заметил:
– Не знаю только, кто будет монтировать мост?.. – Фомичев промолчал. Милентьев продолжил: – Специализированные организации отказались – письма есть. Нет подрядчика… Да и металлоконструкций моста, Владимир Николаевич, пока нет.
– На заводе мост. Это проблема, – совсем по-домашнему откликнулся начальник стройки. – Через всю Россию придется тащить этот мост. По железной дороге – куда ни шло, перевезем: двумя морями до Магадана – как-нибудь приплавим; а вот от Магадана, этой, будь она неладна, знаменитой Колымской трассой – пятьсот верст, тут придется попыхтеть. Комсомол, молодежь подключим… Ты давай, Игорь, раскручивай, запускай проект… Я сегодня что-то устал, да и немудрено: ночь ведь просидели, и вчера я с Москвой ночью говорил. – Фомичев поднялся, поднялся и Игорь. Они еще постояли, Фомичев вернулся, выключил свет.
Зима на севере надоедливая. Куда ни посмотришь, куда ни кинешь глаз белое безмолвие. Снег, снег, с ума можно сойти. И сошел бы, но вот к середине зимы по щербатой гриве горы скатывается солнце и падает за отполированный ветрами голец. И тогда снег притухает, а в распадках и вовсе гаснет и только поблескивает на самых дальних вершинах. И пока солнце будет огибать голец, снег замрет, набирая черноту, пропитываясь ею. И так до тех пор, пока солнце не вылупится из-за другого плеча гольца. Вот тогда и ударят радугой, вспыхнут ослепительным расцветьем снега, хлынут горячие ветры и погонят по склонам эти снега, белой пеной забурлят распадки. И будет яриться на Колыме высокий весенний паводок. Все это будет, а пока застыла Колыма, замерла, притаилась под глянцевой пленкой льда, будто ее и вовсе нет на Больших порогах.
…Хмурые, высотой в полнеба сопки сжимают реку черная туча зацепилась за гольцы и сомкнула небосвод, и темно от нее как в туннеле, и близко кажутся берега, вот-вот сомкнутся, рукой дотянуться можно, а подойдешь к прорану – от берегов лед стелется, а посредине открытой раной пульсирует незамерзающий перекат. Только ниже под перекатом сомкнулся лед.
Попробуй перейди Колыму по тонкому льду, а он и заноет, треснет, как оконное стекло, прострелят лучи по глянцу. Храбрец походит, походит под бережком, постучит наделает колом дырок во льду, река словно сквозь зубы почиркает в них воду – предупредит. Ходок промочит валенки и, прилипая ногами, заспешит к окатышам на берег. Посидят мужики, покурят – и по домам. А завтра найдется смельчак, поперек реки навострится; крадется, крадется, смотришь, и перебежит с одного берега на другой. Так поодиночке и попадали на основные сооружения механизаторы-строители.
А через день-два устоится лед и потянутся от автобусов цепочки строителей через Колыму. Еще через неделю проскочит ЗИЛок с бетоном. Спустя месяц по всей реке задымят БелАЗы, КрАЗы, тягачи санями повезут строительный материал, оживет котлован. Работают строители, спешат, а сами все поглядывают на гору, из-за которой должно показаться солнце. И чем ближе к весне, к паводку, тем тревожнее будет на том берегу, на основных сооружениях.
Торопливо бегут, мягко и неприметно для слуха и словно на заячьих лапах дни за днями. И в сумятице, торопливости этих дней время бесшумно, тихо, словно охотник за зверем, застает тебя врасплох. Так подступил и свалился словно снег на голову гидростроителей проект на постройку моста через Колыму. А все, казалось, шло по намеченному годами пути. Как считали строители, где-то там, на материке, специализированные мостостроительные организации разработали проекты, заготовили металлоконструкции и в один прекрасный день объявятся на реке Колыме. Трудовой порыв – и перекинут через Колыму мост, и получай, гидростроители, завози оборудование, трансформаторы, монтируй агрегаты и пускай гидростанцию в установленные правительством сроки. И казалось, жизнь моста скрывалась где-то тут, рядом, за поворотом, и строители ждали и надеялись, не сегодня-завтра покажется груженый автопоезд с металлоконструкциями, всевозможными приспособлениями для возведения моста. Но автопоезд все не шел и не шел. Проглядели все глаза и стали уже терять надежду. И вот когда осталось считанное время, меньше двух лет, до пуска гидростанции, первых ее агрегатов, строителям выдали проект на постройку моста и сказали стройте сами.
Строители забили тревогу. По проекту мост должен ползти с одного берега на другой восемнадцать месяцев. Даже с крепкими нервами люди впали в отчаяние.
Фомичев гулко ходил по кабинету, то и дело задевая палас негнувшимися ногами. Он, казалось, с усилием отбросил какую-то мысль и наконец остановился перед Милентьевым, облизывая языком пересохшие губы.
– Мы отказываемся возводить мост на пилонах – методом надвижки. Заменим надвижку плотиной и на ней соберем мост. Ступай к себе отдохни, завтра поговорим.
Милентьев уловил мысль, и река перед ним обнажилась, он увидел дно, лед, плотину и мост на этой насыпи.
– Зачем завтра, можно сегодня поговорить, – возразил Милентьев.
– Хорошо! – согласился Фомичев и снова заходил из угла в угол. И Милентьев глазами следил за Фомичевым, но уже заинтересованно. И ждал, и снова возвращалась потерянная надежда. Фомичев в очередной раз уже было прошел мимо Милентьева, но тут же резко вернулся и, как бы продолжая спорить или мыслить вслух, с нажимом сказал: – Как только мост обопрется на опорные быки, тут же убрать насыпь. Всю эту работу я рассчитываю осилить за четыре месяца, до паводков, вместо восемнадцати. – От его острого лица на секунду отхлынула кровь, и оно стало прозрачно-бледным. – Садись, – он ткнул пальцем на стул, хотя Милентьев и так сидел. – Будем разрабатывать проект по установке моста.
Милентьев встал, но почувствовал, что пол уходит из-под ног, снова опустился на стул. Фомичев не заметил, что Милентьеву плохо, продолжал свое:
– Войдем со своим предложением в проектную организацию. Придется, Игорь Александрович, не поспать, весь свой отдел настропали, – и взял сигарету.
– Мне можно идти? – спросил Милентьев и встал.
Фомичев видел, как Милентьев непослушными ногами шел к двери, и подумал: «Надо бы мужика не за проект усаживать, а на недельку отпустить на охоту, пусть бы с ружьишком побродил или посидел бы на свежем воздухе, окуней из лунки подергал на озере».
Фомичев подровнял около стола стулья, вытряхнул в урну пепельницу.
– Ну да ладно, – успокоил он себя, – отстрадуемся, на месяц отпущу его на волю, пусть хоть рыбачит, хоть на лыжах катается – не буду трогать.
Фомичев взял со столика пепельницу, потушил свет и сел в глубокое мягкое кресло. Огонек сигареты вздрагивал, светился, многоступенчато отражаясь в черно-синем оконном проеме.
Работа над проектом моста захватила не только Фомичева и технический отдел, подключились и производственники, плановики и даже бухгалтерия. Все управление строительства крутило арифмометры, бряцало счетами, рисовало, чертило. Ездили на карьеры, смотрели грунт, долбили на реке лед. Измеряли, изучали. Наконец проект осилили. Снесли все бумаги в кабинет Фомичеву, на большом столе разложили. Отобрали нужное. Запечатали свои расчеты в большой из плотной коричневой бумаги пакет, залили сургучом, поставили гербовые печати по углам и одну печать посередине и послали в Ленинград, в институт Ленгидропроекта им. Я. С. Жука.
Милентьев в этот день красным фломастером округлил в настольном календаре дату и никак не мог успокоиться. «А вдруг пакет не дойдет, – ловил он себя на мысли. – Но куда ему деться, не было еще случая, чтобы терялись ценные бумаги, – успокаивал он себя. И каждый раз, едва переступив порог, вместо приветствия спрашивал у секретаря:
– Нет ничего?
Милентьев уже девять красных кружков нарисовал на своем календаре, десятый он заштриховал черным карандашом. Не выдержал и Фомичев: вызвал к себе Милентьева.
– Напишите еще, потребуйте! Надо же нам знать истину в конце концов… – Фомичев задумался. – Неужто по дороге застрял пакет? Или затеряли в институте? Тут что-то не так. Как ты думаешь, Игорь Александрович?
– Не думаю, Владимир Николаевич, времени вот только жалко…
– Ждать да догонять… – Фомичев бросил неотложные дела на стройке и полетел в Ленинград. Как был в шубе, в унтах, меховой шапке, рукавицах, так и вылетел.
В Синегорье в это время был мороз далеко за сорок, а Ленинград встретил Фомичева изнурительным, занудным дождем. И пока ловил такси, промок с ног до головы. И походил не на начальника крупной северной стройки, а скорее на мрачную птицу, какие иногда ходят по двору в ненастную погоду. Так и он ходил по кабинетам Ленгидропроекта. Но он этого и не видел, поглощенный одной идеей – доказать, убедить. Он спорил, ругался и всем изрядно надоел. И чтобы как-то от него избавиться, в Ленгидропроекте горячо заверили, что самым внимательным образом рассмотрят, изучат проект и ответ не заставит его долго ждать там, в Синегорье.
Логика подсказывала, что это действительно разумно. Заручившись обещаниями и поддержкой, Фомичев вернулся к себе на стройку. И с завидным терпением стал ждать и надеяться на ответ из Ленгидропроекта. И ответ пришел. И разорвался как бомба замедленного действия: «…запретить строителям возводить мост методом подсыпки».
Впервые, пожалуй, за свою сорокалетнюю жизнь и двадцатилетнюю работу с Фомичевым Игорь Александрович видел таким Фомичева. Лицо стало серым, безжизненным. Тусклым, без интонации голосом Фомичев перечитал несколько раз письмо.
Милентьев не помнил, как выходили из кабинета его сослуживцы и как сам он выходил – кажется, последним. Помнит только, как его окликнул Фомичев, ему даже не по себе стало. Он вернулся к столу, и перед ним вдруг поднялся тот, прежний, неистовый Фомичев.
– Игорь Александрович, «Операция «Жук» перебрасывается на основные сооружения.
Тогда Милентьев впервые услышал: «Операция «Жук» – и понял, что Фомичев от теоретических расчетов переходит к решающему, к практическому началу…
