Текст книги "Десять кругов ада"

Автор книги: Леонид Костомаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

– С этим всем я ознакомлен, – перебиваю. – Что ты сам думаешь?

– Думаю, что хорошо, если бы он один ушел.

– Это почему? Еще трудней будет искать-то.

– Ну, искать-то трудней. Но если он второго с собой тащит в качестве "теленка", вы же понимаете: чем дольше мы его будем гонять, тем быстрее эта сука сожрет парня.

– Дробницу?

– Ну а кого же? Он на мясо его и взял.

– У него общий срок дикий какой-то, у Кочетка?

– Дикий... Для них – нормальный. Двадцать семь лет. Ну, это ладно бы.

– А что еще?

– У него три судимости за лагерные убийства...

– Сожрет, – соглашаюсь. – Но он вроде как сдружился в лагере с Дробницей.

– Это не в счет. На "бычка" и выбрал его. А того корми не корми – все одно тощий.

– Точно, – снова соглашаюсь. – Какой же Дробница теленок? Кости вонючие... Скажи вот мне, как же это... можно жрать?

– А толстого никто никогда и не тащит. Худой-то ни за что не догадается, что он и есть "бычок", худой – покладистый. Он думает, что его пахан за заслуги берет в побег.

– Верно... Ближайшее жилье в эту сторону...

– Километров четыреста, – со значением сказал Волков.

– Сожрет, – задумчиво мотнул я головой, обрел второе ночное дыхание. Оцепление на вокзале есть. Поезд со вторых суток на третьи. Будем ждать.

Волков кивнул. Достал из бушлата две бутылки пива, поставил на стол.

– Да ты что? – удивился я.

– В третьем отряде отобрал. Там у меня стукачок.

– Пьют...

– Пьют, – подтвердил капитан. – И нам дают.

– Думал ли ты, Николай, что их пивом будешь побираться? – вздыхаю.

– Прямо уж – побираться... – обиделся Волков. – Отобрал. Не положено. Не Швеция. Не будете, что ли? Я к тому, что на свое-то пиво денег нет... грустно заметил Волков, открывая бутылки.

– Буду... – зло говорю.

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Наутро они снова сидели напротив друг друга – с красными от недосыпа глазами, но – свежие, с мокрыми после душа головами.

– Давай сообразим, – поднял палец майор.

– Давайте, – согласился и с ревом зевнул Волков.

– Ну что за воспитание? – сморщился майор.

– Я не нарочно, – совсем по-детски оправдался капитан. – Ладно... больше не буду.

– Итак, зачем пошел в побег Дробница? У него пятерик впереди, много...

– У них другая логика, он сказал дружкам, что очень ему пирожки с повидлом на воле понравились, на пирожки и дернул, – поджал губы в ниточку капитан, отчего вздувшиеся щеки отчетливей обозначили полноту смуглого лица.

Медведев в который раз отметил эту смуглость, произнес отрешенно:

– Так ты не хохол, что ли, капитан?

– А? – не понял тот.

– Чего ж ты такой копченый весь? Ты не хохол?

– Ладно, так и быть... цыган я. Довольны, товарищ майор? – устало кивнул Волков.

– Ну уж... – протянул, усмехнувшись, майор. – У цыган глазищи во! показал руками шары. – А у тебя... – Чуть не ляпнул: как у хряка.

Волков повертел своими маленькими карими глазками почти без ресниц.

– Не похож? – спросил с надеждой.

– Не-а, – жестко ответил майор. Волков сдался:

– Ладно, мавр я. У нас в Житомире намешано корней... чукча я! Давайте закончим, товарищ майор. Дробница идет к двоюродной сестре, набивалась ему тут на свиданку. Пока я ее не трахнул, не отстала. Фамилия по бывшему мужу Мерзлякова. Такая же шалава, как и он. Лишили материнства за пьянки, дочку отправили в детдом. Там у нее уже ждет его, бегливого, засада... – поджал он тонкие свои, не идущие к большому лицу губы.

– Все трахаешь? – устало вздохнул майор. – Не боишься?

– Да это же дешевки... – махнул рукой капитан.

– Ясно... Как ты ими не брезгуешь? И потом ложишься к жене в постель... Вот это мне не ясно и никогда не пойму... – Медведев не мигая смотрел в полутемное еще окно, в наступающий рассвет.

Там горела мертвенно-сизыми огнями, топорщилась горбами проволоки главная межа, вокруг которой кипели все страсти Зоны, имя которой – запретка. Шестиметровая запретная полоса, вышариваемая щупами прожекторов, что будет сниться десятки лет всем, кто побывал здесь; веха, что делит два мира свободу и несвободу. Преодолевший запретку – смельчак, гордость Зоны, воплощение ее неизбывной мечты...

– Вот как они прорыли эти двадцать метров, а? – озадаченно спросил капитан. – Это же фактически на наших с вами глазах. При этом кто-то должен был постоянно входить в кабинет этого... – прищелкнул пальцами – забыл.

– Рентгенолога, – подсказал майор.

– Ну. А он как бы ни при чем?

Майор пожал плечами:

– Как бы. Он второй месяц в отпуске.

– А как в этой компании Дергач оказался?

– Ума не приложу! – раздраженно бросил майор. – В актив не вступал, всегда в стороне.

– Теперь, похоже, нет. Вышел из тени... Но главный там Кочетков – он кого хочешь сумеет уболтать. И этот финт с рентгенологом, похоже, он придумал. Он же, как прибыл с особого режима, сразу в санчасть – туберкулез.

– Диагноз надо проверить...

– Да какое сейчас-то это имеет значение... Валялся он в санчасти, водили его на рентген. Там он этот побег и придумал.

Капитан встал, прошел к окну. Лучи прожектора лизали мокрый забор взад-вперед. Зона еще дремала, но от этой тишины успокоение обоим офицерам, сидящим сейчас в нетопленой комнате, не приходило.

Волков сказал то, о чем подумал и майор.

– Да... не завидую я никому, кто на пути этих попадется... – Большой и нелепый, он стукнул своим огромным кулачищем в ладонь.

– Да в лесу-то кто их встретит? – неуверенно пожал плечами майор. Столкнутся если, конечно, эти не отцепятся – ограбят.

– Если бы только...

– Ну, не каркай, Николай. – Майор тоже встал, прошелся, отчаянно скрипя сапогами. – Подумай лучше вот над чем: подкоп такой за две недели не сделать, верно?

Капитан, не оборачиваясь, кивнул всей спиной – голова у него не поворачивалась, как у волка.

– Копал-то не Кочетков... – после паузы тихо сказал Медведев.

НЕБО. ВОРОН

Вот, вот, умеете же мыслить логически! Сразу выстраивается все в единую цепочку. Копал Дергач, умный, инженер. Недаром характеристика на него – просто впору министром выдвигать. Кочетков – обычный зэк, персонаж без фантазии. Но так как рыл тот месяцев девять, не меньше, Кочетков это просто заприметил, обретаясь в санчасти. А когда решился пойти в побег, дружка своего нового прихватил – Дробницу. На всякий случай, на шашлычок. А Дробница с Дергачом и не общался – его инженеру третьим навязали.

ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ

Дергач, Дергач... Помню. Расстрел ему заменили на пятнашку. Это был персонаж в себе. А до того в камере смертников отсидел полгода, все писал о помиловании. Сработало – дело пересмотрели. Из этой камеры если возвращаются, то другие люди – человек иль чуть не святым становится, или уж волк настоящий – раз пронесло, теперь смерть не страшна, ею надышался.

Дергач... Получил он свою вышку за изнасилование и убийство малолетки. Обследовали – нормальный мужик. Как же можно? Таких Зона ненавидит. Но рассказал он на первой же беседе все честно замполиту Мамочке, тот засомневался и запросил суд, когда сообщили, что дело сгорело, засомневался еще больше. Направил оперативку в горотдел милиции – те отбрехались, прокурору – отбой. И тогда он поверил, что у бывшей жены осужденного там все схвачено. Освобождался досрочно в тот город один активист, хороший мужик. Попросил его Мамочка не полениться, приглядеть за дачей Дергача, написать письмишко. Через пару месяцев ему домой пришло обстоятельное письмо, что судья и мясник сошлись, дачные участки соединили в одно целое и живут припеваючи под охраной волкодавов. Вот тогда Медведев уверился окончательно, поскрипел зубами, но ничего пробить не смог, кроме посильной помощи.

Запрятанный Дергач спал прямо в больничке, выжил.

Вот и уберег его майор на свою голову, а он так подставил своим побегом. Теперь расхлебывай.

А может, и надо было когда-нибудь отвернуться от оберега этого и по-своему рассудила бы Зона судьбу дергачевскую?

Старый зэк сказал как-то Медведеву мудрую фразу – "Нет ничего справедливей суда преступников". Так оно в прошлом и было. Да и какой сегодня суд на гражданке? – бей человека, жри его, дави машиной, собакой рви – не страшно! выкупят, выпустят под залог, купят справку-дурашку... Продажный суд! Лжа ест страну! А судьи кто?

Судили недавно где-то на Дальнем Востоке насильника настоящего, и там женщина-учительница, мать убитой девочки, не дожидаясь решения суда, выстрелила в маньяка за решеткой. Пуля срикошетила, ее под стражу, а насильника, как печально и ожидалось всеми, выпустили: невменяем.

Вот и думай, чей суд пред Богом чище – гражданский или здешний, зоновский?

Нет у майора на это ответа. И у капитана Николая Волкова этого ответа нет, и у их коллег по службе – нет.

Этому Дергачу оставалось еще тринадцать лет париться, много. И понял твердо майор, зачем он сорвался в побег... Не мог он терпеть тринадцать лет, как затекшую в щели пола кровь Машеньки топчут ее же палачи... И взять Дергача будет просто у этой дачи, стоит только позвонить туда...

Но забудет позвонить Василий Иванович, дел много, а они все там такие умные...

Старый зэк прав... о суде преступников...

ВОЛЯ. МЕДВЕДЕВ

– Капитан, ты его будто бы оскорблял за что-то, Дергача? И не раз? вгляделся я в капитана.

– Кого? – недовольно сопит тот.

– Дергача.

Волков нервно повел плечами:

– Ну оскорблял. Чтобы разбудить в нем хоть что-то. Он же как окунь замороженный, глазами своими сонными – луп-луп, кажется, толкни – свалится и захрапит в той же позе. Звал на чай, – добавил, усмехнувшись, после паузы. Склонял... к совместной работе.

– И что?

– А то вы не знаете? Да ничего. Окунь.

– Ну вот. Моя вина, значит, тут тоже...

– Да какая вина?! Его же убить мало! И еще виниться перед ним? – хлопнул по столу ладонью капитан. – Ваша, наша – ерунда все это! Выродок, он и есть выродок! Допустили раз слабинку, когда от расстрела отмазали, вытащили, теперь вот жрем свою доброту. Кровью будем еще харкать... зря вот не те судьи добрые.

– Закон, капитан... – говорю.

– Закон... – зло он меня передразнил. – Извини... А если бы он твою любимую внучку распял и убил?

– Ты что мелешь?! Он не может этого сделать! Дергач – человек порядочный! – Я даже вскочил от возмущения.

– Вот ты и проболтался, майор, с недосыпу, – зловеще ухмыльнулся Волков, может, ты знал о побеге... и табельный пистолетик свой ему дал? Во имя справедливости? Прятал его в больничке, ты что, поверил его бредням о невиновности? Он мне тоже трепался... Все они брешут, люто врут, а ты уши развесил... Вот грохнет он тех...

– А знаешь, была бы моя воля, и дал бы свое табельное оружие... Дал бы! Чтобы суды напрасно не калечили людские судьбы, – вдруг смело заговорил Медведев. – Я не поверил ему, я все проверил. Дергача подставили. Эта сука живет с убийцей и судит людей... По какому праву? Милиция с ног сбивается, под пули идут, гибнут молодые ребята, а дело до суда доходит, и все съехало на тормозах... за взятку, по звонку из райкома, за импортный гарнитур! – Тут Медведев вдруг заметил, как Волкова передернуло. – Ну, разве я не прав, Николай?

– Правы... как всегда... Только педормотов больше не защищай, пусть их Зона судит. Каково матери той девочки, ровесницы твоей внучки? Нельзя таких сажать... их линчевать надо при народе. И с первого раза кастрировать. В гуманной Америке, между прочим, каждый год насильникам производят от полутора до пяти тысяч принудительных кастраций, все законно... по суду и справедливости.

– Ничего ты не понял, Волков... Я тебе про Фому, а ты про Ерему... Невиновен Дергач. За побег свое получит, а вот душой я с ним, хоть и не жестокий человек... Когда-то же должен быть порядок там... в судах, у прокуроров, у власти нашей?! И не стращай меня за Дергача, я тебя не боюсь... у тебя у самого рыло в пуху и... крови.

– Что?!

– Думается мне, что Филина ты хотел травануть, своего барыгу... да погиб хороший человек. Так что не шантажируй меня, а засунь язык свой в... сам знаешь куда... пока я добрый и руки до тебя не доходят.

Волков резко вскочил, вышел, зло хлопнув дверью.

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Ушел взбешенный и испуганный насмерть Волков. А майор ощутил, что неприязнь, которую он испытывал последние месяцы к нему, после сегодняшнего ночного разговора уступила место гадливому презрению, это те мрази, ради боя с которыми нужно и жить, и получать подзатыльники от начальства, а может, и заточку от подкупленного зэка. Наверное, это и есть Долг. Перед кем, чем? Не мог он сказать, несмотря на свою седину. Но быть здесь и сейчас – мог и хотел. И понял, что на этот раз Волков им сломлен. И не посетовал на свою мягкотелость, что спас Дергача от расправы. А вот в ужас пришел от сказанного капитаном, что его любимую внучку может растерзать маньяк. Он даже застонал от этой страшной мысли... Позвонил домой, велел жене глаз не спускать с внучки, а сердце щемило тоской и болью... Пока есть гады на свободе, все может статься. Он вспомнил недавнюю расправу над Лифтером в своем отряде и теперь уже окончательно простил своим архаровцам "Бабу-Ягу", хоть и мог докопаться, кто это сделал, но не стал... Сто раз прав старый зэк, что зоновский суд пока самый справедливый... Опять и опять звонил домой, наконец Вера забеспокоилась:

– Ты че, спятил там?! Да спит внучка, пятый раз звонишь.

Всю следующую ночь он так и не сомкнул глаз. Еще и еще раз поднимал сонных прапорщиков и гнал их в обход по жилым секциям. Будто ждал чего-то, но ничего не случалось – сирена на запретке молчала, Зона спала.

Предчувствие все же не могло обмануть майора. Он не знал, чего он конкретно ждет, но то, что это будет новое ЧП, знал точно.

В эти дни он не раздевался и чутко дремал на диване в большой комнате, прикрыв дверь, чтобы звонок не разбудил родных. Он ждал его, этого звонка, он не мог ошибаться, старый служака майор Медведев, не просто знавший Зону, но чувствовавший ее разный запах – серный, горючий – к пожару, или запах вечных зоновских щей, что давал пусть небольшое, но все же ощущение домашности и покоя.

Трое в побеге так и находились в неизвестности.

Медведеву, ясно, первым делом заочно, из города, подполковник вынес выговор за побег.

Получив ожидаемый выговор, он впервые за последние десять дней разделся перед сном, помылся, с удовольствием побрился новым лезвием и появился в спальне, чем несказанно удивил, а еще больше обрадовал жену, смирившуюся с холодной постелью офицерской жены...

Так закончился еще один месяц, обычный месяц его службы.

Он спал, и спала рядом, за окном, Зона, готовая взорваться. Она, Зона, не могла жить без мысли о свободе; столь же невозможна была ее жизнь без крови, бузы, предательства и смерти – на этом был построен этот микромир, взявший из большого мира все его болячки и страшные пороки.

И был потом еще месяц, и еще. И был найден труп Дробницы без антрекота-задницы...

И пойман Кочетков – каннибал!

Но равнодушно внимал этим новостям Медведев, даже странно это было ему за собой замечать. И пришло странное письмо домой Медведеву, писал тот освободившийся зэк, что в их городе был громкий скандал, задохнулась судья в гараже с молодым любовником-мясником выхлопными газами, были они голые. Срам на весь город, народ плюется... Дачи их вдруг сгорели, виновных пока не нашли...

И принес однажды новый цензор письмо Воронцову от Надежды, и порадовался хоть чему-то грустный теперь майор: болело и болело, не давая покоя, сердце...

И настала настоящая зима, а это значит, вот-вот должен был прибыть с учебы сменщик его, майора. И принять у него отряд...

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Вызывают тут меня к хозяину – Львову, иду, предчувствую плохое – думаю, опять чихвостить станет, что я кассации все подаю...

Но тут разговор о другом зашел.

– Вот тут расчеты ваши лежат, что вы для Воронцова сделали. – Львов положил руку на стопку бумаги. – Все мне понятно. Зарплата должна больше быть, а наряды по искусственно заниженным расценкам оплачиваются. Все это верно. Завтра я весь этот материал отправлю в обком партии. Плановики мои сверились, все так и есть. Очковтирательство чистой воды. Вольных боятся обмануть, а осужденных, значит, можно? Не пойдет... – размышлял он прямо у меня на глазах или играл так искусно. – Колония не получает огромную сумму денег, и этой фиктивной экономией вводится в заблуждение вся плановая система.

Мои плановики получат по выговору, что не контролировали процесс, а я хочу задать вам вопрос... Вы можете консультировать экономистов, если это понадобится? Не в службу, а в дружбу. И за нами дело не станет. У вас есть нарушения?

Нет, говорю.

– Хорошо, но если вдруг получится, за эту работу я буду снимать вам взыскания. А первое, – продолжает, – главное – молчок! Никому ни слова. Понятно? Мы потеряли за два года, по грубым подсчетам, около трети прибыли, это очень много, надо налаживать экономическое образование...

Соглашаюсь.

– И еще. – Помявшись, добавляет: – Знаю, что у вас фундаментальное техническое образование, учеба позади. А у меня дочь только начинает. Она в технологическом учится, заочно. Прошу вас, посмотрите ее контрольные, а то тройки привозит с сессии за них...

Киваю, – а что мне ответить?

Так стал я штатным специалистом по контрольным дочки подполковника, честно сказать, полной дуры. А когда слава об ее пятерках пошла по офицерскому городку, стали заказывать мне и другие офицеры контрольные – для жен, для детей, для себя. И пристроили меня работать библиотекарем и заведовать радиорубкой.

Расплачивались по-разному, в основном продуктами. Решал я их контрольные как семечки. Но более нравилось, конечно, выступать на разных собраниях и планерках, с лекциями по экономике, перед прорабами и бригадирами. Тут я оттачивал преподавательский талант, неожиданно проявившийся во мне...

ВОЛЯ. (Уже) ПОЛКОВНИК ЛЬВОВ

Надо же, раскусил, разобрался, чертов Орлов. Говорят, что-то пописывает. Недаром Достоевским прозван. Надо его унять, иначе засадят и меня. Тогда все труды Журавлева насмарку. Попробую его пристроить в библиотеку, чтоб за ним глаз да глаз был. Пришлось вызвать Волкова. Тот вошел в кабинет, явно в чем-то провинился.

– Ты мне за Достоевским присмотри. Как бы он не вывел нас на чистую воду.

– Может, убрать его, как Дроздова? – заискивает Волков.

– Нет, рано. Пусть поможет моей дочери закончить институт, а там посмотрим... Главное, чтоб ни строчки, ни одного письма с Зоны от него не ушло... Опасный тип...

Полковник посмотрел в окно и увидел, как на заборе сидел ворон и удивленно смотрел на него.

ВОЛЯ. НАДЕЖДА

Здравствуйте, уважаемый Иван Максимович!

Пишу вам после небольшого перерыва, вы не ответили еще на мое летнее письмо, а я уже наладилась новое написать. Событий немного в моей жизни, но хочется-то все больше поговорить о том, что вас, а теперь и нас обоих касается.

Теперь, после ваших летних писем, что меня всю перевернули, могу уже и сознаться, что тогда, во время нашего свиданья неудачного такого, увидев вас, подумала, что ничего у нас не получится. Знаете, может быть, как женщины смотрят на того, с кем разделить судьбу можно, – красив был бы да строен. Грешна, так и я думала. Но с лица воду не пить, был бы человек... Через ваши письма все переменилось, даже вспомнить о том стыдно. Извините уж бабу за такие мысли. Теперь о главном. Решили приехать мы в первой декаде ноября, как раз меня в отпуск выгоняют, и Федю попробую со школы отпросить. Но дед его не отпускает, обещает с ним домоседовать. Сейчас готовлюсь к поездке, отец смеется – что, будто в экспедицию собираешься. Ну а как же, это и есть экспедиция, вон как далеко.

Иван, не сердитесь на меня за сказанное, но не держать же это за пазухой, а теперь, когда я все для себя решила, и мне легче, и это будет честно по отношению к вам. Ждите, напишите, что еще надо очень уж необходимое, вроде я все продумала, но, может быть, что еще.

Вам привет от отца и Федьки, он вам вылепил из пластилина хоккеиста, привезет. Будьте здоровы, до скорой встречи.

Надежда.

Да, чуть не забыла. Передайте поклон и мое спасибо майору Медведеву, он мне подарил и посоветовал прочесть книжку о Квазимодо. Уже три раза перечла "Собор Парижской Богоматери"... Теперь Квазимодо мой любимый герой... Я прочла за жизнь много книг про разных сильных и великих людей, но ни у кого, кроме страшного и горбатого Квазимодо, не было такой чистой верности своей любви, такой преданности...

НЕБО. ВОРОН

И настала осень. Последняя в нашем сказании, потому что не только оно подходит к концу, но и целая эпоха в жизни этого государства, что дало мне приют в последние годы.

ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ

Леденящий дождь со снегом ливанул оглушительно и вмиг промочил его всего насквозь. Направляющийся уже домой майор Медведев успел добежать только до клуба. Мокрый и жалкий, весь струясь холодной водой, он переступил порог актового зала и замер у батареи отопления.

На сцене пели...

Сегодня здесь его отряд готовился к праздничному октябрьскому концерту. Мощный бас Глухаря выводил послед-ний куплет задушевной, любимой Медведевым еще с фронта песни "Эх, дороги...".

Хор в шестьдесят глоток дружно и заунывно одновременно подхватил припев. Простуженные, прокуренные, прочифиренные голоса зычно взметнулись под потолок, пронеслись по тесноватому залу, требуя простора.

Поющие смотрели перед собой, ничего не замечая. Медведев глядел на них.

О чем они думали сейчас – шестьдесят душ, изнемогших от неволи? Так не узнал он этого толком, а теперь уж и не узнает, поздно. Он будто прощался сейчас с ними, пользуясь случаем, что они все сейчас рядом, вместе, но уходящие, истекающие из его жизни...

Повлажнели глаза у майора, и застыдился он своей сентиментальности и пошел прочь, мокрый и грустный, из хорошо натопленного клуба на улицу, где кончился мрачный дождь и, сдержанно шумя, неслись по земле мутные потоки воды, все в одну сторону – сюда, в Зону. Они сдерживали его, но он боролся, он уходил против течения домой навсегда.

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

За две недели до ноябрьских праздников майор твердо решил: завтра начать подписывать обходной.

Взял серенький листочек, повертел его в руках и понял, что это, возможно, его последняя серьезная бумага в служебной жизни. Вот подпишет у многочисленных служб и вздохнет с чувством исполненного долга и прервет нитoчку, что держит его здесь, и свободен. И было печально, радостно, не поймешь, чего больше.

Больше – устал.

Но с утра надо было сходить на полигон, проверить все напоследок. Оставлять ничего на потом не привык, а сейчас этого "потом" просто уже и не было – надо было завершить все дела сегодня.

Взял с собой Волкова, чтобы в случае чего тот был в курсе информации по отряду, которая остается преемнику.

Отношения с капитаном стали натянутыми, Волков приморозил свой хвост, боялся. Так и сейчас – перекинувшись парой фраз, двинулись по трассе, думая каждый своем.

Но капитан молчать долго не мог, потому и стал вскоре докучать майору, выводя его из приятного созерцания утерявшего осенние краски знакомого пейзажа.

– ...дело тут не во мне, – бубнил, задыхаясь от быстрой ходьбы, капитан. В моей семье жена моя что конь, ей-богу... Уговорит на что хочет. А нет застращает, заставит.

– Тебя можно заставить? – подозрительно оглядел его Медведев.

– Можно, – скорбно вздохнул капитан, вытирая вспотевший лоб огромным несвежим платком. – Помогите мне... – просительно выдохнул он и взял майора за локоть. – Сегодня после обеда приедут из управления, будут там... выяснять что да как... Обидно. Сколько на службу положил, а теперь... – Он совсем скис, ноги заплетались.

– На службу точно ты положил... Так что говорить? – улыбнулся еле заметно майор.

– Я переговорил с осужденным Куриным! – затараторил обрадованно капитан. Он готов дать показания, что не работал у меня на даче.

– Не работал? – хитро улыбнулся майор.

– Давайте передохнем, товарищ майор, – выдохнул капитан. – Не могу больше...

Присели на пенечки под огромным дубом.

– Работал... – закуривая, протянул печально Волков, – конечно, работал... Угощайтесь... – протянул пачку сигарет. – Но он же пидор. Я же его спасал от регулярного насилования.

– Нет, не буду, – покачал головой майор, потирая сердце, – еще траванешь сигаретой.

– Да ладно тебе! – озлился Волков. – Понятно, все лепишь мне врача, докажи сначала...

– Там, наверху, – Медведев кивнул сквозь крону дуба в небо, – там все докажут...

– В Бога, что ль, поверил? – хохотнул капитан.

– Справедливость-то должна быть, хоть там.

– Но ведь я кормил Курина и других... А Курину-Снежинке досрочное освобождение сделаю, обещал и сделаю. Вот помог, дневальным он уже год... опять свое заладил капитан.

– А почки отмочил кто ему? – перебил его Медведев. – Не разобрались? Не стали мараться, да?

– Но он же сам не написал заяву на Цесаркаева! – обиженно прокричал, выплевывая табак, капитан. – Я за них это должен делать?

– Потому что не настоял ты... – тихо сказал майор. – А досрочку ты только тогда делаешь, если тебе баба зэковская даст, да?

– Да, – обезоруживающе просто сказал капитан. – От нее не убудет...

– Ладно, пошли... – вздохнул майор. И двинулся сам, один, будто и не было у него попутчика.

ЗОНА. ВОЛКОВ

Вот же упорный какой этот Блаженный. Нет чтобы помочь... Это ж мелочовка, все эти работы на дачах. Курина и наркоту доказать никто не сможет, да и Львов не позволит копаться в этом. А эта дача – чепуха, выговор дадут, херня. И то не хочет помочь, жлоб.

Ладно, подписывай обходной и катись, обойдемся, друг ситцевый.

Дошли наконец до проклятого завода.

Он завернул в бригадирскую, а я сразу в мастерскую сантехников, подхожу, а там замок амбарный, да на дверях записка – "Я на полигоне". Сплюнул я, тащились сколько...

Но тут слышу – за дверью-то – голоса.

Ну, точно... Кто-то есть. Да игривые такие, будто девки хихикают.

Я быстро наверх, в бригадирскую. Там сидит на корточках Воронцов, рукавицы полученные считает. И здесь без него обойтись не могут...

Ухарь Лебедушкин, дружок его, опять рядом, понятно, что бы ни делать, лишь бы не работать. Медведев табель с бригадиром новым – Гагарадзе просматривает.

– Так, – говорю бригадиру этому, – генацвале, ключи мне от сантехников каптерки, быстро. – И так выразительно глянул на майора, что тот сразу все понял и за мной двинулся, когда я ключи взял.

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Вышли офицеры, – Батя следом, Лебедушкин ничего понять не может, но видит – что-то случилось.

– Бать, чего?

– Ты... здесь побудь. А я гляну, что там у них! – поднял палец Батя и скрылся за дверью. Гоги и Володька – за ним.

ЗОНА. ВОРОНЦОВ

Ох, Ястреб, Ястреб... Предупреждал же я тебя. Что же ты? А ведь плакал... Обещал парня не унижать. Неужто никому нельзя верить? Как Волк ключ попросил, я сразу все понял – у сантехников кто-то заперся, и вернее всего – опять для этого дела...

И не его я спасать иду, а от него. Накурившись анаши, он может натворить бед, все его убийства так и случались. А я за все в ответе в отряде, дела бригадирские только сдаю...

ЗОНА. ЛЕБЕДУШКИН

Я вышел вслед за ним на лестницу. И слышу – внизу шум, кричит кто-то. Спускаюсь, а Батя стоит перед дверью, все слышит, но войти не решается.

– Скотина! Расстрелять тебя мало, пидора! – кричит во весь голос оттуда капитан.

– Успокойся, разберемся! – пытается урезонить его наш Мамочка, но – куда там, орет Волков.

Батя меня не замечает, слушает, напрягся весь... И тут все его перекрывает рев Ястреба:

– Ментяры-ы поганые! Замочу!

Рванул Батя на себя дверь...

ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ

Ворвался Квазимода вихрем в мастерскую, как раз в тот миг, когда Ястребов со своим огромным тесаком бросился на Волкова. Только руку его успел на лету прихватить проявивший неожиданную для своего возраста прыть Медведев.

Но это лишь растопило в озверевшем Ястребове новую ярость, вспышку молниеносной силы: он рывком высвободил руку, взмахнул коротко и верно – прямо в грудь майору.

Ничто, казалось, не остановит этого удара.

Это успел сделать Воронцов.

Он толкнул – сильно и внезапно – майора в плечо, и тесак с каким-то зловещим свистом и хрустом скользнул вдоль рукава, распоров его и оцарапав руку.

Ястребов, неожиданно для себя промахнувшийся, снова дико зарычал, глаза налились кровью – теперь он хотел только бить, бить и бить.

Неразворотливый Волков стоял рядом, растерянно хлопая глазами... он страшно испугался, локтем левой руки закрыл лицо, а правая лихорадочно шарила по пустой кобуре. Крутанувшись к нему, Ястребов намерился вбить в огромное капитанское тело свой остро заточенный тесак.

Но другой человек – такой же зэк – Квазимода, полыхая налившимся страшным шрамом, стоял перед ним, тяжело дыша. Он закрыл спиной своего лютого врага Волкова... Он выполнил наказ Поморника! Он поднялся выше злобы... И только в этот миг понял, что победил в себе зло! И какая это была радость!

– Своих все спасаешь! – истерично крикнул ему Ястребов. – Нас опять сдал, сука!

Ничего не ответил Воронцов, а бросился на ставшего враз недругом вчерашнего побратима – выбить нож, остановить сеющего смерть.

Только споткнулся о какую-то железяку на полу и оттого рухнул всем телом на бритву длинного ножа...

И вонзил в него друганок нож по самую рукоятку, резко выдернул и радостно осклабился и повернулся торжествующе к майору. Но тот до сих пор не мог встать, полулежал в углу, скинутый туда ударом Воронцова, схватившись за сердце.

Пока упавший Воронцов вставал, Ястреб шагнул к глыбастому Волкову и молниеносно ударил ножом в грудь, с диким визгом:

– Ме-ент поганый! Кваза мне на перо толкнул! Братана из-за тебя, сука, подрезал! – Он вбивал и вбивал в огромное капитанское тело свой тесак.

И тут подрубил его снизу и смертно обнял раненый Квазимода, наконец вырвав за лезвие нож...

ЗОНА. ЛЕБЕДУШКИН

Я уж и не помню, что до того было.

Я-то когда забежал, смотрю – Батя на полу с Ястребом борются, Мамочка в углу корчится, Волков в крови весь, стонет, лежит посреди мастерской.

Тут еще из угла выскочил этот додик, штаны натягивает, и тоже в драку, по черепу Ястребу бьет ногой.

А я его оттаскиваю, и не отрывается он от Бати, а тот обнял Ястреба, сильно, и молчит...

Еще ребята заскочили, кто разнимает, кто бьет.

– Прекратить самосуд! – Мамочка сипит, а сам весь синий.

И меня оттаскивать стали от Ястреба, я его уже почти задушил.

А Батя рядом уже лежит, и хрипит только, и хрипит...

И Волков как мертвый, отвалился...

...У Бати грудь уже вся кровью пропиталась, будто в два раза тяжелее он стал, и я его поднимаю, подхватил под мышки, а он смотрит и не узнает... будто. Хрипит у него все, свистит, рана сквозная потому что, елки-моталки... Держу я его, а он рушится на меня и весь будто разваливается, ноги подгибаются...

Я заплакал, чего говорить...

А он будто даже улыбнулся на это – мол, не плачь, кивнул. Тут и я весь ослаб, осел тоже. Подхватили его – Гоги, другие ребята. Понесли.