Текст книги "Недометанный стог (рассказы и повести)"

Автор книги: Леонид Воробьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Появился комар. Вызолотился участок реки повыше перевоза. Заплясала в воздухе мошкара. За рекой скрипнул дергач. Потянуло дымком от избушки: это Тараканов затопил железную печурку. Значит, у него запасено лекарство «от нервной системы», и он варит картошку на закуску.

Славик поднялся и пошел к избушке. «Надо дверь открыть, – подумал он, – а то от жары не уснешь». Уже у самой избушки он вскинул глаза на тропку, спускающуюся по пологому скату берега к перевозу, и увидел на тропке девушку.

В тот момент, когда он увидел ее, девушка выглядела необычно. Ноги ее в стального цвета туфельках были на части тропки, затененной кустами, но до пояса девушка была еще освещена последними лучами солнца. И Славику почудилось, что он смотрит на бюст, отлитый из золота. Золотыми были легкие, пушистые волосы, лицо, шея, руки и грудь. И только глаза остались не тронутыми золотых дел мастером – ярко-голубыми.

Но в следующий момент девушка вошла в тень и оказалась совсем обыкновенной: в простенькой юбочке и белой кофточке, с объемистым саквояжем в правой руке, со светлыми волосами, уложенными в пышную прическу, со светлосерыми, а не голубыми глазами. Славик узнал новую медичку, недавно приехавшую в Ложковскую сельскую больницу.

Он подождал ее, не открывая двери в избушку.

– Где здесь товарищ Тараканов? – спросила девушка, еще не дойдя до Славика. – Мне побыстрей за реку.

– Дядя Никандр, – сказал, открывая дверь, Славик, – за реку вот… человек.

Тараканов проворчал что-то и минуту спустя вылез из избушки. Посмотрел на реку, искоса на девушку, зачем-то глянул внутрь избушки и буркнул:

– Чего вам?

– За реку, – повторила девушка. – Спешно. На вызов к больной, то есть к роженице. В Колесники.

Говорила она быстро и отрывисто, задышалась, видимо, от скорой ходьбы.

Тараканов поскреб щеку и сказал:

– Никак невозможно. Потому – молевой сплав происходит. Или не видите?

– То есть как это? – возмутилась девушка. – Там же, понимаете, роженица. В больницу вовремя не отправили, а роды начались. Сейчас звонили. Вы понимаете?

– А как же? – вздохнул Тараканов. – Понимаю. Никак за реку невозможно.

– Но почему? – настаивала девушка. – Как это невозможно? Надо, обязательно надо ехать.

– А если лодку перевернет? – неожиданно выкрикнул тоненьким голоском Тараканов. – Или бревном проломит? Кто в ответе окажется? Или километров на пятьдесят в низа уволокёт… А?!

– Ну, если вы трусите, – твердо заявила девушка, – давайте мне лодку. Сама перееду.

– Умны вы, – на повышенных нотах захорохорился Тараканов. – А коли лодку утопите или сами утопнете? Вам что… А я отвечай…

Разгорелся спор, и тогда Славик, больше настаивая, чем спрашивая разрешения, сказал:

– Я перевезу, дядя Никандр.

И тут Тараканов внезапно перестал спорить, подумал немного и заявил:

– Ладно. Пойдем на рисковое дело. Поезжай. Только за опасность заплатите два рубля: туда рубль, оттуда рубль… Согласны?

– Да согласна, – махнула рукой девушка. – Но раз так опасно, лучше, наверное, вам самому поехать.

– Поехать – не вопрос, – недовольно заметил Тараканов. – А если с вами случится что, кто вам помощь окажет?.. Поезжай, – обратился он к Славику. – На чем поедешь?

– На «Звездолете», – буркнул Славик – и таким же сердитым тоном девушке: – Пойдемте!

Он обиделся на нее за недоверие, за то, что она, очевидно, считала поездку с ним рискованной, а его рассматривала как совсем маленького мальчика.

Славик решил не разговаривать с ней и молча отвязывал лодку. Но когда она села на корму, ему пришлось сказать:

– Вы на корме свой чемоданчик оставьте, а сами сядьте на нос. Я от какого бревна отвернуть не сумею, так вы его поотпихнете.

Он дожидался некоторое время, когда покажется хотя бы небольшой коридор между плывущими стволами, выждал момент и направил лодку поперек течения, чуть вверх.

Он греб сильными рывками, откидываясь всем корпусом назад. Нос «Звездолета» резал воду, а от нажимов весел образовывались и уходили за корму маленькие водоворотики. Славик вертел головой, следя за тем, как бы не наскочить на бревно, то притормаживал, то налегал на весла изо всех сил.

Почти две трети реки они переехали благополучно, но затем их окружили бревна, стукаясь о борта лодки и не давая ей ходу. Весла зачастую, вместо того чтобы погрузиться в воду, скреблись по коре бревен. Славик оборачивался и видел, что девушка, полусидя-полулежа на носу, неумело тычет коротким багром в стволы и отводит их неправильно, не туда, куда нужно. Она старательно пыталась растолкать бревна, но они все напирали и напирали.

– Садитесь на весла, – сказал Славик, – а я туда. Здесь грести почти не приходится. Умеете хоть немного?

– Умею немножко, – ответила девушка, – а только не перевернем мы лодку, когда местами меняться будем?

Было заметно, что она поустала от непривычной работы и волнуется. Славик успокоительно проговорил:

– Да вы не бойтесь. Не утонем. Это Тараканов всего опасается. Переедем. Поснесет только.

Они поменялись местами, причем им пришлось приблизиться друг к другу и проделать осторожный поворот. Лодка сильно покачнулась, но девушка вдруг успокоилась, возможно, потому, что Славик почти перенес ее с места на место, и неожиданная сила его рук удивила ее и внушила ей доверие к ободряющим словам этого черноглазого и темноволосого подростка.

Славик, обосновавшись на носу, ловко распихивал багром стволы, используя толчки так, чтобы лодка постепенно приближалась к берегу. Девушка, когда не мешали бревна, довольно уверенно гребла. И хотя их продолжало сносить, расстояние до берега все сокращалось.

А Тараканов, стоя на настиле большой лодки, давал им с другого берега практические указания. Его напряженный фальцет разносился далеко вверх и вниз по реке, но Славик и девушка, целиком занятые своим делом, пропускали мимо ушей приказы, советы и деловые предложения старшего перевозчика.

Пристали значительно ниже того места, где была устроена небольшая дощатая платформочка, именовавшаяся пристанью. Славик взялся за цепь и повел пустую лодку вдоль берега, вверх.

Девушка около «пристани» спросила:

– Ты назад поедешь? Неловко ведь одному.

– Нет, – ответил Славик, – я вас подожду, если вы не больно долго проходите. Пусть теперь Тараканов едет, когда подойдет кто.

Он привязывал лодку, а девушка говорила:

– Да не знаю. Может, и задержаться придется. Да проищу долго. Я в Колесниках еще ни разу не бывала. Не представляю, где они и есть.

У Славика уже прошла обида на нее. Он предложил:

– Я вас провожу. К кому вам?

– К Лазаревым, – сообщила девушка. – Знаешь?..

Пошли в Колесники прямушкой. Тропка вынырнула из лозняка на луга, потом вильнула в редкий перелесок. Славик пропустил девушку вперед, сам шагал сзади. Дорогой они молчали, только раз девушка обратилась к нему:

– Как тебя зовут? Давай знакомиться.

Славик подумал и солидно сообщил:

– Слава. А вас как?

Девушка чуть поколебалась и ответила:

– Ну, можно просто Олей.

Колесники стояли высоко. Спутники перешли по доске речушку и стали подниматься в гору, поросшую ольховником, черемухой и одиночными большими тополями. Закат погас, но было по-летнему полусветло. Около речушки, пробиравшейся сквозь черемуховые кусты и дикий малинник, чувствовалась уже ночная свежесть, но при подъеме в гору воздух постепенно стал теплеть. По-дневному тепло было и в деревне, но улицы пустовали: люди отдыхали после трудного летнего дня. Только на противоположном конце деревни негромко поигрывала гармошка: там, видно, собралась молодежь.

Славик указал Оле дом Лазаревых, а сам перешел на другую сторону улицы и сел на скамеечку, привалившись спиной к тепловатой бревенчатой стене нового пятистенка. Ждать ему пришлось долго. Он смотрел-смотрел на освещенные окна дома, куда вошла Оля, и не заметил как задремал.

Прошли мимо него парни и девушки по домам, а он не слышал. Ему даже сон стал грезиться: стоит девушка на тропинке не по пояс, а вся золотая. Потом Тараканов начал руками размахивать. Так и не почувствовал Славик и не услышал, как подошла к нему Оля. Вздрогнул, когда она дотронулась до его плеча.

– Заждался, – сказала она. – Долго я. Ну, да зато все отлично…

Было, вероятно, уже около полуночи. Вслед им хрипло проорал из деревни сонный петух. Оля шла быстро, Славик, не очнувшийся полностью от дремоты, еле поспевал за ней. Он поозяб, ежился и потирал шею, накусанную во время его недолгого забытья комарами.

А к Оле, как было видно, пришло хорошее настроение. Она даже что-то напевала совсем потихоньку, сломила на ходу веточку и размахивала ею, а когда перешли речку, вдруг остановилась и сказала громким шепотом:

– Слушай! Ты только послушай!

– Чего слушать? – спросил Славик.

– Да соловьев-то, – пояснила Оля. – Какая красота! Замечательно здесь.

Славик прислушался. Действительно, пели соловьи. Целый хор. Славик слышал их, наверное, тысячи раз, но никогда не задумывался, красиво это или не красиво. А Оля неподвижно белела в полутьме и, казалось, боится двинуться, чтобы как-нибудь случайно не помешать льющемуся из кустов соловьиному звонкоголосию.

Пение соловьев, скрип дергача в росных лугах, треск сверчков в кустах – все эти звуки ночи провожали их до самой реки. Ломенга была тиха, темна и, на радость, почти совершенно свободна от моли. Переехали быстро. Славика удивило, что дверь в избушку была полуоткрыта: Тараканов на ночь закрывался глухо, так как любил тепло. Из избушки доносился заливистый храп.

Пока Славик ставил лодку на место и привязывал ее, Оля открыла саквояж, порылась в нем. И когда Славик взвалил на плечо весла, чтобы отнести их к избушке, она протянула ему две рублевые бумажки.

– А это зачем? С вас десять копеек, – сказал он. – Пять – туда, пять – обратно.

– Но ведь товарищ Тараканов… – удивленно начала она. – Мы же договорились. Он сказал…

– Пошутил он, – буркнул Славик.

– Да? – неуверенно проговорила она, поискала в саквояже и подала ему монету.

– Вот так, – Славик взял монету и пожелал: – Счастливо дойти вам.

– Спасибо, – сказала Оля. – До свидания.

Прозвучали ее быстрые шаги по гальке, и уже сверху, оттуда, где ее сегодня увидел Славик спускающейся к перевозу, донеслось:

– Большое спасибо, Слава!

Дверь в избушку осталась неприкрытой не случайно. Тараканов пошел на такую жертву, чтобы не прозевать прибытия «Звездолета» к этому берегу. Но прозевал. Разбудил его только звонкий голос девушки, раздавшийся уже где-то за избушкой. Тараканов поспешно вскочил, натянул на босу ногу сапоги и вышел из избушки.

Выйдя, он почти столкнулся со Славиком, который приставлял к стенке домика весла.

– Перевез? – спросил Тараканов.

– Перевез, – сказал Славик.

– Деньги получил? – почему-то не в полный голос задал следующий вопрос Тараканов.

– Получил, – ответил Славик.

– Молодец, – впервые за все время их совместной работы похвалил Тараканов, с видимым облегчением зевнул: – Ох-хо-хо-о… – И прибавил: – Ну, давай.

Славик протянул ему гривенник.

Тараканов как-то нерешительно принял монету, поднес ее к самому носу, словно хотел в полутьме увидеть на ней нечто совсем необычное, и свистящим шепотом спросил:

– Ты чего это мне подал?

– Деньги, – спокойно сообщил Славик. – За перевоз.

– Да ты что! – плачущим голосом закричал Тараканов. – Ты сбесился, что ли? Я ж подряжался с ней. Два рубля. Голову тебе оторвать мало!

– Ничего не знаю, – твердо отрезал Славик. – За реку стоит пять копеек, оттуда – пять. Я тебе десять и отдал.

– Вот ненормального на мою шею бог посадил! – бушевал Тараканов, наступая на Славика и размахивая руками. – Скажу председателю: дисциплины не признает… Да я тебя… Да ты…

Он не находил слов, брызгал слюной и все наступал и наступал на подростка.

И тогда Славик, неожиданно для самого себя, вдруг схватил одно из весел и выпалил с веселой дерзостью и угрозой в голосе:

– Хватит! Не кипятись! А то вот веслом по башке шарахну – сразу успокоишься.

То ли в неверном полусвете летней ночи Тараканову почудилось, что весло поднимается для удара, то ли так впечатляюще подействовал на него угрожающий тон, но старшего перевозчика будто ветром сдуло. Он метнулся в избушку, быстро прикрыл за собой дверь и пролез за печку, к своему топчану, бормоча:

– Вот бешеный… Председателю скажу… Поработай с такими…

Он еще порядочное время раздраженно бормотал всяческие проклятия, сидя в избушке на топчане, и с некоторым страхом ожидал момента, когда откроется дверь.

Но дверь не открывал никто. Тараканов постепенно осмелел, пробрался к двери, потихоньку приоткрыл ее и осторожно высунул голову.

Ночь светлела. От воды начали подниматься первые дымки тумана. Славика около избушки не оказалось. Тараканов повертел головой и увидел, что его помощник стоит на настиле большой лодки, глядя за реку.

Пора было спать. По деревням уже вовсю покрикивали петухи. Но капитан «Звездолета» стоял на палубе большой лодки, занятый совершенно новым для него делом. Он стоял и в первый раз в своей жизни вслушивался в доносившееся из-за Ломенги пение соловьев.

В знойный полдень

Солнце – в зените. Вода кажется недвижимой. Неподвижны и кусты, и ветки одиноких деревьев, разбросанных по противоположному берегу, и мелкие облачка у горизонта. Только воздух над перекатом струится, мреет, переливается. Жара.

Струя реки блестит как стальная полоса. Возле воды – лента мокрого песка, а подальше – мелконькие барханчики сухого. Песок, возможно, вообще-то и желтого цвета, но под яркими полуденными лучами выглядит почти белым. Солнце сияет настолько ослепительно, что и кусты кажутся не такими уж зелеными, и недалекий луг не таким уж цветным: слишком много света.

На горячем песке раскинулись животами вниз два человека. Лежат как мертвые. Жара уняла даже надоедливых слепней, и никто не мешает «калить» спину.

Колхозный кузнец Яков Николаевич – худой, жилистый, костистый. Черен от природы: можно бы не загорать. На первый взгляд кажется, пожалуй, слабосильным. Но в этом тощем теле – сила исключительная.

Неподалеку от него положил лицо на ладони свинарь Генка – недлинный, кряжистый парень. Плечи и шея у Генки загорели: ходил в майке. Кожа на остальной части тела – эластичная, гладкая, белая.

У обоих выпал свободный часик, оба пошли освежиться на безлюдный запесок. Искупались, решили позагорать. Лежат, лениво перебрасываясь незначащими фразами. Тишина. Зной. Оба знают, что поблизости нет ни души, и расположились в чем мать родила.

– А здорово она тебе от ворот поворот устроила, – говорит Яков Николаевич.

Это он решил внести разнообразие в разговор и начинает подтрунивать над Генкой.

– Ничего она мне не устраивала, – сердится Генка. – Сам я от нее во время танца отошел.

– Рассказывай, – блаженно кряхтит Яков Николаевич, поворачиваясь на бок. – Знаем. Чтоб ты от девки сам откололся – ни в жизнь. Видели ведь: танцевали вы с ней вальс, бросила она тебя посреди круга и на место укатила. А ты стоишь, рот разинул…

– Врут! – возмущенно вскидывает Генка голову, встряхивая непросохшими косицами волос. Потом снова кладет лицо на ладони и бубнит: – Когда она приехала, я ее провожал два раза. Ну, и позавчера, как пришел в клуб, вижу – она. Пригласил. Станцевали. Спрашиваю: «Ну, как у нас привыкаете?» – «Да, ничего, говорит, привыкнуть везде можно. Скучновато только». – «Больше молодежи будет, говорю, веселей станет». То да другое, начали разговаривать. О том, о сем.

– Тут-то она тебе от ворот поворот и устроила, – вставляет Яков Николаевич.

– Подожди! Вот говорили, говорили – она и скажи: «А вы, оказывается, животноводом работаете». – «Да, отвечаю, свинарем». Она помямлила что-то и вроде для комплимента какого-то, что ли, говорит: «Кругозор, – слышь, – у вас очень широкий, читали много. Это хорошо. Я прямо думала…» Тут она и язык прикусила – поняла, что не туда поехала.

Генка резко повернулся на спину, сел, прикрыл одной рукой глаза, другой стал стряхивать песок с груди.

– Чуешь, дядя Яков! Она меня подхвалить хотела, а высказалось у нее, что на уме. Она думала, по разговору моему, что ее, скажем, наш главный инженер провожал, а вышло – свинарь. Я так ей и сказал: «И, говорю, профессией своей горжусь, не стесняюсь ее!» А ее, видишь, задело, что ее мыслишку разгадали, она рассердилась, решила подкольнуть: «Ну что ж, – иронически так замечает, – каждому – свое».

– Вот как? – с явной заинтересованностью вставил Яков Николаевич, начинавший, видимо, поддаваться влиянию Генкиного возбуждения, и тоже сел. – А ты что?

– Тут-то я ей и насыпал всякого… «Нет, говорю, не «каждому – свое», а каждому – все! Вот как у нас. Вы книг не меньше моего прочитали, библиотечный техникум окончили, приехали у нас культуру поднимать. А как вы будете культуру поднимать, когда вы к труду нашему неуважение высказываете? А ведь от труда и культура-то вся пошла. Знаете, наверное, что Америка существует? Там бездельники в чести, а люди труда на втором плане. А вы не в Америке, а у нас живете. И откуда у нас такое берется?!» В общем, наговорил я ей, она – мне, и разошлись мы в середине вальса.

– Ну, ну, – одобрительно поддержал Яков Николаевич и вдруг добавил прежним безмятежным тоном: – А кипятишься-то ты что? Коли знаешь, что прав, чего в бутылку лезешь?

– Не лезу, – буркнул Генка и лег, но Яков Николаевич неожиданно быстро проговорил:

– Трусы надень. И мне кинь. Никак на той стороне женщина к реке идет.

На противоположный берег Ломенги, круто падавший к воде, вышла девушка в ярком, цветном платье. Она осторожно спустилась по обрывистому берегу, поправила обеими руками темно-русые подвитые волосы, наклонилась и стала расстегивать босоножки.

– Купаться собирается, – определил Яков Николаевич. – Погоди… Легка на помине. Наша ведь библиотекарша новая. Узнал?

– Давно узнал, – бормотнул Генка и лег, демонстративно отвернувшись, подложив под голову предплечье руки. Яков Николаевич продолжал сидеть, наблюдая за девушкой.

– Разделась, – комментировал он ее действия. – Сейчас полезет. Смотри-ка: платье и туфлишки свои забирает. Кажись, плыть сюда решила с одеждой. Вот-вот. Наверно, плавает хорошо: здесь, у косы, трудновато с одеждой плыть – на одной ведь руке тянуть надо. Полезла. Поди, в Лыково наладилась.

– Может, в Спирино, – возразил Генка.

– Может, и в Спирино. Сейчас до ямы доберется. Поглядим, каково плавает.

Генка не выдержал, обернулся, сел.

Девушка отошла от берега уже метров на тридцать. Пока было совсем мелко, чуть выше колена. Быстрое течение накручивало белые бурунчики у полных ее ног. Девушка шла уверенно, с легкими всплесками прорезая ногами струю.

– Вот туточки и ямина, – рассуждал Яков Николаевич. – Одежонку в правую руку забрала: значит, на левом боку плавает. Ой! Чего это она?!

Девушка сделала еще несколько шагов по мелководью и оступилась с косы в глубину. Но вместо того чтобы плыть, она погрузилась в воду с головой. Через секунду она вынырнула, как-то нелепо ударила по воде обеими руками, платье легло на поднятую волну цветастым пятном. И сразу же раздался дрожащий крик:

– Помоги-и-те-е!

– Бежим! – гаркнул Яков Николаевич, срываясь с места. Но Генка опередил и его возглас, и самого кузнеца. Метеором мелькнул он к воде, плюхнулся в речную гладь и пошел отмахивать быстрые саженка. Однако недаром Яков Николаевич слыл одним из лучших пловцов колхоза. Он догнал Генку и прокричал:

– Одежу выронила! За одежой ныряй! Один уволоку.

Девушку сносило течением. Она выпустила из руки платье и босоножки и отчаянно барахталась, крича и захлебываясь.

Неизвестно, надолго ли хватило бы ей сил держаться на воде, но тут к ней подоспел кузнец. Обхватив одной рукой ее тело, он гребанул другой рукой и мощно заработал ногами, буксируя тонущую на боку. И тогда прекратились крики девушки, но зато раздался придушенный голос Якова Николаевича:

– Шею отпусти! Не цапайся, говорю! Утоплю, если хвататься будешь! Ах, ты… черт тебя понеси!

Подплыл Генка, хлопая по воде рукой, в которой были зажаты босоножки и какая-то тряпка. Помог кузнецу тащить девушку.

Она теперь сообразила, что от нее требуется, и не шевелила ни рукой, ни ногой.

Когда почувствовали дно, спасенную поставили на ноги. Она настолько потеряла представление обо всем окружающем, что тыкалась в стороны, чуть не повернула и не пошла обратно, на глубину. Пришлось взять ее за руки и вывести на берег.

На берегу она стояла пошатываясь, прижав руки к лифчику. Ее мутило. Постепенно она приходила в себя.

Яков Николаевич взял платье из рук Генки. Стал выжимать. Сказал:

– Ловко ты. И туфлишки отыскал.

– Кабы не связаны были, не нашел бы, – хмуро отозвался Генка.

– Спасибо, – вдруг произнесла девушка, силясь улыбнуться. – Большое спасибо!

– На здоровье, – сказал Яков Николаевич, протягивая ей выжатое платье. – Что же вы? Не умеете плавать, а полезли?

– Я думала – тут мелко, – виновато ответила она, окончательно приходя в себя. – Сначала – ниже колена.

– Не знаешь броду… – назидательно проговорил Яков Николаевич. – Слыхали ведь?

– Как уж вас благодарить! – взволнованно начала она, словно только в этот момент полностью осознавшая все происшедшее. – Прямо не могу…

– Чего там, – перебил Яков Николаевич, отмахиваясь рукой. – У нас на реке такое дело чуть не каждый день. Серьезная река… Так чего же, ты говоришь, – обратился он к Генке, – председатель тебе ответил?

– Д-да чего, – в момент понял прием продолжения прерванного разговора и подхватил Генка. – «Сейчас, говорит, некогда этим заниматься. Сам знаешь, время летнее, каждый человек на учете».

Библиотекарша недоуменно взглянула на них, поглядела на каждого и, поняв, что они всерьез заняты каким-то деловым разговором и определенно не обращают на нее ни малейшего внимания, потихоньку пошла в сторону кустов.

Генка и Яков Николаевич, продолжая изобретенную наспех беседу, следили за тем, как она, все еще чуть покачиваясь, уходила к кустам, оставляя на плотном песке маленькие следы. Руку с босоножками и платьем она отставила в сторону, а другой уже привычно встряхивала мокрые волосы. Генка с кузнецом, смотрели вслед до тех пор, пока она не скрылась за кустами. Затем они улеглись на песок.

– Красивая, – отметил Яков Николаевич. – Я те дам.

– А брови смылись, – высказал Генка свое. – Я думал – у нее настоящие… Да и глупости такие говорит…

– Ты-то сразу умным сделался, – неожиданно едко бросил кузнец. – Поумнеет со временем. Обожди.

Девушка показалась из-за кустов уже в платье, туго обтянувшем ее фигуру. Босоножки она по-прежнему держала в руке. Она вышла на луговую тропку, постояла несколько секунд, точно колебалась перед принятием какого-то решения, потом двинулась в сторону Лыкова. Сначала шла медленно, чуть наклонив голову, как бы раздумывая, но после убыстрила шаг и стала в такт ходьбе помахивать босоножками.

Вот она уже выходит на дальний цветущий бугор, делается на глазах все меньше. Генка то взглянет ей вслед, то опустит голову на предплечье. Яков Николаевич лежит на боку и попеременно поглядывает на Генку и на уходящую. Немного погодя, как о чем-то незначащем начинает:

– А крепко она тебе от ворот поворот устроила. А?

– Отвяжись! – режет Генка и окончательно утыкается в предплечье.

Тишина. Теплынь. Покалывает прокаленный песок. Воздух качается и качается над перекатом. Пора идти на работу.