Текст книги "О любви"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

Соавторы: Ларс Хесслинд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Спина женщины была изрешечена пулями. Порвав халатную ткань, они пробили в теле фру Ольссон круглые аккуратные дырочки. Дырочки взывали к Эдвину, оглушая его очевидностью случившегося и одновременно – непостижимостью. Маленькие синевато-бурые дырочки… вся кровь женщины вытекла через них, досыта напитался ею халат. По нему расползлись огромные бурые пятна – пятна запекшейся крови. Глаза женщины были широко раскрыты. Эти серые, с голубизной, глаза напряженно всматривались в грязную воду мойки, но не видели ничего. Ее тяжелая грудь покоилась в луже крови на столике для посуды. Под этим грузом кровь переливалась через край мойки и стекала вниз, рисуя замысловатый узор на белой блестящей поверхности шкафчика. Кровь капала с него на пол и растекалась по бежевому пластиковому коврику между ногами жертвы. Целый рой навозных мух усердно сосал раны на ее спине.

Таге Ольссон лежал на спине. На лице его застыло изумление. Рот слегка перекосило набок. Он лежал у подоконника, на котором стояли птичьи клетки, – падая навзничь, он опрокинул стул.

На Ольссоне был костюм пчеловода. Синие брюки с подтяжками. Белая хлопчатобумажная футболка с "крестьянской" эмблемой, зеленым пшеничным ростком, на правом рукаве. Над бровью у него зияла серая, с бурым оттенком, дыра. Из нее тянулся вдоль виска тонкий лиловый след. Стекая на волосы, кровь слепила их в космы. Подсыхая, обвила бурым нимбом смерти голову трупа. Кровавые пятна расползлись по белой груди рубашки, в них виднелись три темных отверстия. Синие мухи, поблескивая жирными спинами, копошились в ранах. Один глаз убитого смотрел на потолок – на трубку с неоновым освещением, расположенную над плитой, другой глаз почти ушел под лобную кость. Рука трупа сжимала вилку.

На столе стояла тарелка с двумя кусками жареной свинины и остатками яичницы. На полу валялся кусок хлеба с маслом, на котором четко виднелся отпечаток зубов.

Эдвин Ветру Наперекор застыл на месте с полуоткрытым ртом. Долго стоял он так, не шевелясь. Дрожа от холода. На ладонях выступил пот. Курлыканье попугаев гремело в ушах, будто усиленное динамиком, поставленным на максимальную громкость. Волна дурноты прокатилась по его телу, взметнув из желудка в рот сгусток желчи с полупереваренной пищей. Эдвин проглотил противный кислый комок, не закрывая рта. Комок спустился по пищеводу, но оставил изжогу. Эдвину хотелось громко кричать, но он лишь беззвучно шевелил губами. Пол закачался под ним. Стены выгнулись и подползали все ближе, ближе…

– Позвони, Эдвин… в полицию…

Голос донесся до него еле слышно, но это был голос Сони… Значит, она жива… Словно во сне, Эдвин поплелся в комнату. Соня лежала под диваном, обитым парчой, обхватив руками своего черного ньюфаундленда. Собака царапала лапами паркет. Судорожными усилиями Соня удерживала пса. Приникла к нему, зарылась лицом в густую собачью шерсть. Рыдания сотрясали ее тело, словно разряды тока.

Эдвин упал на колени. На четвереньках заполз под обеденный стол. Пес когтями царапал пол, бил об него хвостом.

– Соня… ты ранена? – прошептал он. – Не могу понять…

Голос изменил ему. Эдвин закрыл глаза. Сглотнул. Обхватил голову Сони руками. Ее щеки, мокрые от пота и слез, согрели его ладони, ее рыдания отдавались во всем его теле, разбегаясь по нему, как круги по воде.

– В полицию… позвони, – всхлипывая, повторила она.

– Что случилось у вас… кто это сделал?..

– Только не спрашивай… нету сил… Эдвин, милый… звони в полицию.

Новый шквал рыданий захлестнул ее, отчаянно прижималась она к мохнатой собачьей спине, словно надеясь спрятаться под шкурой пса. Телефон стоял на столике у окна, разрисованном вручную. Эту роспись в народном стиле Эдвин воспринял сейчас как насмешку. Он побрел к столику.

Надо было раскрыть телефонную книгу, отыскать в ней номер телефона полиции и правильно набрать цифры. Чтобы унять дрожь в руках, Эдвину пришлось укусить себя в палец.

– Проклятие… Проклятие… – закручивая карусель диска, Эдвин всякий раз беззвучно ругался про себя.

Наконец он услышал гудки. Ожидание длилось целую вечность. За первой вечностью потянулась вторая. У Эдвина бешено застучало в висках.

– Полиция!

Ответили! Будто камень свалился с сердца. Ни холода, ни тепла не было в голосе дежурного полицейского. И все же он позволял вспомнить о солнце, о вольных птицах в лесу, свежим ветром ворвался он в омут страха – как спасительный привет из другого мира. Облегчение, которое почувствовал Эдвин, мешало ему говорить.

– Алло! Полиция слушает…

Голос дежурного уже звучал настороженно.

– Приезжайте скорей!.. Таге Ольссон с женой убиты… похоже, их застрелили… Я почту доставил им… я сейчас с их телефона звоню… Они мертвые в кухне лежат… Оба мертвые…

– Имя? – оборвал полицейский поток его слов.

– Эдвин… Эдвин Киннунен.

– Личный номер?

"Этот проклятый личный номер для них важней жизни и смерти!" – подумал Эдвин, но тут же ответил:

– Семьдесят два ноль четыре ноль шесть тире пятьдесят двенадцать.

– Звонишь откуда?

Полицейский выговаривал слова медленно и спокойно.

– С хутора Таге Ольссона… из комнаты говорю…

– Не спеши. Где находится хутор?

– От лавки два километра надо ехать в гору, к лесу. А от того места, где ящик почтовый, свернуть на боковую дорогу…

– Куда ехать надо?

– Так я же сказал – к лесу! В гору ехать… от кооперативной лавки!

– Название населенного пункта?

– Омутсфорс.

– Не уходи. Дожидайся нас. Ничего только не трогай.

– Ради бога, скорей!

– Едем!

Разговор окончен.

Он вернулся к Соне, упал перед ней на колени. Руками обхватил ее голову, окунулся в ее отчаяние. Сжал щеки ее с такой силой, что заныли руки. Он не смел пошевельнуться из страха, что она его оттолкнет. Он хотел утешить ее. Ободрить ее добрым словом. Тщетно искал он слова, подходящие к случаю. Как мало на свете слов, мелькнуло в уме.

Соня беззвучно рыдала.

– Где же ты теперь будешь жить? – спросил он, сам не зная зачем.

Услышав этот вопрос, она отпрянула от пса. Удивленно вскинула голову и уставилась на Эдвина. К мокрым щекам прилипла собачья шерсть. Глаза ее были красные от слез. Собака отряхнулась и ринулась в кухню.

– Не знаю, – сказала Соня, – кажется, у мамы кузина есть…

Она сказала "есть", не сказала "была".

– Где она живет-то?

– Да там, за фабрикой, у поля ржаного, где по весне журавли пасутся…

Откинув с лица длинные пряди, она встала. Глубоко вздохнув, вытерла рукавом кофты глаза и всхлипнула. Отвернув лицо от Эдвина, быстро миновала прихожую и прошла на веранду. Эдвин – за ней. Попугаи вроде бы притихли. Пес в кухне надрывался лаем. Проходя мимо двери, сквозь солнечную полосу в прихожей, Эдвин старался не смотреть в раскрытую дверь, что вела в кухню. Однако своим внутренним оком он отчетливо видел всю картину, в мельчайших деталях. Ничто не ускользнуло от его глаз. Даже навозные мухи.

Понурив голову, Соня ходила по саду, под сенью деревьев. Яблоневый цвет осыпался вокруг. Будто шел густой снег. Медленно кружились снежинки; летя к земле, они словно качались на солнечных лучах, пока наконец не оседали в сочной зеленой траве. Эдвин пошел за Соней в смутную тень под яблонями. У беседки, увитой сиренью, она остановилась. Скоро уж зацветет сирень, подумал Эдвин.

На дороге показались два полицейских вездехода с синими мигалками. Они быстро приближались к дому. Облако пыли, взметавшейся из-под колес, относило на поле Ольссона. Эдвин сжал руку Сони, спрятавшуюся в его руке. Она была холодная. И тряслась мелкой дрожью.

– Скоро увидимся? – спросил он.

Соня кивнула.

– У сарая, что ли?

– Да-а-а…

– Когда?

– Когда смогу… когда наберусь сил…

– Завтра?

– Не знаю я…

Въехав во двор усадьбы, полицейские машины резко затормозили, из-под колес брызнул во все стороны гравий. Из первой, просторной машины вылезли шестеро полицейских в синих комбинезонах. Из второй машины, поменьше, вышли двое в штатском. Первый, седой человек с усиками над верхней губой, был в спортивной бежевой куртке. Второй, помоложе, в легком голубом летнем костюме и белой рубашке под желтым галстуком, носил очки в роговой оправе. Усатый зашагал к дому, синие комбинезоны – за ним.

– Ребятишками займись! – приказал он своему молодому коллеге, прежде чем на своих негнущихся ногах подняться на крыльцо, и тут же скрылся в проеме двери.

Молодой скорчил гримасу и кивнул.

– Мерзость какая!

Этими словами пожилой полицейский выразил свое отвращение к тому, что он увидел в кухне. Эдвин с Соней успели расслышать их прежде, чем желтый галстук поманил их к себе.

– Живете здесь? – спросил он.

– Я здесь живу… мои родители там лежат… в доме, – чуть слышно прошептала Соня.

– Вот что, сядем в машину и побеседуем, – приветливо проговорил полицейский. Соня закрыла лицо руками и снова затряслась в беззвучных рыданиях. Полицейский обнял ее за плечи и помог ей взобраться на заднее сиденье машины.

– А ты подожди здесь. Я после с тобой поговорю.

С этими словами он кивнул Эдвину и, улыбаясь, расположился на переднем сиденье вездехода.

Желтый галстук сверкал на солнце, как одуванчик. Можно подумать, что молодой полицейский рекламирует галстуки – такие пижоны обычно красовались на страницах толстого каталога фирмы Ален, рассылающей покупки по почте. Полицейский извлек из ящика для перчаток магнитофон и, подключив его к приборному щитку, захлопнул дверцу машины.

Шурша колесами по гравию, во двор въехала машина "скорой помощи", которая могла бы справедливо гордиться красотой и обтекаемостью своего корпуса. Из машины вышли два молодых человека. У одного из них весь лоб был в прыщах. Оба растерянно оглядывались по сторонам. К ним тотчас же засеменил синий комбинезон.

– Можете отчаливать, ребята, – сказал он. – Забирать в больницу отсюда некого. Груз надо прямиком доставить в морг, только попозже. Для вскрытия и судебной экспертизы.

– Ладно, – согласно кивнули молодые люди из "скорой". Один из них, тот, который был ростом повыше, прислонясь к машине, зажег сигарету. Рука у него дрожала.

Во двор въехала еще одна машина, автомобиль-универсал. В его зарешеченном заднем отсеке беспокойно сновали взад и вперед две овчарки. Сопровождающие выпустили собак и сразу же взяли их на поводок.

Следователь, тот, что был в желтом галстуке, вылез из вездехода. Вошел в дом. Скоро он вышел оттуда вместе с усачом. Оба тихо переговорили о чем-то с собаководами. Усач возвратился в дом. Собаководы спустили своих питомцев с поводка.

– Ищи! Ищи!

Собаки забегали по двору, обнюхивая землю. Круг за кругом описывали они, и в беготне этой ощущалась система. Сперва обежали веранду. Затем огород. Площадку у дома, покрытую гравием. На скотном дворе они вроде бы взяли след и понеслись к полям, собаководы – за ними. Следователь в желтом галстуке сделал знак Эдвину.

– Едем в участок, – объявил он.

Он быстро вел машину. Автомобильное радио кипело, извергая на седоков поток отрывистых команд. Соня упорно не отводила глаз от спинки переднего сиденья. Они ехали поселком. Ничто не изменилось вокруг, хотя мир перевернулся и рухнул. Все было как прежде. На стоянке у кооперативной лавки теперь припарковалось уже несколько автофургонов. Черный пес, как и прежде, лежал на газоне. Может, хозяин совсем забыл про него?

Новейшей марки телефоны, с приглушенным звуком, жужжали наперебой – казалось, в генштаб полиции ворвалось несколько пчелиных роев. Мужчины и женщины, в мундирах и в штатском, сновали взад и вперед – от стола к столу, от одного телефона к другому. Хлопали двери – то открывали их, то закрывали. В руках у служащих были какие-то бумаги, у некоторых – папки с черными корешками. Женщина в ажурных чулках внесла поднос с двумя чашками кофе. В разгар скучного лета полиция маленького вермландского городка вдруг оказалась в центре внимания средств массовой информации, обретя дело куда более интересное, чем привычное расследование обстоятельств, при которых какой-нибудь лось угодил под колеса машины. Лица полицейских полностью отражали всю серьезность и значимость момента.

Подростков ввели в помещение, где стояли обитые зеленой кожей стулья, а также стол, предназначенный для совещаний, с красивой столешницей из полированного орехового дерева. Помощница "желтого галстука", средних лет дама в белой блузке с вишневого цвета заколкой в пышной прическе, с искренней материнской лаской в глазах, угостила их бутербродами с сыром – на хлебе из муки грубого помола лежали красные колечки перца – и налила им из автоматической кофеварки в коридоре по кружке дымящегося какао.

– Кушайте, дети, – сказала она. – Не грех подкрепиться, пока вы дожидаетесь кринспа Мальмберга.

Ее землянично-алые губы и лиловые тени на веках весьма шли к загорелому лицу, свидетельствуя, что эта женщина еще не сложила оружия в борьбе с годами.

– Кринсп? Его что, так зовут? – спросил Эдвин.

Женщина улыбнулась.

– Это у нас в полиции его так зовут, – пояснила она. – Кринсп – это просто сокращение от слов "криминальный инспектор", то есть инспектор по уголовным делам. А фамилия его – Мальмберг, это он привез вас сюда.

Усевшись на стул в углу комнаты, она извлекла из своей сумки вязанье и принялась считать петли.

У сыра на бутерброде был привкус бумаги. Соня с шумом прихлебывала какао. Вроде бы она рядом с Эдвином, но на самом деле – далеко-далеко. Смотрит прямо перед собой, но ничего не видит. Какао стекает у нее по губам, и бутерброд она жует машинально. Она словно замкнулась в самой себе, отгородилась от всех плотным прозрачным колпаком неприступности – сидит вот и смотрит прямо перед собой. Эдвин вдруг почувствовал горечь. Как смеет она так с ним поступать! Он же готов разделить с ней весь ее страх и отчаяние. Он осторожно накрыл ее руку своей ладонью. И снова она не отняла руки. Теперь ему надо быть сильным. Надо сказать ей что-то такое, что подарит ей силу. Такое, что вытравит ужас из ее души, утешит ее. Такое, что сблизит их друг с другом. Такое, что прогонит безнадежность. Чтобы в глазах ее вновь вспыхнул свет. Она же все равно что часть его, Эдвина. Ее мука – и его мука тоже. Неужто ей это не понятно?

– Будто на трамплине стоишь, – тихо проговорила она, словно только что прочитала его мысли.

– На трамплине?

– Да, на трамплине. Над страшной, огромной черной пропастью. И я должна прыгнуть…

– Да не свалишься ты в пропасть эту! Влево прыгнуть можешь или вправо…

Соня замотала головой. Тихо покачиваясь на месте, все так же смотрела прямо перед собой.

– Ничего-то ты не понял…

– Я так хотел бы тебе помочь… Может, зря я сейчас такое тебе говорю… но я где-то читал: все удары судьбы – неотъемлемая часть нашей жизни. Что бы ни свалилось на нас, пусть самое страшное и зловещее, все равно – в то же самое время это начало чего-то другого… нового… Понимаю, каково у тебя сейчас на душе… но это совсем не значит, что впереди – пропасть…

– Огромная страшная черная пропасть, – повторила она, словно не расслышав его слов.

– Если черная – значит, нужен свет, – сказал он.

– Что-что? – переспросила она, словно только сейчас очнулась и заметила, что он сидит рядом.

– Я-то сказать хочу… может, просто, куда-то пропал свет, а после он вспыхнет… – тихо и не очень уверенно проговорил Эдвин.

– Черное черным и останется, – резко отрубила она и отдернула руку.

Эдвин прикусил губу и пожалел о своих словах.

Помощница "желтого галстука" давно уже не позвякивала спицами. Притворяясь, будто считает петли, она прислушивалась к их разговору.

«Желтый галстук» пригласил Соню на беседу. Этот, как его, Кринсп Мальмберг, покровительственно обнял ее за плечи. Соня вышла из комнаты, даже не оглянувшись на Эдвина. Он ощутил укол ревности – ему показалось, будто в дверях она прижалась к следователю.

Спустя две-три минуты настал и его черед – его ввели в светлую комнату с занавесками цвета овсяной каши. Пожилой полицейский, тот самый, что приезжал в усадьбу Ольссонов, начальник "желтого галстука", с трудом поднялся из-за письменного стола.

– Ишиас замучил, – сказал он, легонько похлопав себя по бедру. – Садись-ка сюда.

Он указал Эдвину на один из двух стульев для посетителей.

– Меня зовут Свен Мулин. Я веду следствие по этому неприятному делу. Мы уже сообщили твоему шефу и твоим родителям, что ты находишься у нас, – сказал он, поглаживая свои серые усы. Эдвин кивнул.

– Ты уж прости, что мы притащили тебя в участок, но сам понимаешь, нам нужны четкие факты, подробное описание всего, что ты увидел. Слыхал, тебя прозвали "Эдвин Ветру Наперекор". Знаешь, это отличное прозвище"! Меня-то в школе "Сосиской" дразнили, – добавил он, улыбаясь своим мыслям.

Лоб следователя весь в морщинах, под глазами круги.

– Кинуннен – моя фамилия, – сказал Эдвин.

– Знаю, знаю. – Следователь опустился с гримасой боли в свое ведомственное кресло.

– Запишем допрос на пленку.

Он нажал кнопку где-то под столом. Щелкнул спрятанный неведомо где микрофон.

– Допрос Эдвина Кинуннена. Восемнадцатое июня тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Четырнадцать часов пятьдесят восемь минут, – бросил он в пространство, обращаясь к скрытому магнитофону. – Расскажи, как ты обнаружил убитых супругов Ольссонов. Не торопись.

Следователь откинулся назад, прислонился к спинке кресла, – оно было снабжено передвижным устройством.

Эдвин начал говорить. Рассказывал он не торопясь, со всеми подробностями. Как от кооперативной лавки помчался на велосипеде к зеленому почтовому ящику, но Сони там не было, как поехал по лесной дороге к усадьбе Ольссонов. Рассказал про тишину, объявшую хутор, и как, наконец, он обнаружил трупы. Голос его дрожал, когда он стал описывать зрелище, открывшееся ему в кухне.

– Еще раз расскажи все сначала, – сказал следователь. – Расскажи обо всем – даже о том, что представляется тебе пустяшной мелочью, – сказал следователь, когда Эдвин завершил свой отчет.

Эдвин Ветру Наперекор удивленно взглянул на него.

– Так ведь я же все…

– Ты уж прости, друг. Таков мой метод работы. Ты отлично все рассказал, но мне нужны два варианта рассказа. Когда человек дважды рассказывает одно и то же, в его памяти обычно всплывает та или иная забытая деталь.

Эдвин повторил свой рассказ.

Следователь задал под конец несколько вопросов насчет мужчины и женщины в шортах, тех самых, что шагали к автоприцепу, когда Эдвин жевал свой табак у лавки. А после, спросил он, когда Эдвин мчался на велосипеде к хутору Ольссонов, не заприметил ли он по пути каких-либо людей? И повозок с поклажей тоже не было?

– Нет, мне только ящерица дорогу перебежала, – сказал Эдвин и покачал головой.

Свен Мулин снова откинулся назад в своем кресле. Сложил губы трубочкой. Раздумчиво похлопал руками. Долго сидел он так, уйдя в свои мысли, тихо покачиваясь в кресле. Потом вдруг нажал кнопку селектора.

– Срочно отвезите парнишку домой – прежде, чем нагрянут журналисты, – распорядился он.

– Они уже здесь. Мы выведем мальчика через черный ход! – отрапортовал громкий мужской голос.

– Спасибо, Эдвин Ветру Наперекор, ты оказал нам большую помощь.

Эдвин пожал следователю руку.

– А Соню тоже отвезут домой? – спросил он.

– Нет, бедную девочку должен сначала осмотреть врач. Она перенесла страшный шок, и самочувствие ее не из лучших. Сейчас ей нужен хороший уход. Ее тетка, сестра ее матери, уже в пути, все вместе мы окружим ее заботой. Ей необходим отдых и покой…

На столе зазвонил телефон. Следователь пожал плечами – мол, извини, друг, – и снял трубку.

Когда Эдвин вернулся домой, весь поселок уже знал о случившемся.

Люди кучками толпились у своих домов. Будто землетрясение выгнало их на улицу. Мертвящая магма страха ворвалась в уютные жилища, и прочный надежный фасад "народного дома", то бишь общества потребителей, рухнул. Непостижимое жестокое насилие вторглось в тихий мирок этих людей, пометив ужасом их лица и посеяв тоску в их сердцах. Они тихо переговаривались между собой скорбными голосами, пытаясь как-то объяснить необъяснимое.

Когда полицейские везли Эдвина к дому в обыкновенной "гражданской" машине, она, едва выехав на главную улицу, приковала к себе тьму любопытных взглядов. Эдвин Ветру Наперекор поспешно сполз с заднего сиденья – чтобы только не попадаться людям на глаза.

Потом он сидел за кухонным столом, отвечая на вопросы родителей, и тут на него камнем навалилась усталость. Не успел он расслабиться, как его охватило волнение – отголосок пережитого шока. В руках и ногах поселилась дрожь. Зазнобило Эдвина, залихорадило. Лоб покрылся холодным потом. Майка прилипла к спине. Перед глазами завертелся стол. Накренились стены и потолок. Страшные картины проносились в мозгу – обрывки увиденного на кухне у Ольссонов. Застучало в висках. Чувствуя, что его вот-вот вырвет, Эдвин поплелся в уборную, но в прихожей пошатнулся и осел на пол.

– Совсем плох мальчишка.

Встревоженный голос отца… только его и услышал Эдвин, прежде чем лишиться чувств.

Железной хваткой вцепилась она в его голову и вдавливала ее в мойку, все сильней, сильней… Все глубже и глубже погружалась голова его в воду. Жужжали синие навозные мухи. Эдвин сопротивлялся изо всех сил. Было нечем дышать. Женщина не отводила от него мертвых глаз…

Он метнулся к стене. Проснулся. Грудь его вздымалась, будто после быстрого бега. Все еще дрожа от ужаса после приснившегося кошмара, он сел в постели. Протер глаза, отбросил в сторону мокрое от пота белье. Подошел к окошку и поднял штору.

Из утреннего тумана выкатилось багровое солнце. Огромной китайской тарелкой – из тех, какими жонглируют в цирке, – заплясало оно над верхушками елей на востоке. На подоконнике лежали часы. Стрелки показывали половину пятого. Новый теплый летний день занимался над Вермландом.

Дом еще спал.

Голова Эдвина – сплошной клубок мыслей, клубок с оборванными концами нитей. Он должен был доискаться ответа на мучившие его вопросы.

Крадучись спустился он с лестницы и открыл наружную дверь. Затем по садовой дорожке припустил к калитке, штанины пижамы болтались на его ногах, заворачиваясь вокруг ляжек. Трава была влажная от росы.

Эдвин отпер почтовый ящик. Первая полоса газеты "Новости Арвика" пестрила жирными заголовками. Слова вопили, оглашая черную весть. Черный ужас, черная тоска…

Зверское двойное убийство в Омутсфорсе

Поиски убийцы в здешней округе

Вчера утром неизвестный злодей совершил зверское двойное убийство на лесном хуторе, расположенном в нескольких километрах от поселка Омутсфорс.

Ворвавшись в дом, убийца хладнокровно застрелил супругов Алису и Таге Ольссонов, завтракавших на кухне. Их четырнадцатилетняя дочь, спрятавшись в платяном шкафу на верхнем этаже дома, тем самым спаслась от расправы. Когда смолкли выстрелы, девочка увидела, как преступник убегает, торопясь скрыться с места преступления. Крупные подразделения полиции в настоящее время ведут погоню за этим человеком в лесах близ норвежской границы.

Главный следователь Свен Мулин из Арвикского полицейского управления призывает население соблюдать величайшую осторожность, так как преступник вооружен, склонен к отчаянным действиям и не остановится перед тем, чтобы пустить в ход оружие.

Убийца все еще на свободе

В момент сдачи полосы под пресс полиция прочесывает леса к востоку от Омутсфорса в поисках убийцы Ольссонов.

Убийца – мужчина лет примерно сорока. Рост – сто семьдесят пять сантиметров. Худощавого телосложения, слегка сутулится. Длинные прямые черные волосы. Темные кустистые брови. Разыскиваемый производит впечатление человека опустившегося, утратившего всякое достоинство. На нем были брюки зеленого цвета военного покроя, рубашка в синюю клетку и короткая грязная джинсовая куртка с оторванными рукавами. Одежда, возможно, в масляных пятнах.

Всех граждан, могущих сообщить какие-либо сведения о разыскиваемом, просят позвонить в полицейское управление в Арвике по телефону 0570—800800 или же в ближайший полицейский участок.

Дочери удалось уйти от убийцы

Четырнадцатилетняя дочь убитых супругов сидела у зеркала в своей комнате на верхнем этаже дома и расчесывала волосы, когда вдруг услышала, как в нижнем этаже распахнулись двери. Спустя две-три секунды ее родители страшно закричали и тут же раздались смертоносные выстрелы…

В полицию посыпались сообщения о таинственных незнакомцах, объявившихся в разных пунктах округи. Патрулировали вертолеты, отряды полиции прочесывали глухие места вдоль норвежской границы. Но все следы оказались ложными. Звероподобного убийцу словно бы поглотил лес. Газеты предавались догадкам: что, если преступник – просто безумный дикарь, постоянно обитающий в лесных чащобах, способный прокормиться и жить в этих условиях вне какого-либо контакта с цивилизацией. Предположение это подкреплялось ссылкой на запущенный, неопрятный облик преступника. Типичный бродяга. Однако мотивы убийства по-прежнему оставались загадкой.

Три недели прошло после убийства, а преступник все еще оставался на свободе. Интерес средств массовой информации к этому делу постепенно спадал, тем более что полиции не удавалось нащупать никаких новых нитей. Расследование не сдвигалось с места, полицейские усердствовали впустую. Граждане уже сомневались, что загадка подлого убийства когда-либо будет раскрыта и преступник понесет заслуженное наказание.

Для Эдвина Ветру Наперекор потянулись отныне долгие, томительные дни. Он тосковал по Соне и оттого, казалось, плыл по жизненной реке, не находя опоры. Три недели напряженного ожидания. Три недели полной неизвестности. Три недели кромешного ада. Как всегда, когда он подолгу не видел Соню, у него начинались боли в желудке и совершенно пропадал аппетит.

Прежде они обычно встречались в час дня.

Без четверти час Эдвин приходил на условленное место за сараем Строительной компании. Примостившись среди уложенных штабелями бревен, он курил и всякий раз ждал до двадцати минут второго. От малейшего шороха он вздрагивал и загорался надеждой. Напряженно прислушивался – не послышатся ли наконец ее вялые шаги. Но Соня все не шла и не шла.

Всего две недели оставалось теперь до конца летних каникул. Где же его Соня? Она же обещала прийти. Как только смогу, – сказала она, – как только буду в силах. В точности так сказала она. Неужто забыла? Или, может, у нее недостало сил?

На двадцать второй день после убийства, в час дня, чуть ли не минута в минуту, он заслышал ее шаги. Нет, на этот раз он не ошибся. Она подошла к нему. Молча окинула его взглядом. И улыбнулась.

Да, это была Соня, но совсем другая Соня.

Перемена была не только в том, что она надела платье. Соня казалась выше теперь – то ли выросла, то ли распрямила спину. Не опускала понуро голову. Лицо ее побледнело. Талия стала тоньше. И взгляд словно бы стал другой? Она уже не отводила глаз, как прежде. На ней было голубое платье, усыпанное белыми колокольчиками. Волосы перехвачены лентой из той же ослепительной ткани. Никогда еще Соня не была так хороша.

– Я скоро уеду, – тихо сказала она.

– Куда? – спросил он и протянул ей сигарету. Она не взяла ее – отрицательно покачала головой.

– В Гетеборг. Меня отправляют в школу-интернат.

– Зачем?

– Чтобы я забыла о случившемся. Врач сказал – мне лучше уехать из родных мест.

– Ты надолго уедешь?

Она повела плечами, кивнула.

– Нет, правда, когда ты вернешься? – печально спросил он.

– Не знаю, – сказала она. – Не раньше, чем к концу осени.

Эдвин сглотнул.

– Когда едешь?

– Завтра.

– Я поджидал тебя здесь каждый божий день, – сказал он с укором.

– Знаю. Но раньше я прийти не могла. Я в дурдоме была. А сейчас я пришла за тобой.

– В дурдоме?

– В психушке в Карлстаде, где нервы лечат.

– А куда ты меня зовешь?

– Пошли, тетка в машине ждет, – сказала она и взяла его за руку.

Вдвоем они вышли на дорогу. У входа в здание Строительной компании стоял зеленый "Форд Сьерра", с рокочущим мотором. За рулем сидела седая дама.

– На заднее сиденье садись, Эдвин, – сказала она.

– А куда мы едем? – спросил он.

– Соне нужно домой заехать, кое-какие вещи прихватить, которые понадобятся ей в Гетеборге. А после я приглашу вас к себе, на чай с тортом, – сказала тетка. – Мы с мужем решили устроить Соне перед отъездом небольшой праздник и позвать к нам ее друзей.

– У меня только один друг, – сказала Соня.

– Вроде бы я уже догадалась об этом, – сказала тетка с лукавой улыбкой. Соня опустилась на заднее сиденье, рядом с Эдвином.

Тетка принадлежала к числу тех осторожных водителей, которые ездят неспешно, но с угрозой для жизни – своей и седоков. Свернув на узкую лесную просеку, она с трудом удержала машину, так и норовившую врезаться в дерево. Эдвин украдкой взял руку Сони. И она ее не отдернула.

– Боишься? – шепнула она ему с улыбкой.

– Еще чего не хватало, – прошептал он в ответ.

Во дворе перед домом уже не было трактора. Оцепление сняли. Следствие было закончено. Красно-белые запретительные знаки – столбы и ленты, доставленные сюда полицией, – свалили в кучу рядом с сараем. Все окна в доме были закрыты наглухо. Чернели пустые глазницы стекол. Птичий гомон, казалось, смолк навсегда. На ветках застыли недозрелые яблоки. Но газон и цветочные клумбы выдавали заботливую руку. А жилой дом, покрытый где алой, где белой краской, утопающий в зелени, – он пленил бы взор любого стороннего наблюдателя. Прекрасный, веселый, типично шведский пейзаж… Эдвину, однако, было не по себе: красивую лесную усадьбу навсегда пометила печать смерти.

– А попугаи где? – спросил он.

– Мой муж часто наведывается сюда – ухаживать за садом. А я взяла на себя заботу о кошке, собаке и птицах. Наш дом нынче полон всякой живности. Похуже Ноева ковчега, – рассмеялась Сонина тетка.

Машина остановилась во дворе, Соня, не шевелясь, молча впилась взглядом в дом.

– Может, возьмешь мои вещи? Не хочу я туда заходить! – взмолилась она наконец, обращаясь к тетке.

– Понимаю, детка. Не хочешь – так и не ходи, – сказала та. – Только скажи, где что лежит, и я сама схожу за твоими вещами.

– Кофты в белом комоде, что в моей комнате. Джинсы – в ванной. А вообще-то все, что в комоде у меня лежит, можно сложить в дорожную сумку. Она наверху стоит, справа от чердачной двери, – сказала Соня.

– Будет сделано. Подожди здесь, я скоро вернусь, – ответила тетя.

– Пошли! Я хочу показать тебе кое-что, – сказала Соня, как только тетка скрылась за дверью дома.

– Что такое?

– Пошли! – нетерпеливо повторила она.

Легким движением взяв Эдвина за локоть, она увлекла его под сень деревьев, расстилавших по земле мягкую тень. Пригибаясь на ходу, чтобы не зацепиться за ветви, она первой вошла в сиреневую рощу. Безжизненными, иссохшими порыжелыми гроздьями свисала сирень. Кончилась жизнь цветков. Из кустов выпорхнули воробьи. Все дальше и дальше уходили вглубь сада Соня и Эдвин – скоро их уже никто не сможет увидеть из дома.